Мне повезло: я всю жизнь рисую!

Я воочию увидела Иосифа, когда хлеб зарабатывала, позируя в Академии. Там я и познакомилась со своим будущим мужем — художником веселого, легкого, беспрепятственного таланта. У него в мастерской и я познакомилась с Иосифом.

— Как часто появлялся Иосиф в вашей мастерской? Опишите атмосферу этого места: Иосиф в интервью с Волковым говорит о «порнографическом аспекте», так ли это?

— Наша мастерская находилась рядом с Академией художеств. Это была большая комната, с окном во всю стену, на стенах висели рисунки, шаржи и много прекрасных польских плакатов. Мы еще с институтских времен были влюблены в Польшу, имели много знакомых польских художников. И вообще в те годы иметь в нашем возрасте мастерскую в Ленинграде было редкостью. Мы завели несколько альбомов, и наши гости рисовали в них, писали стихи, кто что хотел —— сейчас это бесценное собрание автографов.

Забегали к нам и знакомые натурщицы. Они обычно позировали по 3 часа в Академии, потом у них был часовой перерыв, и после еще по 2—3 часа. Они забегали к нам перекурить, попить кофе, поболтать по телефону, и даже не одевались; накидывали халатик и пальто, и когда закидывали ногу на ногу, было видно, что они голые. Наверное, это он и называет «порнографическим аспектом». Какое волнение это должно было вызывать в молодом Иосифе, если вспомнить, какое волнение вызывали у него колени пионервожатой на картине «Прием в комсомол». Иосиф с удовольствием болтал с натурщицами.

Он бывал у нас часто. Пил кофе, названивал по телефону, листал монографии и альбомы с репродукциями, но в основном рисовал. С большим удовольствием. Особенно ему нравилось рисовать цанговым карандашом с толстым грифелем — он давал широкую «бархатную» линию. Я привез несколько таких карандашей из Чехословакии и один подарил ему. Он был счастлив.

Еще Иосиф любил слушать у нас польские пластинки — танго, джаз. Он ведь тоже на всю жизнь был влюблен в Польшу. Без конца гонял долгоиграющуюю пластинку, где Галчинский читает свои стихи. В 1967 году вышел маленький томик стихов Галчинского. Очень изящно оформленный. Там было четыре перевода Бродского. Иосиф подарил нам с женой этот томик и подписал: «Panowie, do Lasu! Вике и Мише za polskiem razem-zawsze! Smutny tlumacz Joseph Brodsky». Он нарисовал польского орла. В «Заговоренных дрожках» он исправил 30 строчек, зачеркнул, вписал новые и т. д.

— В коллекции Эры Коробовой я видела много рисунков Иосифа. Как вы их оцениваете?

— Надо сказать, что его рисунки отличаются на редкость пластичной линией, остротой композиции, умением передать настроение —— он никогда не учился рисовать, но, безусловно, был наделен большим художественным даром. Он и фотографировал замечательно.

Рисунок И. Бродского

Рисунок И. Бродского

Рисунок И. Бродского

— Вы были знакомы с Музой Бродского — Мариной Басмановой, которая, как и вы, художник. Какое впечатление она производила на вас?

— Марину Басманову я впервые увидел в ту злополучную новогоднюю ночь 1964 года, когда Бобышев привез ее как подругу Бродского (сам Бродский скрывался от преследований в Москве) на зимнюю дачу в Комарово, которую мы снимали большой компанией. До этого я изредка видел ее в Детгизе, знал, что она дочь художника Павла Ивановича Басманова и любовь Бродского. Она была высокая, с большими глазами, как бы обведенные синькой. Чем-то она напоминала мне Врублевскую «Царевну-лебедь». Лицо у нее было красивое, но какое-то анемичное, неживое. Хотя в ту ночь она в какой-то момент абсолютно изменилась. С диким смехом, с сумасшедшим блеском в глазах, она неожиданно подожгла занавеску на окне. Это было очень страшно, занавеска вспыхнула в одну минуту, мог возникнуть пожар, дом был деревянный. Помню, что я даже заорал на нее, сорвал занавеску и затоптал ее.

Ну, а потом и произошли все эти известные события, связанные с Бобышевым, стремительное возвращение Бродского из Москвы, арест, суд, ссылка.

После возвращения Иосифа в Питер из ссылки, я часто видел Марину. Я работал тогда главным художником в журнале «Костер» и регулярно заказывал ей рисунки. Она всегда приходила с Иосифом.

— И как вы оцениваете рисунки МБ?

— Я считал ее очень хорошим художником, хотя видел только ее картинки для журнала, изящные, легкие акварели, красивые по колориту, они очень украшали журнал, выделялись благородством Питерской культурной традиции 30-х годов. Мне кажется, что МБ в основном училась у своего отца.

С Мариной я практически разговаривал мало, замечаний по рисункам не делал, единственно умолял сдавать работу в срок, чего она никогда не могла. Я выслушивал упреки в редакции, скандалы в типографии за срыв графика. Но заказы не прекращал, мне нравились ее рисунки.

— Вы десять лет работали в журнале «Костер», который в 1963 году опубликовал фотографии Бродского о юных пловцах из г. Балтийска «Победители без медалей», а еще раньше, в ноябре 1962 г., «Балладу о маленьком буксире». Как часто вы пересекались с Бродском в этом журнале?

— «Костер» в те годы был привлекательным местом в Питере, во многом благодаря Льву Лосеву (тогда Леше Лившицу). Он занимал самую незначительную должность в редакции —— заведовал отделом спорта, юмора и всякого рода загадок и головоломок, извлекая из этого массу пользы для своих друзей. Неоднократно ездил в разные концы Союза от «Костра» и Бродский, переводил республиканских поэтов.

Л. ЛОСЕВ В «КОСТРЕ» В 1971-М

Здесь в Нью-Йорке знакомая из Еревана рассказывала, как Иосиф приезжал к ним, как все были им очарованы, возили его по всей Армении. Показала снимки — Иосиф, очень элегантный, с армянскими детскими поэтами, которых он переводил.

Иосиф часто бывал в журнале и без Марины. Или сидел у Леши в отделе, или в комнате художников. Часто, после ухода начальства, у нас возникали пьянки.

ИОСИФ БРОДСКИЙ

— Вы сделали много зарисовок с Бродского. Какие задачи вы ставили в работе над образом Бродского?

— Со времен учебы в СХШ я всегда ношу с собой альбомчик и рисую. Рисовал я и Лешу, и Сережу Довлатова (он одно время у нас работал), и, конечно, Иосифа. Один рисунок ему особенно понравился: «Мишель, вот этот похож!» и расписался. Он был напечатан в 1980 году нью-йоркском альманахе «Часть речи». Потом он часто воспроизводился в разных изданиях в Штатах, в Европе. А в перестроечное время и в России. В некоторых последних сборниках он уже помещен среди рисунков Бродского как его автопротрет. Я увидел этот журнал «Часть речи» еще в Питере» и ужасно гордился, что мой портрет напечатан на всю страницу в таком замечательном американском альманахе. Этот мой рисунок нравится мне до сих пор. Что-то мне удалось в нем передать.

Иосиф был очень красивый. Совершенно великолепная голова, как у древнеримских скульптур, что на первом этаже в Эрмитаже. И очень пластичный, в любой одежде. Он выглядел артистично и элегантно, причем еще тогда, когда у него не было тех заграничных шмоток, которые ему, естественно. Очень шли, и очень ему нравились. Помню, он показывал мне американский пиджак, без подкладки на спине; обожал зажигать спички о джинсы, учил меня, куда заправлять тонкий конец галстука: «…Вот тут на широком конце, с той стороны, нашита такая полоска, с названием фирмы, туда и заправляется тонкий конец…».

— Вы иллюстрировали много стихотворений для детей разных поэтов. Случалось ли вам иллюстрировать стихи для детей Бродского?

— Иллюстрировал Бродского я один раз, в 1964 году. Мне позвонил друг Иосифа из издательсва «Малыш» в Москве и попросил срочно сделать и прислать макет книжки «Буксир», чтобы они могли заключить договор с ним, подтвердить, что он «не тунеядец». Я с удовольствием рисовал цветные картинки к этому прекрасному стихотворению.

— Вы помните, как началась травля Бродского?

— Об этом опять же лучше пусть расскажет моя жена.

— Виктория Беломлинская: Травля Иосифа началась с газетных фельетонов. Писал их Мотька Берман. Папа говорил мне, что все журналисты знали: во время блокады Мотьку, по броне оставшегося в Лениграде, арестовали. Его жена была медсестрой в больнице, и его взяли с поличными, когда он продавал краденные медикаменты. По закону военного времени ему был положен расстрел. А он благополучно вышел из «Большого дома» и продолжал работать в газете, печатался под псевдонимом «Иван Дозорный» и «В. Медведев». Все знали, что это такое. И все-таки, когда появился этот первый его фельетон, Александр Иванович решил усовестить его. Он пришел в редакцию «Вечорки», прошел к Берману и говорит: «Мотя, почему ты травишь моего сына? Ты что, не понимешь, чем это пахнет? Ты же еврей!» Пока он говорил, Берман не подымая головы, не глядя на него, перебирал какие-то бумажки на стол, но вдруг гордо распрямился и сказал: «Да, Саша, я —— еврей. Но я тот еврей, который нужен. А твой сын никому не нужен».

— Присутствовали ли вы на суде над Бродским?

— Да, и на первом, и на втором «показательном» 13 марта 1964 года. Обстановка была страшная, толпы дружинников, каких-то работяг, «рабочей молодежи». В газете писали: «Постановление суда было встречено горячими аплодисментами людей с честными рабочими руками».

В перерыве между «нашими» ходил мальчик Витя Топоров, сын адваката Топоровой и шептал: «Мама очень просит быть сдержанными, а то устроют провокацию и всех удалят из зала». Но быть сдержанными было очень трудно, в курилке моя теперешняя жена Вика залепила пощечину гнусному Воеводину, обвинителю от Союза писателей. От своего отца она знала, что отец Иосифа Александровича —— Александр Иванович в блокаду буквально спас от смерти старшего Воеводина, а теперь сын участвовал в травле Иосифа.

— Многие считали и до сих пор уверены, даже на Западе, что Бродский своей славой обязан суду.

Виктория Беломлинская: Вы знаете, у последующего поколения поэтов была совершенно бредовая идея, что им нужно попасть в тюрьму, чтобы завоевать славу. Но недаром Иосиф очень не любил вспоминать о своем суде. Потому что брошенное кем-то неумное мнение, что его «сделал суд» — глупое и ложное. До суда целый круг его ровесников признал в нем гения. И хотя слово это достаточно расхожее, но применительно к Иосифу оно приобретает свой губокий, исконный смысл. В нем с юности были все приметы гения. Они были в опережающей возраст мудрости, и в тех провидениях, которые есть в его стихах. Взять хотя бы «Письма римскому другу»: «Как сказал мне старый раб перед таверной: „Мы, оглядываясь, видим лишь руины“. Взгляд, конечно, варварский, но верный…» А ведь когда это было написано — в 1972 году!

Е. Рейн и И. Бродский. Фотография, подаренная В. Беломлинской.

Стишок на обратной стороне фотографии: " Любимая Виктория! Какая траектория, разводит и сближает нас, хранит и обижает нас? Зачарованные ИБ и ЕР»

— Ваши отношения продолжались после возвращения Иосифа из ссылки?

— Да, продоложались. 26 июля 1968 года на мой день рождения Бродский и Рейн написали мне шуточное поздравление на обороте картинки из журнала Playboy. Там была сфотографирована красавица, лежащая на леопардовой шкуре:

Таланту исполинскому ——

Мишелю Беломлинскому,

без вожделенья скотского,

от Рейна и от Бродского.

Баллада с посылкой

1

Забудь, Мишель, свой дар ничтожный.

И не страшись болезни кожной.

Все суета: и дар, и слава.

Войди в картинку эту справа…

И кончается так:

А случай этот бытовой

Сдай в «Карандашик Боевой».

Хоть диспансер ему грозил,

модель поставив на колени,

«Художник нам изобразил

глубокий обморок сирени».

«Карандашик Боевой» — ироническая переделка названия издательства «Боевой Карандаш», выпускающего юмористические плакаты, в котором я тогда печатался.

— Вы эмигрировали очень поздно, в 1989 году. До этого вы не виделись с Бродским?

— Виделись. Мы поехали в гости к Викиной сестре в Нью-Йорк, и они с мужем повезли нас в Леше Лосеву в New Hampshire. По пути мы заехали к Штернам в Бостон, а потом к Иосифу. Конечно, встреча была очень трогательна, со слезами: «Ну, Киса, Киса, успокойся!» — говорил он Вике. Он подарил нам книжки: «Урания», «Часть речи» и «Конец прекарсной эпохи». На всех нарисовал кота, сделал трогательные надписи, например, на «Урании», написал: «Юле, Вике и Мишке от Джозефа по книжке. 6 апреля 1988. S. Hadley. Иосиф Бродский».

Я спросил: «А тебя здесь рисовали? Делали шаржи?» Он засмеялся: «Да нет. Вот только твой…» —— и показал на какую-то французскую газету, прикнопленную на кухне к стене. Там была статья о нем и мой рисунок —— тот самый. Потом он повез нас обедать куда-то далеко на своем «мерседесе», шикарно и лихо вел его, а на заправке охотно мне позировал, когда я снимал его. Зашел разговор о его поездке в Питер. Я решительно не советовал ему ехать. «Ведь родителей уже нет. А там столько людей, у которых из-за истории с тобой были неприятности служебные, что я просто побоялся бы ехать. Тебя там эти гебешники подкараулят где-нибудь и покалечат, потом скажут, что ты был пьяный, и т. д. — «Да, это тоже реально…» — соглашался он со мной.

— Значит после получения Бродским Нобелевской премии вы были еще в Союзе. Как там отмечали это событие?

— В 88-м году в Ленинградском доме кино был устроен первый официальный вечер, посвященный Нобелевскому лауреату Иосифу Бродскому. Я сделал большой плакат: на фото шведский король вручает поэту премию, а сверху факсимильно воспроизвел статью из газеты 64-го года о суде на ним с идеальным для плаката названием «Тунеядцу воздается должное…»

Вел вечер Володя Уфлянд. Выступали Азадовский, Найман, Грудинина, Тищенко, Никольская и др. Выступила и Вика, показала фото (мы только что вернулись из Штатов), рассказала, как мы встретились с Иосифом, не сразу нашли его дом, и какая-то женщина, живущая напротив, помогла нам, и с гордостью сказала: «А вы знаете, что он недавно получил Нобелевскую премию?» Тоня Козлова была тогда в Питере, снимала этот вечер, и показала в Нью-Йорке Бродскому. Ему очень понравился и плакат, и Викино выступление. Но почему-то это выступление Вики вызвало раздражение у Толи Наймана, и он в своей книги обозвал ее «экзальтированной литературной дамой». Я очень обиделся за жену и написал письмо в газету, где работал.

— Расскажите, где еще вы встречались с Бродским в Америке. Вы рисовали его?

— В 1989 году мы эмигрировали в Штаты, с Бродским увиделись довольно скоро, он сразу дал мне телефон Лены Чернышевой: «Мишель, позвони ей, она познакомит тебя и Юльку с издателями детских книжек, может быть, можно получить работу…». Проявил максимум доброжелательства. В Нью-Йорке мы виделись не часто, в основном в «Русском самоваре», у Ромы Каплана, которого знали еще по Питеру. Были на днях рождения Романа и его прелестной жены Ларисы. Бродский всегда был весел, читал стихотворные поздравления, много пел и рисовал в знаменитый «самоварный альбом».