Античный мир «Игры престолов»

Обе эти истории – погони и набега, – хороши, но вряд ли они имеют большое значение. Нис, Эвриал и их дерзкий поход – это не что иное, как простой уход в сторону, вспышка юношеского возбуждения, которая заканчивается, не привнеся каких-либо реальных изменений в ход сюжета. То же можно сказать и о кампании Ренли: взрыв энергии, открывающаяся перспектива возможности нового порядка вещей, при котором отдается предпочтение не старшему, а наиболее харизматичному брату, но в конце концов все это уходит в никуда, так как Ренли погибает, а его люди присоединяются к Ланнистерам в Королевской Гавани. Обе пары также действуют в рамках какого-то фантастического мира, где ответственные взрослые исчезают, и молодому поколению позволено самостоятельно принимать решения в катастрофических ситуациях. Чувство бесполезности важно для понимания этой истории в рамках контекста двух похожих сюжетов и в действительности является тем, что сохраняет ее неизменной при пересказе: конечный результат должен выходить за рамки реальных возможностей персонажей, даже если это само по себе невозможно. И это, в свою очередь, важно, потому что затрагивает эмоции читателей и вызывает то, что литературные критики называют pathos – сочувствие, вызванное ужасными ошибками других, которые могли бы быть нашими собственными, чувством трагедии, которая могла бы быть предотвращена.

Возможно, самый душераздирающий образ в истории Ниса и Эвриала – отчаяние матери Эвриала при виде головы сына на вражеской пике. У Ренли нет родителей, которые оплакивали бы его, и именно это сиротство придает особый пафос из-за отчужденности братьев Баратеонов и невозможности их примирения. Еще раньше старый мейстер Крессен в прологе к «Битве королей» думает о смеющемся мальчике, которого он помог воспитать, и теряется в догадках, есть ли у Ренли хоть кто-нибудь, способный дать совет, сейчас, когда он отдался своему безрассудству. Он есть, но ближайшим советником Ренли оказывается Рыцарь Цветов, слишком молодой и импульсивный. Множество других или так же молоды, или готовы хранить верность, но не привязанность. Эта ситуация, в свою очередь, аналогична ситуации во всем Вестеросе, землях, погрязших в гражданской войне и разрываемых людьми, жаждущими власти, но не имеющих и малейшего понятия о том, что они будут делать, когда получат свое. Это первое, в чем история Ренли и Лораса является хрестоматийной для всего сюжета саги «Игра престолов», и это важное свойство, которое объединяет ее с историей Ниса и Эвриала. Если посмотреть на нее без прикрас, то поход Ниса и Эвриала выглядит просто бегством из осажденного города. Но подобное уже случалось в «Энеиде», когда ее герой покинул горящую Трою. Подобно Нису, Эней потерял возлюбленную – свою жену – и вернулся, чтобы найти ее. Нис находит своего Эвриала, но с трагическими последствиями; Эвриал, возможно, выжил, и Нис делает все, пытаясь его спасти. Эней, однако, нашел не жену, но ее призрак, который сказал не терять время, а поскорее покинуть Трою. Именно так Эней и поступил и тем самым дал своим людям шанс на спасение. Нис, в свою очередь, показал, что могло бы произойти с Энеем, если бы тот не послушался совета. Эней оставил жену ради того, чтобы исполнить свое предназначение – основать Рим, но Нис отказывается бросить Эвриала, и его возвращение означает гибель, а его товарищи-троянцы, которым и так несладко, теряют двух бравых воинов. Лорас действует в немного других условиях, но большая часть его истории состоит из колебаний между взглядом в прошлое и местью за Ренли и взглядом в будущее его дома и Вестероса (в книгах все это показано намного мрачнее, чем в экранизации, не в последнюю очередь потому, что в сериале Лорас слишком значимый персонаж, чтобы его так просто отбросить, в то время как книга с большей легкостью может позволить себе преуменьшить значение персонажа или убить его).

Таким образом, общая структура событий является лишь частью того, что делает историю Лораса и Ренли похожей на историю Ниса и Эвриала: pathos, особенность отношений двух молодых мужчин, сами события, в которых они участвуют, а также ряд деталей и явлений придают данной истории эпический колорит. В последующих разделах я бы хотела копнуть немного глубже в некоторые конкретные случаи сходства, в которых Ренли и Лорас появляются и принимают участие в событиях, свойственных эпосу, и глубже исследовать, как эти случаи работают в мире «Игры престолов». То, что эти истории включают в себя своего рода отклоняющиеся от нормы сюжетные линии, не умаляет их важности или интереса к ним: конечно, второстепенные персонажи зачастую самые интригующие для фанатов именно потому, что их истории не такие отточенные, как истории главных персонажей, и, следовательно, дают простор для воображения. Однако сама по себе эта история очень стара, и она часто используется для определенных целей на протяжении большей части своей литературной истории, чтобы прокомментировать проблему человеческих жертв на войне. Так как эпос является историей войны, два мальчика, чья любовь столь сильна, что они готовы друг за друга умереть, также говорят нам о самом эпосе или, в нашем случае, о разросшемся мире «Игры престолов».

Только игры да веселье

Я надеюсь, что даже после такого краткого пересказа вы можете проследить некоторые параллели между историями о Нисе и Эвриале и Ренли и Лорасе: обе пары молоды, скорее восторженны, чем дисциплинированны, их воодушевляют различные аспекты военного дела, они по-юношески самоуверенны. Существует также и структурное сходство: обе пары участвуют в стилизованных играх (в случае «Игры престолов» – в турнире в честь десницы), и эти игры оказываются подготовкой к более захватывающему сражению.

Спортивные игры всегда были – и являются до сих пор – способом показать человеческие достижения на пределе способностей и выносливости. Именно это эпические воины демонстрируют на полях сражений, а связь между спортом и войной упоминается столь часто, что стала едва ли не клише. В своей эпической форме, по крайней мере, спортивные игры подробно показывают навыки, необходимые воину в битве: метание копья, например, изображено во многих эпических сценах, включая поединки в «Илиаде» и «Энеиде». Забеги на колесницах тоже имитируют поведение на поле боя, так же как и бег и, в меньшей степени, борьба. Далее, подобно пирам, игры отражают общественный строй. Они часто являлись частью погребального ритуала великого героя, а человек, проводящий их, обеспечивал награды и следил за тем, чтобы не было жульничества, драк и прочих нарушений. И хотя мы привыкли думать о спорте как об общественном уравнителе, в эпическом мире это не всегда соответствует истине. Иногда, как в «Илиаде», победившим второстепенным героям достаются меньшие награды, чем их более взрослым и известным соперникам; неравное распределение отражает иерархическое положение обоих мужчин, однако соглашение с подобной мнимой несправедливостью может принести пользу приниженной стороне, которая, как правило, получала большую награду, с почтением относясь к правилам, принятым в обществе.

Важно различать спортивные игры в греческом и латинском эпосах и исторический феномен игр в Греции и Риме. Первое является стилизованным набором описаний спортивных достижений, осуществляемых героями эпоса в качестве замены реальным боевым действиям. Отношения между войной и спортом однозначно стояли за историческими событиями вроде Олимпийских игр, хотя эпические игры не являются точным литературным описанием античных (которые происходили раньше, чем были написаны «Илиада» и «Одиссея»). В греческом мире занятия в гимнасиях или на тренировочных площадках были частью обучения, обязательного для городского гражданина, а выносливость при ношении тяжелых доспехов и дисциплина требовались гражданину-солдату. Участие в Олимпийских играх (или в одной из трех других великих игр: Пифийских, Немейских и Истмийских) приносили славу городу, а победителей чествовали и награждали. Римляне иногда состязались в греческих играх, но у них имелись и свои, называемые ludi, которые начинались с театральных представлений и заездов на колесницах, и продолжались гимнастическими соревнованиями. Впрочем, обычно в Риме спортсмены были профессионалами, а не обычными гражданами, демонстрирующими свою доблесть, в то время как идея атлета-джентльмена лежит в основе эпической программы игр.

Почти в каждом эпосе присутствуют погребальные игры, и все они по-своему смоделированы по образу игр на похоронах Патрокла в «Илиаде». Они были пышными и эмоциональными, так как похороны в «Илиаде» проводили со всеми почестями, воздаваемыми умершему, ведь у Ахиллеса была особая связь с Патроклом. Но в какой бы поэме ни описывались эпические игры, они были передышкой между войнами и всем, что с ними связано, таким образом, они также являлись способом эпоса рассказать о себе, дать нам возможность взглянуть на вещи в таком виде, в каком они присутствуют и в поэзии, и в мире. Нис и Эвриал Вергилия состязаются в беге на погребальных играх отца Энея Анхиза. Такая смена обстановки свойственна римлянам, которые относились к предкам с большим почтением (преданность Энея отцу как раз характеризует римские ценности), но, кроме этого, она означает, что молодая пара пробует войну на вкус еще до начала реальных сражений. Как мы увидим, эта разница важна для понимания того, что происходит с Ренли и Лорасом.

В «Энеиде» описываются состязания в беге, занимающие почетное место как на Олимпийских играх, так и в эпических традициях. В них, как правило, принимали участие молодые мужчины. В эпосе бег в особенности ассоциировался с Ахиллесом, которого прозвали Быстроногим, и для него, по крайней мере, скорость была обоюдоострым мечом. С одной стороны, она выделяла его на поле боя среди других и особенно пригодилась в дуэли с Гектором, которого Ахиллес трижды преследовал по городу. Стремительность, однако, также символизирует короткую жизнь героя: вернувшись в бой перед Троей, Ахиллес предпочел короткую, но славную жизнь спокойной старости на родине. Этот выбор между долгой жизнью и славой делает и Бриенна, когда говорит Кейтилин, что их воспоют в песнях, стоит им умереть, «а в песнях всегда лето».

Скорость, celeritas, была свойственна еще одной фигуре – великому римскому полководцу Юлию Цезарю, известному тем, что он продвигал свои легионы вперед столь быстро, что удивлял противников, являясь на место сражения намного раньше, чем они ожидали. Стремительность была военным преимуществом Цезаря, ее описывали как разрушительную силу, подобную молнии, сорвавшейся с небес, но эта сила в итоге губила его соотечественников, а не врагов. Подобные метеорологические и космические образы часто используются как метафоры скорости: Ахиллес сравнивается со штормом и со звездой зла, что приносит горе человечеству, пока он движется по полю боя. Быстрый бег, другими словами, олицетворяет юность и силу, так же как и великий, но саморазрушительный успех. Чрезмерные надежды, возлагаемые на скорость, предполагают некую наивность или, по крайней мере, свойственное юношам предпочтение грубой силы уму. В играх в честь Патрокла в «Илиаде» забег выигрывает именно Одиссей, несмотря на то что он старше всех других участников. Одиссей победил с помощью богини Афины, которой он молился во время состязания; она, в свою очередь, поспособствовала тому, что Аякс, главный конкурент, поскользнулся, ступив в помёт. Таким образом, уже изначально эпические забеги были больше чем проявлением физической силы, победа в них зависела также от множества других факторов, включая ум, удачу и богов, которые могли отделить победивших от проигравших, – факторов, игравших ключевую роль в определении исхода как на спортивной арене, так и за ее пределами.

Нис и Эвриал, – ни один из которых, как показывают события, не является острейшей стрелой в колчане троянцев, – участвуют в забеге, а призы, предоставляемые Энеем, впечатляют и соответствуют событию. В награду за участие каждый получит по две кносских стрелы – они ассоциируются со скоростью и полетом. Победителю достанется жеребец (также напоминающий о скорости) в сбруе. Животное должно вызывать в нашей памяти рыцарские турниры, в которых победитель зачастую получал коня и сбрую проигравшего, и Гора, потерпев поражение, убивает свою лошадь, чтобы она не досталась Лорасу. В забеге Вергилия обладатель второго места получит колчан, полный стрел (опять же скорость), в то время как занявшему третье достанется аргосский шлем. Последняя награда очень странная, потому что шлемы не имеют никакого отношения к скорости. Однако они имеют отношение к Эвриалу, который погибнет из-за золотого шлема, взятого в качестве трофея у одного из рутульских солдат. И в этом есть смысл: Эвриал мог бы прийти третьим и, таким образом, выиграть шлем. Но вместо этого он становится первым и не получает предмет, который мог бы спасти его от смерти, так как юноше не захотелось бы забирать другой шлем. В турнире в честь десницы и в истории Лораса и Ренли шлемы также занимают особое место, но по другой причине – Ренли также участвует в турнире, но сразу проигрывает и ломает свой шлем, падая с лошади. Позже мы разберемся, почему это важно, сейчас же достаточно отметить, что Эвриала и Ренли объединяет один и тот же предмет, и в обоих случаях он предвещает трагический финал.

Несмотря на предчувствие (ведь никто – ни молодые герои, ни мы, читатели, – не представляет, что ждет его в будущем), Эвриал выигрывает забег с помощью своего возлюбленного Ниса. На последнем круге лидирует Нис, в то время как другие бегуны вымотались и отстали. Однако, уже почти победив, он поскальзывается на крови, пролитой на этом месте ранее, во время жертвоприношения, и падает лицом в навоз. Даже в этот момент Нис думает об Эвриале и предпринимает действия, чтобы ему помочь. Он приподнимается, и Салий спотыкается и падает на землю. И вместо того чтобы прийти третьим, Эвриал побеждает. Естественно, начинают жаловаться, в основном – Салий, который чувствует, что у него отобрали то, что он заслужил. Зрители, однако, не очень впечатлены жалобами: Эвриал тронул их чувства. Он рыдает, а красота юноши будто усугубляет его добродетель; Эвриала также поддерживает Диор, которому повезло прийти третьим, и он едва ли готов отказаться от своей награды. В этот момент вмешивается Эней. Он заверяет, что Эвриал и Диор получат призы в соответствии со своими местами, но также предлагает Салию в качестве утешения мохнатую шкуру ливийского льва. Это выводит Ниса из себя: он заявляет, что раз приз достался каждому, даже тому, кто упал, он тоже должен получить хоть что-нибудь, как-никак он почти победил в забеге и так же, как Салий, потерпел неудачу (крайне лицемерное заявление, надо сказать, учитывая, что он сознательно помешал сопернику). Когда Нис об этом говорит, его лицо измазано кровью и песком. Это срабатывает, так как Эней смеется и дает ему щит, похищенный из храма богов, – весьма достойный подарок для жулика. Стоит также отметить, что вся сцена происходит в минорном ключе. Однако Эней выслушивает жалобы участников состязаний с улыбкой, щедро и легко распределяет награды, выполняя одну из главных функций лидера во время подобных событий, – направляет общий поток настроений в положительную сторону, награждая героев как первичного, так и вторичного статуса. В конце концов, как и предполагалось, все остаются довольны: Эвриал – своей победой, Салий – хорошей добычей, Нис – щитом и своим самопожертвованием.

В связи с вышесказанным, посмотрим на турнир в честь десницы и его исход. Турнир проводится по приказу короля Роберта, чтобы отпраздновать назначение Неда Старка десницей. Он состоит как минимум из трех соревнований: рыцарского турнира, состязания в стрельбе и боя на мечах (в котором хочет поучаствовать Роберт, но его останавливает Нед). Огромный энтузиазм Роберта перед поединком на мечах дает ему возможность поразмыслить над тем, что произошло с тех пор, как он завоевал трон: король отмечает, что никогда не чувствовал себя более живым, как во время битвы за трон, и никогда – настолько мертвым с тех пор, как завоевал его. Для Роберта даже фальшивая битва будет лучше, чем ничего, но Нед и Барристан Селми отговаривают его от участия, указывая на тот факт, что битва будет не настоящей, так как никто не осмелится ударить короля. Это приводит Роберта в чувство, кризис предотвращен, и мы видим, как во время турнира демонстрируются мастерство и способность. Однако, помимо сохранения королевской безопасности и чести, есть еще одна причина, по которой Роберту следует оставаться в стороне от боя на мечах: сражение с королем может иметь реальные последствия: перемена представления о короле или даже предположение, что он может быть слаб и смертен. Даже несмотря на то, что это обычное соревнование, турнир может закончиться смертью. Здесь мы тоже видим намек на последующие события: как бой на мечах является подражанием войне, во время которой можно потерять контроль из-за суматохи и непредсказуемости маневров, так же и охота, в которой умрет Роберт, – замена битве, но только в этом случае никому не удастся удержать короля от пьянства или предупредить его о намерениях Ланнистеров.

Изменение атмосферы от веселья до смертельной серьезности происходит и без участия короля. В первый день умирает сир Хью из Долины, а финальный рыцарский поединок чуть не заканчивается кровопролитием. Лорасу Тиреллу удается сбить свирепого Григора Клигана с лошади, после чего тот в гневе убивает свою лошадь и вступает в битву с соперником, который спасается лишь благодаря вмешательству Пса, брата Клигана. Чтобы разнять братьев, требуются приказ короля и двадцать мечников. Затем Лорас воздает почести Псу. Даже такой короткий эпизод говорит о скором будущем: два сражающихся брата символизируют гражданскую войну и связанное с ней разрывание семейных уз; приказ Роберта, выполненный лишь с помощью двадцати мечников, свидетельствует о том, что власть и харизма уже не те. Прежде всего, подобное нарушение правил турнира предполагает, что будущее неясно и опасно, это предчувствие гложет Неда, а вскоре его подтвердит и евнух Варис. Как ужасающий пир знаменует упадок в обществе, так и нарушение правил турнира означает несостоятельность морали и лидерства.

Подобное нарушение правил произошло вследствие очевидной хитрости Лораса Тирелла, который выбирает для поединка кобылу в период течки, чтобы спровоцировать жеребца Горы и отвлечь всадника. Уловка срабатывает безукоризненно, и, хотя всем понятно, что случилось, никто не считает поступок Лораса нарушением закона, это было лишь некрасиво. Проблему решает сам Лорас, который галантно отдает победу человеку, спасшему его жизнь. Но практичное решение провоцирует еще большую проблему: король и его десница, два человека, в обязанности которых входит поддержание мира и процветания в королевстве, узурпированы мальчишками и необузданными бойцами.

Но остается вопрос: зачем Лорас – и Нис – нарушают правила? Очевидно, герой Вергилия поступает так ради любви к Эвриалу: если он не может победить сам, опусть слава и награда достанутся его возлюбленному. Ренли же хоть и участвует в турнире, вылетает из него так рано, что ему остается лишь наблюдать, как Лорас добирается до финального поединка. Как мы помним, у Вергилия зрители помогают утвердить притязания Эвриала на победу, потому что отождествляют его красоту с физической подготовкой; мы наблюдаем, как они отдают свою симпатию победителю, как и Ренли, который все-таки влюблен в Лораса, а также Санса и множество других зрителей, ликующих при виде Рыцаря Цветов.

Лорас, однако, жульничает по более простой причине: он хочет выиграть (другая характеристика эпических героев, которые соревнуются в каждом аспекте своей жизни) и получить деньги, – по крайней мере, так думает Ренли: «Меньше чести, да больше золота – на целых двадцать тысяч» (ИП), – хотя Тиреллы достаточно богаты, чтобы не полагаться на победы в турнирах как основной источник дохода. То, что Ренли ставит на его победу, также мотивирует Лораса. Тем не менее деньги, подобно призам, которые раздает Эней, – способ заработать очки, продемонстрировать свою доблесть и впечатлить публику (как правило, кого-то вышестоящего либо по социальному статусу, либо по службе). Современная публика, осведомленная об огромных деньгах, которые зарабатывают профессиональные атлеты, и возмущенная тем, что это убивает спортивый дух, могла бы счесть это жадностью, но мы видим, что как в «Игре престолов», так и в «Энеиде» за жадность расплачивались честью, а иногда и жизнью. Сын Энея Юл также сулит награду Нису и Эвриалу перед их походом, но даже она и обещание славы по возвращении не удерживают Эвриала от грабежа на поле боя – с одной стороны, это обычное дело на войне, с другой – признак неверной расстановки приоритетов и чрезмерной жадности.

Однако по большей части жульничество Лораса, в отличие от Ниса, обосновано необходимостью: Лорас небольшой, в отличие от огромного Горы, который уже продемонстрировал, насколько он опасен, убив сира Хью. В рыцарском поединке, в котором по законам физики преимущество у более крупного участника, телосложение Лораса усложняет его положение, и он может компенсировать это, лишь создав идеальные условия для использования своих сильных сторон: точности и скорости. Комбинация физических качеств и хитрости делает Лораса составной фигурой: одновременно и Нисом, и Эвриалом. Рыцарский турнир также пересекается с еще одной известной традицией, которая начинается в эпической поэзии, но прослеживается также в исторических трудах и гладиаторских боях. Традиция неравной дуэли, в которой неповоротливый гигант сталкивается с проворным маленьким воином. В эпическом и олимпийском плане событие смещается от бега к кулачному бою – еще одному событию, демонстрировавшему идеализированную форму гражданина-воина. Эпический кулачный бой стал популярным, потому что участники видели его отличие от войны и понимали, что в нем они проявят себя лучше, чем на поле боя. Эпеос, один из двух участников кулачного боя в «Илиаде», заявляет:

Меска ж, надеюся я, не отвяжет никто из ахеян,В битве кулачной победный: горжуся, боец я здесь первый!Будет того, что меж вами я воин не лучший, – что делать:Смертному в каждом деянии быть невозможно отличным.Что до битвы, объявляю при всех, и исполнено будет:Плоть до костей прошибу я и кости врагу изломаю[25].

И действительно, Эпеос быстро сбивает с ног своего соперника Эвриала (не того Эвриала, о котором мы го ворили, но сходство имен тем не менее интригует). После Эпеос поступает благородно – поднимает Эвриала с земли и помогает его товарищам унести поверженного с поприща и забрать приз. В другом примере, более близком Джорджу Р. Р. Мартину, взятом из «Фиваиды» Стация, гигантский Капаней проигрывает в кулачном бою маленькому ловкому Алкидамасу, после чего свирепеет и грозит убить соперника, но его удерживают товарищи. Таким образом, грубое хвастовство гомеровского Эпеоса оправдывается, в то время как состязания у Стация больше напоминают реальную войну, – так и Григор Клиган угрожает убить Лораса, прежде чем вмешивается Пес. Возможно, Лорас просто сделал все что мог, чтобы избежать смертельной угрозы со стороны Григора?

Нашим играм и веселью помешали Капеней и выходки Горы, но, возможно, мы сможем оправиться от угрозы насилия, предотвращенного убийства, смерти второстепенного персонажа вроде сира Хью и гибели лошади. Битвы и поединки придают вкус чего-то зловещего и заставляют почувствовать, какие ужасные вещи происходят вне игр и турниров. Кроме того, у нас появляется повод поразмыслить над тем, как мы относимся к насилию, вероятному или свершившемуся, – возможно, подобно зрителям гладиаторских боев, мы более кровожадны, чем нам хотелось бы думать о себе? Эпос имеет благородную сторону, но также обеспечивает острые ощущения, позволяющие наслаждаться запретными плодами.

Но прежде чем углубиться в темную сторону событий, следует подчеркнуть тот факт, что в целом в играх не применяются худшие виды насилия. Рыцарский поединок Лораса превращается практически в сражение на мечах, и позднее ему доведется принять участие в другом бою на Горьком Мосту, но в обоих случаях это лишь показательные примеры, не имевшие реальных последствий, кроме как в отношении гордости Лораса. Поскольку события могут быть полны предчувстий и интригующих деталей для нас, само действие является тривиальным и бесполезным заменителем значимых конфликтов. И это понятие не до конца завершенных событий является ключевым для понимания истории Лораса и Ренли.

Частичным импульсом для этой истории служит то, что пара притягивает к себе внимание не только играми, но и каждым своим действием: Ренли – потому, что умирает, не успев ничего совершить, Лорас – тем, что постоянно ищет способ отомстить Станнису и Бриенне (он считает их убийцами Ренли), но без какого-либо успеха или малейшего прогресса. Таким образом, у нас нет возможности увидеть, как Ренли на самом деле управляет войском. Вместо этого большую часть своего экранного времени он выполняет церемониальные и символические функции короля: организует пиры, созывает советы, устраивает состязания. В этом он проявляет себя как потенциально хороший король – в телесериале явно преднамеренно сравниваются справедливость и способности Ренли и слепое правосудие Станниса или равной по силе жадность и жестокость Ланнистеров. Пока не умер Ренли, Лорас тоже был рыцарем только на турнирах, и, хотя нам известно, что он в этом преуспел, мы также видим, что ему не удается победить собственными силами, причем его побеждает женщина. Тот факт, что Лорас в конце концов проигрывает и не получает награды в обоих поединках, может также служить предзнаменованием того, что юноша недостаточно хорош – он рыцарь скорее по титулу, чем по сути. Всякий раз, когда битва становится настоящей, кажется, что Лорас ни на что не способен и неуместен. Лишь после смерти Ренли он участвует в реальном сражении, когда войско Тайвина Ланнистера нападает на Королевскую Гавань после битвы на Черноводной.

Сделаем небольшое отступление. Рыцарский поединок Лораса – не единственный пример неравной дуэли в «Игре престолов», ведь несоответствие сил очень типично для Вестероса, где могучие рыцари берут все, что хотят, у тех, кто не способен защитить себя. Неравная дуэль, однако, сталкивает два типа воинов, один из которых, как правило, крупный и сильный, а второй – легкий и ловкий. Лучший пример подобного сражения в «Игре престолов» – поединок Оберина Мартелла и Григора Клигана, бывшего защитника Тириона Ланнистера, заявившего о своей невиновности в смерти Джоффри, а позднее – защитника королевы Серсеи. Эти соперники демонстрируют два разных подхода к бою, каждый из которых типичен для культуры, которую они представляют. Оберин Мартелл – проворный и быстрый и сражается с отравленным копьем, вызывающим ассоциацию с ядовитыми змеями дорнийской пустыни. Клиган, огромный, облаченный в тяжелые доспехи рыцарь из центральной части Семи Королевств, представляется одновременно неуклюжим и сильным, словно утверждая мировоззрение, утверждающее превосходство силы над хитростью.

В этом смысле поединок Оберина и Григора напоминает череду столкновений проворных римлян и тяжелых, неповоротливых галлов, о которой поведал римский историк Ливий. Эта история имела целью либо рассказать о семье Торкватов, либо объяснить происхождение их фамилии, означающей «ожерелье», – их традиционно носили галлы. Спустя несколько лет после набега на Рим новая галльская армия вторглась в Италию и встретила римскую на реке Анио на севере Рима. Две армии расположились на противоположных сторонах реки, дожидаясь хорошей возможности для атаки. Каждый день огромный галл выходил из лагеря и оскорблял римлян – называл их трусами, отказывающимися драться. Теперь обмен ругательствами – обычная прелюдия к битве, начиная от ритуальных поединков двух воинов в эпической поэзии и заканчивая грубыми оскорблениями двух армий, ожидающих сигнала к наступлению. Обученные солдаты должны были по мере сил игнорировать оскорбления – изматывание нервов подобной руганью зачастую доводило до настоящей битвы. В этом случае, однако, римляне не поддавались на провокацию, пока один из галлов не вызвал кого-нибудь из римлян на поединок. Получив разрешение полководца, молодой мужчина по имени Манлий принял вызов и встретился с гигантом на мосту. Он казался карликом по сравнению с огромным галлом. После непродолжительной битвы Манлию удается проскочить под щитом противника и нанести ему смертельный удар мечом. В награду за мужество Манлий сорвал тяжелое золотое ожерелье с шеи галла и, таким образом, получил прозвище Торкват, которое передалось его потомкам.

Римляне рассказывали эту историю молодым людям, чтобы научить их мудрости: оскорбления приводят Манлия в ярость, но он не позволяет ей затуманить свой разум. Он просит разрешения сражаться, соблюдая протокол и иерархию. Если он будет драться, то только с благословления полководца и, таким образом, с благословления Рима и богов. Он одерживает победу, демонстрируя умелое владение исконно римским оружием – мечом, проскользнув под щитом, – другими словами, найдя лазейку даже, казалось, в самом защищенном месте. Все это – ключевой момент римской военной идеологии: римляне ценили послушание превыше всего и гордились своим умением перехитрить противника так же, как и способностью превзойти его в бою. Галлы, напротив, как казалось римлянам, полагались на мускулы и грубую силу, не особо раздумывая и заботясь о дисциплине, что делало их физические достоинства хоть и впечатляющими, но уязвимыми.

Чему учит нас поединок Оберина с Григором? Он основывается на предположении, что, будучи карликом, Тирион сам по себе бессилен. Суть в том, чтобы обнаружить как социальную уязвимость Беса (никто не будет сражаться за него), так и его физическую уязвимость (он не может сражаться сам за себя). Но поединок также демонстрирует уязвимость короны: будучи женщиной, Серсея в той же ситуации, что и Тирион, в то время как Томмен – мальчишка, и его положение еще хуже. Неожиданный выход Оберина на сцену пробуждает старую обиду Мартеллов на Григора Клигана, убийцу Элии Мартелл, жены принца Рейегара. Это напоминает о другом поединке – между Робертом и принцем Рейегаром на Трезубце, поединке, в котором противники были равны как в умениях, так и в силе, но не в энтузиазме – Роберт Баратеон жаждал крови намного сильнее, чем его противник Таргариен, или, как говорится в истории, намного дольше вынашивал обиду: «Мне снится, что я убиваю его, каждую ночь… Но и тысячи смертей ему мало, он заслуживает большего» (ИП). В отличие от поединка на Трезубце, бой Мартелла с Клиганом – часть судебного процесса (вынесение решения через поединок было обычным делом в средневековом праве, но не у римлян, устраивавших дуэли на основе рассматриваемых ситуаций). Поскольку это акт правосудия, очевидно, что жульничеству здесь не место, и естественно, что никто вроде Лораса не принимает в нем участия. Но в результате все осложняется тем, что Оберин увлекается своим успехом и использованием яда. Он не торопится убить Гору и вопреки ожиданиям намерен выбить из него признание в убийстве Элии, тем самым предоставив Григору возможность схватить его и убить. Мастерство и хитрость Оберина уходят на второй план, уступив место преждевременному триумфу и кратковременному приступу безумства. Зрители разочарованы – наша симпатия на стороне более интересного, харизматичного и, главное, маленького проворного неудачника, а не жестокого гиганта-насильника и убийцы. Как отмечают зрители Вергилия, добродетель выглядит лучше в красивом обличье.

Но Оберин далеко не ангел, о чем свидетельствует его мастерство в использовании ядов. И последствия от его отравленного копья по-настоящему страшны, так как Григор Клиган испытывает настолько страшные муки, что они кажутся достаточно серьезным и продолжительным наказанием. И как это часто бывает, дуэли Джорджа Р. Р. Мартина основываются на греко-римской традиции и усложняют ее: в исторических поединках, как и в античном эпосе и в эпосе эпохи Ренессанса, процесс оценки результата дуэли как самими ее участниками, так и читателями представляет собой сложную головоломку. Как и в случае с Нисом и Эвриалом или с Лорасом Тиреллом, эта головоломка – ключ к пониманию мира «Игры престолов» как единого целого, понимание подноготной забега или поединка. В конфликт вступают ценности, мотивации и характеристики, и именно мы, аудитория, должны понять, что считается победой, что приносит победу или поражение и какие будут последствия. С этой точки зрения игры, рыцарские поединки и дуэли серьезны не только потому, что люди могут умереть, они также заставляют нас давать оценки и делать выбор, который определяет наш взгляд на мир.

…Пока кого-нибудь не ранят

Но все же есть две вещи, которые позволяют нам увидеть сходство между двумя парами (Нисом и Эвриалом и Ренли и Лорасом). Во-первых, обе пары, вероятно, вовлечены в романтические отношения, а во-вторых, более юные Лорас и Эвриал молоды, красивы и характеризуются образом цветов. Лорас известен как Рыцарь Цветов, на чьих доспехах и прочем рыцарском снаряжении изображены различные цветы, и его символом является роза. Когда Санса впервые встречает его (и мы тоже), она восклицает, что «никогда не видела кого-либо столь красивого». «Панцирь его был украшен причудливым узором, изображавшим букет из тысячи различных цветов, а снежно-белого жеребца покрывала попона, сплетенная из красных и белых роз» (ИП). Лорас раздает белые розы восхищенным юным дамам, а Сансе он вручает красную, заставив ее сердце биться сильнее. Эвриал между тем не похож на Тирелла, но тем не менее представляется самым красивым из юных троянцев в самом расцвете сил. На пороге смерти, как известно читателям Вергилия, он сравнивается с поникшим цветком:

Меч меж ребер впился в белоснежную грудь Эвриала.Тело прекрасное кровь залила, и, поверженный смертью,Весь он поник, и к плечу голова бессильно склонилась.Так пурпурный цветок, проходящим срезанный плугом,Никнет, мертвый, к земле, и на стеблях склоняют бессильныхМаки головки свои под напором ливней осенних[26].

Здесь мы также сталкиваемся с важным отличием: Лорас и Эвриал похожи, потому что оба связаны с образом цветов, юны и красивы, но погибает не Лорас, а Ренли, Лорас же сходит с ума, подобно Нису. Умирая, Ренли не похож на поникший мак: ему перерезают горло и он захлебывается собственной кровью, изогнув шею и свесив голову. Таким образом, Нис начинает как Ренли, а заканчивает как Лорас, Эвриал же – наоборот. Есть разные способы толкования этого кроссовера, но самый подходящий из них эхом возвращается к эпосу Вергилия, в котором в самых драматических моментах двое соперников зачастую становятся очень похожи друг на друга. Безумие или, другими словами, эмоциональная травма меняет характер человека. Что касается данного случая, то эмоциональная травма, связанная со смертью Ренли, заставляет Лораса изменить поведение, свойственное Тиреллам, чей девиз звучит как «Вырастая – крепнем», на другое, менее выгодное; и, конечно, Лорас надевает мантию королевского гвардейца, тем самым отрекаясь от семейных уз. В телесериале, который больше времени уделяет политическим махинациям Тиреллов, участь Лораса решается отцом и сестрой – ему предлагают стать мужем Серсеи перед тем, как его арестовывают воробьи. Но задолго до этого главная роль Лораса состояла в том, чтобы склонить войска Ренли на сторону Ланнистеров, что он делает, надев личные доспехи Ренли и, таким образом, став самим Ренли. По этой причине его безумие становится лучшим оружием: в конце концов, девиз Баратеонов – «Нам ярость». Таким образом, в момент смерти Ренли Лорас прекращает быть красивым юношей и берет на себя ответственность как более опытный (и, конечно, более хитрый) участник, намереваясь в первую очередь отомстить за смерть своего возлюбленного, как и Нис в последние минуты своей жизни.

Другая мысль, которая подталкивает нас к тому, что в «Игре престолов» Лорас и Ренли являются эквивалентами Ниса и Эвриала – или Ахиллеса и Патрокла из «Илиады» – заключается в том, что они являются или кажутся как товарищами, так и любовниками. Я говорю «кажутся», потому что для всех этих пар, от Ахиллеса до Ренли, и, таким образом, множества других между ними существует неопределенность касаемо того, являются ли эти пары любовниками, или они просто товарищи, испытывающие глубокие, но чисто платонические чувства друг к другу. В «Игре престолов», по крайней мере, нам помогает заявление Джорджа Р. Р. Мартина о том, что он действительно «хотел, чтобы они были геями», что довольно ясно демонстрирует телесериал, поэтому у нас не остается вопросов по поводу их любовной связи. Тем не менее стоит отметить, что решение НВО вызвало некоторую полемику, так как многие фанаты саги стали утверждать, что Ренли и Лорас не могут быть гомосексуалистами или что они никогда не замечали и не рассматривали подобную возможность. Забавно, что во времена Античности об «Илиаде» и «Энеиде» тоже велись подобные дискуссии, в которых ученые и комментаторы спорили о том, были героические пары любовниками или просто лучшими друзьями. Справедливости ради надо отметить, что в «Илиаде» нет убедительных доказательств любовной связи Ахиллеса и Патрокла. Они и правда близки, живут в одной палатке, чувствуют себя альтер эго друг друга и в основном ведут себя так, будто довольны своим собственным маленьким миром, но в поэме также говорится о том, как они ложатся в постель с женщинами (хотя стоит признать, что и это они делали параллельно друг другу). Лишь в «Мирмидонянах» Эсхила, трагедии о Троянской войне, ныне утраченной, мы начинаем видеть явные отношения двух мужчин в качестве любовников, в том числе оплакивание Ахиллесом умершего возлюбленного, включающее строки вроде этой: «почитая близость ваших бедер».

Эсхил дает нам два разветвляющихся сценария: в одном утверждается, что Ахиллес и Патрокл были любовниками, а другой настаивает на обратном. И любая эпическая пара, которая появлялась после этой, была предметом тех же спекуляций, осложненных семантическим водоворотом. Нис, например, испытывает по отношению к Эвриалу amor pius – термин, который наиболее точно переводится как «верная любовь» или «покорная любовь». Но что это на самом деле значит? Нис любит Эвриала как друга? Как любовника? Является ли pius чем-то, подтверждающим отношения, которые в противном случае могли бы быть поставлены под вопрос, или он утверждает уместность гомосексуализма? Следует ли Вергилий какой-то особенной греческой традиции, как это делали Эсхил и Платон, или он контрастом подчеркивает традицию несексуальной дружбы героев? С одной стороны, в основе греческого и римского общества – особенно его аристократической части – толерантность, даже потворство гомосексуализма. С другой стороны, в текстах зафиксировано множество нападок на мужчин, которые играли покорную или пассивную роль в гомосексуальных отношениях или имели многочисленные связи с мужчинами[27]. Мы можем объединить какие угодно исторические и научные факты, но ни один из них не даст нам ответа на вопрос о том, о чем деликатно умолчал Вергилий, во многом из-за того, что такт и многозначительность являются особенностями таланта этого автора. Но в то же время мы должны учитывать специфику античного контекста и различных взглядов на гомосексуальные отношения, а именно: мы не должны воспринимать связь Ниса и Эвриала, исходя из наших современных понятий и взглядов на отношения между полами; античный мир как похож на наш, так и отличен от него, и мы должны быть крайне осторожны, чтобы не воспринимать его исходя из современных взглядов и обычаев.

Однако дебаты, подобные тем, что происходили вокруг отношений Ахиллеса и Патрокла, вызваны огромным интересом, который создают такого рода пары, и не только потому, что эта тема снова и снова появляется в литературе (так часто, что становится почти обыденностью), но также потому, что всплывает во многих популярных современных формах, таких как фанфики, фанатские форумы, справочники и т. д. И одной из причин такого внимания является особый пафос и широкий диапазон эмоций, которые вызывают подобные эротические отношения (помните «Танец с драконами»?). Это в большей степени правдиво для Ниса и Эвриала, которые играют далеко не самую важную роль в большом мире «Энеиды», в то время как горе Ахиллеса, связанное с Патроклом, является движущей силой сюжета «Илиады» и определяет ее исход (как только Гектор убивает Патрокла, он становится ходячим мертвецом). Любовь же Ниса к Эвриалу практически никак не отражается на последующих событиях. Когда мы все же наблюдаем, как Эней мстит за своего любимого товарища Палланта в самом конце эпоса, отношения становятся еще более запутанными; Эней и Паллант не являются обреченными влюбленными в «Энеиде», по крайней мере, это не очевидно, но Нис и Эвриал вполне могут считаться таковыми. То же касается Ренли и Лораса, чья роль довольно несущественна; очевидно, что смерть Ренли влияет на ход войны гораздо больше, чем его поступки, совершенные при жизни. Но она также определяет личность Лораса до конца книги и сериала, и именно связь Ренли с Лорасом делает эти последствия еще более трагичными.

В эпосе, однако, представлены не только состязания и сражения, короли и чудовища, это также история человеческих отношений в мире, полном экстремальных обстоятельств, интерпретируемых широким кругом общественных взглядов. В этом плане мы можем наблюдать, как некоторые эпизоды, казалось бы, незначительные в рамках сюжета, – как, например, гомосексуальные отношения, могут являться серьезным элементом эпической традиции. Эротические или нет, узы верности и любви Ниса и Эвриала служат основной источником их славы в эпосе, как открыто заявляет сам Вергилий. И все же можно предположить, что их романтизм – особенно с нотками незрелости, опрометчивости и желания – мог бы восприниматься как необходимая жертва при основании Рима; конечно, должно быть место восхищению и пафосу, но все должно подчиняться прагматичным имперским ценностям выживания, защиты и роста.

Не словом, а делом

Смерть Ренли делает из Лораса другого человека: он теряет рассудок от горя и выходит из этого состояния сильно изменившимся: «Рыцарь Цветов, потеряв Ренли, так обезумел от горя, что зарубил двух своих собратьев» (БМ). Но кем же становится Лорас? В широком смысле – никем, тенью самого себя или, по крайней мере, прежней личности, которую мы, читатели и зрители, имели честь знать. Но в этом он такой же, как Ренли, который в той или иной степени лишь ничтожная тень своего старшего брата Роберта, подделка, не имеющая ничего общего с реальностью. Кейтилин Старк выразительно замечает, что он – живой портрет короля Роберта:

А в середине, рядом со своей молодой королевой, сидел смеющийся призрак в золотой короне.

Неудивительно, что лорды сбежались на его зов – он ведь вылитый Роберт. Такой же красивый, длинноногий и широкий в плечах, с теми же угольно-черными прямыми волосами, синими глазами и легкой улыбкой (БК).

Метафорическое сравнение с призраком, усугубленное постоянными повторами слов «тот же», сразу определяет Ренли как имитацию, тень реального человека – брата, которого он хотел заменить. Образ призрака позже полностью реализуется в смерти самого Ренли, когда он в буквальном смысле становится призраком в утреннем тумане, «убит, как и его брат». Появление призрака Ренли во время сражения на Черноводной – также момент замещения, но в этой сцене есть и другие нюансы. Шаблон Вергилия хорошо работает, когда Лорас надевает доспехи Ренли (как он делает в сериале), потому что он подчеркивает, что Лорас становится Ренли, но в то же время – обезумевшим Нисом. Но в книге не Лорас, а его брат Гарлан надевает доспехи Ренли, потому что стройному Лорасу они слишком велики. Вот еще один пример подражания: Ренли пытается занять место Роберта, Лорас – место Ренли, но, по сути, и своего собственного брата. Оба – обворожительные и жизнерадостные, но не могут (даже несмотря на известность Рыцаря Цветов) в полной мере дотянуться до своих старших и более именитых братьев.

Переодевание в чужие доспехи имело место в эпосе: Патрокл облачается в доспехи Ахиллеса перед боем с троянцами и погибает в сражении. Но Патрокл изображается в «Илиаде» уменьшенной копией Ахиллеса, разминкой перед основным действием, который станет триумфом Ахиллеса. Одна из черт характера Ахиллеса – гнев, качество, которое является движущей силой всей поэмы и первым ее словом, – а гнев в эпосе часто означает сумасшествие, когда человек, охваченный яростью, становится берсерком и крушит все вокруг. В критический момент гнев Ахиллеса меняется: поначалу он вызван незначительным ущемлением чести, что заставляет воина уйти с поля боя и дуться в тылу, в своей палатке. Но после того как возлюбленный Патрокл погибает, гнев Ахиллеса становится подобен гневу богов, жаждущих мести. Одетый в доспехи друга, воодушевленный надеждой отомстить за предполагаемое убийство Лорас в сериале является Ахиллесом или Патроклом? Настоящий ли он или подделка? Сравним надменное высказывание Джейме Ланнистера: «Нет мужчин, подобных мне, есть только я», – оно демонстриует уверенность не только в себе, но и в собственной незаменимости. Это звучит более чем иронично, когда говорящий сам является близнецом, но резко контрастирует с Лорасом, занятым поиском собственной личности.

Даже до смерти Ренли Лорас уже в какой-то степени был тенью самого себя. Отчасти потому, что его талант и желание производить впечатление значат, что он может быть воспринят лишь как поверхностный образ некоего человека, нежели как личность, обладающая глубоким внутренним миром. «Воспринят» здесь выступает в роли императива, потому что мы довольно мало знаем о Лорасе, по крайней мере из книг. Исходя из этого, его внутренний мир остается недоступным для читателя. Конечно, сериал меняет ситуацию, и нам удается уловить проблески отношений Ренли и Лораса, когда они остаются наедине. Здесь, в свою очередь, Лорас изображен более сильным, когда Ренли пытается захватить трон, более смелым и непредвзятым, нежели Ренли, который оказывается столь героичным, как его друг (например, он боится крови и насилия: это подтверждает сильная сцена, когда Лорас играючи режет его).

В книгах, однако, остается пропасть между тем, каким мы видим Лораса, и тем, что мы о нем знаем, и эта пропасть позволяет Мартину манипулировать его появлениями, таким образом задавая некоторые важные вопросы. Так, например, когда Лорас официально появляется во время турнира, он представляется Рыцарем Цветов. Санса, от лица которой ведется повествование, восхищается его доспехами, – так же как взгляд поэта задерживается на красоте Эвриала в миг его смерти. Этот момент лежит на пересечении множества тематических проблем. Во время турнира эффект, произведенный кобылой Лораса на жеребца Григора, отражает эффект, произведенный на Сансу, которая не отрываясь смотрела на рыцаря с каким-то глупым обожанием. Конечно, метафорическое совпадение между отношением рыцарей к лошадям и их успехом у женщин является обыденным в рыцарском эпосе. Но Мартин, конечно, изменил смысл, воплотив в Сансе романтический стереотип, в то время как в реалный интерес Лораса обращен к противоположному полу.

Чувственность турнира также пересекается с систематическим интересом Вергилия в том, что Эвриал – лишь один из целого ряда юных невинных созданий, чья смерть вызывает такие сильные страдания. Таким образом, цветы в данной сцене несут весомую смысловую нагрузку, и, как мы уже отметили, оба юноши ассоциируются с образом цветов. С самого начала в описании Лораса говорится о его доспехах, на которых был изображен «букет из тысячи различных цветов, а снежно-белого жеребца покрывала попона, сплетенная из красных и белых роз».

Акцент на розах делается для того, чтобы зафиксировать внимание читателя и заявить о доме Лораса, символом которого является золотая роза. Это также отсылка к розе Тюдоров или красным и белым розам Ланкастеров и Йорков и к английской Войне роз, и таким образом, это также является предзнаменованием грядущей гражданской войны – за цветами юности скрывается смерть.

Но когда Лорас появляется в следующий раз, его цветочный орнамент меняется, и на его одежде не розы, а незабудки:

Когда рыцарь Цветов появился у входа, по толпе пробежал шум и лорд Старк услышал лихорадочный шепот Сансы:

– О, как он прекрасен. – Стройное, как тростник, тело сира Лораса Тирелла прикрывала сказочная серебряная броня, отполированная до зеркального блеска и украшенная переплетенными виноградными лозами и крохотными голубыми незабудками. ‹…› На плечах юноши висел тяжелый плащ, сотканный тоже из незабудок – на этот раз настоящих: сотни свежих цветов были нашиты на плотную шерстяную материю (ИП).

Незабудки, настоящие…

На этот раз повестование ведется от лица отца Сансы лорда Эддарда Старка, и, несмотря на разницу в возрасте и принадлежность к другому полу, он реагирует на Лораса почти так же, как дочь, – восхищается деталями доспехов и внешностью. Правда, в то время как Санса находит Лораса прекрасным, Эддард считает его «мальчишкой» (что подчеркивает его юность) и «стройным, как тростник» (что подчеркивает его тонкий силуэт), полагая, что ему еще предстоит стать воином. В отличие от предыдущего рыцарского поединка, в котором доспехи и плащ Лораса были украшены разными цветами, теперь его одежда украшена цветами одного вида, что выражает явный намек и привлекает внимание, – настоящими незабудками. Разницу между двумя образами мы можем объяснить как тщетную попытку рыцаря выделиться и запомниться (потому и незабудки) благодаря шикарному одеянию, которое меняется так же, как и список его подвигов, и оба события, очевидно, задумываются как представление богатства и изобилия, символ nom de guerre[28] Лораса. Однако внимание к тому, живые ли цветы на одеянии или вышитые, предполагает, что, будучи в трезвом уме, Эддард думает – и предлагает подумать нам – не только о расточительности, но также и о том, что реально, а что лишь имитация. Сам Лорас, сказочный рыцарь, чья доблесть, по крайней мере до нынешнего момента, проявляется лишь на турнирах, а не на поле боя, колеблется между двумя королевствами. Его личность какое-то время определяется тем, что он – «маленькая роза Ренли», но, даже миновав эту фазу, он остается в ловушке той личности и в доспехах, явно чужих.

Сцены вооружения

Идея, что оружие и доспехи многое говорят о своем владельце или о том, кто их носит, хорошо нам знакома по средневековым геральдическим традициям, и весьма широко используется в «Игре престолов». Но значимость оружия для определения личности воина уходит корнями в античную эпическую поэзию, которая опиралась на кодекс, в соответствии с которым потеря оружия означала позор и малодушие. Считалось, что спартанские матери требовали от своих сыновей возвращаться домой «со щитом иль на щите», тем самым подчеркивая, что они ожидали, что дети явятся победителями (со щитом) или мертвецами (на щите). В эпической поэзии воины часто устанавливали условия поединка заранее, оговаривая, что, если один из них умрет, противник возьмет оружие поверженного в качестве награды за победу, а взамен отправит его тело домой для достойного погребения. В «Илиаде» Патрокл надевает доспехи Ахиллеса, чтобы ступить на поле боя, таким образом играя роль двойника Ахиллеса. Это почти срабатывает, но, когда его охватывает пыл сражения, вмешиваются боги и позволяют Гектору убить его и забрать доспехи в качестве трофея. Гектор не только снимает с тела доспехи, он идет дальше и надевает броню и оружие Ахиллеса. В результате, когда Гектор и Ахиллес наконец сходятся в поединке – событие, к которому шел сюжет всей поэмы, – Ахиллес сражается с Гектором, одетым в его собственные доспехи. Дерется ли он против самого себя? Конечно, нет, но он дерется со своим образом и должен восторжествовать над той частью себя, которая более не существует. С другой стороны, одной из причин, по которой мы уверены в победе Ахиллеса, является то, что он – сын богини, и эта богиня, хорошая, любящая мать, одарила его новыми сверкающими доспехами, изготовленными богом Гефестом. Новые превосходные доспехи Ахиллеса сигнализируют как о его развитии по ходу поэмы, так и о грядущей победе над Гектором: говоря на современный лад, у него было технологическое преимущество над противником.

Даже вид доспехов символичен. Они однозначно выделяли владельца среди других воинов и неприятелей и защищали его от вражеских стрел и оружия. Однако это не то облачение, которое принято носить вне боевого контекста; облачение в чьи-то доспехи означает намерение вступить в бой. Например, великий воин Ахиллес собирается на поле боя и впервые надевает новые доспехи, изготовленные для него богами.

Посреди их Пелид ополчался великий.Зубы его скрежетали от гнева; быстрые очиСтрашно, как пламень, светились; но сердце ему раздиралаГрусть нестерпимая. Так на троян он, пышущий гневом,Бога дарами облекся, Гефеста созданием дивным.Прежде всего положил он на быстрые ноги поножиПышные, кои серебряной плотно смыкались наглезной;После на мощную грудь надевал испещренные латы;Бросил меч на плечо с рукояткой серебряногвоздной,С лезвием медяным; взял, наконец, и огромный и крепкийЩит: далеко от него, как от месяца, свет разливался.Словно как по морю свет мореходцам во мраке сияет,Свет от огня, далеко на вершине горящего горной,В куще пустынной; а их против воли и волны и буря,Мча по кипящему понту, несут далеко от любезных, –Так от щита Ахиллесова, пышного, дивного взорам,Свет разливался по воздуху. Шлем многобляшный поднявши,Крепкий надел на главу; засиял, как звезда, над главоюШлем коневласый; и грива на нем закачалась златая,Густо Гефестом разлитая окрест высокого гребня.Так Ахиллес ополчался, испытывать начал доспехи,Впору ли станут, легки и свободны ли членам красивым:И, как крылья, они подымали владыку народа.Взял, наконец, из ковчега копье он отцовское – ясень,Крепкий, огромный, тяжелый: его из героев ахейскихДвигать не мог ни один; но легко Ахиллес потрясал им,Ясенем сим пелионским, который отцу его ХиронСсек с высоты Пелиона, на грозную гибель героям[29].

Сцены вооружения, таким образом, являются характерными для эпоса, и не только для него. У Древнего Рима была священная граница – померий. В пределах этой границы, то есть в городских пределах Рима, граждане были заодно и жили, как правило, в мире. За ее пределами все римляне несли военную службу, а значит, находились на военном положении. Смена одежды была символом смены функций, и поэтому римские генералы снимали свои тоги (одежду, символизирующую дом и мир) и меняли их на палудаментум (плащ генерала), когда покидали Рим, чтобы принять командование. Возвращаясь, они снова меняли генеральскую мантию на гражданскую тогу, и никому не разрешалось носить меч в городских пределах Рима. В эпических сценах вооружения частично присутствует это формальное отличие разных мест и функций: в данный момент я ношу головной убор гражданина, в другой – боевой шлем. Но, помимо этого, сцены вооружения кинематографичны, потому мы так часто и видим, как делают это персонажи современных фильмов, начиная с короля Теодена во «Властелине колец» и заканчивая героиней Сигурни Уивер в «Чужих». В этих сценах есть своя логика: они создают напряжение, подготавливают к переходу от одной фазы событий к другой, а также обладают важной эстетической привлекательностью, так как чествуют красоту воина и его вооружение, как мы уже видели в случае с Лорасом.

Мы не видим, как вооружается Лорас: он предстает перед нами уже облаченным в доспехи. В 3-й серии 2-го сезона «Что мертво, умереть не может» показано больше, так как там есть сцена, написанная специально для сериала. В ней Ренли с Лорасом почти занимаются сексом, прежде чем Ренли удается оскорбить Лораса, после чего тот уходит обиженный. Поведение Лораса в этой сцене объясняется многими вещами: напряжением в связи кампании Ренли, присутствием сестры Маргери и ее ролью в качестве жены Ренли, недавним публичным поражением от руки Бриенны Тарт. Но что больше всего обижает Лораса, так это шрамы на груди Ренли, которые он замечает, когда его возлюбленный медленно раздевается (или пытается это сделать). Это действие так же символично: нагота интимна, потому что снимает барьеры между любовниками, отгораживает их от обыденной жизни (для сравнения, Маргери легко снимает свою рубашку, когда наступает ее черед быть с Ренли; функциональность ее действий означает, что их отношения являются политическими и утилитарными). Нагота Лораса – или почти нагота – в сериале также контрастирует с его образом в книгах, где он представлен лощеным и чопорным: на нем почти всегда прекрасные доспехи, и мы сразу замечаем, когда он появляется в белоснежных одеждах во время принесения клятвы королевского гвардейца. Таким образом, образ Лораса сводится к описанию внешней красоты: у него нет шанса показать свой внутренний мир, что, возможно, и привело сценаристов к созданию дополнительной истории о нем в телесериале.

Мы не видим, как вооружается Лорас, но можем посмотреть, как это делает его возлюбленный, хотя, к сожалению, это – сцена, в которой он умер. Кейтилин Старк заходит в палатку Ренли ранним утром, чтобы провести последние переговоры по поводу объединения войск братьев Баратеонов и короля Севера против Ланнистеров. Она застает Ренли в процессе подготовки к битве. Ему помогает Бриенна. Кадры беседы сменяются кадрами с изображением деталей доспехов, надеваемых Ренли, и это, в свою очередь, заставляет почувствовать нарастающую тревогу, вызванную приготовлениями к битве. Когда Кейтилин просит разрешения говорить с Ренли, Бриенна надевает нагрудник и панцирь поверх его туники, и мы видим цвета костюма: «Густо-зеленые, цвета летних листьев, королевские доспехи были так темны, что поглощали пламя свечей» (БК). Метафорическое сравнение с природой, стоит отметить мимоходом, символизирует настроение Кейтилин – все во тьме и пахнет смертью, даже мысль о возобновлении жизни летом. В этом весь смысл сцены: для Кейтилин и лето, и юность, и наивность уже в прошлом. Ренли и Бриенна готовятся к сражению и надеются на светлое будущее. По мере того как сцена раскрывается, Ренли продолжает снаряжаться, лорды вспоминают осаду Штормового Предела, а Бриенна помогает Баратеону закрепить латный воротник, убирает его волосы назад и натягивает стеганый подшлемник, чтобы снизить давление шлема. И когда Кейтилин в последний раз просит его отречься от короны, Бриенна подает перчатки и, что более важно, «шлем с золотыми оленьими рогами, которые сделают короля на полтора фута выше» (БК). Шлем-корона не случайно появляется именно в тот момент, когда Ренли заявляет, что время разговоров прошло, а Бриенна встает на колени, чтобы застегнуть пояс с мечом, и это – последний акт почтения Ренли в жизни.

На шлем стоит обратить внимание не в последнюю очередь потому, что этот предмет занимает уникальное место в истории эпоса. Мы уже видели, что именно тяжелый золотой шлем, сияющий в лунном свете, Эвриал снимает с головы Мессапа, и он выдает его преследователям. В «Илиаде» троянского героя Гектора называют шлемоблещущим, а его маленького сына Астианакса пугает вид отца, готовящегося к сражению, поэтому Гектору приходится снять шлем, чтобы рассмешить мальчика. Шлем скрывает лицо и защищает голову и таким образом выполняет метонимическую функцию: олицетворяет своего владельца. Эвриала, таким образом, предает враг, преследующий его из могилы; Гектора предают собственные чувства к своей семье, ради которой он вынужден вести обреченную войну и защищать Трою. И наконец, Ренли, чей шлем выглядит довольно впечатляюще: когда Бриенна приносит его, мы видим, насколько он большой и тяжелый и, что важно, украшен оленьими рогами – символом дома Баратеонов. Однако внимательные читатели «Игры престолов» могли заметить, что этот шлем – подобие того, который Ренли носил ранее. Он появляется впервые, когда нам представляют Ренли: он стоит в доспехах и держит шлем, – таким образом создается кольцевая композиция.

Ренли вылетел в воздух из седла буквально вверх ногами. Голова брата короля ударилась о землю с громким треском, и толпа охнула, однако это всего лишь отломился золотой рог с его шлема. Поднявшегося на ноги Ренли простонародье встретило радостными криками (ИП).

Обстановка вскоре разряжается юмором, так как толпа устраивает драку за золотой рог, но Ренли идет к ним и восстанавливает порядок, предвосхищая свою попытку завоевать трон через популярность и любовь народа. Поломка рога, однако, является зловещим предзнаменованием, а напуганные зрители думают, что это звук сломанной шеи, что также позволяет нам заглянуть в будущее, где Ренли погибнет от того, что ему перережут горло. И как это часто бывает в эпосе, то, что смешно на играх, становится реальностью на войне.

Д. Дебуа. Кодекс рыцаря

Глава 3. Эпические герои

Джейме Ланнистер: Таких, как я больше нет.

Я один в своем роде.

(БК)

До сих пор мы в основном имели дело со второстепенными персонажами, но теперь можем обратиться к одному из главных вопросов «Игры престолов»: кто главный герой? Это вопрос, который неизбежно возникает к структуре романов, в которых события излагаются от лица разных персонажей, борющихся за внимание читателя. Вопрос одинаково актуален как к сюжету книг, так и телесериала, который противопоставляет разных персонажей, многие из которых появляются только ради того, чтобы впоследствии быть неожиданно убитыми. В произведениях вопрос главного героя решается довольно просто. Фактически это объявляется уже в названии: «Одиссея», «Антигона», «Гамлет», «Эмма», «Бэтмен» и т. д. Даже если главный герой не доживает до конца произведения, он делает достаточно для того, чтобы занять первостепенное место в сюжете, стать основным объектом нашего внимания.

В свою очередь, «Игра престолов», подобно сериалам вроде «Прослушки», не предполагает, что какой-то из героев обязательно будет более важным, чем другие, что подтверждает отрубленная голова Эддарда Старка в конце первой книги и первого сезона сериала. Однако в отличие от «Прослушки» «Игра престолов» едва ли не с одержимостью высказывает идею о том, что кто-то из персонажей наконец окажется победителем, возвысится над другими и повернет все так, что все предыдущие события будут вести к его господству. Будет ли это Дейенерис? Или Джон Сноу? Или Эйегон? Или кто-то еще? Тем временем аудитории остается лишь гадать, какая черта может определить кого-то из персонажей как главного: будет ли это тот, кто продержится дольше всех? Тот, кто окажет наибольшее влияние на сюжетную линию? Тот, кто больше всех способен притягивать к себе людей, кто-то, у кого толще кошелек или положение в обществе? И насколько важно, является персонаж главным или нет в конкретный промежуток времени, учитывая удивительную хрупкость жизни по ходу повествования? Урок Эддарда Старка не дает об этом забыть.

Для обозначения главного персонажа используется слово «герой». Сейчас у него имеются разные значения, им называют как просто хорошего человека, так и кого-то со сверхспособностями – суперчеловека. Но тем не менее смысл один – это тот, кто находится в центре внимания, кто-то, кого мы одобряем. В результате мы часто полагаем, что главный герой является фигурой, которая вызывает восхищение и сопереживание, а это значит, что он или она не может быть злодеем, и это предположение касается того, как мы могли бы читать «Игру престолов»: является ли главный персонаж героем истории, и, если так, то о каком типе героя идет речь?

Это область, в которой древний мир может помочь нам избавиться от предположений, сделанных исходя из нашего опыта и опыта многих современных культур, и заставить нас больше ценить «Игру престолов». Для греков и римлян герои были могущественными личностями, обычно превосходными воинами, а также королями, пророками и певцами, которые после смерти становились объектами поклонения; герои, таким образом, занимали промежуточное положение между людьми и богами. Но они не обязательно были хорошими или, в конце концов, успешными. Почти все классические герои обладают непривычной для нас некоторой двуличностью: они не просто ущербные люди, за которых мы обычно переживаем (например, Росомаха или Грегори Хаус), но кто-то, кто может нести огромные разрушения и является подлинно трагичной фигурой. Ахиллес, может, и лучший воин на Троянской войне, но его гордость становится причиной гибели множества товарищей, и ему так и не удается захватить Трою, потому что его убивает Парис. Возможно, Эдип и достаточно умен, чтобы разгадать загадку Сфинкса, но он чуть ли не последним узнает, что убил собственного отца и женился на своей матери. В то время как Голливуд предлагает нам не обращать внимания на недостатки героя и полюбить симпатичного негодяя, классическая литература и мифы рассматривают недостатки вместе – или даже выше – с достоинствами героя. Предполагается, что мы должны ощутить шок и трепет, сталкиваясь с подобными фигурами в литературе или на театральной сцене; нас не просят любить их, даже если мы и ощущаем некое сочувствие их судьбе и извлекаем уроки из их историй. Именно с такой точки зрения мы должны рассматривать персонажей (героев?) «Игры престолов»: не только множество вместо одного, но также и двуличность вместо обычных качеств хорошего человека.

Одним из важных аспектов античного героизма является конфликт между исключительным и средним, между особенным и каждодневным, и этот конфликт часто выражается в политике: власть одного над многими, одной привилегированной нации над другой. В этом плане борьба между людьми, часто сводящаяся к их личным характеристикам, символизирует более обширный конфликт между группами, ценностями или взглядами на мир. Размышляя о героях «Игры престолов» как о частично политических символах, мы можем оценить особенности и риски разных режимов, так же как и целую систему, в которой действуют персонажи, – систему, демонстрирующую уже знакомое соперничество между исключительным и обычным, героями и обычными людьми. Эта система очевидна также и в «Илиаде», так как Ахиллес и Агамемнон соперничают друг с другом, решая, кто из них – главный властитель или главный воин – лучший и наиболее ценный из греков, – противостояние, которое в конечном счете измеряется жизнями простых солдат и наименее значимых героев.

Политики не обязательно должны быть великими и последовательными; иногда это касается психологии отдельного героя, пытающегося понять и определить свою роль как лидера в изменяющихся обстоятельствах. В то время как герои «Илиады» изолированы от обычной жизни условиями поля боя, традиция, зародившаяся в «Одиссее», затрагивает тему того, как эти необыкновенные люди смогут вернуться домой и интегрироваться в гражданское общество после событий, что они пережили. Большинство возвратившихся из Трои, например, обнаруживают, что их жены неверны, а дома, наследство и должности узурпированы. Тех, кому повезло меньше, убивают, как Агамемнона, микенского царя, которого, как мы помним из первой главы, заколола в ванне собственная жена; кому же повезло больше, как Диомеду и Одиссею, начинают новую жизнь и основывают новые города на западе Средиземноморья. Лишь немногим удается вновь обрести семейное счастье. Исключительность и посредственность, по сути, не могут идти рука об руку, и далеко непросто порой бывает совершить переход от эпического героизма к повседневной жизни, даже если это повседневная жизнь царя Итаки.

Все же иногда политика войны со всей своей жестокостью и беспощадностью нашла свой путь в дом, и, казалось бы, частный акт приведения своего дома в порядок становится символом неудачной попытки управления государством. Герои «Игры престолов», будь то Тирион, или Дейенерис, или многие другие, сталкиваются с событиями, которые должны пережить, и путешествиями, которые должны совершить, и нет гарантии, что в конце концов они обретут покой, победив или добравшись до дома. Но, именно наблюдая за борьбой по мере повествования, как государственной, так и личной, мы, читатели и зрители, можем в большей степени разобраться в отношениях героев с их королевством или людьми.

Как в Греции, так и в Риме вопрос о том, что делать с гражданами, которые выделялись среди других, был злободневной проблемой, так как в обоих обществах высоко ценилось равенство среди граждан, будь то в пределах города (в Афинах) или в пределах политического класса (в Риме). В разных местах пришли к разным решениям, хотя изгание зачастую было проверенным и действенным методом избавления от тех, кто не подходил под шаблон. В Афинах практиковалась процедура под названием «остракизм», в которой граждане выбирали наиболее видного из них и избавлялись от него, если чувствовали, что так будет лучше: человека ссылали на десять лет, чего хватало, чтобы снизить его растущее влияние.

Остракон с надписью «Перикл, сын Ксантиппа». Афины, музей Агоры

В Риме к изгнанию приговаривались через суд, что часто сопровождалось лишением гражданских прав и бедностью. И кем были эти опасные граждане? Благородными мужами, наделенными ораторским талантом, имевшими широкий круг последователей, харизматичными неординарными личностями. Во времена Античности ценились те, кто добивались больших успехов в служении государству. Такие люди могли и не быть героями в каком-то определенном смысле, но мы видим, что их жизнь проходит по определенному шаблону: за успехом следуют неудачи, лидерство сменяется изгнанием. В обоих случаях люди в древности испытывали пределы, в которых исключительные личности могли быть приспособлены к обществу и поддержаны им. В Риме кульминацией этого процесса стали постоянные гражданские войны и создание монархической системы управления государством. Таким образом, главой государства становится конкретный человек, который рассматривался как воплощение бога на Земле, подобно героям, какими когда-то были Ахиллес и Эдип.

Возникает, однако, одна проблема, связанная с перефокусировкой внимания на исключительность как маркер эпического героя: в эпосе и, конечно, политике редко присутствует лишь один настоящий герой. Например, в «Илиаде» Ахиллес – наиболее известный из греческих героев, но далеко не единственный: Агамемнон, Диомед, Гектор, Аякс, Одиссей и многие другие играют свои роли, и не только во втором составе. Ахиллес молод – в соответствии с некоторыми источниками ему лишь пятнадцать на время начала битвы, – и он занимает лишь второстепенное положение. Агамемнон, в отличие от него, в расцвете сил и положения в обществе, и большая часть «Илиады» прослеживает связь между ними, поскольку оба пытаются занять высокое положение в греческом лагере. Предводитель троянцев Гектор тем временем обычно представляется антагонистом, главным соперником Ахиллеса, и поскольку в античном мире повсеместно бытовало мнение, что из них двоих лучшим воином был Ахиллес, «Илиада» также повествует об их соперничестве. Фактически именно конкуренция и, в частности, борьба за признание и славу, является движущей силой эпоса: соревнование противостоящих сторон, но также, что более важно, соперничество героев, для которых Троянская война является средством выяснения, «кто лучший из ахейцев». Примерно такое же противоречие существовало и в Риме, где аристократия постоянно предпринимала попытки прославить Рим и, таким образом, приносила славу себе и своим уважаемым семьям. Римляне добивались этого теми же средствами, что и эпические герои: политическими и военными действиями, постоянно доказывая, насколько они лучше остальных. Это противоречие между личной славой и славой Рима оказалось как крайне эффективным, превратив Рим из маленькой деревушки на берегу Тибра в раскинувшуюся на весь мир империю, так и деструктивным, так как постоянные ссоры между аристократами спровоцировали крах Римской республики, на смену которой пришла самодержавная империя.

Помимо важных абстрактных вопросов морали и политики, античный героизм был также связан с конкретными личными характеристиками и с созданием определенных архетипов. Этот процесс разграничения упоминается уже в «Илиаде» с ее различными характеристиками героев, но еще четче прослеживается в ее продолжении – «Одиссее». Одиссей появляется в обеих поэмах, но отношение к нему во второй показывает важное смещение в нашем понимании эпического героизма: в то время как герои «Илиады» обычно оцениваются и награждаются в соответствии с их боевыми способностями, Одиссей также отличается почти провербиальной хитростью. Многие герои «Илиады» молоды и высоки, Одиссей же старше и ниже их, что не мешает ему отличаться в битве и привлекать взгляды самых прекрасных женщин, где бы он ни останавливался. В «Одиссее» нет такого количества персонажей, как в «Илиаде». Фактически, начиная с первого слова – «мужчина», – эпос почти целиком концентрируется на личности Одиссея, так как его товарищи постоянно гибнут – в результате кораблекрушения, превращения в свиней или столкновения с пожирающим людей Циклопом. Путешествие Одиссея сопровождается одиночеством, и это становится характерной чертой других историй о возвращении домой – nostos. Благодаря двум поэмам Гомера, Одиссей и Ахиллес являются двумя наиболее известными героями Античности, и многие последующие персонажи поэм в различной степени заимствуют свои качества у одного из них. Таким образом, героические литературные образы состоят отчасти из модульных экспериментов, составляя комбинации личных качеств и атрибутов в различных конфигурациях, которые указывают на обширную эпическую генеалогию.

Беглый взгляд на то, что является длинной и богатой историей, имеет своей целью показать, что античный эпос уже обозначил множество типов эпического героизма. Фактически, можно сказать, одним из главных интересов античных поэтов и их современных предшественников является изучение посредством эпоса вопроса, что значит быть «эпическим» или «героическим» в меняющемся наборе экстремальных ситуаций. Гомеровский эпос представляет два базовых шаблона – молодой герой, участвующий в войне, и более матерый, мудрый герой, пытающийся противостоять природе и богам. Гражданская война в Вестеросе, очевидно, соответствует экстремальным обстоятельствам эпоса, а большое количество действующих лиц и множество сюжетных линий означает, что Джордж Р. Р. Мартин имеет возможность исследовать различные виды героизма в совокупности. У нас есть целый набор мечущихся молодых героев, ведомых целью продемонстрировать свою доблесть: Лорас Тирелл, Робб Старк и Теон Грейджой – все они стремятся показать, что они лучшие среди серой массы людей, а кое-кто из них претендует на трон. Надо сказать, что Джоффри, рожденный быть королем, не рвется к нему. «Мой пес позаботится о нем», – говорит он с надменностью человека, которому никогда не приходилось бороться за жизнь. Таким образом, у нас есть целый набор героев, сражающихся за право вернуться домой и взять то, что им принадлежит, или хотя бы понять, на что именно они претендуют по праву рождения. Далее, у нас есть те, кого сложно назвать героями, – например, Тирион, чей внешний вид мог оставить его за чертой в мире «Илиады», но который, как и Одиссей, наделен силой и хитростью. И наконец, у нас есть множество женских персонажей, которые могут претендовать на звание героини. Таким образом, эпический героизм, адаптированный и расширенный в соответствии с конкретными потребностями и нормами Вестероса.

Некоторые эпические черты «Игры престолов» – например, пиры, которые мы обсуждали в первой главе, или связь между личностью и семьей героя, или одержимость военным мастерством больше, чем другими достижениями, напрямую или косвенно позаимствованы у Гомера. Все эти темы постоянно присутствуют в эпической литературе и не теряют своей актуальности и по сей день. Другие, однако, в большей степени позаимствованы из постклассической эпохи или же являются выдумкой Мартина: система лордов и замков, участие женщин в политике или определенные виды магии и сверхъестественных явлений – все это, взятое из различных первоисточников, отражает дух Средневековья в «Игре престолов» и отдает дань этому уникальному, многогранному миру. Постоянное перетягивание каната между традиционным и новым, унаследованным и оригинальным, само по себе является лишь частью динамики эпических традиций, где все поэты старались подражать Гомеру и Вергилию. Все поэты, иногда по их собственному признанию, терпели неудачу и изобретали что-то, на их взгляд, более новое и лучшее. Изменение эпического героизма от Ахиллеса к Одиссею являлось изменением, от которого зависел успех «Одиссеи», равно как характерный образ героя Энея, вдохновленный как Ахиллесом, так и Одиссеем, являлся причиной успеха «Энеиды». Рассуждая о героях Мартина в рамках периода Античности, мы, таким образом, не только получаем представление о морали, политике и типах персонажей его вымышленного мира, но и обозначаем границы, в которых должен быть рассмотрен успех «Игры престолов» как эпического произведения.

Традиционный героизм

Если бы мы начали искать самый традиционный героический тип в «Игре престолов», мы бы не прошли мимо Джейме Ланнистера, старшего из близнецов, брата королевы и рыцаря Королевской Гвардии. Ему присущи многие качества, которые мы искали бы в полностью сформированном эпическом герое: Джейме из знатной семьи, доказал свою доблесть как на полях сражений, так и на рыцарских турнирах, необыкновенно красив и, как свойственно героям, самоуверен: «Таких, как я, больше нет, – говорит он Кейтилин. – Я один в своем роде» (БК). И эти слова небезосновательны: о Джейме много говорят, его любят и боятся в равной степени и часто принимают за золотой стандарт, когда речь заходит о том, каким должен быть рыцарь (за исключением одного недостатка, к которому мы вернемся). Его способен затмить лишь легендарный Эртур Дейн, Меч Зари, чей героизм проявлялся как в характере, так и в достижениях, делающих его непревзойденным. И, несмотря на разговоры вокруг него, сам Джейме к моменту начала «Игры престолов» оказывается почивающим на лаврах былых заслуг. На рыцарском турнире его побеждает Лорас Тирелл, на поле боя он терпит поражение от Робба Старка, лишается руки в плену у наемников и стремительно теряет свое влияние при дворе. И по мере того как положение дел в политике и на войне ухудшается, этот персонаж становится все более интересным, не в последнюю очередь потому, что его невообразимое высокомерие сменяется порядочностью, а он сам приобретает новые, доселе отсутствовавшие черты.

Возможно, разбираясь в этом противоречивом персонаже, первым делом нужно обратить внимание на его прозвище. Цареубийца – так называют его, хотя не всегда в лицо. Этот титул Джейме получил после убийства Безумного короля, Эйериса Таргариена, – вопиющего нарушения рыцарского долга. В эпосе прозвища обладают богатой историей и используются почти во всех эпических поэмах, чтобы обозначить определяющие черты характера персонажа. К Энею, например, чьим raison d’etre (смыслом существования) является исполнение долга перед отцом, сыном и народом, автор часто обращается как pius Aeneas – «благочестивый Эней» – для римлян было честью исполнить долг перед отцом, родиной и богами. В «Илиаде» Ахиллеса зовут быстроногим, и стремительность является одним из его уникальных свойств: он впадает в ярость так же быстро, как и передвигается во время сражения или забега. Его величайшее достижение в «Илиаде» – убийство Гектора, которое он совершает, преследуя предводителя троянцев, трижды пробежав вокруг стен Трои. Наконец, так же быстро Ахиллес и погиб: обреченный выбирать между неприметной долгой жизнью дома и короткой, но славной жизнью у стен Трои, он выбирает последнее и не возвращается с войны. Одиссей, наоборот, polutropos, «мужчина множества путей»; он не может найти прямой путь домой, как бы ни пытался, и каждый новый поворот и тропа заставляют его проявить хитрость: его мысли изворотливы, как и путь перед ним, речи и личность умны и постоянно меняются. Таким образом, подобные прозвища описывают не только героя, но и нечто более глубокое и значимое в нем, врожденные черты, которые однажды определят его, определят то, что он делает и как.

Что же насчет Цареубийцы? Читатель эпохи Античности скорее всего был бы напуган и впечатлен одновременно. Убийство правителя считалось грязным делом: в «Энеиде» сын Ахиллеса Пирр убивает царя Трои Приама, когда тот ищет защиты у священного алтаря. Пирра описывают как змею, извивающуюся и поднимающуюся перед своей жертвой, и само по себе событие кажется низким и жестоким. Приам стар и едва ли может оказать достойное сопротивление, в то время как палач ничего не добьется своей жестокостью у алтаря. Пирр – более надменная и менее утонченная версия своего отца Ахиллеса, которого в момент наивысшего гнева сравнивали с предвещающей беду звездой Сириус, приносящей троянцам гибель. Но, несмотря на свой характер, Ахиллес учится прощать врагов и даже позволяет тому же Приаму выкупить и вернуть домой тело его сына Гектора. Пирр, со своей стороны, убивает другого сына Приама на глазах его вздрогнувших родителей и топит отца в его крови. Это урок морали: делая то, чего не смог даже великий Ахиллес, его сын намеревается превзойти его и сделать более известным. Но то, как он это делает, навсегда характеризует его меньшим, чем отец, который стал даже более великим героем, проявив милосердие. Этот механизм – отец и сын, жестокость и милосердие – уходит корнями в древние традиции, и Джейме Ланнистеру явно знакомо чувство, когда отец обладает настолько сильным духом и репутацией, что их практически невозможно (и, наверное, не должно) превзойти. Тайвин Ланнистер остается в той или иной степени двумерным персонажем, но то, что мы о нем знаем, не вызывает сочувствия: несгибаемый, беспринципный и безжалостный, он не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего. И тем не менее Джейме был его сыном – Цареубийца, который совершил поступок и заслужил сомнительную репутацию.

О чем еще говорит нам прозвище Цареубийца? Однозначно, о двуличии и предательстве. В конце концов, Джейме Ланнистер был рыцарем Королевской Гвардии, когда убил короля, хотя сделал это лишь после безоговорочной победы Роберта, в чем мы можем увидеть намек на расчет. У Джейме есть множество оправданий своего поступка, и не последнее из них – довод, что Эйерис Таргариен был тираном, и его убийство положило конец войне и кровопролитию, однако, как бы он ни пытался объяснить причины, постепенно прозвище закреплялось за ним. Оно было получено не в героическом сражении на поле боя, а в результате предательства в тронном зале. Возможно, Роберт Баратеон должен был получить хвастливое прозвище Принцеубийца в награду за то, что убил Рейегара на Трезубце в поединке, повлиявшем на события «Игры престолов», многие из которых также происходили на Трезубце. Но Роберт становится королем, а Джейме – Цареубийцей, получив это прозвище как клеймо предателя и едва ли не намек на повторение содеянного. Однако ему вряд ли удастся это сделать. В отличие от многих античных прозвищ, Цареубийца означает единичное и более не повторяющееся действие и, в отличие от прозвищ Энея, Ахиллеса и Одиссея, не характеризует персонажа.

Тем не менее это прозвище констатирует, кем стал Джейме Ланнистер: утратившим славу, бесполезным, машиной для убийства без причины и цели. Другими словами, он герой, выгнанный на пастбище, лишенный военных подвигов и каких-либо наград, равно как и возможности вернуться героем (nostos). Что же делать Цареубийце, когда нет короля? Весь мир Вестероса держится на одном простом вопросе: имеет ли Роберт Баратеон законное право на трон? Мы знаем, что ответ должен быть отрицательным, и, как следствие, оказывается, что в Вестеросе пять королей вместо одного, того, кто сидит на Железном троне. Легитимность Баратеонов сама по себе вызывает сомнения, а Джейме убил последнего законного короля в попытке как обрести могущество, так и принести мир. Вместо этого страна тонет в смуте, вопрос о наследовании стоит остро, а у Цареубийцы нет дела – настолько, что бо́льшую часть времени он проводит за пределами Королевской Гавани, бесцельно скитаясь с великолепной Бриенной Тарт. Во время этого путешествия он теряет не только большую часть своей надменности и загадочности, но также руку. По возвращении в Королевскую Гавань Джейме больше не золотой рыцарь из прошлого, а скорее воин, которому пора в отставку, и это символизирует общий упадок государства.

Эпические герои и вообще мужчины в любом милитаристском обществе эпохи Античности сражались не только против врагов на поле боя ради победы или против своих сверстников ради славы. Они были также объектами постоянного сравнения друг с другом и со своими отцами или предшественниками, сравнения, в котором им редко удавалось выйти на первый план. Например, копье Ахиллеса такое тяжелое, что ни один из прочих героев «Илиады» не может владеть им, хотя его сын Пирр, как бы аморален он ни был, является исключением. Великий герой-полубог Геркулес, который однажды уже захватил Трою и обрушил ее стены, является для героев надвигающейся тенью, от которой не скрыться. Большинство героев, сражающихся на войне, слишком молоды, чтобы помнить, но среди них есть престарелый Нестор, который был там и теперь изо всех сил пытается предостеречь от прошлых ошибок.

Статуя римлянина с портретами предков (Тогатус Барберини), I в. до н. э. Рим, Капитолийские музеи

Троянскую войну принято считать связующим элементом между мифом и историей, поэтому воины Трои были самыми последними из героической эпохи мифов. Интересно, что спустя тысячелетие римские аристократы сохраняли ту же модель отношений: ожидали, что сыновья будут приумножать славу семьи, но редко кому удавалось превзойти своих предшественников, каждый из которых имел преимущество, так как уже вошел в мифические предания своей семьи. Лучшее, на что мог рассчитывать средний римлянин, – заставить своих предков гордиться, но по-настоящему великие римляне – Сципион или Юлий Цезарь – могли похвастаться тем, что ни одному римлянину не удавалось до них: своим талантом и благословением, которые в конце концов все равно свели их в могилу.

Проблема отцовских ожиданий и исполнения сыновьего долга метко высказана Тайвином Ланнистером Джейме в 7-й серии 1-го сезона «Ты побеждаешь или погибаешь»: «Я хочу, чтобы ты стал человеком, которым всегда должен был быть. Не в следующем году, не завтра – сейчас». Отношения в семье Ланнистеров, конечно, сложные, и Тайвин не может проявить тепла ни к одному из своих сыновей. Однако, несомненно, именно Джейме достается львиная доля отцовского внимания, в то время как принадлежность семье Тириона признается нехотя и он не удостаивается отцовской любви. К тому же, когда Джейме выказывает некоторое сопротивление воле отца – например, остается наследником Утеса, несмотря на службу в Королевской Гвардии, – Тайвин переживает и критикует сына. Увечье Джейме, кажется, наносит ущерб достоинству отца так же, как и его самого, но на самом деле это только усиливает разочарование, которое Тайвин испытывал всегда.

Конечно, в «Игре престолов» ошибка героя, как правило, приводит к физической немощи, что делает его равным, а возможно, даже ниже остальных людей, которых он до этого превосходил. Самый страшный пример – Теон Грейджой. Взятый в раннем возрасте Старками в качестве пленника и подопечного, он растет с детьми Эддарда и так же близок к Роббу, как и его сводный брат Джон. Несмотря на то, как он устроился в Винтерфелле, Теон никогда не сможет стать одним из Старков, о чем ему часто напоминают люди Винтерфелла. Но, вернувшись домой на Железные острова, он узнает, что его сестра Аша (в сериале – Яра) унаследовала его место, а его отец считает, что пребывание у Старков сделало Теона мягкотелым и недостойным быть железнорожденным. Вплоть до золотых украшений, его внешний вид уже начинает транслировать статус чужака. Если не считать того, что Джордж Р. Р. Мартин после повысил накал страстей, это довольно неприятная ситуация. Теон настаивает на обреченном на неудачу походе на Винтерфелл, чтобы утвердить свое достоинство (может, это извращенная форма ностоса?), что, в свою очередь, приводит лишь к тому, что он попадает в плен к Рамси, бастарду из Дредфорта, который пытает его и ломает как физически («Я отсылаю вам часть вашего принца», – пишет он, прикрепив к посланию кусочек Теоновой кожи), так и морально. Если возвращение в Винтерфелл является попыткой получить власть над своими бывшими хозяевами, пытка вписывает его ошибку глубоко в тело, а кастрация – буквально – является противопоставлением мужественности его более успешной сестры.

Таким образом, то, что происходит с Джейме, не уникально. Поскольку в эпосе часто присутствует большое количество персонажей, Джейме является частью группы героев, имеющих дело с одними и теми же проблемами, часто возникающими в «Игре престолов». Самой известной из них является отцовство – или, точнее, отношения отцов и сыновей. Среди известных семей Вестероса преобладающей моделью таких отношений является подражание. Отцы стремятся воспитать сыновей, похожих на них, так, чтобы они могли бы гордиться. Проблема сходства и различия лучше всего выражена в королевской преемственности: Джоффри не похож на Баратеона и не ведет себя, как он, в то время как бастард Роберта похож на него как две капли воды, как и его младший брат Ренли. Таким образом, внешнее сходство служит знаком родства, но в некоторых случаях также может быть проблематичным показателем. Взять, например, Старков: их наследник внешне и по комплекции похож на свою мать-южанку, в то время как именно бастард Джон Сноу больше всех из своих братьев унаследовал черты отца. Тем не менее вопрос, кто отец Джона, является одним из наиболее проблемных в сюжете, но в любом случае происхождение лишает его всех преимуществ истинного Старка. Однако оба сводных брата занимают позиции лидеров (Джон на Стене, Робб – в качестве короля Севера), хотя судьбы складываются по-разному.

У каждого героя есть оппонент, двойник, чьи успехи и неудачи проливают свет на собственные деяния героя. У Джейме Ланнистера, однако, таких немало, и каждый мешает ему стать героем. Ближайшими являются его брат и сестра. Серсея похожа на него настолько, насколько это возможно, за исключением того факта, что она женщина. Тирион – невоинственный карлик, позор своего отца. Оба далеки от героизма, в отличие от своего прославленного брата. Серсея вспоминает, как в детстве они с Джейме менялись одеждой, и никто не мог заподозрить обмана. По ее мнению, она осталась в одиночестве при дворе, в то время как Джейме играл в рыцаря и чах у Старков в тюрьме. Права она или нет, но положение в качестве королевы и королевы-регента принесло ей куда больше власти, чем Джейме мог мечтать, и, однозначно, она обладает характером и харизмой, требуемой для управления людьми, по крайней мере до тех пор, пока пристрастие к алкоголю не делает ее похожей на покойного мужа. Джейме, в свою очередь, лишь рад следовать за кем-то – не самая героическая черта. В то время как он и Серсея, объединившись, смогли бы соответствовать образу эпического героя, Тирион – совершенно другой случай: в отличие от Серсеи, внешне не похожий на героя, он не ограничен полом и, конечно, династическими обязательствами. Тем не менее из трех Ланнистеров именно Тирион ведет себя более героично и на поле боя у Королевской Гавани, и в путешествии через Узкое море, и в рациональном использовании природных, человеческих и финансовых ресурсов. Джейме, из троих всех хоть наиболее подходящий на роль героя, которого общество ожидает увидеть в знатном ребенке, тем не менее становится разочарованием.

Важной частью, делающей эпос более динамичным, является взаимозаменяемость героев, даже учитывая уникальность каждого из них. В общем смысле положение вещей в героическом мире делает это абсолютно необходимым. Для того чтобы обеспечить приток свежего пушечного мяса, каждый из героев должен быть в какой-то степени заменим кем-то еще, в противном случае ни отдельные битвы, ни сами традиции эпоса не могли бы быть увековечены. Эней сменяет Ахиллеса, который занял место Геркулеса, а Ясон может сменить Одиссея, чтобы продолжить другую ветвь истории, и т. д. и т. п. Каждое поколение, как мы уже заметили, в какой-то степени не оправдывает ожиданий предыдущего, но общее ощущение эпоса как чего-то бесконечного сохраняется до сегодняшних дней. Основное качество эпического героя – успешность в бою, что в древности измерялось количеством убитых врагов и захваченных трофеев. Так как эпические герои в основном заинтересованы в сражениях с другими героями или чудовищами, сражениях, в которых они могут понять, чего стоят люди, которых они убивают, даже если они делают это в большом количестве, обычно описываются и называются по имени. Порядок действий на поле боя называется aristeia, или «демонстрация бесстрашия», и его недостаток, в свою очередь, является недостатком героя. Кажется, что это совершенно не свойственно Джейме, по крайней мере, насколько мы видим. Он проигрывает практически во всех битвах, свидетелями которых мы были: против войска Старков в Шепчущем Лесу, когда его взяли в заложники, а затем против Кровавых Скоморохов, когда удача совсем покинула его.