Помоги проекту - поделись книгой:
Хозяйственные проблемы обостряют противоречия между Францией, Голландией и Англией. Британия отчаянно защищает контролируемые рынки от конкурентов и душит американскую промышленность, увеличивая таможенные сборы. Это оборачивается недовольством в американских колониях. Голландия все меньше вывозит сукно. Во всех трех странах безработица становится хронической. На Лондонской бирже в один момент 1770-х гг. даже акции Ост-Индской компании опускаются почти на 100%.
Ранее открытые для иностранных товаров рынки в Европе устанавливают протекционистские барьеры для многих товаров, особенно тканей. Вместе с тем они требуют от Англии свободной торговли — образуется Лига вооруженного нейтралитета (1780—1783). В нее входят Австрия, Россия, Швеция, Королевство обеих Сицилий, Пруссия, Португалия, Голландия и Дания. Лига не допускает англичан досматривать и арестовывать суда, идущие в восставшие колонии. В 1780-е годы кажется, что отставшие в экономическом развитии страны стремительно нагоняют лидеров. Они поддерживают свою торговлю (создавая даже монополии) и промышленность, что оборачивается немалыми хозяйственными успехами.
На развитие кризиса в Англии указывает статистика импорта. Ценность ввозимых товаров достигла в 1760 г. 10 млн фунтов стерлингов, поднявшись до 12 млн фунтов стерлингов в 1770 г. В 1775 году импорт достигает 15 млн фунтов стерлингов. После этого следует значительное падение ввоза в 1776—1783 гг. Ввоз падает до 10—11 млн фунтов стерлингов в год. Затем разворачивается быстрый подъем. В 1785 году импорт равен уже 16 млн фунтов стерлингов. Британские таможенные записи показывают: тоннаж судов, вышедших из портов Англии в 1770 г., составил 761 тыс. т, 1774 г. — 864 тыс. т, в 1777 г. — 820 тыс. т, в 1779 г. — 730 тыс. т, а в 1781 г. — 711 тыс. т. Далее последовал стремительный подъем. В 1785 году из британских портов вышло судов общим тоннажем в 1055 тыс. т[49].
Английский экспорт медленно прогрессировал в XVIII в. С 7,5 млн фунтов стерлингов его размер поднялся к 1771 г. почти до 17,2 млн фунтов стерлингов. Однако затем происходит падение до 11,5 млн фунтов стерлингов. И только в 1783 г. возобновляется рост. В 1785 году вывоз составляет 16 млн фунтов стерлингов, спустя десять лет — уже 27 млн фунтов стерлингов. Позицию лидера, принадлежавшую ранее шерстяным полотнам, занимают хлопчатобумажные ткани, продукт машинного переворота в производстве. Продукт этот сам по себе революционен для Европы. Веками ткани из хлопка доставлялись с Востока и стоили дорого. Англичане резко меняют ситуацию: они сами начинают поставлять на континентальный рынок ткань, для выпуска которой их конкуренты не имеют ни сырья, ни машин.
Французская торговля, увеличившаяся за первые три четверти XVIII в. в несколько раз (от пяти до десяти по разным оценкам), несет огромные потери. В 1777 году впервые отмечен дефицит торгового баланса. Оборот торговли сокращается. Буржуазия пытается добиться реформ: устранить внутренние таможни, усилить протекционизм и уменьшить налоговый пресс. Ничего не выходит, класс феодалов не желает уступок. В Англии разворачивается промышленный переворот. Это позволяет сократить потребность в некоторых видах сырья (в частности чугуна из Восточной Европы) и снизить себестоимость товаров. Чтобы совершить нечто подобное, Франции нужна социальная революция — нужна ломка и перестройка всего общества.
Неожиданно поверженный «лев Британии» вновь поднимается на лапы. Экономика острова преодолевает кризис, а английские товары вновь разворачивают наступление на рынки. Рост доходов феодальной знати европейской периферии оборачивается на пользу обновляемой английской промышленности. Это еще более осложняет экономическое положение Голландии и Франции. В 1780-е годы кризис продолжает подрывать торговлю и промышленность этих стран. В таких условиях местные банкиры не решаются инвестировать средства в рискованную индустрию. Более всего от кризиса страдали крупные предприятия, сосредоточенные в основном в текстильной промышленности.
К 1789 году экономические условия во Франции существенно изменились. Закончилось время усиления торгового капитала, связанного с колониальными рынками и контролировавшего огромный транспортный флот. В годы революции торговая буржуазия поддержит партию жирондистов и проиграет в борьбе с другими группами буржуазии. Состояния, созданные накануне кризиса, перейдут в новые руки, а торговый флот Франции значительно сократится. Аналогичной окажется к 1800 г. судьба Голландии, где (как и во Франции) начнется индустриальный подъем. Французская промышленность выйдет из продолжительной депрессии необычайно усиленной. Связанные с ней круги буржуазии сделаются опорой диктатуры Наполеона.
Известно, что в предшествовавшие революции два десятилетия Францию все чаще сотрясали народные выступления. В других странах также ощущалось нарушение стабильности.
В 1772 году было отмечено резкое ухудшение торгового баланса России, повторившееся в 1782 г. Поступления от таможенных сборов перестали расти в 1774 г. Они оставались меньшими, чем в 1773 г., до 1780 г., когда подскочили с 3,1 до 4,1 млн руб.[50] После этого рост возобновился. Интересно и то, что с 1763 по 1771 г. доходы русской казны от подушной подати и оброчных сборов увеличились почти вдвое (с 5,67 млн до 12,24 млн рублей), а затем начали медленно снижаться. В 1772 году они достигли 12,22 млн руб., а в 1773 г. составили 12,18 млн руб. Данные за 1774—1776 гг. неизвестны, но в 1777 г. государство смогло получить 12,37 млн руб. Сокращение и застой поступлений от подушного обложения крестьян в тот период сочетались с расширением империи и ростом ее населения. В 1781 году подушные поступления равнялись 13,42 млн руб., в 1782 г. — 13,52 млн руб., а в 1783 г. — 13,31 млн руб. После многолетнего застоя этот показатель неожиданно взлетает в 1784 г. до 21,69 млн руб., начиная с колебаниями расти снова[51]. В 1784 году чистые доходы казны вообще поднимаются на 9 млн руб.: с 31, 58 млн с 1783 г. до 40,52 млн руб.[52]
Недоимки в 1760—1780-е гг. оставались серьезной проблемой для российской казны, что указывает на непростое положение крестьян, ремесленников и купцов. Издержки собирания налогов с 5 млн руб. в 1769 г. возрастают до 12,49 млн руб. в 1772 г. В 1773 году они равны 11,3 млн руб. и снижаются только в следующем десятилетии (примерно до 10,5 млн руб. ежегодно)[53]. Недовольство сельских жителей Российской империи было очень велико. В 1773—1775 годах произошло одно их крупнейших за всю историю крестьянских восстаний. Под предводительством Емельяна Пугачева поднялись крепостные крестьяне, казаки и уральские рабочие. В Австрийской державе происходят сходные события. Вспыхивает восстание чешских крестьян (1775), на подавление которого была брошена целая армия.
Накал социальной обстановки в те годы ощущался во многих странах и колониях. В будущих США тиски кризиса все сильнее сжимали экономику в 1772—1775 гг. Причем этому падению предшествовал спад с тяжелой депрессией 1764—1769 гг.
В первой половине 1770-х гг. в английских колониях отмечалось снижение цен на местную продукцию, что больно задевало фермеров и купцов. Так же как и в Англии, в Голландии и Франции росло число банкротств, хронической становилась безработица. Во Франции и Нидерландах отмечался упадок торговли, что способствовало в годы кризиса обострению межгосударственных противоречий. Французская промышленность, ежегодно прираставшая в 1715—1770 гг. примерно на 1%, несла потери. По сути, первые симптомы кризиса торгово-промышленные державы ощутили уже в 1760-е гг., сразу по завершении Семилетней войны (1756—1763).
Под влиянием перемен в международной торговле и разделении труда происходит обострение классовой борьбы. В Англии полоса проблем завершается промышленной революцией: новая техника оказывается необходимой, а ее внедрение — объективно возможным в самой развитой капиталистической стране. В Голландии разворачивается Батавская революция. Прусская военная интервенция душит эту предшественницу Великой французской революции в 1787 г. Британская буржуазия торжествует: кризис ослабляет конкурентов. Между тем он подготовляет невиданные еще в Европе социально-экономические потрясения. И не случайно они будут названы Великой революцией, хотя историки второй половины XX в. нередко говорили просто о французской революции. Она таковой не была, а носила более широкий характер, втягивая в процесс новые народы.
В центре мировой торговли — Англии — 1760—1780-е гг. были временем острого политического кризиса, отражавшего хозяйственный перелом. Промышленная буржуазия требует расширения избирательного права, происходят народные волнения, в том числе и в Ирландии. В 1775—1783 годах разворачивается революционная борьба за независимость североамериканских колоний. Возникает новая страна — Соединенные Штаты. Событиям этим предшествует нарастание экономических трудностей, делающих невозможным для колоний дальнейшее сохранение зависимости от Англии.
Британские экономические порядки вступают к 1775 г. в неразрешимое противоречие с развитием североамериканских колоний. Но даже, когда война начинается, Англия не может пойти на уступки — первоначальные требования колонистов умеренны. Вся британская политика тех лет складывается из стараний ослабить давление кризиса на экономику метрополии. В 1769—1770 годах англичане доводят население Индии до страшного голода, быть может, самого ужасного в ее истории. В Бенгалии убыль населения достигает одной трети.
В период 1770-1780-х гг. отмечалось снижение спроса на многие промышленные товары, ранее широко поставлявшиеся из стран с более развитой промышленностью. Французский экспорт шелка в Англию, Германию и «другие так называемые северные страны уменьшился с 22 млн ливров в 1769 году до 16 млн ливров в 1783 году»[54]. Сбыт падал и в южных государствах Европы, а также снижался на Востоке. В самой Франции продажа шелка уменьшилась в означенный период с 12 до 8 млн ливров. С теми же проблемами в экспорте шелка сталкивались Голландия и Северная Италия. В Венеции в 1780-м г. власти жестоко подавляют забастовку рабочих, вызванную ухудшением их материального положения. В 1781 году происходит восстание среди населения провинций этой торговой республики.
Застой или ослабления проявлялись и в других отраслях промышленности. Мануфактуры ранее богатевших за счет экспорта государств явно производили больше товаров, чем был в состоянии поглотить рынок. Спад отмечался в кораблестроении, металлургии и сукноделии. Проблемы в большой торговле оказывали негативное влияние на состояние крестьян и мелких торговцев. Между тем отставшие в развитии державы с еще сильными феодальными порядками развивали собственное, более дешевое производство.
Кризис имел несколько острых фаз, неодновременно затрагивавших различные государства. Он сравнительно легко прошел в странах европейской периферии, но тяжело преодолевался в экономически наиболее передовых регионах. Во Франции 1788 г. именно сочетание неурожая и свертывания производства подтолкнуло рост общественного возмущения. Кризис сильно дал вновь себя почувствовать в 1787—1788 гг. В США 1780-е гг. опять не стали временем процветания: добившись независимости, страна еще долго оставалась под давлением хозяйственного кризиса. Но все же оживление в американской экономике началось раньше, чем в Голландии и Франции.
Важной чертой кризиса в 1770-е гг. стало снижение ставки процента по кредитам. Буржуазия ранее господствовавших в международной торговле стран смогла скопить огромные состояния, но не имела возможности инвестировать их в торговлю и промышленность. Это особенно касалось Нидерландов и Франции, где переход к применению машин в индустрии оказался наиболее затруднителен. Одной из проблем была неясность перспектив сбыта: английская промышленность быстрее переходила на новые технологические рельсы, а торговое доминирование Британии подкреплялось военно-морской мощью. Голландия прекрасно смогла это почувствовать, проиграв в начале 1780-х гг. войну с ней.
«Излишние» капиталы требовали применения, несмотря на кризисные процессы в своих странах. Известно, что европейские правительства под влиянием «кризисного застоя» 1774 г. смогли получать голландские кредиты всего под 5% и даже под 2—3%. Примечательно, что наиболее отсталые государства в конце XVIII в. ощущали острое экономическое недомогание вместе с торгово-промышленными лидерами, поскольку были тесно связаны с ними в качестве поставщиков сырья и продовольствия[55]. При этом, что характерно, в отличие от более развитых европейских абсолютных монархий, они не имели условий для самостоятельного преодоления спада за счет развития собственного мануфактурного производства. В таком положении в 1770—1780-х гг. оказалась Османская империя.
В 1770—1780-х годах не наблюдалось спокойствия в колониях. В испанских владениях в Латинской Америке разворачиваются восстания индейцев, самое крупное из которых — восстание Тупака Амару II (1780—1782). Не единожды происходили восстания в Индии, имевшее место параллельно с попыткой Франции вновь закрепится на полуострове. Неудачи Франции в борьбе с Британией за новые земли, наряду с потерей североамериканских колоний, чрезвычайно серьезно отразилось на государственных финансах и национальном хозяйстве. Они немало способствовали развитию в стране политического и социального кризиса. В дальнейшем революция стала локомотивом преодоления кризиса, с которым феодальная монархия справиться была бессильна.
Кризис мирового хозяйства продолжался в различных странах неодинаковое время. Его длительность можно предположительно оценить примерно в 10—15 лет (до 1783 г.), а если учитывать кризисные ситуации 1788—1790 и 1793—1793 гг. как часть единого процесса трансформации, то общая продолжительность кризиса с учетом перерывов должна составить до 25 лет. При этом стоит учитывать, что Британия к 1785 г. находилась уже в новой экономической реальности и для нее экономическая перестройка подошла к концу — эра торгового капитализма осталась позади.
Обе датировки окончания этого кризиса дают чрезвычайно большую его продолжительность. Впрочем, срок его выглядит столь значительным лишь при сравнении с более поздними глобальными системными большими кризисами, имевшими место в XIX—XX вв. Некоторые исследователи дают им характеристику как структурным. Суть кризиса видится им в конфликте старой структуры экономики с запросами новой технологии. В такой оценке общественная сущность кризиса отодвигается в сторону узким экономическим пониманием крупного и особо сложного кризиса. Но такие кризисы требуют далеко не только структурных изменений. Он диктуют решения, которые не просто перестраивают взаимосвязи элементов структуры, меняют их взаимное расположение и важность, но изменяют само общество. Большие кризисы дают новую внутреннюю и внешнюю политику, меняют идеи, а вызванные ими великие революции ломают старую и начинают создавать новую структуру общества. Они буквально перестраивают мировой капитализм, меняя роли стран. Речь не идет только о новом балансе, который, конечно, присутствует. Речь о глубине и всесторонности производимых преобразований. Таким был и первый кризис в системе отсчета промышленного капитализма.
Кризис во второй половине XVIII в. оказался чрезвычайно важным для развития капитализма. Он закончил период, длившийся несколько веков, и если для некоторых стран его можно представить как структурный, то для всего мира и для центра капитализма он означал гораздо большее — революцию в системе, а вовсе не поправки к ней. Так был произведен на свет промышленный капитализм. Начался отсчет новой эпохи и новой цикличности — строгой большой и средней экономической.
Глава 6. Длинные волны и короткие циклы, ΧΙΧ в.
Кризис конца XVIII в. заслуживал подробного рассмотрения. Можно сказать, что его исследование только начинается, и картина имеет немало белых пятен. Само понимание экономических и социально-политически потрясений того периода является новым.
Давший почувствовать себя в 1770-е гг. экономический кризис был вызван невозможностью дальнейшего развития мирового хозяйства без серьезных перемен в нем. Завершился очередной этап колониальной гонки, главный приз в ней — Индия — достался англичанам. Вместе с тем рост обрабатывающей промышленности в Европе привел к ослаблению позиций старых торгово-промышленных лидеров, потребовав от них качественных перемен в экономике. В Австрии, России, Германии и Испании, напротив, развернулся мануфактурный рост, а кризисная фаза оказалась пройдена к началу 1780-х гг.
К 1790 году в мире произошли серьезные изменения в сфере торговли и международного разделения труда. Обрабатывающая промышленность перестала быть привилегией наиболее развитых стран. Для преодоления спада потребовались технические новшества, политические реформы и социальные революции в Западной Европе, призванные убрать феодальные преграды всюду, где капиталистические отношения проникли достаточно глубоко. Необходимо подчеркнуть: советский марксизм трактовал социальные революции как радикальные насильственные преобразования общества, которые открывали путь новому способу производства, устраняя преграды старых отношений. Примером таких революций традиционно служили буржуазные революции. Однако социальные революции имеют два уровня. Одни революции меняют формационные эпохи. Разворачиваются они вовсе не как народные революции, уничтожающие классы угнетателей и создающие тем новый общественный строй. Они могут порождать такие революции, как это было показано на примере кризиса XIV в., но они не могут быть сведены к ним. Процесс намного сложнее и включает в себя экономический кризис и трансформацию общества и классов в нем. Так, рабы становятся колонами, а их хозяева — эксплуататорами другого типа.
В XIV веке в наиболее передовых странах, которые превращаются в центры капитализма, феодалы преобразуются в арендодателей. Их деятельность может включать управление торговлей и банками. Финансисты могут владеть обширными землями, обзаводиться гербами и аристократическими повадками. В разборе двух великих кризисов механизм этих изменений уже был показан. Остается заключить, что он был запущен в результате сменившей феодальную формационную эпоху социальной революций. Она же была порождена великим кризисом.
В рамках капитализма происходят другого типа социальные революции.
Капитализм является самым сложным эксплуататорским обществом. Он разделяется на эпохи торгового и промышленного капитализма. Происходящие в них революции решают задачи развития или модернизации, что особенно характерно для промышленной эры. Они устраняют феодальные отношения и сформировавшуюся на их основе аристократию. Задача этих революций расчистить путь для развития общества на индустриальном фундаменте. Эти революции неверно оценивать по их кульминации, когда они способны уничтожить даже буржуазию, если та окажется непригодной для решения объективно стоящих задач. Такой радикализм вовсе не делает их сменяющими формационную эпоху или даже общественно-экономическую формацию в вульгарном марксистском понимании. Логика этих революций будет рассмотрена далее. Но нужно отметить, они не являются единственным механизмом подстегивания развития в условиях промышленного капитализма. Скорее, они могут быть описаны как чрезвычайный механизм форсирования процессов на национальном или более широком уровне, тогда как большие кризисы в мировой экономике заслуживают оценки основного стимулирующего перемены механизма. Важно и то, что революции ведут страны полупериферии к положению держав экономического центра капитализма самым коротким путем. Они оказываются соперниками прежних лидеров, на них обрушиваются удары с разных сторон, они могут казаться потерпевшими поражение или выдохшимися в момент политической реставрации, но это не заканчивает их историю. Великие революции все равно приходят к успеху.
Большой кризис конца XVIII в. дал мощный толчок прогрессивным переменам в мире. Англию он принудил к промышленной революции: были созданы и стали широко применяться в хлопчатобумажном производстве машины, встал вопрос новой двигательной силе в производстве, так, паровые машины стали применяться не только горном деле; добыча каменного угля (производимая не без помощи паровых машин, откачивавших воду из шахт) улучшила британскую черную металлургию. В тот же период, с кризиса 1770-х гг., по-видимому, начинается история «десятилетних» (средних) торгово-промышленных циклов, а также длинных волн развития с неизбежными большими кризисами в итоге. Тех волн, что обнаружил Кондратьев.
Торговый капитализм просуществовал почти четыре столетия. Эта эпоха началась и завершилась кризисом. Последний продолжительный и острый большой экономический кризис открыл путь промышленному капитализму. Сейчас история капитализма машин насчитывает два с половиной столетия. Однако в конце XVIII в. она только началась. Англия лидировала в этом процессе применения станков и паровых машин как в хлопчатобумажной, так и горной промышленности. Рост производства оказался столь внушительным, что даже, несмотря на снижение себестоимости продукции, последовало перепроизводство.
Кризис 1787—1788 гг. (не пройденный еще до конца и в 1790 г.) взорвал Францию. Зафиксированный в Англии спад 1792—1793 гг. также отразился на французском обществе. Экономика страны страдала от торгового договора 1786 г. с морским соседом. Рынок Франции, благодаря «свободной торговле», был полон английских фабрикатов, а французы оставались без заработка. Революция отменила этот договор в самой решительной форме: Франция объявила войну Англии. Это стало отправной точкой ее нового подъема, который наступил не сразу, но оказался чрезвычайно бурным. В 1797 и 1803 г. в экономике Соединенного Королевства фиксировались кризисы. Все они носили международный характер: английский сбыт сталкивался с проблемами прежде всего вне острова.
Поистине грандиозным и переломным оказался кризис 1810—1820 гг. В экономической истории принято разделять «английские кризисы» 1810—1811, 1815—1816 и 1818—1819 гг. Между тем кризисы эти были общемировым явлением. Они затрагивали Францию, Россию, США, Германию, Италию и Испанию. От них страдали голландские и скандинавские производители, а также колонии европейских держав. Проблемы со сбытом английских, французских, немецких и иных промышленных товаров порождали переполнение рынков сырьем, спекуляции хлебом и обнищание европейских и североамериканских рабочих. Страдало также сельское хозяйство. Промежутки между кризисами (за исключением 1814—1815 гг. для Англии) являли собой депрессивные передышки перед новыми обвалами продаж[56]. Британский характер кризиса выражался в том, что начался он не в наполеоновской Франции, а в Соединенном Королевстве. Этот факт указывает, что именно английская экономика занимала центральное положение в мире. Другим доказательством этого факта были условия преодоления кризиса: британские власти помогли закончиться успехом восстанию в испанских колониях, результатом чего стала более тесная связь новых государств с английским рынком. Это специфическое расширение сферы торгового влияния Англии обеспечило заказами ее промышленность. Примечательно, что создания в Южной Америке аналога США (что считал вероятным Наполеон) не случилось. Этому снова помешали английские усилия: британцам нужен был не еще один сильный претендент на положение центра капитализма, а новая периферия.
Особое влияние на кризис и его преодоление оказало таможенное наследие уже побежденного Наполеона. Французское владычество в Европе было в 1814 г. уничтожено. Однако благоприятный для местной промышленности «французский» таможенный тариф остался. Во Франции восстановленная иностранными интервентами администрация Бурбонов тоже не стала возвращаться к торговому договору с Англией образца 1786 г., а пошла навстречу национальным производителям. Такое «предательство» союзниками и партнерами интересов британской промышленности не могло не подтолкнуть политиков Англии на предательство своих верных испанских союзников, что и помогло в итоге преодолеть кризис, сохранив также важные изменения в экономике Европы, произведенные под давлением французов.
Кризис 1810—1820 гг. завершил первый в истории промышленного капитализма повышательный период, длинную волну развития. Начался понижательный период. В его ходе Британская империя утвердила свое экономическое и политическое лидерство в мире. Для английских товаров вполне открылся рынок бывших испанских колоний. По итогам Первой опиумной войны (1839—1842) был вскрыт рынок Китая. Этот и другие менее значительные экспансионистские инициативы (такие как французское завоевание Алжира) расширили мировой рынок и зону непосредственного влияния индустриально развитых экономик центра. В них под влиянием шоков 1810—1820 гг. происходил рост применения паровых машин. Строились железные дороги и сооружались каналы. Англия в этот период препятствовала вывозу машин (совсем иначе она поведет себя в 1850—1860-е гг.), так как в ее экономике их производство только еще переходило к серийному. Потребность в паровых машинах для транспорта и предприятий возрастала, а их выпуск все еще был ограничен.
Так, 1847—1850 гг. стали для мировой экономики временем нового острого кризиса. Под его влиянием происходили создание новых национальных рынков, невиданное железнодорожное строительство и расширение применения машин. Паровая техника приходит в сельское хозяйство наиболее развитых стран. Экономический подъем продлился до 1873 г. Запуск его не обошелся без социального фактора.
Кризис 1847—1850 гг. принес в Европу волну революций. Буржуазные и более масштабные конституционные реформы создали условия для начала нового хозяйственного подъема. В этом состояла политическая задача кризиса. Он продиктовал условия необходимых для продолжения развития перемен, как прежде (тоже при начале повышательной волны) кризис конца XVIII в. Но революции и реформы середины XIX в. были подготовлены переменами, что принесла на штыках Великая французская революция. По сути, она имела больше, чем национальное значение, и была континентальной европейской революцией с центром во Франции. Потому ни одно из национальных выступлений 1848—1849 гг. не было великой революцией. То была доводка уже во многом сделанной прежде работы. Отсюда якобы незавершенный, не полный, как утверждали советские марксисты, характер революций.
Последовали два десятилетия экономического подъема. Время от времени они прерывались кризисами перепроизводства. Они привлекли внимание Карла Маркса и Фридриха Энгельса, восхищенно и с большой надеждой изучавших экономический бум после потрясений 1847—1850 гг. Подъем не был беспрерывен. Время от времени он прерывался кризисами. Так открывается природа кризисов как порождения перепроизводства, нашедшая отражение в «Капитале» Маркса. Было определено: столкнувшееся с проблемой сбыта производство обновляет свое техническое вооружение (внедряет новые машины и методы работы), снижает себестоимость товаров. Слабые фирмы разоряются, а более сильные расширяют свое присутствие на рыке. Все это происходит в силу внутренних противоречий капиталистической экономики, а не в силу того, что она сталкивается с внешними преградами.
Так, 1850—1860-е гг. могут быть названы «золотым веком» угля и пара и промышленного капитализма в его домонополистической форме. Сооружение железных дорог в этот период идет по всем включенным в товарный обмен областям мира. Новый транспорт связывает рынки, одновременно делая выгодным создание предприятий там, где ранее это не имело смысла из-за удаленности от покупателя продукции. Соединенные Штаты постепенно становятся новым лидером мировой экономики, поскольку иммигранты получают землю на новых территориях, куда прокладывается железная дорога, а протекционистская политика стимулирует рост промышленности. Все это происходит по итогам гражданской войны 1861—1865 гг., где промышленный Север разгромил аграрно-рабовладельческий проанглийский Юг. Растущая армия наемных рабочих потребляет продукты фермерских хозяйств, пока не надуваются сильнее обычного пузыри железнодорожных компаний. Этому немало помогают английские капиталы, инвестируемые в США, куда стало не так просто с выгодой поставлять продукты английских фабрик. К этому моменту, начиная с 1850-х гг., британцы активно вывозили машины.
Машиностроение, возникшее как отрасль промышленности за два десятилетия до этого, обеспечило британской экономике рост. Расширение применения машин во всем мире означало для Англии новые заказы, но не бескризисное развитие. В эту эпоху мировые торгово-промышленные кризисы начинались и заканчивались в Великобритании как центральной для мировой экономики стране.
Кризисы совершенствовали индустрию, сельское хозяйство, финансы и торговлю. Они подготовляли приход монополистического капитализма. Однако «наступил поворот», как выразился Энгельс относительно кризиса 1873—1878 (1880) гг., оказавшегося необычайно тяжелым. Вопреки расчетам классиков марксизма промышленный спад не имел места в 1878 или 1879 г., как этого следовало ожидать. Периодичность словно бы нарушилась. Ситуацию с 1876 г. Энгельс характеризует как хронический застой. Это была депрессия, сравнимая в то время разве что с депрессией, порожденной кризисом 1847—1849 гг.[57] Ни Маркс, ни Энгельс не обнаружили любопытной аналогии. Ускользнула от них и другая интересная деталь: после спада и застоя 1873—1878 гг. продолжительность циклов вновь изменилась. Однако спустя чуть более 20 лет последовал новый особо тяжелый кризис — то был кризис 1899—1904 гг. Кризис же 1870-х гг. был преодолен за счет открытия новых рынков, а точнее, новой колониальной экспансии, направленной в первую очередь в Африку. Регион этот был богат природными ресурсами, обладал рабочей силой, которую можно было не без насилия включить в аграрное и иное производство. Африка также давала европейцам возможность построить новые порты, мосты и железные дороги, а также разбить плантации и фермы. Переселенцы и осваивающие колонии фирмы создали спрос на европейские товары. Коренное же население зачастую пришлось принуждать к рынку или втягивать в него опосредовано, через племенную знать.
К концу XIX в. капитализм не только стал монополистическим, но он также включил в свою систему практически все уголки мира. Первой монополистической фазой капитализма можно считать понижательную волну 1880—1899 гг. Характерно, что первые монополии возникли в тяжелой, а не в легкой промышленности.
Было бы ошибкой полагать, что поворотный кризис 1870-х гг. был преодолен без технологической революции. Она касалась необычайно важного материала — стали. Ее производство стало возможно в невиданных объемах, что сыграло огромную роль в новой колониальной экспансии. Уже не деревянные, а стальные пароходы направились из Европы к берегам Африки. Посетив Гамбург в эту эпоху стальных океанских кораблей и увидев их, Отто фон Бисмарк произнес: «Да, это другой мир, новый мир…»[58].
После большого кризиса 1873—1878 гг. имели место не столь продолжительные, как 1850—1860 гг., периоды экономического роста. Спады, как и в 1825—1842 гг., приходили чаще. В 1882—1883 годах разразился первый подобный кризис. Затем последовал кризис 1890—1893 гг. Новый экономический кризис поразил мировую экономику в 1899 г. Он оказался продолжительным и завершился лишь в 1904—1907 гг. Энгельс к тому времени ушел из жизни. Никто из марксистов-преемников не обратил внимания на некоторые схожие черты нового крупного спада с кризисами 1847—1849 и 1873—1878 гг., хотя Ленин в работе «Империализм как высшая стадия капитализма» сделал акцент на поворотном значении каждого из кризисов для развития капитализма[59]. Однако сходство кризисов не являлось случайным. Между кризисами существовала особая, циклическая связь. То были большие кризисы смены длинных волн развития капитализма. И если в торговом капитализме не так просто найти строгость в этом процессе (циклическом и волновом лишь в вульгарном смысле), то с началом эры промышленного капитализма все меняется. Картина обретает четкость (рис. 6.1). Проблема лишь в том, что это можно видеть, лишь собрав части процесса воедино и поняв их роль.
Рис. 6.1. Большие экономические кризисы до и после промышленного поворота 1770—1783 гг.
За Великим кризисом XIV в. последовали большие кризисы эпохи торгового капитализма, где строгую циклическую периодичность установить не удалось («бессистемные» большие кризисы); после большого кризиса 1770—1783 гг. развитие капитализма (ставшего промышленным) принимает волновой характер, верхние дуги здесь обозначают повышательные, а нижние — понижательные волны.
Энгельс видел, что кризисы 1847—1849 и 1873—1878 гг. выпадали из ряда нормальных кризисов. Оба они оказались тяжелыми и продолжительными. Но первый вызвал волну революций в Европе, а второй нет. Боле того, кризис 1870-х гг. совпал с кризисом Первого интернационала и его распадом. Под его влиянием рабочий класс вовсе не поднялся на революционное восстание в странах капитализма, а Интернационал не стал центром этого движения. Он распался. Российский историк Александр Шубин так описывал обособление анархистов после исключения из Интернационала в 1872 г. их вождей Михаила Бакунина и Джеймса Гильома: «Вскоре в Интернационале федералистов объединилось большинство федераций (испанская, итальянская, бельгийская, британская, голландская, которая была в Гааге «принимающей стороной»). Во всех этих странах у марксистов оставались немногочисленные секции меньшинства. Французы и швейцарцы разделились. Марксисты продолжали удерживать большинство в Австрии, Португалии и Дании (...) В Германии лассальянцы (также вскоре поддержавшие антиавторитарный Интернационал) оставались более сильным течением, чем марксизм»[60]. Демагогическая и примиренческая тенденции, представленная лассальянцами, в рабочем движении взяли на время верх. Так, большой мировой экономический кризис породил кризис революционных сил рабочего класса. Впрочем, в 1876 г. прекратил работу марксистская часть Интернационала, а в 1877 г. — объединение их противников. Произошло это в самые сложные годы экономической депрессии. Была ли в этом историческая логика или только ирония?
Большие кризисы неверно рассматривать как чисто экономическое явление, как некий механический спад торговли и производства. Они являются переломными моментами истории капитализма, и переломы эти касаются не только отраслевой структуру экономики. Могут изменяться экономическая и социальная политика государства, настроения внутри общества — революционный накал в нем способен как подниматься, так и ослабевать. В этом, к примеру, состояла разность между кризисами 1847—1850 и 1873—1878 гг. Большие кризисы сходны в своем повторении, но не одинаковы в производимых переменах. Работа по изучению их логики еще ведется. Упреждая ее результаты, стоит отметить: большие кризисы требуют для своего преодоления от развитых капиталистических стран определенной политики, не повторяющейся от раза к разу. Кризис 1870-х гг. диктовал Англии и Франции усиление колониальной политики, расширение мирового рынка. В случае Франции он способствовал установлению Третьей республики как гибкого механизма для осуществления экспансионистской политики и сглаживания конфликтов внутри общества. Кризис 1847—1850 гг. диктовал слом остатков феодальных отношений в Европе, что нашло выражение в революционном подъеме «Весны народов». Конституционные изменения и реформы в ряде европейских государств обеспечили им экономическое развитие, по сути, развитие промышленного капитализма. Революции как мощное народное выступление всюду потерпели поражение, но они решили задачу развития буржуазной экономики и общества. В этом смысле они победили.
Девятнадцатый век показал, что торгово-промышленные кризисы разделяют разные промежутками времени. «Десятилетнего цикла» нет; в разных условиях экономика находится на подъеме или в состоянии кризиса различное время. Кризисы неравномерно поражают страны, оставаясь при этом явлением мировой экономики. Первыми страдают те рынки, что занимаю центральное положение в мировом хозяйстве. Биржа всякий раз сигнализирует о начале кризиса. Ценные бумаги и сырье дешевеют с началом кризисов, тогда как в их преддверии идут необычайно активные спекуляции. Раздуваются пузыри. Почти никто, кажется, не обращает в таких условиях внимания на растущее противоречие между конечным спросом и предложением. Однако вскоре противоречие между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения его результатов дает о себе знать в форме очередного кризиса. Пузыри на рынках лопаются. Капиталы сгорают. Фирмы банкротятся и поглощаются. Кредит дорожает, поскольку деньги начинают прятаться. За паникой следует депрессия. В ходе этого периода подготавливается новый подъем.
С конца XVIII века до поворотного кризиса 1873 года промышленный капитализм оставался домонополистическим. Шло складывание первых монополий, об эпохе раннего монополистического капитализма можно говорить лишь относительно периода 1873—1899 гг. Ее отправной точкой был большой кризис, и завершилась она со следующим большим, продолжительным и тяжелым кризисом 1899—1904 гг. Большие кризисы XIX в. могли иметь волновую структуру, как сказали бы в XXI в., то были W-образные кризисы, хотя эти волны отличались от волн больших кризисов регулируемого капитализма, каковые наблюдались в 1970-е гг. и после обвала рынков в 2008 г. И в XIX, и в XX (исключая ситуацию 1948 г., о которой будет сказано отдельно), и в XXI в. большие кризисы тяжелее и продолжительные обычных экономических кризисов V-образного вида, где за спадом следовала депрессия, за ней же наступали оживление и рост. Однако эти большие кризисы имели свою цикличность, которую первым нащупал Кондратьев.
Рис. 6.2. Повышательная волна, большой кризис и понижательная волна
На рисунке 6.2 первой показана повышательная волна развития с характерными для нее средними (торгово-промышленными) кризисами; за периодом большого кризиса следует понижательная волна с ее кризисами; характерно, что в последних торгово-промышленных подъемах в каждой из волн могут быть видны признаки будущей длинной волны, пониженный или повышенный темп роста товарного производства.
Формулируя свою теорию циклов, Кондратьев указал: кризисы открывают цикл и закрывают его. В цикле были соединены повышательная волна (рост цен на некоторые виды сырья и высокая деловая активность) и понижательная волна (более вялый рост при пониженных ценах на сырье). Цикл, по Кондратьеву, представлял собой единый процесс с двумя фазами, причину отличий которых ученый пытался определить. Он выдвинул несколько версий, не будучи до конца уверен в правильности ни одной. Последователи Кондратьева с восторгом приняли открытые им длинные волны развития (конъюнктуры), но не пытались исследовать процесс развития промышленного капитализма снова, а старались обосновать положения Кондратьева, не ставя под сомнения предложенную им структуру циклов. Между тем именно здесь имелось главное слабое место теории.
Что если цикл не состоит из двух волн? Что если каждая волна, имея продолжительность в 20—30 лет (за исключением более короткой фазы 1933—1948 гг.), является самостоятельной частью большого цикла? Этот большой цикл состоит из малых циклов: кризис приводит к депрессии, за ней следуют оживление и рост. Он приводит к новому кризису; перерыв между кризисами может составлять от трех до семи-восьми лет. Все зависит от обстоятельств роста, от достаточности технологических решений в производстве, от наличия спроса, который может создаваться государственной политикой, а может подавляться. Даже W-образная структура кризиса, как это было в 1810—1820 гг., а также в 1970-е гг. и в условиях кризиса с 2008 г., указывает на явную недостаточность антикризисных решений. В результате кризис возвращается снова и снова, в любом количестве волн до тех пор, пока люди не выполнят его невысказанные требования.
Маркс и Энгельс выделяли на опыте своего времени частные или промежуточные кризисы, которые стоит рассматривать как некоторые сбои торгово-промышленного цикла, отмеченного Жюгляром. Они прерывают его, но не заканчивают, как общие кризисы. Теория частных кризисов не была разработана вполне, и они ожидают своей очереди. Впрочем, она едва ли перевернет базовые представления о капиталистической цикличности, хотя вне сомнения дополнит ее новыми деталями. Совсем иной вес будет иметь детальная разработка теории больших кризисов. Работа в этом направлении позволила спрогнозировать логику изменений глобального капитализма после 2008 г., и она может дать еще очень многое для понимания логики развития капиталистической экономики и общества.
Историки отмечают, что эпоха 1880—1899 гг. была для Европы удивительно мирной. Войны велись на территории периферии и ради ее расширения. Колониальная экспансия и личные приключения воспевались в литературе. Именно в это время Генри Райдер Хаггард написал «Копи царя Соломона», создавал свои романы и рассказы Луи Буссенар. Белый человек шагал по Африке. Всюду поднимались флаги метрополий, тогда как местные племена даже не могли понять, что уже попали в колониальную зависимость. Шел раздел других частей мира. В США продвигалась внутренняя колонизация. Одновременно с этим в странах промышленного капитализма двигались вперед наука и техника. Копились противоречия между империалистическими центрами, тогда пространство для экспансии было к 1900 г. практически исчерпано, подготовляя новый большой экономический кризис.
Глава 7. Теория волн, циклов и больших кризисов капитализма
Если в XIX столетии Маркс в «Капитале» в достаточной мере прояснил природу торгово-промышленных кризисов, то в XX столетии Кондратьев (не будучи марксистом) дал исследователям-экономистам, историкам, социологам и политологам новую почву для размышлений. На ней взошла и расцвела миросистемная теория Валлерстайна. Была отслежена эволюция политических и общественных структур, но базовая теория получила лишь ограниченное развитие. И связано это было со слабым интересом исследователей к анализу истории реального капитализма, к множеству ставших доступными сведений.
Среди многих работ сторонников теории Кондратьева выделяется книга Станислава Меньшикова и Ларисы Клименко «Длинные волны в экономике. Когда общество меняет кожу». Это позднесоветское исследование направлено было на выявление связи технологических и структурных изменений при смене длинных волн со снижением нормы прибыли[61]. Меньшиков и Клименко обращали внимание на то, что машины и оборудование, по Марксу, дают цикл в пять — десять лет, а производственные здания, дороги и ирригационные сооружения служат от 20 до 50 лет[62]. В понимании авторов это может быть основой циклов Кондратьева: в ходе повышательной волны сооружаются инфраструктурные и иные объекты, а в последующий понижательный период они эксплуатируются. Когда новая научно-техническая база позволяет, процесс повторяется на новом уровне, и так в каждом цикле. Проблема в том, что такое видение не раскрывает всего процесса капиталистического развития, не обнажает причин, по которым в повышательный период столь интенсивно делаются вложения в основные фонды, в транспортную инфраструктуру и многое иное. С другой стороны, так ли все мрачно в понижательный период? Не упускается ли при таком видении нечто важное, нечто повышающее статус понижательных волн?
Стремясь дать более глубокое знание о природе волнового развития капитализма, Меньшиков и Клименко использовали слово «цикл» так, будто бы с ним все было ясно. Они сосредоточились на цикле, но по вопросу о его источнике вступили в полемику с Андреем Полетаевым и Ириной Савельевой — также супругами-учеными.
В 1980-е годы Полетаев и Савельева попытались обозначить «нижние точки» в длинных волнах. По их мнению, это были 1772—1775, 1825—1826, 1873—1879, 1929—1933, 1974—1975 гг.[63] Меньшиков и Клименко так возражали на это: «Боккара первым справедливо называл конституирующей фазой длинного цикла структурный кризис, но ведь последний может захватывать несколько циклов средней продолжительности и несколько промышленных кризисов». Проблема в том, что они обвинили Полетаева и Савельеву в сдвиге хронологии Кондратьева без обоснования[64]. Да и сама категория «структурный кризис» скорее запутывала дело, нежели помогала понять сущность переломных кризисов. Структурные экономические проблемы кризисной эпохи 1970-х гг. слишком довлели над умами экономистов, тогда как Бродель видел все иначе.
Фиксируя именно масштабный хозяйственный кризис как момент перехода, Бродель акцентирует внимание на его особенностях: «…поворот 1973—1974 гг. открыл продолжительный спад. Те, кто пережил кризис 1929—1930 гг., сохранили воспоминание о неожиданном урагане, без всякого предварительного этапа и сравнительно кратком. Современный кризис, который не отпускает нас, более грозен, как если бы ему не удавалось показать свой действительный облик, найти для себя название и модель, которая бы его объяснила, а нас успокоила. Это не ураган, а скорее наводнение с медленным и внушающим отчаянье подъемом вод, ибо небо, упорно затянуто свинцовыми тучами. Под вопрос поставлены все основы экономической жизни, все уроки опыта, нынешние и прошлые. Ибо, как это ни парадоксально, при наблюдающемся спаде — замедлении производства, безработице — цены продолжают стремительно расти в противоположность прежним правилам. Окрестить это явление
Бродель выделяет кризис 1970-х гг. как особый. Его можно поставить в один ряд с кризисами 1929—1933 гг., 1899—1904(7) гг., 1873—1878 гг., 1847—1850 гг., ситуацией 1810—1820 гг. и 1870-х гг. Обо всем этом еще не единожды пойдет речь. Отдельного внимания заслуживает отрезок 1945—1950 гг., на котором также произошла смена длинных волн. Бродель отмечает его как «приблизительно 1945 г.». Важно и то, что кризисы смены волн проступают на каждом их стыке. Эти кризисы явно имеют более высокий класс, чем обычные средние или торгово-промышленные циклические кризисы. На этом факте, применительно к 1970-м гг., Бродель акцентирует внимание, подчеркивая также ложность представления о том, что наука все знает об экономических кризисах. Фиксировать — еще не означает понимать.
Все это много говорит о проблеме развития теории Кондратьева.
Идея поиска «конституирующего начала» длинной волны даже в кризисах 1872—1877 и 1929—1933 гг. не привлекала авторов «Длинные волны в экономике. Когда общество меняет кожу». Они пишут: «Итак, идея глубоких циклических кризисов как конституирующих длинную волну представляется надуманной и во всяком случае не доказанной»[66]. Уже было сказано, что автор этой книги имел по данному вопросу беседу с Меньшиковым сразу после завершения первой волны глобального кризиса 2008—2009 гг. В ответ на указание, что близко к обозначенным Кондратьевым точкам смены волн имеют место большие экономические кризисы (не всегда там, где полагали Полетаев и Савельева), они регулярны и составляют целые эпохи, Меньшиков высказал соображение, что в этом случае речь может идти об отдельной цикличности. Однако было правильнее полагать, что речь должна идти о механизме рождения эпох экономического развития, которые принято фиксировать статистически как повышательные и понижательные волны.
Полетаев и Савельева не оставили тему волн Кондратьева. В 2009 году вышла их книга «Циклы Кондратьева в исторической ретроспективе». Проработав большое число текстов зарубежных исследователей, они отмечали ряд важных моментов: У. Смит и А. Коул на материалах США, А. Гэйер, У. Ростоу и А. Шварц на данных Великобритании показали самое малое 1790-е гг. как первый период «промышленных» циклов; Кондратьев датировал начало «больших циклов конъюнктуры» концом 1780-х гг. — началом 1790-х гг., что, вероятно, определялось не содержательными причинами, а лишь отсутствием данных[67]. Авторы не стали повторять «разгромленной» мысли о конституирующих кризисах, но продолжили ставить под сомнение абсолютную правильность обозначенных Кондратьевым «точек» запуска некоторых волн. Они не продвинули дело далеко, но, быть может, охладили пыл некоторых фантазеров, плетущих несерьезные теории о «конструирующих началах» и «структурных кризисах» с опорой на сквозной исторический материал. Все это взбадривается придуманными «укладами» и совершенно запутывает вопрос.
Единственное решение — не распутывать, а разрубать этот узел.
Кондратьев сделал свое открытие длинных волн, опираясь на ценовую статистику, заработную плату, курс государственных бумаг и темпы роста экономики. Кондратьев обратил внимание на то, что торгово-промышленные циклы в период понижательной волны короче, чем во время повышательной волны развития. Но факты показывают: повышательные и понижательные волны одинаково рождаются из больших экономических кризисов. Они одинаково позволяют увеличить норму прибыли, правда, в неравной мере по различным отраслям. А каждая из волн связана с технологической революцией. Отличие между волнами состоит в том, что основой роста в понижательный период служит территориальное расширение мирового капиталистического хозяйства — открытие новых рынков. В повышательный период экономический рост базируется на включении внутренних ресурсов мирового хозяйства.
Большие кризисы — это границы и время зарождения длинных волн. Они неизменно имеют место с 1770-х гг. по сей день. Экономический кризис конца XVIII в. имел особое значение. Им был положен конец эпохе торгового капитализма. Началась она с кризиса XIV столетия. Длинные волны, вероятно, имели место уже на отрезке XV—XVIII вв., но особенности развития экономики той эпохи недостаточно изучены. Хотя наряду с кризисом середины XVII в. прослеживаются кризисы второй половины XVI в. и 1770-х гг. (с вероятным пиком в 1774 г.). Видимо, сильный кризис постиг мир в 1720-е гг. Примечательно, что в эру торгового капитализма длина волны составляла, как можно предположить, порядка 50—60 лет. Но это предварительная и, быть может, слишком смелая оценка. При этом стоит учитывать мысль Броделя, что «движение есть следствие внешнего толчка»[68]. По этой логике кризис до промышленного капитализма был подобен удару о преграду. Он рождался из достижения некоего предела развития. Но разве экзогенные причины кризисов не могут быть определены для больших кризисов вообще? С другой стороны, не является ли достижение предела возможностей той или иной модели работы экономики, возникшей на некоем технологическом и социально-политическом фундаменте, эндогенной причиной кризиса? Не существуют ли единство внешней и внутренней причины большого кризиса, причем внешняя преграда создается ограниченностью имеющихся внутренних возможностей?
Развитие капитализма всегда происходило в реальной среде. Однако страсть экономистов к абстракции зачастую смещала фокус: далеко не все обращали внимание в своих исследованиях кризисов на то, как соединяются внутренние и внешние причины кризисов, когда и как те родились, какие черты и когда были ими приобретены, а какие утрачены и нет ли здесь цикличности, этапности развития и иерархии одновременно.
Торгово-промышленные кризисы родились вместе с промышленным капитализмом. Индустриальная революция в Англии создала их вместе первыми машинами, фабриками и возросшими объемами производства. Товарное перепроизводство стало частым явлением, но иные, особенно крупные кризисы, были связаны и с перенакоплением капитала. Оно выражалось в создании излишних производственных мощностей, тогда как возможности развития на старой структурной и технической базе были уже исчерпаны. Платежеспособный спрос оказывался недостаточным в такой мере, что лишь структурные изменения в экономике, создание новых технологий, товаров и отраслей, территориальное расширение рынка и открытие в нем новых возможностей могли в совокупности привести к преодолению кризиса. Все это могло быть сопряжено с резкими переменами в обществе (особенно стран центра мирового капитализма), что включало радикальные реформы, политические и социальные революции. Последние могли переходить на новый этап модернизации общества.
В ходе затяжного большого кризиса правительствам могло казаться, что неприятности уже позади, и тогда кризис возвращался — наваливалась новая волна хозяйственных проблем.
Во время больших кризисов возникали или стремительно развивались новые отрасли. Они могли расти на фоне спада в других секторах. Но назвать это структурным кризисом не означает понять это. В процессе больших кризисов происходило частичное сгорание фиктивного капитала; избыток его тоже свидетельствовал о перенакоплении в экономике. Порой, как это было в США после кризисных 1970-х гг., напоминанием о спаде становились огромные цеха навеки остановившихся предприятий. Так сгорал реальный избыточный капитал. Новые производства возникали на основе новых технологий, что порой происходило на новом месте и даже в другой стране.
После завершающего понижательного периода кризиса (в отличие от времени его вызревания) фондовый рынок делался не так интересен для капитала, как реальная сфера. В ней открывались новые возможности: появлялись новые рынки, потребители, отрасли и технологии. В начале понижательной волны фондовый рынок и всякого рода спекулятивные игры могли продолжаться, поскольку территориальное расширение мирового рынка шло не так быстро, чтобы дать вдоволь инвестиционных возможностей в реальном секторе. К тому же не все отрасли после кризиса чувствовали себя одинаково хорошо. Революционные отрасли привлекали к себе повышенное внимание инвесторов. Ценные бумаги компаний-новаторов были нарасхват, что создавало условия для спекуляций.
Продолжительность кризисов смены волн (больших кризисов) могла достигать более десяти лет. В XIX веке такие кризисы, как уже было сказано, имели место в 1810—1820, 1847—1850, 1873—1879 гг. Двадцатое столетие началось с кризиса 1899—1904 гг., итогом которого стало стремительное развитие автомобилестроения (конвейерная технология), распространение двигателей внутреннего сгорания (в том числе дизельных в морском транспорте), электростанций, электродвигателей и линий передачи переменного тока. А 1929—1933 годы ознаменовались новым крупным кризисом, за которым последовала понижательная волна. Однако не все хорошо вписанные в торговый капитализм государства были подготовлены для того развития и империалистического соперничества.
В 1898 году, незадолго до начала мирового кризиса, о новой эпохе возвестила Испано-Американская война. Агрессором были США. Они отняли у дряхлой консервативной испанской монархии Филиппинские острова и «освободили» Кубу, установив контроль и над другими территориями в Карибском море. С 1899 по 1902 г. в Южной Африке продолжалась Англо-Бурская война. Прикрывшись бесправием нового и притом многочисленного белого населения двух независимых бурских республик, Британия повела войну за присоединение новых колоний. Буры агрегировали не только недавних белых переселенцев, но и темнокожих коренных жителей, однако это не интересовало англичан. Британия добилась победы. В 1904 году столкнулись Российская империя и Япония. Поражение России выявило все пороки еще одной погрязшей в полуфеодальном консерватизме державы, являвшейся ранее одной из стран центра мировой системы торгового капитализма.
Миросистемный подход Валлерстайна уравнял Португальскую, Российскую и Испанскую империи в статусе «периферий капиталистического центра». Между тем эти державы являлись центральными в одну эпоху и оказались полупериферией в другую. Так, империя Петра Великого относилась к центру Европы торгового капитализма, причем влияние рыночного центра — Нидерландов и Англии — было не столь сильно, ибо инвестиции у русских были свои. Все меняет XIX в. По мере роста индустриальной силы и рыночного влияния Англии постепенно снижается международный вес России. Страна экономически все более зависит от западноевропейских центров накопления капитала и рынков сбыта. Она превращается в полупериферийную империю, политически относящуюся к центру, но уже не способную одержать победу даже над таким противником, как Япония. В еще худшем положении оказывается Китай. Это и обрекает обе страны на грандиозные революции.
Приверженцы миросистемной концепции нередко указывают на невозможность национального капитализма. «Совершенно напрасно Валлерстайн думает, что Маркс создал свой «Капитал» только для анализа замкнутого, изолированного хозяйства, в то время как капитализм исторически всегда развивался как мировая система», — отмечает российский экономист Руслан Дзарасов[69]. Он ссылается на работу американского ученого[70]. Однако марксизм, на самом деле дав при жизни Маркса и Энгельса и в XX столетии ответы на многие важные вопросы развития, не прояснил вполне логики исторического процесса в масштабе мирового хозяйства. Ссылка на неравномерность развития стран при капитализме мало, ибо развитие всегда являлось неравномерным. Выделенное Марксом возникновение мирового рынка, повышение значимости науки, обострение классовых противоречий при капитализме (приведшее к революционному накалу в начале XX в.) не обеспечило сходу раскрытия сложных механизмов всемирного общественного прогресса.
Взаимное влияние центральных рынков и периферийных экономик выделял историк-марксист Михаил Покровский, но его работы были забыты в СССР и оказались почти неизвестны за его пределами. Валлерстайн их не читал. Между тем ход исторических событий показал: национальный капитализм возможен, более того, капитализм и создает нации, единые рынки национальных государств и их администрацию. Но развитие капитализма в рамках отдельных стран никогда не происходит обособленно от мирового рынка и экономической иерархии, которая при этом не постоянна.
Центр и периферия подвижны. Экономические центры, главные рынки сбыта и зоны накопления капитала необязательно сохраняют свое положение постоянно. Упадок в XVIII в. Нидерландов показал, как это может происходить в режиме конкуренции. Еще до этого «империи полупериферии» Испания и Франция сошлись в борьбе за Северную Италию, что была центром европейской экономики. Центр в результате расширился, что нашло отражение уже в первой колониальной экспансии. После Англия конца XVI в. бросила вызов Испании — мировому гегемону. Выпав на время религиозных войн в полупериферию, Франция тоже вступилась в борьбу. Всю эпоху торгового капитализма происходило расширение центра, что и породило такие мировые конфликты, как война за австрийское наследство (1740—1748) или Семилетняя война (1756—1763). В эту эпоху страны разделяли между собой положение экономического центра; Франция была наиболее самодостаточна, тогда как Англия нуждалась в строевом лесе, железе пеньке, зерне и других товарах. Это привязывало к английскому рынку партнеров, но не ставило их глубокую зависимость.
В эру промышленного капитализма влияние экономик центра на полупериферию и периферию стало более сильным. Именно тогда Англия выделяется как центр мирового капитализма. Но сколь бы сильным не было притяжение ее рынка после поражения Франции в наполеоновских войнах, Британия так и не смогла полностью вернуть себе рынки стран, которые, вроде бы, воевали на ее деньги и за ее интересы. Даже вернувшиеся во Францию Бурбоны быстро нашли общий язык с промышленной буржуазией и оставили свой рынок защищенным «бонапартистскими» таможенными тарифами. В дальнейшем пришлось вести борьбу за ослабление Российской империи (Восточная война 1853—1856 гг. и сложные отношения 1870—1890-х гг.), чьи правители постоянно забывали, как должна вести себя полупериферийная империя с точки зрения концепции мировой иерархии. Все это было вовсе не отклонением от якобы должного, а выражением закона, согласно которому страны полупериферии всегда стремятся прорваться в ряды стран центра. В одни периоды они мягко наращивают свой экономический вес, ведя себя лояльно. В другие периоды, когда это позволяют условия, они порывают с лояльностью, как это было в случае кайзеровской Германии конца XIX в. по отношению к Англии. Между тем рост немецкой экономики до этого момента происходил во многом благодаря британским заказам и инвестициям.
Большие экономические кризисы выступают точками перехода в истории мирового капитализма. Они оказывают влияние на его развитие на национальном уровне, причем не везде перемены сходны. Там, где необходимые изменения не могут произойти в силу господства реакционных политических сил, происходят революции. Они необязательно случаются в момент кризиса, как это было с английской или американской революциями, и необязательно оканчиваются полным успехом. Так, неудача постигла Первую русскую революцию. Революции могут происходить и с отставанием от кризиса, оставаясь под его влиянием, как Великая французская революция или Русская революция 1917 г. Однако принципиально важно, что существуют две плоскости процесса — экономическая, связанная с кризисами, и национально-историческая, связанная с войнами. Потому неверно было бы прямо выводить модернизированные революции из кризисов. Также неверно рассматривать революции в отрыве от больших кризисов в экономике.
Упреждая вторую часть книги, необходимо еще нечто важное сказать о революциях. Они возникают в разных странах как механизм модернизации, для которой более не достаточно ни экономических требований, ни способностей правящего класса, а его установления становятся такой преградой, не устранив которую, общество не может решить насущные задачи и продолжить развитие. Эти революции бывают великими или национальными. Великие революции переворачивают жизнь многих народов, достигают зрелых фаз и завершаются. Они всегда побеждают. Никакое внешнее вмешательство не оказывается в силах их остановить. Их успех открывает путь к переменам во многих странах, что не были первоначально затронуты великим переворотом.
Не существует прямой зависимости между большими кризисами и победоносными революциями: кризис, требования которого правящие круги отказываются удовлетворять, не запускает автоматически процесс революции, она может последовать или, на время вспыхнув, победить позднее. Так было с Великой французской и Великой русской революциями. Они развернулись, когда переломный кризис миновал. В первом случае то был кризис 1770-х гг., во втором — 1899—1904(7) гг. Не решив проблем, первые попытки реформ и народных выступлений прорывают плотину реакции со второго захода уже как могучая революционная волна. Старый порядок при этом уже настолько изживает себя, что терпит сокрушительное поражение, а продиктованные ранее большим кризисом — необходимые для развития изменения производятся в полном объеме. Это даже обеспечивает больший размах преобразований.
Французский историк Альбер Матьез полагал, что Великая французская революция развернулась не в бедной, а в богатой и процветающей стране, хотя и имевшей множество проблем[71]. В реальности процветание подкосил большой кризис, преодолеть который Франция смогла, а вот удержаться на ранее взятых позициях нет. Великие революции возникают благодаря успеху прежнего развития, но разворачиваются благодаря его кризису. Границы возможностей старого порядка проводят большие экономические кризисы. Все это касается и крупных реформ, революций сверху. При всей своей ограниченности они чрезвычайно важны для общественного развития.
Промышленный капитализм породил два типа циклических кризисов. Предваряя исследование деталей больших кризисов в отдельной книге, их все же возможно рассмотреть в сопоставлении. Для этого в приведенной ниже табл. 7.1 подчеркнуты общие причины, конкретное выражение, особенности развития, механизмы преодоления и еще ряд черт.
Таблица 7.1
Средние и большие кризисы промышленного капитализма
Представленные в табл. 7.1 сведения расширяют классическую или, что возможно более точно, марксистскую концепцию экономических кризисов. Необходимо разделять экономические кризисы перепроизводства на два вида, каждый из которых имеет собственное место в процессе капиталистического развития. При этом мы не можем говорить о больших кризисах только на языке экономики. Они в полном объеме требуют политико-экономического языка, так как выступают кризисами хозяйственных, социальных, политических структур и отношений. Они затрагивают мораль общества. Они изменяют его психику и создают новое восприятие мира, который в это же время резко изменяется.
Концепция первой группы кризисов дана Марксом. Вторая группа выделена и обрисована на основе марксистского понимания исторических процессов, примененного к обширному эмпирическому материалу. Работа в этом направлении с данными по XIX в., замечательно подготовленными Мендельсоном, позволила во многом по-новому увидеть логику событий XX в. Как развивался процесс в минувшем столетии? Какие особенности имел?
Поделиться книгой: