Двойной карамболь

Олег Слободчиков

ДВОЙНОЙ КАРАМБОЛЬ

_{(Чудеса за третьим перевалом)}

Я думал, земля и годы давно прибрали несчастного калеку, но опять чуть не столкнулся с ним в людской толчее возле автовокзала. Это был коренастый обрубок человеческого тела, пристегнутый к тележке на шарикоподшипниках. Он хищно поглядывал снизу вверх на прохожих, нагловато путался среди их мокрых сапог и ботинок. Из распахнутого ворота рубахи торчала грязная синтетическая трубка. Калека все так же травил остаток своего тела никотином и алкоголем, время от времени прикладывая к ней дымящую сигарету. Но его жизнь, оплеванная и униженная, все еще цеплялась за свое последнее пристанище.

На коротких культях лежала замусоленная шапка с несколькими медяками. Лобастая голова на короткой шее, кажется, была все той же, разве слегка поседела. Тяжелая, как ступка, нижняя челюсть в щетине, стала острей и выдавалась вперед как штевень смоленой лодки.

Последний раз мы виделись, когда я был тощим студентом. Но, поймав из-за чужих спин его цепкий взгляд, понял, что узнан вопреки всем законам природы, и покорно, как приговоренный, я шагнул навстречу.

В моих карманах не было и той мелочи, какую стыдно подавать даже возле церкви. Но глубоко запавшие глаза буравили, тяжелая челюсть выстукивала какое-то требование. Я уныло снял с себя исландский шарф. Он выхватил его из моих рук, развернул тележку и, размахивая белым пушистым комом, как знаменем, помчался вниз по заплеванной улице. Гулко и весело громыхали вращающиеся подшипники…

И опять всю ночь навязчиво повторялся один и тот же сон: скрежет тормозов и застопоренные колеса, размазывающие оплавленный металл по рельсам… Опять не помогали ни снотворное, ни транквилизаторы.

Хмурое утро привело новый, трудный день. Я окатился ледяной водой, напился крепкого чая, отправился на работу пешком и все появился в клинике раньше всех.

…В кабинет вошли двое. Переступали порог робко и настороженно. Оба смущались, изображая в лицах напористость. С виду им было лет по пятнадцать. Новенькие обручальные кольца на руках — значит, по восемнадцать. Он — несуразный, как кузнечик длинноногий, и прыщавый. Она — бесформенная толстушка с поросячьей мордочкой.

Кузнечик вытер розовой ладошкой пот со лба, опасливо покосился на муляж женского живота в углу кабинета. Я загадал, что первой заговорит она, — ошибся. Заговорил он. Она же, глядя в одну точку, оттопырила мизинчик, потянулась к лицу и резко отдернула руку…

— Позавчера вот зарегистрировались… Свадьба была. И никак…

Это самое… И сегодня тоже…

Мне захотелось выскочить из-за стола, выбить лбом дверь и никогда уже сюда не возвращаться. Но я старательно изобразил на лице заинтересованность, исподтишка бросил взгляд на часы — надо было проговорить хотя бы минут пятнадцать.

Кузнечик хорохорился перед молоденькой женой, хотел выглядеть мужчиной, но кошмар двух ночей тлел в его растерянных глазах. И этот страх вызвал во мне искреннее сочувствие.

— Так… Так!

Прошло минут пять.

— Так часто бывает, подождите недельку — пройдет!

Глаза у Кузнечика полезли на лоб, на угреватом лице стали выступать розовые пятна.

— Доктор?! — испуганно облизнул он сухие губы.

— Есть стимуляторы… Хотя не советую ими пользоваться в вашем возрасте. К тому же стопроцентной гарантии они не дают. Разве что иохимбин, — я вздохнул, чуть качнув головой, дескать, средство что надо. — Готовится из натурального сока черного африканского дерева.

Кузнечик вцепился в меня взглядом ребенка, ждущего праздничного чуда.

— Но достать его почти невозможно… Впрочем, — потянулся я к телефону, но, так и не подняв трубку, убрал руку. — Нет, вряд ли… Да и дорого это стоит.

— Доктор! — простонал Кузнечик.

Я снова положил руку на телефон, задумался, кто из друзей сейчас свободен. Набрал номер рентгенолога. Судя по времени, техники должны обрабатывать пленку, возле аппарата мог быть мой однокурсник.

— Эдуард Калистратович?

— Это ты, старый развратник?! — проурчал в трубке насмешливый голос Володьки.

— Эдуард Калистратович, у меня к вам большая просьба… И личная тоже… Надо помочь молодым людям.

— Свисти, свисти! — проворчал рентгенолог и положил телефонную трубку на рабочий стол.

Я сел, поудобней развалившись в кресле, и стал привычно декламировать в пустоту:

— Да что вы говорите? Последняя ампула? И к тому же вы ее обещали… Зачем? Он может обойтись пантокрином.

Слышались шаги Володьки по кабинету, отдаленный разговор, его заигрывания с девушками-техниками.

— Ну а если через час за ампулой не придут, могли бы вы уступить ее молодым людям?

Я нажал на рычажки и посмотрел на часы — десять минут вытянул.

— Зайдите через час, может быть, и останется лекарство для вас.

Готовьте пятьдесят рублей.

— Доктор, — всхлипнул Кузнечик. — Постарайтесь, за нами не заржавеет.

Он вскочил со стула, жена-невеста шариком шлепнулась на пол и засеменила к двери. Через час, не успела закрыться дверь за очередным пациентом, в кабинет просунулась вытянутая физиономия молодожена.

— Заходи и снимай штаны! — поднялся я со стула. С хрустом взломал копеечную ампулу витамина, оттянул кожу на тощем заду и всадил иглу.

Движения Кузнечика стали плавными, испуганные глаза подернулись созерцательной дымкой. Он медленно застегнул пояс, выложил на стол зеленую кредитку и вздрогнул, радостно взглянув на меня:

— Кажется, уже! — пробормотал восторженно. — Действует африканский сок.

— Ну, тогда Бог помощь! — не сдержался я. Кузнечик скакнул через порог, скрылся за дверью. Я подошел к окну: блестел асфальт.

Моросил холодный и туманный дождь, на улице было пасмурно. С парадного крыльца соскочил молодожен, заскакал через лужи, сжимая руку возлюбленной. Она не поспевала, моталась сзади, семеня на коротких ножках.

Следующей ночью часа четыре удалось поспать. Немного полегчало. Утром опять шел дождь. Я сбросил плащ в ординаторской, переоделся в свежий халат, а свой дурацкий накрахмаленный колпак сунул в карман. Возле двери кабинета уже маячил Кузнечик и скалился, как сверхсрочник перед генералом. Он заскочил следом за мной в кабинет, плотно притворив дверь, поставил на стол бумажный пакет с вылезшей из него коньячной головкой.

— Да что вы?! — возмутился я, натягивая на голову колпак. — Меня с работы уволят…

— От всей души, доктор, — забормотал Кузнечик. — Уже шесть раз и еще хочу… Путевое лекарство.

— Заберите немедленно…

Он свойски подмигнул и шмыгнул за дверь. Пакет с торчащим горлышком остался на столе. Я выругался, прикидывая, куда бы спрятать бутылку. Наклонил муляж и засунул ее в полость. И тут, сдержанно постучав, вошел Он. Это был не юнец, но в его прищуренных глазах мерцал знакомый, глубоко запрятанный страх. Я сел, подрагивающими от волнения пальцами открыл карточку — Варнаков. Похоже, это был тот самый пациент, кого я давно ждал в своем дурацком кабинете. Я метнул скользящий взгляд на его лицо, отметил ранние морщины у переносицы: даже в них было нечто темное, отчаянное, иступленное, как сама его фамилия.

* * *

Нет, он не стремился в двадцать один год обзавестись семьей.

Здравый смысл, планы на будущее, мечты, — каждая клеточка мозга была против ранней женитьбы. Да и не имел он такой возможности по-взрослому и трезвому рассуждению. Но пятилетняя неопределенность в отношениях с любимой девушкой — дипломницей филфака — измучила. Он хотел, но не мог уйти первым. Из чувства собственного достоинства не мог попросить, чтобы она прогнала его. Но только она могла поставить жирную точку, положив конец глупостям или началу неразумной трудной жизни, в которой они всегда будут рядом. В любом контексте математический знак, к которому он стремился и которого больше всего боялся, имел ясный и четкий смысл. На преддипломной практике Варнаков решился окончательно выяснить отношения. Это решение пришло, вдруг, как-то сразу и захватило его, не давая ни о чем больше думать: сейчас или никогда!

Костя Варнаков бросился в общежитие — но не нашел, не дождался ее. Он пробегал полдня, прежде чем отыскал Ларису в Компотном районе у портнихи. Она весело взглянула на него, взъерошенного и взмочаленного, сделала чуть удивленные глаза, что ей чертовски шло.

Они вышли в весенний садик. Его нервное напряжение передалось девушке: ведь знала наверняка, зачем он ее разыскивал, но терпеливо ждала, не торопила, словно упивалась первой судьбоносной победой.

— Лариса! — как-то опечаленно и жалко начал Варнаков, но тут же устыдился невольной слабости и взял себя в руки. Голос его зазвучал самоуверенно, насмешливо: — Я не глуп и не дурён собой, передо мной тысяча дорог, и все перспективные, но, — он беспомощно развел руками, — как видишь, топчусь на одном месте, и все из-за тебя. — Костя придавил окурок и прикурил новую сигарету. — Меня такое положение не устраивает. Давай решим раз и навсегда: или ты выходишь за меня замуж, или мы расстаемся…

— Как это понимать! Ты мне делаешь предложение? — улыбнулась девушка, пытаясь перевести все в шутку. Костя резко оборвал ее:

— Я люблю тебя уже пять лет и ты об этом прекрасно осведомлена. Это, конечно, ни к чему не обязывает, и все же… Да или нет?

Лариса молчала.

— Э-э! Так не пойдет! — дернулся Варнаков. Глаза его были жестки. — Минута на размышление. Промолчишь, значит, нет!

В молчании прошло полторы минуты, затем две. Варнаков сник, обмяк, подобрел. Смиряясь, поднялся, ласково накрыл рукой ее ладонь на яблоневой ветке.

— Ладно, забудем этот день… Глупо. Но все равно — мне было с тобой хорошо все эти годы. И за то спасибо.

Он выскочил за калитку и, не дав девушке опомниться, зашагал к набережной, где много пьяных, где никому не было дела до его настроения, потому что явиться домой в таком виде не мог.

В понедельник утром, почти за час до начала рабочего дня, он шел по центральной улице города в «Вычислительный центр», с которым связывал не только преддипломную практику, но и будущую карьеру.

Мимо проносились машины. Запахи выхлопных газов хлестали по лицу.

Бледный, поникший, с похмельным гулом в голове Константин Варнаков озабоченно думал, что бы такое сказать начальнику, чтобы отпустил его, практиканта, домой.

— Варнак! — окликнули сзади.

Костя обернулся и увидел друга в дешевых застиранных джинсах, в выцветшей тенниске. Казалось, тот стоял с нимбом над лохматой головой, излучал силу, бодрость, здоровье. Улыбаясь, хлопнул его по плечу, протянул руку:

— В горы ходишь или уже бросил?

— Какие горы? — простонал Варнаков. — Диплом на носу.

Еще на первом курсе, чтобы не было проблем с зачетами по физвоспитанию, он записался в секцию альпинизма. Друг в то время был уже третьеразрядником. Все называли его Алтаем, он и представлялся так, потому что носил фамилию Алтайский. Мало кто помнил его имя, одно из самых банальных по тем временам. Потом у него была какая-то «история» — сняли разряд и значок. Но в горы он ходить не запретишь. Кое-кто из тех, с кем он начинал, уже загорали на международных альпинистских базах, а он месяцами пропадал поблизости от города.

И вот встреча. Алтай стоял рядом. Едва прошла зима, а у него уже были длинные, то ли выгоревшие до белизны, то ли обесцвеченные волосы, на лице здоровый шоколадный загар. Костю мутило после выпивки, а тут еще автомобили, ядовитый голубой дымок стелющий по асфальту.

— Все шляешься? — спросил он с нескрываемой завистью. — Слышал, тебя часто встречают на Массиве одного… И не надоело?

— Не надоело! — тряхнул головой Алтай и добавил с искренним удивлением: — Кроме как на Массив, никуда больше не тянет, честно.

— Алташа, — простонал вдруг Варнаков, — возьми меня с собой.

— Могу предложить обалденный траверс, — обрадовался товарищ: наверно, он как раз искал связчика. — Значит, так! На восхождение надо полмесяца…

Варнакову вспомнилось что-то белое, просторное, и сразу полегчало. Он прикинул и так, и эдак — в ближайшие дни не мог выкроить больше недели.

— Мало! — поморщился Алтай.

— В конце месяца могу еще столько же урвать.

— Идет! Сейчас сделаем заброску на Дурной — оставим там бензин, продукты, а восхождение потом.

Это был удачный маршрут — может быть, одно из самых приятных восхождений в жизни Варнакова. Перевал дался так легко, что друзья решили подтянуться ближе к хребту. Но потом, на высоте замело, да так, что пришлось ночевать на леднике, прятать груз и спускаться в город.

Жизнь продолжалась. Варнаков готовился к диплому и к восхождению. Вдруг пришло письмо. Лариса писала, что не может забыть вечер в вишневом саду, что Костя тогда ее просто напугал.

«Согласись, ты вел себя дерзко…» В письме не было ответа, но было много вздора, от которого сладко щемило сердце.

Лариса решила оставить свой премилый поселок и приехать в город, чтобы писать дипломную работу в библиотеке. «У нас такая скука…» Она уже купила билет и надеялась, что Костя встретит ее в тот самый день, когда он должен был находиться под перевалом.

В первом порыве Варнаков отшвырнул письмо — ведь все было решено. Но в голове уже вертелись слова оправдания перед товарищем.

Алтай не обиделся или сделал вид, что ему все равно.

— Вольному — воля, — сказал. — Спасибо за то, что помог сделать заброску. Теперь мне одному продуктов надолго хватит. Месяц на Массиве — это ж кайф!

— Подожди пару дней?! — неуверенно пытался уговорить его Варнаков.

Но Алтай отвечал твердо, что не любит менять решений — плохая примета. Если решил уйти четырнадцатого, то уйдет, хоть дождь, хоть землетрясение.

Лариса в назначенный день не приехала. Костя дал ей телеграмму, ждал еще сутки, думая, что она прибудет следующим поездом, несколько раз звонил по межгороду — на другом конце провода к телефону никто не подходил. На третий день трубку сняла мать или бабушка, сказала буднично, что Лариса улетела в Москву.

Прошел месяц, Алтай не звонил и не появлялся. Это было естественно. После защиты диплома Костя получил распределение в Вычислительный центр, в чем почти не сомневался. Уже перед выходом на работу он случайно встретил сестру Алтая. Она не видела брата уже месяца полтора, но не беспокоилась: он и прежде исчезал на все лето.

Время от времени Варнаков наводил справки о товарище — тот не вернулся даже к зиме. Сомнений не оставалось — друг погиб.

Одиночные маршруты для него были не в диковинку, но погиб он именно тогда, когда рядом должен был быть Варнаков.

Следующая весна выдалась ранняя: в конце марта сильно потеплело, а в середине апреля в городе стал появляться весенний дух зелени. Мать и сестра с малолетним сыном уехали: мать — в гости, сестра — в командировку. Костя сидел на балконе и читал, накинув на плечи теплую куртку. Смеркалось. Он был уверен, что не спит, видел книгу на коленях, темные полоски строчек бежали перед глазами.

Макушки тополей под окнами едва доставали до четвертого этажа, а он был на шестом. Но вот на планшир балкона легла рука, затем другая. По напряжению пальцев Костя понял, что кто-то подтягивается. Это были не обыкновенные руки какого-нибудь стенолаза и вообще человека живого. Костя мгновенно вспомнил, что видел их три года назад, когда спасатели в верховьях Громотухи грузили в вертолет труп скалолаза, больше года пролежавшего на высоте…

Варнаков дернулся от ужаса. Книга упала с колен. Никаких рук не было. Он вскочил, заглянул за планшир — глупо было думать, что кто-то без каких-либо приспособлений может подняться на его балкон.

Приснилось. Костя вошел в квартиру, плотно прикрыв за собой дверь.

Перед тем как лечь спать, зачем-то проверил входную.

Уснуть он не смог до самого рассвета. Всю ночь в полубреду переживал одно и то же: как садится в автобус, потом подходит к первому перевалу, спускается в ущелье, и снова подъем. Представлял, как ставит палатку на морене, пьет чай. Вот надвигается перевал Дурной, который они так легко прошли с Алтаем. Он похож на старинные, обитые железом ворота… И все начинается снова: автобус, переход…

На работе участливо спрашивали: не заболел ли? Вид у Константина был неважнецкий. На вторую ночь все повторилось.

Правда, к утру, когда внизу на тополях зачирикали ранние птицы, удалось уснуть. На третью ночь, боясь бессонницы, Костя долго читал.