Помоги проекту - поделись книгой:
Даже во время богослужений, поговаривали, наставлял святой пастырь прихожан, как нужно заботиться о нуждах его кармана:
— Милые мои братья и сестры, в храм святой вы ходите с молитвой, надеясь снискать благодать божью. А благодарственной, угодной богу жертвы не приносите. Господу нашему приятно всякое воздаяние. И просфироч-кой маленькой, которая молитвами моими преобразится в тело господне, и копейкой не гнушайтеся. А то вот приходите сюда в храм, а толк-то какой? Только грязь наносите в святое место сие.
Как трудно было мне бороться с этой укоренившейся дикой привычкой смотреть на службу божью как на некое ремесло, требующее вознаграждения, а на священника, как на помещика, которому надо регулярно платить оброк, улещивать и ублажать подачками.
И вот стоят передо мной две женщины.
— Прости нас, батюшка. Опять провинились перед тобой. И рады бы для нашего храма святого, да мы уж старосте говорили — нет сейчас ничего. А он говорит, прогневите батюшку. Уйдет от вас, как отец Евдоким. Но ты уж нас, батюшка, не покидай. Полюбили мы тебя.
Я стою, изумленно пожимаю плечами. Не понимаю, о чем это она. Старушка в это время вступает в разговор: «А на храм мы обязательно найдем. Ты уж будь уверен. Себе чего не купим, а на церковь соберем».
Я уже начинаю кое о чем догадываться, все еще не верю, выясняю у других прихожан, и постепенно мне открывается чудовищная картина.
Староста и его приближенные, члены церковного совета занимаются прямым грабежом и подлогами: ходят по дворам верующих и, прикрываясь моим именем и благословением, требуют денег на ремонт церкви. А я, наивный простачок, нахожусь в неведении и позволяю ворам делать свое черное дело, да заодно и чернить мое имя.
Я должен спокойно наблюдать, как втаптывают в грязь все то, что с таким усердием и заботой я воспитывал в прихожанах — чистоту веоы, глубокое уважение и доверие к церкви. Это был предательский удар из-за угла. Медлить и либеральничать тут было нельзя. Я вызвал старосту и категорически заявил ему, что не потерплю мародерства на своем приходе. Михаил Личардо не стал ни отпираться, ни оправдываться. Он равнодушно сказал, что больше ему в церкви делать нечего и он уходит.
— Но вы еще пожалеете, отец Ростислав,— мрачно пообещал он. — Таким, как вы, служить в милиции, а не на приходе.
С тех пор я то и дело узнавал от прихожан, что Личардо и его сторонники подолгу пропадают в Измаиле у благочинного. Вскоре мне стало известно и то, что Личардо и Лютого связывали не только духовные, деловые отношения: жена старосты была родной сестрой псаломщика Измаильской церкви. Мои действия разрушали круговую поруку, вносили свежий ветерок в застоявшуюся годами затхлую атмосферу этого маленького мирка, где каждый имел свое насиженное местечко, свои доходы и привилегии. Было бы наивно думать, что мне простят мой решительный поступок. Посягать на интересы одного из них— значило восстановить против себя всех.
Тучи собирались над моей головой. Со дня на день ожидал я звонка Лютого. И вот он прозвенел.
Лютый встретил меня холодно, враждебно.
— Что ж это вы, милейший отец Ростислав, — как всегда с издевочкой начал он. — Такой богатый приход — и не ужились. Старосту обидели, прихожан. Экий вы человек!
— Да, да. Святая правда, отец благочинный, — вставил сидевший в кабинете пожилой, тучный священник. — Жалуются на вас жены-мироносицы, достопочтенный отец Ростислав. Житья им от вас нет. Я — Евдоким Трищенко, ваш предшественник. Что ж это вы, батюшка, детей моих обижаете? А уж я их как жалел, души не чаял. Грешник я, бросил своих ненаглядных сирот, уехал в Ки-лию.
Ох, как взорвал меня этот жалостливый, смиренный голосок и Лютый, одобрительно кивающий головой!
— Послушайте, вы, благодетель, — сказал я Трищенко. — Не кощунствуйте, мне все известно о вас.
В этот день я высказал и Трищенко и Лютому все, что думал о них. А вскоре, 23 марта 1956 года, я получил сразу 5 угрожающих телеграмм. Вот некоторые из них:
Пришлось уступить лютой воле Трофима Лютого. В епархии, куда я прибыл, мне официально заявили: «Вы не ужились на приходе». Это словечко «неуживчивый», как клеймо, церковники закрепили за мной. Где бы я ни появлялся, куда бы ни попадал, впереди шла слава о моей неуживчивости и странности, и всюду духовные ревнители своего кармана сигналили тревогу. Я в одиночестве бродил по улицам Одессы, с тоской и горечью спрашивал себя: «Неужели всему духовенству присуще взяточничество, ханжество? Неужели все оно заражено жаждой денег, власти? Неужели мне за то, что я собираюсь быть скромным пастырем и во всем следовать священному писанию, не найдется места среди слуг божьих?».
Конечно, это были наивные мысли. Ведь я имел дело не с мифическим Иисусом Хрис-тосом, а с теми, кто, прикрываясь его именем, наживался на отсталости и темноте некоторой части людей. Я горячо молился, прося бога ниспослать мне защиту и благодать. Но спасительные мысли и молитвы не помогли. Лютый оказался сильнее.
Решением епархиального совета я был направлен в село Коссы, Котовского района.
Спадает с глаз пелена
От Котовска до села Коссы 7 километров. Ухабистая проселочная дорога петляет меж лоснящихся рыжеватых холмов, где в прогалинах лежит еще ноздреватый снег.
Возница мой, большеголовый веснушчатый крепыш интересуется:
— Так значит, к нам, в Коссы, батюшка?
Я киваю.
— Оце добре. У нас вируючих багато. Я сам вируючий. Дуже люблю батюшкив, церк-ву. А як же тепер наш отец Иоанн, куда ж вин? — спохватывается внезапно мой собеседник.
Я и сам все время не перестаю думать об этом. Когда в епархиальном совете мне предложили Коссянский приход, я удивился. Не слышно было, чтобы Иоанн Крыжановский собирался покинуть доходное местечко, где он за восемь лет успел обжиться и раздобреть на деревенских харчах. Но предложение об его уходе внес брат Иоанна — Николай Крыжановский. Ворон ворону глаза не выклюет. Значит, нашлось что-либо более заманчивое. Вероятно, захотелось поближе к городской цивилизации. Что ж, если так, можно согласиться. Так думал я, выезжая в Котовск.
Но первая же случайная встреча с Крыжа-новским заставила меня пожалеть об этом опрометчивом шаге. Мы с женой стояли на вокзале, когда неподалеку показалась знакомая фигура в коротком зимнем пальтишке, под которым смешно болталась потертая ряса.
— Отец Иоанн, — окликнул я его. — Не подскажете, как добраться до Косс?
— Вот уж не знаю, отец Ростислав, — криво усмехаясь и как-то странно выкручиваясь на каблуке, ответил Крыжановский. — Я восемь лет назад тоже приехал сюда, причем один. И представьте, не пропал — нашел Кос-сы. И к батюшкам не обращался за помощью. Побеспокойтесь о себе сами. Не ищите няни. И вообще, должен вам сказать, отец Ростислав, напрасно вы предприняли это путешествие. Если уж вы в Вилково не удержались, то в Коссах тем более.
Ему, видимо, не хотелось откровенничать. Но злость, желание уколоть побольнее оказались сильнее осторожности.
— Вот что, отец Ростислав. Не будем притворяться. Вы прекрасно знаете, от кого зависит ваша судьба. Умение поладить с благочинным и, главное, расположение епархиального совета. Скажу вам открыто: вы не я. Я — сын архимандрита, с детства при церкви. Меня не в чем обвинить. А вы человек светский да еще восстановили против себя Лютого. А он из тех, кто имеет власть. Впрочем, извините. Очень приятно с вами беседо вать. Но тороплюсь, дела. Буду ждать вас в Коссах.
В стареньком пальто, в грубых солдатских сапогах, неуклюже переставляя куцые ноги, поплелся отец Иоанн к выходу в город. Я смотрел ему вслед. Да, мало приятного сулил мне новый приход. Опять начнутся грызня, поклепы и оскорбления. Ох, горька ты, жизнь духовного пастыря!
Когда мы отъехали, возница, заметив мое молчание, перевел разговор на другую тему:
— Батюшка, а вы как, водку пьете?
— Нет.
— От це вже не годиться, — горестно прищелкнул языком старик. — Погано. Нам та-кий батюшка нужен, чтобы водку пив. Эй, трр, куды, — неожиданно крикнул он на лошадей. — Остановка. Пидемо, батюшка, в буфет, выпьем по чарци.
Мой отказ окончательно рассердил его.
— Та вы що, стесняетесь, чи брезгуете, батюшка? Хиба не вси з одного тиста слипле-ни. Та я за свои 60 рокив стильки попив ба-чив, що аж в очах рябить. Ну, гаразд, — решительно сказал он. — Не хочете? Давайте авансом 25 рублив. Мени треба виддати долг в буфети. А в Коссах отдаете остальни.
Он смотрел на меня таким наглым взглядом, что я понял: говорить сейчас о христианских добродетелях, читать мораль — значит уподобиться повару из известной крыловской басни. Я молча вытащил деньги и с горечью отметил про себя: «Вот те верующие, которых тебе предстоит ввести в царство божье. Наверное, ходит же в церковь, а чему научила его религия? Вымогательству, пьянству?»
Часа через полтора мы снова тронулись в путь и вскоре за холмами, освещенными лучами заходящего солнца, показалась зеленая маковка коссянской церкви. Неожиданно блеснула из-за поворота холодным блеском речушка. И вот уже раскинулось перед нами небольшое украинское село.
Мы остановились у церковной ограды. Отец Иоанн, окруженный толпой церковных кли-куш, в зеленом потертом подряснике нервно забегал по двору, давая распоряжения внести мои вещи в сторожку. При этом он наклонялся к уху каждой из женщин и что-то шептал. Всякий раз я чувствовал на себе пристальные недружелюбные взгляды, замечал вызывающие иронические улыбки, слышал ехидный смех. Видимо, у отца Иоанна все было продуманно до тонкостей. Он рассчитывал сразу же ошеломить меня, привести в замешательство и представить прихожанам в глупом, недостойном виде. Я действительно растерялся. когда вдруг раздался мерный перезвон колоколов. Ведь была середина недели и никаких служб не ожидалось. На лице Крыжанов-ского появилась довольная улыбка.
— Что ж, приступим к вечернему богослужению, отец Ростислав, — с деланной учтивостью предложил он.
Стоя в алтаре, я наблюдал за поведением достопочтенного пастыря. Он без стеснения перешептывался с прихожанами, то и дело коротким движением головы указывая на меня. Искусством плести сети мой брат во Христе, по-видимому, обладал в совершенстве.
По окончании моего вступительного слова к прихожанам отец Иоанн мелкими шажками снова приблизился к амвону. Что-то скажет в своем последнем духовном напутствии пастырь, радеющий о духовном стаде своем? Верно, завещает жить в любви и согласии, хранить святость веры? Но его мысли были заняты другим.
— Отец Ростислав! Любите моих детей, моих дорогих деточек, — елейным, дрожащим голоском тянул нараспев Крыжановский. — Не обижайте их, как обидели людей в Вилко-во. И вы, милые мои, не забывайте своего пастыря. Ведь я целых 8 лет не разлучался с вами. Ни одной требы не пропустил. Спешил к моим деткам из Одессы, как ангел-хранитель к новопросвещенному рабу божьему. А вы и года в Вилково не пробыли. Возлюбленные мои братья и сестры! Ухожу я от вас! Но вы не плачьте, не ропщите. Таков промысел божий. Даст бог, вернусь я к вам. Главное, делайте все, как я говорил, и тогда снова воссияет благодать над нашим приходом.
А через несколько минут Крыжановский отбросил в сторону и свои прозрачные намеки. Когда несколько прихожан при выходе из церкви начали усердно причитать: «На кого ты нас покидаешь, батюшка», Крыжановский растрогался до того, что отечески посоветовал:
— А вы пишите жалобы в епархию.
— Да как же, батюшка, малограмотные мы.
— Это ничего, — успокоил их пастырь. — Пишите как умеете. А я, в случае чего, буду здесь. Помогу.
Когда мы остались наедине, я возмущенно заметил Крыжановскому:
— Ваши подлые поступки не делают вам чести как священнику.
— Каждый делает то, что считает нужным, — цинично бросил он.
— Но ведь мы с вами люди духовные. Или для вас заповеди божьи не существуют?
— Ах, оставьте в покое бога. Он здесь нс при чем, — раздраженно отмахнулся отец Иоанн.
И это говорит священник, на коем почиет благодать божья! О, господи, так можно стать отступником, еретиком. Или ты, всевышний, испытываешь мою преданность к тебе? Но тогда дай мне увидеть, что моя честность, мое религиозное рвение нужны людям. Дай же мне силы просветить их, наставить на путь христова учения!
Я молился когда услышал за спиной скрип отворяемой двери. Худощавый высокий старик с выцветшими глазами, кряхтя, влез в комнату, и спокойно уселся на скамью у стены. Это был, как я позже узнал, Илья Чабан. За ним развалистой походкой пересек комнату широкоплечий детина с самодовольным выражением лица — Алексей Перлей. Вслед за ними протискался седовласый пожилой мужчина, с лицом, обезображенным экземой, — Николай Борщ. Этот нерешительно остановился на пороге.
Я в растерянности глядел на непрошенных гостей.
— Что, батюшка, недоволен нашим приходом? Не хотите даже здороваться? — нарушил молчание Чабан.
Я стал объяснять, что в чужую квартиру, тем более к батюшке, так входить нельзя. Надо постучать и попросить разрешения. А здоровается первым тот, кто вошел. Чабан хитровато прищурился, бросил снисходительно:
— Уж вы, извините, на первый раз, батюшка. Ошиблись — исправимся. Садись, Борщ, чего стоишь, как засватанный? — уже другим голосом крикнул он. — Видишь, батюшка молодой, свой в доску. Мы ведь, батюшка, первейшие помощники ваши, члены церковного совета. Нам с вами не одну чарку пить. А что, — подмигнул он, — может и сегодня пропустим по баночке в честь вашего приезда, а? Так будем знакомы, что ли? Чабан Илья Прокофьич, староста церкви.
И он первым протянул мне руку.
Я воспользовался минутной паузой, чтобы перевести разговор на другую тему. Все эти неуклюжие остроты и подмигивания неприятно покоробили меня.
— Значит, будем вместе трудиться и молиться, — примирительно сказал я. — Когда же приступим к приему церкви?
По изменившимся вдруг лицам собеседников я понял, что эти слова пришлись им явно не по душе. С минуту они переглядывались друг с другом, видимо, решая, кому отвечать. Наконец, Чабан кивнул Перлею, строго произнес:
— Ну, что, Алексей. Я сказал свое. Теперь твоя очередь.
— Отец... не знаю, как вас величать.
— Ростислав, — подсказал я.
— Отец Ростислав, мы люди простые, не ученые. Будем говорить напрямик. Вы у нас не первый и, надеемся, не последний. Мы, община, держим церковь, мы за нее и отвечаем. Вас прислали служить — служите, а в наши дела не вмешивайтесь. Мы от отца Иоанна церковь не принимали и сдавать не будем.
— А если в церкви окажется недостача?— возразил я, — или не будет хватать имущества?
— Это уж, как вам угодно. Мы до этого не касаемся.
Голос Перлея удивительно соответствовал его внешности. Слова вылетали из его мощной глотки большие, круглые, он точно стрелял ими. Спорить с ним было бесполезно. Но согласиться на его условия — значило молчаливо прикрыть мошенничество, проделки, которые, быть может, совершались в церкви. Нет, этого мне не позволяла совесть.
— В таком случае я принимать церковь не стану, — решительно сказал я.
— Дело ваше. — Тон Перлея стал еще более вызывающим, наглым. — Не хотите и не надо. Нам тоже такой сильно умный батюшка не нужен. Подумаешь, испугать чем захотел? Служить не будет! Да теперь вашего брата в достатке. Даром, что ли, духовные школы открыли! Ну что, церковь принимаете или нет?
— Нет.
— Ну, как хотите. Можете уезжать. Ключи от церкви мы вам все равно не дадим.
Не спеша, злобно косясь в мою сторону, выходят из комнаты мои «первые помощники». Мне вдруг становится жутко. Еще и двух дней нет, как я приехал в Коссы. Не знаю, приобрел ли друзей, а недругов можно уже по пальцам считать. Что случилось? Неужели честность, прямодушие, принципиальность пали так низко, что из добродетелей превратились в пороки?
И против кого я должен выступать? Против моего духовного брата, против тех, кого верующие облекли доверием? Тяжкие сомнения закрадывались мне в душу. Но отступить, отказаться от своих требований я не мог.
Я выехал в Котовск. Благочинный Петр Ушаков принял меня любезно. Слушал мою исповедь, горестно покачивая головой. Потом вдруг присел за письменный стол и через несколько минут подал мне лист бумаги, усеянный мелкими завитушками слов. Это было послание церковному совету с. Коссы. Вот оно:
«Церковному совету церкви с. Коссы.
Новый ваш настоятель, священник отец Ростислав — хороший священник. И вам надо пользоваться этим добрым случаем и не обижать нового батюшку. А вы вместо этого отняли у него ключи от церкви, чем нарушили закон церковный. И будете отвечать перед церковной властью. Чтобы вам не делать неприятностей и мне не доносить выше о вашем нехорошем поступке, предлагаю церковному совету не препятствовать служению в церкви священнику Ростиславу Багмуту, а после того, как ему бывший настоятель священник Иоанн Крыжановский сдаст церковь, финансовое хозяйство, святой антиминс, святое миро и все имущество согласно описи, тогда предлагаю сдать ключи от церкви новому отцу настоятелю священнику Ростиславу Багмуту. Если вы не подчинитесь этому распоряжению, я вынужден буду просить епархиального архиерея перевести от вас отца Ростислава в другой приход. И вы можете тогда остаться ко дням Святой Пасхи без священника.
Благочинный Петр Ушаков. Город Котовск. 10 апреля 1956 года».
Крыжановский и его верные слуги недаром так упорно противились передаче церкви. Первая же проверка документов обнаружила недостачу в 700 рублей, не считая отсутствия кое-чего из церковной утвари и имущества. И тут произошла любопытная сценка. Отец Иоанн бегал по церкви, лихорадочно шарил глазами по углам, словно невзначай заглядывал под иконы, выбегал и снова возвращался в алтарь. Наконец, он остановился передо мной.
— Отец Ростислав, вы случайно не находили... денег? — запинаясь, проговорил он.
— Каких денег? — удивился я.
— Л там, под киотом, семьсот рублей...
— Нет, разве я туда заглядываю?
— Так, значит, это старая карга, баба Га-ня, — вспылил Крыжановский. — Ну, я ей покажу как воровать!— Оказывается, Крыжановский предусмотрел возможные последствия передачи церкви и заранее припрятал 700 рублей, наказав сторожихе бабе Гане «случайно» найти их в нужный момент. Но слишком велик был соблазн — деньги исчезли.
Приближались пасхальные дни — «попова косовица», как издавна называют их в народе. Обильная жатва, когда рекой текут в церковь деньги, святые приношения, дары. А сразу после пасхи — проводы, радоница. Радеют попы Христовому воскресению.
Но я, откровенно говоря, не особенно радовался приходу святых дней. Внешне все было спокойно: я совершал богослужения, читал проповеди, аккуратно исполнял свои обязанности. Но за всем этим постоянно чувствовал, как атмосфера вокруг меня накаляется. Мои старые недруги — Перлей, Чабан, Борщ — все чаще одаривали ехидными, торжествующими улыбками. Зачастил в село из Одессы и Крыжановский. Несколько раз он заходил ко мне.
— Все никак не расстанусь с Коссами. Тянет... Это ведь моя родина, — по привычке лицемерил он. — Да и вещички кое-какие надо забрать, остались у прихожан.
Я никак не мог понять, как этот старый скряга решается на столь дорогостоящие переезды. Все та же сторожиха баба Ганя и на этот раз оказала Крыжановскому медвежью услугу. Как-то она доверительно сообщила мне:
— Отец Иоанн, голубе наш, не забывает своих деток. Вот и вчера был. Внучке чулочки тоненькие принес. А бабе Дарье серьги. Красивенькие-то какие. А платочки у отца Иоанна мягоньки та барвисты. Я уж глядела, глаза проглядела. Да денег сейчас нет. А тетка Лукерья взяла сразу два: себе та дочке.
Баба Ганя охотно перечисляла мне и цены на товары, отпускаемые отцом Иоанном. Обиженный начальством пастырь не терпел убытков от посещенния «возлюбленных братьев и сестер». Однако мелкая спекуляция была только одной стороной бурной деятельности святого отца. Близость великого воскресенья господнего, видимо, подогревала Крыжанов-ского. Лебезя и распинаясь, бегал он по домам верующих, собирая подписи под новым доносом в епархию.
Я наблюдал за унизительным поведением этого священника, давно презревшего и поправшего свой сан, и мучился неразрешимым вопросом: как епархия, прекрасно осведомленная о всех проделках Крыжановского (благочинный показывал мне много официальных документов, где отец Иоанн обвинялся во всех смертных грехах), держит его на приходе и молчаливо потворствует во всем. Не потому ли, что этот пройдоха может не только вовремя поцеловать, но и позолотить ручку духовных вельмож?
В последнее время я все чаще читал и перечитывал священное писание. Эта книга должна была дать мне ответ на все противоречия и загадки жизни.
Поделиться книгой: