Двойной карамболь

Раздался настойчивый звонок межгорода. Варнаков подумал, что звонит сестра. И вдруг услышал голос Лариски, чистый и громкий:

— Как живешь, Костик? Не женился?

— Нет! — с трудом соображая, ответил Варнаков.

— Хочешь, я к тебе заеду дня на три?

— Заезжай, а что случилось?

— Проездом. Хочу увидеть тебя. Мы ведь друзья, не так ли?

И все! Гудки разблокированного пространства. Впрочем, почему она звонит во втором часу ночи? Ах, да! Там вечер, и это Москва.

Костя никогда прежде не знал Ларису такой простой и доступной, какой она показалась ему в аэропорту.

— Костя, милый, что с тобой? Ты постарел лет на десять.

Ему показалось, что слеза чистой капелькой сверкнула в уголке ее глаза. И Варнаков подумал, радуясь: «Как здорово, что она приехала именно сейчас!» Он привез ее домой, где уже был накрыт стол.

— Я так устала, — вздохнула девушка после ужина. — Ляжем спать пораньше?!

— Да, конечно. Где тебе постелить?

— Старики не придут?

— Нет!

— Тогда ты меня больше не любишь? — шаловливо подмигнула она и положила голову ему на плечо: — Бедный, бедный Косточка, что с тобой произошло за этот год?

Варнакову стало хорошо и уютно. «Вот и все», — подумалось о кошмарах последних, изнурительных ночей. Он вдруг понял, что понастоящему в своей жизни желал только одну женщину — Ларису.

Поглаживая, она провела ладонями по его груди, по плечам, затем ее руки скользнули ему на спину. Это получилось у нее так непроизвольно, что в простых движениях Костя почувствовал чужой опыт, и неприязнь к этому чужому тупо шевельнулась в душе.

«Это ее личное дело», — осадил он себя, целуя податливые губы.

Случайно его рассеянный взгляд упал на подушку, где разметались ее волосы, и среди них, на белизне белья, показалась та самая рука: черная, в ссадинах.

Холодный пот прошиб Варнакова. Он вздрогнул.

— Костенька, что с тобой? — услышал далекий голос Ларисы, застонал, уткнулся лицом в то место, где только что была проклятая рука. Потом, рыча и всхлипывая, рассказал ей, что случилось после их последней встречи.

— Это пройдет, — погладила она его по щекам. Взяла его ладонь, положила себе на грудь и больно вывернула большой палец. В полутьме что-то зловещее мелькнуло в ее глазах. Или ему так показалось.

— Завтра ты сходишь к психиатру. Обещаешь? Сегодня я так устала. Все хорошо. Старики завтра не приедут?

— Нет!

— Спи! Все пройдет!

Варнаков сдержал слово, с утра отправился в поликлинику, но записался не к психиатру, а к сексопатологу.

Так мы встретились.

Рослый, широкоплечий, выглядевший старше своих лет, он сел у моего стола, поджав длинные ноги. Разговорить таких пациентов бывает трудно. Но это был мой шанс. Я готов был превратиться в змея, чтобы влезть в его душу, запертую на семь замков, и все-таки выведал то, чего ждал: Массив — Алтай — гибель! Нет, пациент не разочаровал меня.

Кажется, я даже вскочил из-за стола и забегал по тесному кабинету, чуть не опрокинув муляж.

— Галлюцинация исключается! — вскрикнул азартно. — При достаточном воображении можно принять какой-нибудь предмет за желаемое…

Варнаков молча поворачивал голову, следуя за мной взглядом, прижимал к столу длинные ноги.

— Озабоченность и даже отчаяние по поводу собственной жизни является духовной травмой, но не психическим заболеванием, — цитировал я кого-то. — А вот фиксация душевной жизни на патогенных травмах… Это серьезно!

И тут я заметил, что Варнаков бросает на меня странные взгляды.

Я сел, заставил себя сосредоточиться, и спокойно подвел итог своим догадкам:

— Случай, конечно, чрезвычайно интересный. И все-таки, чтобы избежать невроза, я думаю, вам придется сходить на Массив — это кратчайший путь к выздоровлению.

Лицо Варнакова густо покраснело. Он не шелохнулся, только раздраженно застучал носком туфли.

— Я не за советом к вам пришел, — проговорил жестко и членораздельно, — а за помощью.

— Ах, да! — вспомнил я и стукнул себя ладонью по лбу. — С этим проще всего. Когда уезжает ваша девушка?

— Послезавтра.

— Сегодня не обещаю, а завтра постараюсь достать лекарство…

Импортное, готовится из натуральных соков, дорогое, но гарантия стопроцентная.

— Мне надо сегодня! — упрямо проговорил Варнаков.

К вечеру я положил в карман купюру достоинством в пятьдесят рублей, сделал пациенту укол и еще раз напомнил, что лучше бы ему с девушкой подыскать другое место: квартиру друзей, гостиницу, дачу.

— Когда начнет действовать стимулятор? — по-деловому спросил он.

— Часа через два.

Пациент кивнул и шагнул к выходу.

— Одну минуту, — спохватившись, остановил его я. — Оставьте ваш телефон, пожалуйста. Этот навязчивый зов… Удивительный в моей практике случай.

Варнаков назвал номер своего телефона и вышел.

К сожалению или к счастью, Константин не выбирал судьбу: это она играла с ним. Дальнейшие события, хоть и зависели от некоторых совпадений и случайностей, но, в сущности, были фатальной закономерностью.

Ларису город студенчества стал раздражать. На дачу в апреле она поехала без особого энтузиазма. К тому же день был холодный. Костя с трудом раскочегарил чадящую, выстывшую печь. Лариска ежилась на отсыревшем за зиму диванчике, опасливо поглядывая на друга.

— Шампанское? — старался поддержать настроение Костя.

— Какое уж тут шампанское, давай водку!

Разгоряченный, он сел рядом. Сначала она уклонялась от его ласк.

Но вскоре комната наполнилась теплом и Лариса стала податливей.

«Вот и все!» — он сбросил с себя на пол одежду и в этот миг, словно усиленный мегаваттной аппаратурой, за окном раздался храп.

На этот раз задрожала и забилась в истерике Лариса:

— Что ты? Глупенькая… — пытался он успокоить подружку. — Ведь это же конь заржал, мы проходили мимо него в саду. — Ты что, никогда не слышала, как ржут кони?

— Так громко? Нет! — всхлипнула девушка. — Костик, ты не тронь меня сейчас, а? Ну, пожалуйста.

Варнаков встал. Налил в полутьме водки в стакан, выпил залпом и, как был, нагишом вышел в сад. Весенний ветер с запахом земли студил кожу. Спутанный мерин, тоже отчего-то возбужденный, стоял под самым окном, лупоглазо косился на обнаженного человека.

— Подглядываешь, скотина! — хлестнул его веткой Варнаков.

Конь развернулся и, не спеша, заковылял на участок сторожа.

Костя вернулся, хлопнув дверью. Лариса была одета и отчужденно сидела на прибранном диванчике.

— Не судьба! — вздохнул Варнаков и тоже стал одеваться.

Они расстались вежливо, спокойно и холодно. Оба чувствовали — на этот раз навсегда.

Помню, после первой встречи с Варнаковым я долго не мог уснуть: вспоминал, каких глупостей наговорил, снова и снова мысленно возвращался к его ответам на свои бестактные вопросы — было стыдно.

Через день я позвонил ему и он нехотя согласился поговорить. Мы встретились в сквере, вдали от проезжих улиц, присели на лавочку и заговорили свободно, как старые приятели. Чуть печально и с юмором он рассказал мне о ночлеге на даче. Сильный, красивый, неглупый, он мог себе позволить быть простым и открытым. Хитрость и скрытность — качество обделенных и убогих, вроде меня. Так мне тогда казалось.

— Я много думал над нашей беседой, — начал я без обиняков. — Извини, но в твоем случае есть что-то нелогичное… Или он не вписывается в известный порядок расстройств. Уже потому к этому нельзя отнестись без особого внимания. Ты можешь недопонимать серьезность своего положения.

Варнаков многозначительно усмехнулся и ничего не ответил.

— Во-первых, зрительные галлюцинации бывают только у хронических алкоголиков и наркоманов — ты явно не из их числа.

Варнаков молчал, покуривая. На лице его было написано: «Что имею, то продаю! Теперь я тебе нужен, а не ты мне!» И тогда я заговорил о себе:

— Я собирался после института заняться психоанализом, а стал вот сексопатологом. Временно, конечно. Старая любовь не ржавеет: я собираю материал для диссертации. В твоей истории меня интересуют не отношения с любимой женщиной, а признаки невроза и их истоки.

Если же брать глубже — психогенез и способность сознания воздействовать на материю.

Варнаков, не мигая, заинтересованно смотрел мне в глаза.

Сигарета, зажатая меж пальцев, тлела и тлела, подбираясь к фильтру.

— Убеждают человека, что его кожи касаются раскаленным предметом, и появляется ожог, — продолжал я. — Кто-то внушает себе, что ходишь по холодной земле и ты без ожога наступаешь босыми ногами на раскаленные камни…

Варнаков разжал ладонь с рассыпавшимся спичечным коробком и снова потянулся к пачке сигарет.

— А у тебя так бывает? Ни с того ни с сего, вспомнится и… Как иголка в тело? — спросил неожиданно.

— Бывает, только не пойму, о чем ты, — насторожился я.

— Еще тогда, в клинике, увидел тебя и почему-то подумал, что у тебя тоже так бывает. Выходит, не ошибся.

Мне казалось, я слышу, как колотится его сердце, хотя внешне он выглядел спокойным и уравновешенным:

— Про галлюцинации… Ты специалист, ты и думай! Только имей в виду, что Массив — это не простая горная возвышенность — там ведь черт знает что творится! Начни в городе рассказывать, что там бывает, — в дурдом упекут…

— И что там бывает? — спросил я.

— За психа ведь посчитаешь?! — Варнаков бросил на меня быстрый, оценивающий взгляд, затем решительно мотнул головой. — Впрочем, как хочешь, так и понимай: у Алтая были темно-русые волосы, летом они у него выгорали прядями. Он ходил разноцветный, как зебра или стригся наголо. Однажды в альплагере девчонки обесцветили ему прическу. Он с неделю ходил лохматый — дескать, такой цвет в самый раз для гор. Потом у него стали пробиваться темные — от корней… Так вот, перед восхождением, когда мы встретились, у него была белая, как сметана, и длинная, до плеч, грива. Неделю мы пробыли в горах. Не мог же он тайно от меня на верхотуре подкрашиваться?! Волосы стали белыми.

Варнаков пристально смотрел на меня, ожидая реакции. Глаза его выдавали страх, тот самый, который нет-нет да и проявится у пациента перед сменой повязки или перед уколом.

— Так не бывает! — вырвалось у меня.

— Ну вот! — хрипло хохотнул он. — Галлюцинаций не бывает, волосы цвет не меняют… Я навсегда расстаюсь с Лариской, но на Массиве только о ней и думаю, а она уже пишет письмо о встрече… Да сам Алтай жаловался: «Совсем честным становлюсь: врать боюсь, что ни придумаю — обязательно случится!» И вообще, — Варнаков со злорадной ухмылкой ударил ребром ладони по краю сиденья, — может, он и погиб, потому что искал смерти, сам того не понимая…

Догадывался ведь, на что способен Массив, а любил ввернуть фразу:

«Счастье, когда твой след уходит в небо и уже не спускается вниз; голубые саркофаги ледников — награда лучшим из нас!» Мы замолчали, размышляя каждый о своем.

— Да, интересный поворот! Надо подумать! — Я сунул руку в карман куртки, извлек купюру, полученную от него, и протянул. Он механически взял деньги, повертел в руках, недоумевая.

— Психотерапия! Я тебя витамином кольнул, ампула стоит копейки… А то, что с подружкой прокол вышел, не бери в голову: случайность, волнение… И вообще, с женщиной, которую любишь, сблизиться в первый раз бывает трудней, чем с другими.

— Претензий нет! — буркнул Варнаков. — Ты здесь ни при чем.

Сновали мимо прохожие. Никому не могло прийти в голову, что мы — врач и пациент. Тем более, что врач пытается убедить пациента сунуть голову в петлю, чтобы не попасть в сумасшедший дом… По крайней мере, одному из нас. А пациент, как все больные, упирается, надеется отделаться таблетками.

— Предположим, ты на перевале. Дальше-то что?

Варнаков пожал плечами. В ночных кошмарах он доходил только до него.

— Это и настораживает, — не отставал я, — пока человеку удается воплощать свои фантазии, он вполне здоров. Как правило, отстранение от действительности начинается, когда реализация фантазий невозможна. Это — уже сигнал болезни…

Варнаков беззвучно рассмеялся, затряс головой и встал:

— Такого наслушаешься — шизануться можно! Хотя проскочила одна дельная мысль: если наше сознание способно создавать силу могущественней себя, то, может быть, Массив и есть та сила?.. Одного не пойму, зачем я ему нужен?