Помоги проекту - поделись книгой:
Римский сатирик Ювенал, который жил в I в. и писал хлесткие (правда, ксенофобные и женоненавистнические) комедии, напоминающие современный стендап, использовал ту же комбинацию пищи и придворной культуры, чтобы критиковать тиранию. В его четвертой сатире говорится о том, как во времена Домициана, известного жестокостью и самодержавием, ловят огромную камбалу, «полную лености и жира после долгой спячки». Рыбу никто не собирается покупать, потому что повсюду шпионы и очевидно, что нечто столь большое и хорошее должно принадлежать только императору. Рыбак покорно едет в Рим, невероятно огромная рыбина впечатляет каждого встречного. Наконец, он дарит камбалу императору, заискивая изо всех сил. «Рыба сама хотела, чтобы ее поймали», – говорит рыбак. Император счастлив. Но вдруг возникают проблема. Несмотря на невероятное богатство, в Риме нет ни одного блюда, достаточно большого для приготовления этой рыбы. И вот созывают на совещание вельмож, они должным образом являются, гадая, какая катастрофа могла стать причиной столь редкого сбора, – не война ли? Но все, что желает обсудить император, – каким образом лучше приготовить камбалу. «Нам же не хочется ее резать, правда?» – произносит устрашающий тиран, а у вельмож, не привыкших иметь собственного мнения, чтобы дожить до старости, душа уходит в пятки. Вдруг один из них, известный гурман, способный по вкусу определить, где выловлена устрица, делает шаг вперед: «Лучше всего запечь ее в глубоком блюде, его мог бы изготовить гончар». На том собрание и кончается, и Ювенал восклицает: «Если бы только он [имеется в виду Домициан] посвящал все свое время подобным мелочам». Идея заключалась в том, что, если бы Домициан уделял время более серьезным проблемам, сенаторы вынуждены были бы обсуждать их вместо того, чтобы протирать штаны.
Эта сатира – еще один способ показать, каким образом еда символизирует общественное устройство. Поскольку император возглавляет государство, он требует от него ресурсы, которые потребляет. В сатире это огромная рыба, причем имеет значение и она сама, и ее размер. В Риме рыба была одновременно роскошью (рыб держали в качестве домашних питомцев в специальных прудах – это свидетельствовало об особо разгульном образе жизни) и обычным продуктом питания; во многих античных поэмах упоминаются разнообразные морепродукты и рыба на столах римлян. (Герои Гомера, кстати, никогда не ели рыбу и питались в основном жареной говядиной и ягнятиной.)[15] Император Вителлий, известный своим обжорством, любил блюдо «Щит Миневры», которое готовили из различных видов мяса и рыбы со всех уголков империи, таким образом представляя могущество Рима – Римская империя была буквально устрицей Рима[16].
Но в сатире Ювенала у Домициана не множество разной рыбы, а всего одна огромная камбала, причем император даже не ест ее, а только спрашивает совета, как приготовить. Его вклад лишь в том, чтобы спросить, стоит ли ее разрезать. Каков в таком случае император Домициан? Человек, который забирает все лучшее, что может предложить империя, не предлагая ничего полезного взамен. Его советники говорят ему, что изготовление блюда для такой рыбы может возродить гончарное дело, но Домициан соглашается не по экономическим причинам – он просто не хочет резать на кусоки свое новое приобретение и уж точно не хочет ни с кем делиться. Рыба портится, сенаторы тратят время – это пример бесчинства, даже когда император пытается разделить «бремя» правления. Роберт Баратеон точно так же поступает с Недом Старком, когда они наконец добираются до Королевской Гавани, и организовывает турнир в честь десницы, что требует огромных расходов, которые корона не может себе позволить и которых не желает сам Нед. И это, конечно, лишь одна сторона: кажется, что император втайне хочет разрезать эту гигантскую рыбу, ведь это тот же человек, что в детстве отрывал лапки мухам. И если так, склонность к жесткости объединяет Домициана и Джоффри: юный король радостно разрубает один из последних сохранившихся экземпляров «Жизни четырех королей» – книгу, подаренную ему дядей перед свадьбой, и с таким же удовольствием он наблюдает, как падает отрубленная голова Неда Старка.
Еда как метафора: олений пир
Еда и пищевые продукты в том или ином виде регулярно появляются в мире «Игры престолов». Цвет кожи часто сравнивается с молоком или сливками, в то время как дозорный Уилл в начале телесериала чувствует, как страх наполняет его кишки «комом непереваренной пищи» и успокаивается, ощутив вкус холодного железа во рту. В преддверии зимы Вестерос припас множество продуктов: яблоки, грибы, бекон, яйца, молоко, сыр, лук и медовые пряники регулярно упоминаются на протяжении всех книг и сериала. В современном мире, где образы, связанные с пищей, часто присутствуют в рекламе, блогах, ресторанах, постоянное упоминание еды, возможно, и ничем не примечательно. В литературном и кинематографическом мире, однако, пространство ограничено, так что стоит обратить внимание на постоянное упоминание еды (в то время как другие темы, касающиеся процессов жизнедеятельности, останутся табуированными). Учитывая угрозу войны и надвигающегося голода, растущую по мере разгорания Войны Пяти Королей, еда становится явным признаком превосходства и процветания.
Тем не менее некоторые продукты имеют большее символическое значение, чем другие, но самый важный из них – оленина. Оленьи туши имеют свою собственную традицию героического проявления (вспомните, как Эррол Флинн в роли Робина Гуда входит в залу шерифа Ноттингема с оленьей шкурой на плечах), но в Вестеросе они значат еще больше. Символ дома Баратеонов – скачущий олень. Чуть ли не первой сценой в книге было обнаружение оленьего рога в горле первой лютоволчицы, символа дома Старков, впервые за долгие годы встреченной к югу от стены. За находкой последовало появление в Винтерфелле человека-оленя, Роберта Баратеона, прибывшего навестить Старков и как следует попировать в замке. Олени имеют символическое значение и в сериале: в серии «Победа или смерть» мы впервые встречаем великолепного Тайвина Ланнистера. И что он делает? Готовится к битве, отчитывая сына и освежевывая оленя.
Готовность Тайвина Ланнистера запачкать руки говорит о его жесткости и хладнокровии, но свежевание мертвого оленя и подача его на пиру было обычном делом в античном эпосе. Вот, например, товарищи Энея, героя «Энеиды», лакомятся мясом семи оленей:
Дела у мужчин обстоят трагично. Покинув свои дома, троянцы уже пережили шторм и увидели, как утонула большая часть их флота. Их предводитель Эней чувствует эту утрату особенно остро. Он забирается на утес, чтобы посмотреть на море, и замечает оленей. На самом деле он видит только трех, но кидается в погоню и убивает семерых, по одному на каждый выживший корабль. Оттащив туши (Вергилий не рассказывает, как один человек мог совершить такой подвиг), он говорит своим людям, что худшее позади, но на сердце у него тяжесть – так поэт показывает, что надежду и оптимизм Эней являет через силу. Тем не менее это срабатывает: люди ему верят, еда готова, все растягиваются на траве и пируют, спокойно ведя беседу у костра.
Несмотря на безнадежность и мрак, троянцы с легкостью справляются с приготовлением и организацией пира. Они срезают и готовят мясо, режут его на куски и нанизывают на вертела, ставят котлы, разводят огонь, открывают бочки с вином. Еда в этой сцене является общим делом не только потому, что ее потребляют все вместе, но также по причине того, что разбитые троянцы снова сплочены, их раны исцелились, они воспряли духом. Что более важно, это иллюстрирует процесс единения, так как люди Энея впервые в поэме (хотя не в путешествии) принимают участие в событиях, определяющих героическую общность воинов. Я использую слово «воины» намеренно, потому как, хотя мы и знаем, что на кораблях Энея были женщины и по крайней мере один ребенок, сын Энея Юл, жизнь, которую они намерены вести, будет полна странствий и скитаний. Это станет темой следующей главы, а на данный момент стоит отметить, что люди, независимо от пола, берут на себя роль спутников – также поступают знаменосцы в мире Вестероса. Эней заботится о них, а они, в свою очередь, разделяют его щедрость между собой, таким образом подтверждая то, кем они являются, – движущей силой Энея.
Легкость, с которой троянцы готовят еду, предполагает, что они занимались этим и прежде, и это правда. Так, Эней и его люди скитались по Средиземному морю на протяжении нескольких лет в поисках места для жизни. Шторм, который приводит их к африканскому побережью – и к пылкой встрече Энея с местной царицей Дидоной, – это последнее большое препятствие перед тем, как они отправятся в Италию, где им суждено построить новый дом. Но люди Энея так хорошо умеют организовывать застолья, потому что в те времена пиры были обычной частью их жизни, тем, чем занимались воины на протяжении всей «Илиады», греческого эпоса, с которого началась вся греко-римская литература. В «Илиаде» занимаются тем же, чем занимался Эней, а также бесчисленные лорды по всему Вестеросу. В конце дня герои собираются вместе вокруг своего предводителя – Агамемнона или Ахиллеса – и наслаждаются изобилием мяса, распределенного согласно их успехам в бою. Чем славнее воин, тем лучший кусок ему достанется. Это способ перераспределения военных трофеев, а также способ обозначить социальные группы и иерархию. Этому учат даже юного Брана, когда он становится лордом Винтерфелла вместо своего брата:
Каждое блюдо первым делом подносили Брану, чтобы он мог взять причитающуюся лорду долю, но, когда дело дошло до уток, он уже не мог больше есть, а только кивал одобрительно и отсылал блюдо прочь. То, что пахло особенно вкусно, он отправлял одному из лордов на помосте в знак дружбы и расположения, как учил его мейстер Лювин (БК).
Но люди Энея не просто скитаются, их странствия сродни тем, что были не в «Илиаде», а в другом произведении Гомера – «Одиссее». Рассказ о пире с олениной на самом деле основан на охоте Одиссея на острове Огигия. Как и Эней, Одиссей забирается на скалу, чтобы исследовать землю, видит величавого оленя и убивает его, чтобы накормить людей. Так же как в «Энеиде», оленю приписываются человеческие черты – погоня за ним изображается как преследование вражеского солдата. Подобно Энею, Одиссей поднимает дух своих людей, предлагая пищу, и, как Эней, он встречает прекрасную царицу Цирцею, дочь Солнца. Цирцея также была колдуньей, способной превратить спутников Одиссея в свиней, в то время как другие версии мифа изображают ее царевной, страдающей от безответной любви к молодому мужчине по имени Пик, которого она превратила в статуэтку. В отличие от своей тезки из Вестероса Серсеи Ланнистер, она не состоит в кровосмесительной связи, но обе женщины сильны, плетут интриги и способны накликать беду на любого мужчину, попадающего в поле их зрения. Истинное лидерство, выраженное предоставлением на поле битвы еды и безопасности, сталкивается с женскими уловками и, как часто бывает в Вестеросе, находит желающих.
Образ оленя дает основание для рассуждений на другую тему, касающуюся генеалогии и наследования. В двух словах, возможность охотиться и справляться с оленем неразрывно связана с концепцией правления и династии. Вот почему сцена свежевания оленя Тайвином становится фоном для диалога о качествах Джейме, которые помогут ему занять место отца в доме и однажды, возможно, в династии Ланнистеров. На протяжении сцены отец и сын обсуждают вопросы репутации, слово «чистота» Тайвин выговаривает пренебрежительно, хотя сам по локоть в крови и внутренностях. Посыл довольно ясный: руководство неизбежно связано с кровью и беспорядком, и Тайвин волнуется, что его сын слишком тщеславный, слишком чистый, чтобы выполнить свой долг.
«Игра престолов» в ключевом и фундаментальном смысле – это история наследования и кровавых битв, предпринятых для того, чтобы убедиться в том, что оно «свершилось правильно» и на престоле оказался истинный наследник. В отличие от обычаев Вестероса, древние греки и римляне не практиковали право первородства (где старший сын наследует все), наследство делилось между выжившими сыновьями. Однако обе культуры имели собственные представления о том, как должны складываться отношения между поколениями. В первую очередь, отцами и дедами предлагались модели для подражания, с помощью которых сыновья и внуки социализировались в управляющий или военный классы. Римская культура ушла на шаг вперед и разработала настоящий культ предков, в котором молодые члены семьи норовили повторить деяния своих отцов и, конечно, превзойти их славу и достижения.
Это не всегда срабатывало, и многие молодые мужчины в Античности разочаровывали своих отцов, как Тирион Тайвина. Чувство провала перекликалось с общим культурным упадком: казалось, что в старые времена мужчины были сильнее и лучше, а с каждым поколением становятся хуже и хуже. Эта идея по-разному выражалась в мифологии. Например, в мифе о золотом веке – райском времени, когда земля сама приносила плоды и все люди жили в гармонии друг с другом. После золотого века следовали четыре столетия, каждое хуже предыдущего: серебряный век, бронзовый век, век героев и, наконец, железный век, который был историческим временем Античности, когда мужчины уже не могли сравниться со своими предшественниками.
В Античности также бытовала идея, что сыновья должны тем или иным образом походить на своих родителей, внешне или поведением. От них, таким образом, ожидалось, что они станут достойными членами общества и докажут, что заслуженно являются сыновьями своих отцов, а в мифическом золотом веке, согласно преданиям, все сыны походили на отцов, поэтому не было никаких сомнений в подрастающем поколении. Оба этих мотива – соответствие и несоответствие отцовским стандартам – встречаются и в «Игре престолов». Тайна смерти Джона Аррена обращает внимание на всеобщий отказ принять к сведению тот факт, что Джоффри не похож на Роберта Баратеона, в отличие от его бастардов. Светлые волосы придают Джоффри сходство с настоящим отцом, Джейме, отсюда возникает серьезный вопрос: законнорожденный ли он? Джон Сноу похож на Неда, в то время как Робб, наследник Севера, – на свою южанку-мать.
Саркофаг Луция Корнелия Сципиона Барбата, 337–270 до н. э. Ватикан, музей Пио-Клементино
Охота на оленей, в сущности, дает нам простор для размышлений над теми же проблемами. Мы уже видели, как Эней мужественно убивает семь оленей для своих людей, когда они после шторма оказываются на африканском побережье. На следующем этапе путешествия, который начинается точно в середине поэмы, Эней со своими спутниками наконец попадает в Италию, где они должны найти новый дом, мир и покой. Вместо этого, однако, странники сталкиваются с вооруженным сопротивлением, которое возникает, когда сын Энея Юл уходит на охоту. Не сумев повторить подвиг отца, он едва справляется с одним оленем, который, как оказалось, был домашним, прирученным крестьянской семьей для единственной дочери Сильвии:
Юлу не только не удается напасть на след диких животных, ему также не удается убить этого оленя, и животное убегает, крича от боли: «И, словно слезной мольбой, весь дом своей жалобой полнит». Семья и крестьяне, живущие неподалеку, слышат крик животного и собираются прийти на помощь. С некоторой долей божественного вмешательства фурии Алекто развязывается война, разрастаясь из крестьянского конфликта до огромных масштабов, в которой участвуют даже морские волны.
Как наследник и лорд Винтерфелла, Робб в отсутствие отца также получает шанс попробовать себя в качестве правителя. Последствия его охоты были печальны. Случай представился во время прогулки Брана в новом седле, придуманном для него Тирионом Ланнистером. Прогулка не была охотой как таковой, она стала ею, когда два брата решили «поохотиться на охотников», а точнее, найти лютоволков, которые убежали вперед и уже схватили добычу. Для Брана охота имеет зловещий смысл: его отец и брат, равно как и королевский отряд, были на охоте в день его падения. Эта маленькая прогулка затевалась для того, чтобы убедиться в способности мальчика ездить верхом и дать ему возможность попрактиковаться, но вместо этого он снова один, беспомощный, на волосок от смерти. Когда Робб скачет на поиски лютоволков, Бран встречает одичалых, что пришли с юга от Стены. Они успевают напугать и ранить мальчика, прежде чем возвращается Робб: «Он был верхом; окровавленный труп лосенка переброшен через круп коня, рука в перчатке сжимает меч» (ИП). Это героическое появление можно сравнить с изображениями битв тем же Юлием Цезарем, который любил описывать себя доблестным воином в генеральском плаще, скачущим, чтобы спасти всех в решающий момент. Робб, однако, оказывается в худшем положении: в отличие от Цезаря, рядом с ним нет никого, кроме бандитов и ребенка. Старшее поколение Винтерфелла все еще считает его молодым и неопытным, нуждающимся во множестве советов. Робб не способен даже спасти своего брата в лесу. Одичалые держат Брана в качестве пленника и заставляют Робба бросить оружие; таким образом, оба Старка, по крайней мере на минуту, оказываются в руках разбойников. С одичалыми помогают справиться лишь нападение лютоволков и удачный выстрел Теона, который освобождает Брана от захватчика. Сам Робб, хоть и обладает властью, почти ничего не может сделать, чтобы защитить себя и брата.
Сцена в лесу открывает всю подноготную Робба, его положение и поведение. Несмотря на последующую успешную кампанию на юге, когда Робб захватит Джейме Ланнистера и станет королем Севера, он в конце концов предаст сам себя, неспособный противостоять женской хитрости, а затем будет предан своими же союзниками – как Фреями, так и, позднее, Грейджоями. Мы вернемся к причинам предательства в конце этой главы, но сейчас стоит обратить внимание, что сцена в лесу также символизирует отношения между Роббом и Теоном. Именно выстрел Теона поворачивает ситуацию в сторону Старков, так как с того момента как Бран становится свободен, Робб может спустить лютоволков. Вместо того чтобы поблагодарить сводного брата, Робб обращается к нему со злостью: «Джон всегда говорил мне, что ты осел, Грейджой… Пожалуй, мне следовало бы привязать тебя во дворе и позволить Брану попрактиковаться в стрельбе» (ИП).
Робб рассчитывал, что долгая отповедь будет оскорбительной, он повышает голос, чтобы его могли расслышать все присутствующие. Подчеркнутое обращение к Теону по фамилии – Грейджой – и ругательства отделяют Теона от семьи; образ сводного брата, закованного в цепи во дворе ради тренировки восьмилетнего Брана, является еще большим унижением и подчеркивает, что Робб имеет не только власть над воспитанником своего отца, но право его оскорблять. Позже становится ясно, что Теон убил стражников по ошибке, охотясь на индюка. Он удивляется, узнав об этом, но оправдывается: «Откуда я знал, что ты оставишь мальчишку одного?» (ИП). И у него есть на то причина: Робб допустил промах, оставив Брана в одиночестве, при том что его обязанностью было этого не допустить. Хороший предводитель должен был благодарить подданного за то, что тот сделал то, чего не смог сделать он сам, а не гневался и уж точно не выказывал бы публичных оскорблений. Робб как лидер, таким образом, неопытен и, как и Юл у Вергилия, не может распоряжаться властью, хоть она и принадлежит ему по праву. В то время как Нед Старк поднимал восстание и завоевывал Роберту корону, его сын, названный в честь короля Баратеона, не смог продвинуться дальше Окскросса, незначительной части основных земель Ланнистеров. И почему? Потому что, подобно Теону, сбился со своего пути.
Олень в «Энеиде» и «Одиссее» символизирует гостеприимные празднества или, по крайней мере, прибытие на новые земли. Традиционно герои эпоса всегда являются с визитом к середине застолья или к моменту подачи десерта. «Игра престолов» также начинается с пира, на котором впервые собираются вместе Старки и Ланнистеры, поедающие друг друга взглядом за спиной ничего не подозревающего короля Баратеона. Как и в античном эпосе, оленьим пиром приветствуют Ланнистеров в Винтерфелле, и мы становимся свидетелями политических интриг Вестероса и узнаем главное правило игры престолов: победи или умри.
Поедая отпрысков
Пиры метафоричны и не всегда выглядят тем, чем являются, и поэтому представляют собой хорошую возможность для выявления лицемерия. Выполняя формальную функцию, они требуют от гостей подобающего поведения, но не всем удается скрыть свое истинное «я». Это лежит в основе античных мифов, где пиры были излюбленным способом проверки гостей, возможностью рассмотреть, на самом ли деле они бедные странники, которыми кажутся, или все же благородного происхождения. Это сложная ситуация, потому что подобные проверки противоречили священному закону гостеприимства –
Но самый дурной проступок против богов и законов гостеприимства совершил Тантал, сын Зевса: он в качестве угощения предложил олимпийским богам плоть своего собственного сына Пелопа. Почуяв запах человеческой плоти, боги отказались ее есть – все, кроме богини Деметры: она отвлеклась, горюя по похищенной дочери Персефоне, и съела кусок того, что потом оказалось лопаткой Пелопа. Боги воскресили сына Тантала, но не смогли заменить лопатку, и Деметра создала вместо нее другую, цвета слоновой кости, с которой он прожил долгую жизнь. Тантал же был наказан в загробном мире, и эта кара дала основу английскому слову
Наказания самого Тантала было недостаточно. Это двойное преступление – убийство родственника и каннибализм были настолько отвратительны грекам, что они навеки прокляли семью Тантала: поколение за поколением было обречено на страдания, предательство и, в частности, семейные склоки – сыновей с матерьми, жен с мужьями, братьев с братьями. Пример Тантала настолько убедителен, что ситуация повторяется толь ко два поколения спустя. Двое сыновей Пелопа, Фиест и Атрей, занимаются темными делишками, обычными для мифической семьи: Фиест спит с женой своего брата и пытается свергнуть его с трона. В качестве мести Атрей убивает детей брата и подает их ему в качестве угощения, за исключением голов и рук, которые держит за спиной, чтобы упрекнуть брата в том, что он сделал. Это не единственный пример подобной мести: после того как мифический царь Терей насилует и калечит Филомелу, сестру его жены Прокны, обе женщины сговариваются убить его сыновей и угостить ими ничего не подозревающего отца. Оба эти мифа вдохновили Шекспира на создание пьесы «Тит Андроник», в которой протагонист Тит подает царице пирог, приготовленный из ее сыновей, изнасиловавших и покалечивших дочь Тита по тому же сценарию, что и Терей.
Хендрик Гольциус. Зевс превращает Ликаона в волка. Иллюстрация из книги Les Métamorphoses d’Ovide (Haarlem, 1589). Музей искусства округа Лос-Анджелес
Эти истории – явные прототипы «Ветров зимы», финального эпизода шестого сезона сериала, в котором Арья Старк скармливает Уолдеру Фрею пирог, приготовленный из его сыновей, прежде чем перерезать ему горло. Популярная в Вестеросе сказка «Повар-Крыса» также напоминает миф об Атрее: главный герой служит поваром в замке Твердыня Ночи. Он убивает сына короля и скармливает его отцу, за что на него насылают проклятие: он становится крысой и поедает лишь собственных отпрысков. Бран даже говорит: «Боги прокляли его не за убийство или приготовление пирога из сына короля. Он убил гостя под своей крышей – этого боги не могут простить». Во всех этих случаях люди не знают, что едят, и это свидетельствует об их невежестве и невоздержанности, а также о человеческой уязвимости: даже самые обыденные вещи могут быть опасны, и, допуская оплошности и наживая врагов, мы очень рискуем.
В легенде об Атрее и Фиесте каннибализм пересекается с предательством брата – другой черты греческой и тем более римской мифологии. Братские узы считались если не священными, то, по крайней мере, основополагающими. Братья должны помогать и заботиться друг о друге, а близнецы в особенности. Хорошим примером образцовой братской любви были Диоскуры, отроки Зевса, братья Елены Троянской, которые так близки, что решают разделить бессмертие между собой, что, конечно же, означает, что им предстоит полгода быть мертвыми, а другие полгода – пребывать на Олимпе. Эта семья была сплоченной. Елена, находившаяся в Трое во время войны, с болью смотрит с высокой башни на явившихся за ней греческих воинов. Она рассказывает о них Приаму, своему свекру, и отмечает, что не видит братьев. Елена не знает, что они уже мертвы. Этот эпизод, в котором присутствует скрытая ирония, – читатель знает нечто, неизвестное персонажу, – подчеркивает факт тесных родственных уз: даже пренебрегнув священным институтом брака и став причиной смертоносной войны между двумя великими народами, Елена до сих пор помнит о своих братьях и желает увидеть их, даже наперекор ее новой семье. Именно в противопоставление этому идеальному примеру семейных отношений показана набирающая обороты вражда между Атреем и Фиестом, и она предстает как разрушающая сила. Как мотив каннибальский пир неизбежно вызывает интерес, что показывает выбор способа мести Арьи. Но помимо этого, он несет в себе большой поток предательства семейных или социальных уз: именно Уолдер Фрей планирует Красную свадьбу, к которой мы вернемся в конце главы, и этот кровавый обман приведет его на другой жестокий пир.
Братья
Первый пир в сериале проходит в доме лорда и леди Старк в честь короля и королевы, прибывших в Винтерфелл. В книге он описывается от лица Джона Сноу, бастарда Эддарда, который остро чувствует свой статус изгоя и в то же время наслаждается свободой, которую он ему дает. Сидящий на скамейке рядом с остальными молодыми оруженосцами, Джон исключен из круга семьи и отослан к ему подобным. Это понижение, однако, позволяет ему свободно напиться, в то время как его братья и сестры сидят «возле королевских детей рядом с помостом, где лорд и леди Старк принимали короля и королеву» (ИП). Мы снова видим социальное деление в действии: лорд и леди за самым высоким столом, их дети чуть ниже, а прочие граждане Винтерфелла заполняют зал. Взгляд Джона особенно важен, если учесть факт, что выпил он немало, и это подчеркивает его статус изгоя. На королевском помосте братья и сестры Джона находятся под присмотром отца и могут выпить всего один бокал. В этом отношении Джон чувствует себя более свободным и может насладиться привилегиями взрослого. С другой стороны, его взгляд, сначала изнутри, а потом за пределами зала, подчеркивает тот факт, что он чужой даже в собственном доме. Это подтверждают два человека, беседующих с ним: его дядя Бенджен и карлик Тирион. Бенджен – воин Ночного Дозора, прибывший на пир в качестве брата лорда Винтерфелла, но по закону – брата Дозора, который поклялся не иметь семьи и пристрастий. Тирион тем временем говорит Джону, что «любой карлик – бастард в глазах собственного отца» (ИП), и, даже когда Сноу злится из-за сравнения, Тирион остается при своем мнении: они оба находятся в одинаковом положении, являясь одновременно и членами своих семей, и изгоями.
Помимо позволения напиваться, Джон, будучи бастардом, имеет особый взгляд на события, происходящие внутри семьи лорда. Он занимает хорошее место – процессия проходит по залу мимо него, сидящего на скамье, и способен понимать людей: «Бастарду приходится все замечать, учиться читать истину, которую люди прячут за своими глазами» (ИП). И конечно, восприятие пира Джоном очень двойственно, что обусловлено, с одной стороны, избытком вина, с другой – особой проницательностью. Подобно пирам, процессии имеют символическое значение, так как представляют собой демонстрацию иерархии и социальных связей: тот, с кем я вхожу в комнату, так же определяет меня и мое место в обществе, как и тот, с кем я разделяю еду и напитки. В этом случае, однако, процессии имеют еще одну функцию: официально представить – или даже, возможно, конкретизировать наше впечатление, – основных персонажей и проблемы саги. Что же мы узнали из этого немного сумбурного вступления? Например, когда Эддард Старк приветствует королевскую семью, его впечатления основаны на жизненном опыте: он, конечно, помнит Серсею и ее братьев, но детей он еще не видел, их имена не были упомянуты, хотя всех уже представили друг другу: «Потом позвали детей, их представили, и обе стороны одобрили молодежь» (ИП). Но внимание Эддарда приковано к Роберту, толстому и благоухающему, ни чем не напоминающему молодого сильного узурпатора, с которым он покинул Штормовой Предел. Подобно отцу, Джон увлеченно разглядывает людей, но, в отличие от него, слишком погрязшего в воспоминаниях о героическом прошлом, бастард представляет новое, молодое поколение, и его взгляд обращен в настоящее. Поэтому, когда Старки с королевской семьей входят в зал, нам представляется возможность не только узнать принятое в Вестеросе положение вещей, но и, подобно Джону, инстинктивно понять, что оно обманчиво. Как покажут последующие события, когда Эддард заплатит за все, взгляд бастарда Джона более точен и восприимчив, чем искаженные представления, созданные давними воспоминаниями и утраченными традициями.
Первыми в залу входят лорд Старк и королева, за ними следуют леди Старк и король. Такой порядок имеет очевидный смысл: Эддард Старк – лорд Винтерфелла и поэтому входит первым. Но Роберт – король, и его позиция на втором месте предупреждает нас о дальнейших событиях: история «Игры престолов» на самом деле не о Роберте, но о том, что происходит вокруг него и из-за него. Сам Роберт, его восстание и загадочная любовь к Лианне Старк – призрачны и играют второстепенную роль, настоящие протагонисты здесь, по крайней мере, в этой части, – Нед и Серсея. Роберт и Кейтилин, каждый по-своему, обречены быть на втором плане, позади. На самом деле реакция Джона на Роберта точно такая же, как и у его отца: он видит «толстяка, краснолицего, заросшего бородой, взмокшего под всеми шелками» (ИП). Не имея воспоминаний, Джон видит короля таким, какой он есть, человеком из прошлого.
Следом идут дети во главе с малышом Риконом, который с достоинством трехлетнего ребенка остановился поприветствовать Джона, но его заставили вернуться на место. Согласно книжной версии, судьба Рикона до сих пор окутана тайной, но его видное место здесь предполагает, что юный Старк может снова вернуться и сыграть важную роль, хотя в телевизионный версии все совершенно иначе – Рикон умирает в конце шестого сезона. За ним следуют три пары: Робб и Мирцелла, Арья и Томмен и, наконец, Санса и Джоффри. Никто из них Джону не нравится, ни один из трех королевских детей и даже Робб, отношения с которым только начали налаживаться, не избавлен от нападок: Мирцелла, оказавшаяся застенчивой, кажется Джону пресной, а Робб, практически без эмоций, глупо наслаждается ее восхищением. Волосы Томмена длиннее, чем у Арьи, и он кажется пухлым. Джоффри безразличным взглядом смотрит на главный зал Винтерфелла, что не нравится Джону, но Санса тем не менее выглядит увлеченной им. Эта небольшая процессия показывает вещи, которые станут причиной последующих событий и в значительной степени затронут дом Старков: Робб наслаждается вниманием женщин, Арья больше похожа на мальчика, чем на девочку, суждения Сансы не заслуживают доверия. Эти мелкие, но важные черты детей определят события, которые произойдут в дальнейшим с каждым из них.
Красная свадьба
Наконец мы добрались до Красной свадьбы – примера, возможно, самого жестокого предательства, переходящего все границы. На самом деле, Красная свадьба является контрмерой: Робб Старк женился на Джейн Вестерлинг, тем самым нарушив обещание взять в жены одну из дочерей Фрея. Когда он приходит просить прощения, Фреи мстят ему с помощью Ланнистеров. Но Старки являются в замок Близнецы не только для того, чтобы загладить вину – им нужна поддержка Фрея по тактическим и стратегическим причинам, так как, пока Робб воевал на западе, Винтерфелл пал из-за предательства Теона Грейджоя и железнорожденных. Но Старкам нечего предложить, так как Робб уже женат и не намерен бросать жену ради одной из Фреев. Вместо себя он предлагает своего дядю Эдмара Талли. В этом смысле Красная свадьба является не единичным случаем предательства, а, скорее, последним событием в череде обманов и вероломств с обеих сторон. Каждый присутствующий на Красной свадьбе настороже: Кейтилин Старк уверена, что в Близнецах их ждет опасность, но она даже не подозревает о ее масштабе. Поэтому она обеспокоена, что лорд Фрей должен предложить им хлеб и соль, принимая их как гостей в своем доме, и чувствует себя в безопасности, когда они наконец пьют вино лорда Фрея и едят его хлеб: «Кейтилин, пригубив свою чашу и надкусив хлебный ломоть, почувствовала себя намного лучше. „Теперь нам нечего опасаться“, – решила она» (БМ). Как уже упоминалось выше, в Древней Греции закон гостеприимства назывался
Но в то время как общее застолье (в данном случае – церемониальное разделение хлеба и вина) должен олицетворять безопасность, этот свадебный пир вселяет чувство тревоги. В отличие от изысканных блюд на Пурпурной свадьбе или даже от меню на свадьбе Дейнерис, угощения здесь довольно скромны: «Для начала им подали жидкий луковый суп, за ним последовал салат из зеленых бобов, лука и свеклы. Затем принесли щуку в миндальном молоке, пареную репу, успевшую остыть по дороге, студень из телячьих мозгов и жилистую говядину» (БМ). Кейтилин сразу же подумала, что таким образом лорд демонстрирует свое бедственное положение. Конечно, это меню напоминает скорее огромную камбалу Домициана, чем пиры с олениной Одиссея и Энея, разделенные с их людьми. Еда на Красной свадьбе, с другой стороны, скудна, холодна и не слишком разнообразна.
Но, несмотря на то что Фрей скуп на угощение, вина он не жалеет, и это подсказывает, чем обернется свадьба: чрезмерное количество вина ведет к чрезмерной жестокости. «Эль, вино и мед текут рекой», – замечает Кейтилин и, по мере того как она осматривает зал, замечает, что все главные знаменосцы Старков, в том числе и Большой Джон, уже пьяны, за исключением двух телохранителей Робба. Вот что она думает об этом: «Свадебный пир – не поле боя, но от пьяных всего можно ожидать, и короля нельзя оставлять без охраны…» (БМ). С ней не поспоришь, но, как мы помним в связи с кентавромахией и свадьбой Дейенерис в Пентосе, свадьбы могут перерастать в сражения, и зачастую так и происходит[20]. Кейтилин думает о том, что завтра Роббу предстоит новый бой, и замечает, что довольно странно думать о том, что он будет более безопасен, чем то, что происходит сейчас в Близнецах. И здесь, как покажет последующая резня, она была абсолютно права.
Красная свадьба стоит на перепутье пира как символическое действие и еще одно античное клише – возвращение героя. Истории, называемые греками
Раскрытие личности Одиссея происходит не на свадьбе, хотя во время застолья женихи ожидают, что Пенелопа выберет одного из них в качестве мужа. Главное отличие Робба Старка от Одиссея, однако, в том, что молодой и своевольный Робб, имея определенные навыки в искусстве ведения войны, попадает в ловушку, расставленную более опытным Уолдером Фреем. Напротив, ветеран Одиссей, известный своей хитростью, остается незамеченным до того момента, когда может перехватить инициативу и отомстить с позиции силы. Но в то время как убийство женихов, беззащитных во время пира, может быть основой для событий на Красной свадьбе, месть Одиссея является частью более простой моральной ситуации, чем та, что мы видим в «Игре престолов». Чтобы найти более подходящий аналог, нам следует обратиться к другому мифическому эпизоду, упоминаемому в «Одиссее» и более подробно описанному в других античных трудах.
В различных вариантах возвращение героя в «Одиссее» противопоставляется приему и жестокой судьбе Агамемнона, царя Микен, брата Менелая. Не прошло и десяти лет с кампании Агамемнона в Трое, как он возвращается домой, но его жена Клитемнестра не может похвастаться той же верностью, что и Пенелопа. В отсутствие короля она заводит любовника, двоюродного брата Агамемнона Эгисфа, и вместе они замышляют убить царя по возвращении. Есть несколько версий смерти Агамемнона: где-то его убивают в ванне, накинув на голову покрывало, чтобы обездвижить; в других – во время пира в доме Эгисфа. Двадцать лучших новобранцев по случаю застолья нарядили и расставили по залу во время встречи Эгисфом возвращающегося героя:
Упоминание об убийстве быка намекает на жертвоприношение и таким образом подчеркивает кощунственность преступления, жесткое нарушение
И все же моральная ситуация туманна. Агамемнон тоже не святой, так как приводит домой пленницу, которую он взял в Трое и сделал своей любовницей (продажа людей из захваченных городов и племен в рабство было обычным делом во времена Античности, что поднимало боевой дух солдат, защищающих свой дом и родных). Агамемнон наносит жене оскорбление своей неприкрытой неверностью, и это в какой-то степени подталкивает Клитемнестру. Но в свете нашего исследования нам больше подходит мотивация Эгисфа: он третий сын Фиеста, обманутого Атреем, скормившим ему на пиру его старшего сына. Таким образом, Эгисф желает отомстить Атрею за своего отца, убив его сына Агамемнона. Этот круговорот обмана и мести на пути к трону характерен для «Игры престолов» и событий, приведших, в частности, к Красной свадьбе. Если смотреть отдельно, Красная свадьба иллюстрирует простую моральную ситуацию, в которой Фреи изображены злодеями, а Старки, чьими глазами мы видим данное событие и, таким образом, отдаем им свою симпатию, – их невинными жертвами. Однако если рассматривать ее в свете мира «Игры престолов», мы сможем увидеть подноготную нравственно сложного мира, в котором действия одного поколения имеют последствия для последующего.
Глава 2. Рыцари лета
Кейтилин Старк: Они рыцари лета, а зима между тем близко.
Можно ли считать «Игру престолов» эпосом? Я думаю, большинство людей ответили бы на этот вопрос утвердительно. Будь то книга или экранизация, в «Игре престолов» присутствуют два основных момента, о которых мы инстинктивно думаем, когда имеем дело с эпосом: большой объем и охват проблем (в эпосе они сложны и серьезны). Например, «Игра престолов» довольна объемна, так как состоит из серии книг (на данный момент в ней примерно 1,75 млн слов) и многочисленных эпизодов сериала (на данный момент – 60), что также означает, что мы прогружаемся и вникаем в персонажей и события истории. Но «Игра престолов» огромна и в географическом плане. Она охватывает целый мир – Известный Мир, как стали называть его фанаты. Он не только велик, но и не до конца исследован. Существуют огромные области – за Стеной или вдали от Асшая, например, – в которых читатели, наравне с большинством персонажей, ни разу не были. В этом смысле «Игра престолов» не просто обширна, она продолжает развиваться: в процессе чтения мы попадем в новые миры (Вестерос, Вольные города, Залив Работорговцев), да и Джордж Р. Р. Мартин продолжает писать, поэтому конец до сих пор не ясен. Охват проблем еще более сложный. «Игра престолов» – история о королях и королевах, лордах и леди, замках и завоеваниях. Но это также история о наемниках и изгнанниках, рабах, бастардах и других людях, прикладыващих немало усилий, пытаясь доказать собственную важность в мире, которым правят аристократы. И тем не менее серьезность, с которой описаны борьба и страдания персонажей и жестокие конфликты между отдельными людьми и целыми нациями, повествовательное настроение также играют роль в формировании представления об «Игре престолов» как об эпосе. Таким образом, объем и охват – две черты, присущие эпосу: тенденция глобального охвата означает, что это эпос, хоть он и фокусируется на отдельной истории, но эта история затрагивает весь мир и каждого человека в нем. Она рассказывает как о прошлом, так и о настоящем и о будущем, и сводит все движущие силы человеческого существования к какой-то одной цели. В «Игре престолов», по крайней мере на сегодняшний день, эта цель явно политическая: завоевание Железного трона и власть над Семью Королевствами.
Эпос задает один фундаментальный вопрос: кто лучший? И отвечать на него всегда очень сложно и интересно. Первым автором, поднявшим его в классическом античном эпосе, традиционно считается Гомер: в своей «Илиаде» он спрашивает, кто лучший из ахейцев, и звучно отвечает: Ахиллес, герой Троянской войны. Понимание личности лучшего из героев, однако, является поверхностным подтекстом большинства эпосов: хотя «Илиада» постоянно ставит вопрос о том, кто лучший из ахейцев, все понимают, о ком идет речь. Вопрос, кто же центральный эпический герой «Игры престолов» гораздо сложнее, и, в отличие от «Илиады» или «Энеиды», намеренно неоднозначен. Действительно, кто лучший рыцарь? Эртур Дейн, убийца Улыбчивого Рыцаря, считающийся лучшим в своем поколении Королевской Гвардии? Но тем не менее его превосходит Рейегар Таргариен на турнирах в Штормовом Пределе и Харренхоле, а после он погибает в бою с отрядом Эддарда Старка у Башни Радости. А как насчет самого Рейегара? Он убит Робертом Баратеоном в битве на Трезубце. А самого Роберта побеждает на турнире сир Барристан Селми. А может, это огромный и устрашающий сир Григор Клиган? Тем не менее Оберин Мартелл вполне мог убить его. А что мы можем сказать о представителях молодого поколения – Джейме Ланнистере и Бриенне Тарт? Этот список бесконечен и дает пищу для размышления фанатам, склонным строить предположения, которые никогда не смогут найти точного и удовлетворяющего всех подтверждения. В любом случае, что означает слово «лучший»? Это просто уровень боевого искусства или близость к понятиям рыцарства и морали? Мы вернемся к вопросу героизма и способам определения главного героя (пусть он и не будет первым рыцарем) в третьей главе, но сейчас хотелось бы поднять более общий вопрос эпоса: не кто, а как? Под этим я подразумеваю вопроса того, как в эпосе рассказывается история, героизма и, что еще важнее, механизма повествования.
Античный эпос (а также, конечно, и более поздний эпос, например, «Потерянный рай» Джона Мильтона и «Песнь о Гайавате» Генри Лонгфелло) всегда поэтичен. В нем использовался одинаковый размер, называемый гекзаметром, который повторяет основной ритмический рисунок шесть раз, хоть и с многочисленными вариациями. Размер служил различным целям, включая легкость запоминания и структурные импровизации, так как эпос начал свою жизнь в устной форме, прежде чем его стали записывать. До сих пор ведутся многочисленные споры о происхождении греческой поэзии, в центре которой – «Илиада» и «Одиссея» и их предполагаемый автор Гомер, но также и другие произведения, которые дошли до нас лишь скудными фрагментами. Считается, что эти поэмы были записаны несколько веков спустя после того, как начали жить в качестве собрания историй о Троянской войне и возвращении греков домой после ее окончания. Скитающиеся поэты, предшественники средневековых трубадуров, передавали основные темы поэм – война в Трое, гнев Ахиллеса, Одиссей и Пенелопа и т. д., – но дополняли и изменяли их в зависимости от желания аудитории, своих предпочтений и новых влияний, которым они были подвержены. В результате две истории никогда не звучали одинаково, хотя связь между бардами и различными населенными пунктами делала их более-менее узнаваемыми. Когда произведения были наконец записаны, конечно, появилось некое постоянство, которое в дальнейшем укреплялось поколениями посредством редакций, дошедших до наших дней.
Может показаться, что все это не имеет отношения к «Игре престолов», которая, прежде всего, прозаическое произведение и, в отличие от эпоса, не подвергается импровизации, не выдумывается на месте, а является готовым продуктом авторской мысли. «Игра престолов» или, по крайней мере, каждая из книг или серий, – завершенное, не подлежащее изменениям произведение. Это, однако, лишь вершина айсберга, так как фактически мы можем столкнуться не с одной версией «Игры престолов», а, по крайней мере, с тремя или четырьмя. Есть книги, выпущенные с разрешения Джорджа Р. Р. Мартина. Есть также телесериал, который начинался как адаптация, но сейчас отклонился от оригинальной версии множеством интересных способов, таких как изменение имен персонажей и даже отказ от некоторых персонажей вообще, переписывание сюжетных линий и смещение акцентов. Некоторые из этих изменений были умышленными: что-то телевидение может показать лучше, чем книга, и наоборот. Некоторые являются абсолютной самодеятельностью: например, в седьмой серии первого сезона Серсея признается, что когда-то любила своего мужа. Эта сцена добавляет глубину персонажу и делает его историю более интересной, а саму Серсею – более привлекательной в глазах некоторых зрителей. В книге все иначе, и первоначальные чувства Серсеи к Роберту не столь ясны. Итак, у нас уже две версии «Игры престолов», каждая стремится затронуть определенные чувства аудитории с позволения Джорджа Р. Р. Мартина, хотя он, конечно, оказывает доверие продюсерам, режиссерам и актерам, никто из которых ни в коем случае не отделен от конечного продукта.
Если вы читали книги и смотрели сериал, если у вас есть первоначальные знания о процессе производства и отклонений от оригинальной версии, или вам представился шанс стать участником дискуссий на эту тему, границы стерты еще сильнее. Итак, книги и телесериал минимально отличаются друг от друга, и мы можем называть их официальными версиями. Другой официальной категорией считаются любые лицензированные произведения, такие как «Рыцарь Семи Королевств», которое углубляет и расширяет наше представление об истории Вестероса. Также существуют комиксы, карты и т. д. Далее мы подходим к большой категории неофициальных версий, начиная с книг об «Игре престолов» (как та, что вы сейчас читаете) и заканчивая созданными фанатами играми, форумами, фанфиками, интернет-сайтами и справочниками, каждая из которых является способом осмысления «Игры престолов». Ни одно подобное произведение не может назваться эпосом, своей формой очень напоминает форму, присущую эпосу в первоначальном виде: многочисленные версии, вовлечение аудитории и большое количество историй на общие темы, которые изменяются и адаптируются в соответствии со спросом и предложением. Эти истории будут распространяться в разных жанрах, разными способами, в виде эпического материала, переосмысленного на уровне трагической драмы, спетой под аккомпанемент лиры, изображенной на вазах и высеченной в мраморе. Конечно, конкретные механизмы изменились со времен архаического периода Греции, но общее воздействие литературного произведения, разрастающегося и формирующегося на наших глазах, привлекающего все большую аудиторию, очень похоже на то, с чем мы сталкиваемся сегодня.
Я также использую «Игру престолов» как общее название всей серии книг и продолжу делать это до конца. Рассуждая о связи книги с эпосом, однако, можно пойти неверным путем. Настоящее название серии – «Песнь Льда и Пламени», а песни и культура пения является важной частью мира и Вестероса, и античного эпоса. Называть эпические произведения по имени главного героя или основного места действия было обычной практикой, и «Песнь…» является лучшим способом их перевода: «Илиада» – это песнь об Илионе (другое название Трои), «Одиссея» – об Одиссее; «Энеида» – об Энее, «Фиваида» – о Фивах. Эта закономерность поднимает несколько интересных вопросов, потому что в названии «Песнь Льда и Пламени», по крайней мере, согласно древнему соглашению об именах, отсутствуют две особенности, свойственные античным произведениям: имя героя и место действия.
Теперь вопрос о герое «Игры престолов» становится более сложным, и мы будем рассуждать об этом в следующей главе, но упоминание льда и пламени в какой-то степени может помочь нам ответить на него. В качестве замены имени, под словом «лед», скорее всего, подразумевается меч Неда Старка и, конечно, вся его семья, многие члены которой становятся протагонистами истории. Но оно также может означать ледяные пустоши Севера или, скорее всего, огромную Стену, созданную целиком изо льда, охраняемую Ночным Дозором, организацией, в которую входили члены многих семей и в которой состоит бастард Неда Старка Джон Сноу. Так как многие персонажи умирают при сомнительных обстоятельствах, очень сложно выделить кого-то из них в качестве героя, но вместе они составляют один полюс в конфликте между Севером и Югом и политике Семи Королевств. То же касается и слова «пламя», но только в противоположном направлении. Оно однозначно относится к Таргариенам, чья власть основывалась на удивительной власти над драконами и их одержимости огнем. Он также может напоминать о жарких пустынях Дорна, некогда оплоте Таргариенов, а сейчас – месте поселения заклятых врагов Баратеона. Но самое главное, название говорит о фундаментальном, буквально основном конфликте, войне между силами, естественно противостоящими друг другу. Это ощущение бесконечности, необъятности, величия смысла, в котором обычные слова магическим образом превращаются в песнь, составляет основу традиции эпоса. Поэтому хоть название «Песнь Льда и Пламени» не во всем следует античным традициям, – более уместно было бы назвать книгу «Вестеросиада», – она обладает тем же эффектом: обозначает контуры и определяет рамки холста, на котором может быть изображена драма «Игры престолов».
Элементы эпоса в Вестеросе
Так что же насчет песни? Древнегреческие эпосы исполнялись как в песенной, так и в стихотворной форме. К «Игре престолов» это не относится, но все же ее называют песней. Почему? Зацепкой могут послужить упомянутые в ней песни, которые выполняют важную функцию и, более того, являются знаком того, что вскоре произойдет или будет сказано что-то важное. Конечно, это относится не ко всем песням: например, неоднократно упоминается «Медведь и прекрасная дева» – обычная песня, которую поют друзья вокруг костра за парой кружек эля. В отличие от нее, песня «Рейны из Кастамере» звучит несколько раз, повторяется в решающих моментах[22]. Этого не достаточно, чтобы воссоздать весь текст целиком, но очевидно, что она о том, как Ланнистеры перехитрили, разрушили и в конце концов завладели домом Рейна из Кастамере. Таким образом, в ней рассказывается история и говорится о характерных чертах Ланнистеров. Она преподносит урок и предупреждает, что никому не следует повторять глупую ошибку и связываться с домом Ланнистеров. Как таковая, эта песня не является эпосом, но приближается к нему, прославляющему великих мужей, которые оставляют в качестве наследия свои деяния и увековечивающая их дома и династии. Песня «Рейны из Кастамере» как раз об этом: она прославляет и чтит память и, таким образом, немного напоминает «Илиаду» и «Энеиду».
Песни Вестероса (или, по крайней мере, его аристократической части) сочетают в себе традиции эпической и застольной песенных культур; другими словами, это смесь поэм о деяниях великих мужей и королей и непристойной поэзии, как правило посвященной плотским утехам. Взять, к примеру, свадьбу Джоффри Баратеона и Маргери Тирелл. Во время обеда из семидесяти блюд перед гостями выступают певцы, каждый из которых исполняет свою версию знаменитой песни, а также собственные произведения. Так, бедняга Тирион вынужден сидеть и слушать версию «Танца драконов» Коллио, истории несчастной любви на фоне разрушенной Валирии, и думать про себя о том, что она понравилась бы аудитории больше, если бы бард пел ее не на высоком валирийском – языке, непонятном большинству гостей. Тем не менее «Бесса из харчевни» своим непристойным текстом возвращает внимание аудитории. Представление, конечно же, заканчивается обязательной «Рейны из Кастамере», прославляющей могущество Ланнистеров. Тирион знает старый валирийский и ведет себя немного высокомерно во время представления, но Коллио приходится исполнять и «Бессу» в угоду публике и соответствующий событию торжественный образец выской поэзии «Танец драконов», который, однако, скорее лиричен, чем эпичен: в этой песне рассказывается не о великих событиях, а об истории, происходящей на их фоне.
А вот поэзия другого рода, очень похожая на античный эпос: новая песня Хэмиша-Арфиста «Скачка лорда Ренли». В этой балладе рассказывается, как лорд Ренли после смерти раскаивается, что предал законного короля, бросает вызов Владыке Смерти и возвращается в мир живых, чтобы защитить страну от своего брата. Поэма сама по себе фантастична по параметрам сюжета Джорджа Р. Р. Мартина. Ренли не возвращается к жизни, хотя, по крайней мере, по версии сериала у нас нет причин думать, что этого не произойдет, так как воскрешение мертвых занимает значительное место в истории. Белые Ходоки появились как результат жутких воскрешений (зомби), но есть и другие персонажи, которые в той или иной степени имеют отношение к воскрешению: Берик Дондаррион, Кейтилин Старк и Григор Клиган были возвращены к жизни тем или иным образом, так же как и Джон Сноу в сериале, и, если рассматривать концепцию более метафорически, драконы возвращаются в мир, а персонажи, которые считались погибшими, оказываются в конце концов живыми. Гарлан (или Лорас, в зависимости от того, что мы берем в качестве источника – книгу или сериал) в битве на Черноводной притворяется Ренли, и это является еще одним способом возвращения Баратеона к жизни. Здесь воскрешение Ренли также вписывается в более широкий круг тем: Вонючка, молодой Эйегон Таргариен, Арья и Санса – все они вынуждены притворяться, играть чужие роли, чтобы выжить. Идея подражания хороша, ведь песня также является имитацией: она повторяет историю или притворяется ею, является версией того, что происходило на самом деле. Конечно, песня, которая начинается со слов «С костяного трона Владыка Теней воззрел на убитого лорда…» (ИП), не кажется очень достоверной в том смысле, что в ней не может быть подробных сведений о том, что и как произощло на самом деле. Вместо этого песня занимает промежуточную позицию: в ней события, происходившие в действительности, – битва на Черноводной, прибытие войска Ренли, союз с Ланнистерами и окончательная победа, – приукрашиваются, становятся более захватывающими и литературными, и оттого – менее правдоподобными, таким образом, фантастическая плоть укладывается на кости истории. Это важный аспект эпической поэзии и ее смысла: она воспевает великие события, которые являлись частью национальной мифологии или истории, или, еще лучше, национальной мифологической истории. Это происходит в большем или меньшем масштабе: так, «Энеида» повествует о происхождении Рима, а «Илиада» и «Одиссея» – о предыстории почти всего Средиземноморья, в то время как в «Фиваиде» Стация, на первый взгляд, говорится о Греции, но также и о Риме, и особенно о гражданской войне, где бы она ни происходила.
В конце «Скачки лорда Ренли» тень Ренли возвращается в Хайгарден, чтобы в последний раз увидеть свою возлюбленную, и глаза королевы Маргери наполняются слезами. Подобные чувства эпическая поэзия вызывала не только у Маргери. Поэт Виргилий публично читал новую часть своей поэмы «Энеида», повествующей об Энее, который покидает разрушенную Трою и отправляется со своими людьми в Италию, чтобы найти там новый дом и основать Римскую империю. Вскоре «Энеида» станет классическим произведением и краеугольным камнем западной литературной традиции, но в то время она была свежей, амбициозной и горячо ожидаемой. Одной из особенностей «Энеиды», делающей ее столь актуальной как во времена ее создания, так и сейчас, является то, что мифические события находят отклик даже в наши дни. Это проявляется в том, что Вергилия до сих пор часто цитируют.
В середине своего путешествия Эней отправляется в загробный мир, где встречает призрак недавно умершего отца и слышит от него пророчество о великой славе своего народа. В зеленом уголке подземного мира (согласно Вергилию, не такого уж мрачного и обреченного) собираются души будущих римлян в ожидании рождения и судьбы. Отец Энея указывает на каждую из них своему сыну, рассказывает, кто они и кем станут – это выглядит так, будто два человека ходят по портретной галерее. В конце, когда Римская империя провозглашена и все великие римляне обозначены и представлены, остается одна тень – мальчика, который мог бы стать величайшим из них, если бы дожил до совершеннолетия. В один из самых проникновенных моментов поэмы Анхиз говорит: «Ты бы Марцеллом был!» Сейчас «Энеида», как правило, интересна темами преждевременной смерти ярких молодых мужчин и человеческих жертвах великих битв, но Марцелл остается для нас исторической сноской. Публика в те дни, однако, состояла не из современных историков, а, скорее, из императора Августа и его сестры Октавии. Слушая строчки Вергилия, она лишилась чувств, а император так рыдал, что чтение пришлось прекратить. Но если боль Октавии была подлинной, слезы Маргери могли быть представлением, устроенным в политических целях, тем не менее проявление сильных эмоций во время чтения поэм в древности считалось важной частью мероприятия. Вы чувствуете боль и страдания героев, но пока они умирают, наслаждаетесь обедом и отсутствием собственных бед.
Эта идея настолько укоренилась, что мы видим ее в эпической поэзии, которая любит останавливаться на моментах, где исполняется для героев и королей. В «Илиаде» Ахиллес, принимая важных послов, играет на лире, воспевая славу героев. В «Одиссее» Пенелопа, жена Одиссея, умоляет певца Фемия прекратить петь о возвращении греков из Трои, а вместо этого исполнить что-нибудь более спокойное. Ей слишком больно слушать эту песню, которой мы могли бы дать название «Возвращение греков», так как ее муж до сих пор странствовует по морю, пытаясь найти путь домой из Трои (и попадает во множество приключений, о которых рассказывается в следующих песнях «Одиссеи»). Пенелопа видит, что ее страдания также используются для развлечения людей. Список можно продолжать: царица Карфагена Дидона просит Энея, потерпевшего кораблекрушение в Африке, поведать свою историю о возвращении из Трои. «Вы просите меня вновь испытать ужасную, невыносимую боль», – говорит он ей, но все равно выполняет ее просьбу, чем завоевывает сердце царицы. Эпос, таким образом, не просто заставляет людей испытать эмоции, но и объединить собственный опыт с чьим-то еще, более значительным, чтобы показать им, какое место они занимают в мире себе подобных.
У эпоса есть другая важная функция, и она заключается в воспитании молодых людей, которые учатся жить в соответствии со своим статусом. Не являясь руководством по ведению войн, он тем не менее призван вдохновлять молодых людей (а также стариков, хотя именно они обычно выступают в роли повествователей) быть похожими на героев эпоса, более того, жить так, как живут они. Существуют разные формы такого воспитания, но одна из главных, по крайней мере в Вестеросе, заключается в том, чтобы дать представление о правильной жизни в идеальном мире, в котором всегда светит солнце, рыцари благородны, а женщины прекрасны. В этом мире молодые люди влюбляются, совершают великие дела и добиваются неувядаемой славы, могущества или всего сразу. Конечно, это фантастический мир, и он, скорее всего, невозможен, и одной из главных особенностей «Игры престолов» является разочарование, которое проявляется при встрече с жестоким, суровым миром, и у некоторых персонажей этот мотив выражен наиболее ярко: Ренли Баратеон, Лорас Тирелл и, конечно, Санса Старк. Так как Лорас и Ренли – мужчины, они обладают привилегией разыграть свой собственный эпос, и мы потратим остаток этой главы, чтобы посмотреть, как это работает в античной поэзии. Санса, в свою очередь, попала в ловушку стереотипов о женской учтивости и беспомощности и, возможно, является самой страстной слушательницей песен о благородных рыцарях, воспринимает их как шаблон. Она считает, что все рыцари благородны и вежливы, потому что именно такими они изображены в песнях. Она считает, что король будет величественен, а королева милостива, потому что именно такими они изображены в песнях. И она ненавидит бунтарство своей сестры Арьи, потому что это идет вразрез с ее представлениями о том, что правильно: девочки должны шить, а мальчики – бегать с мечами в руках.
Эта инкультурация происходит не только через песни: мать Сансы и септа подкрепляют ее своими ожиданиями, поведением и афоризмами вроде «Любезность – это щит женщины». Но песни помогают им в воспитании, и именно из-за них Санса стала такой до глупости наивной. Возможно, самой вопиющей ее ошибкой, совершенной под влиянием мифических песен, были бездумные увлечения целой чередой юношей – от Лораса Тирелла до Берика Дондарриона и принца Джоффри, каждого из которых она считала хорошими и добрыми только потому, что все они были красивы и имели все внешние атрибуты прекрасных рыцарей. Мысль, что внешняя красота – признак доброты, является важной для Сансы, которая узнает о мире больше, встречаясь с уродливыми мужчинами: Псом, Тирионом Ланнистером и, наконец, сиром Донтосом и Петиром Бейлишем, ни один из которых не соответствует типу героя. В античном эпосе физическая красота первостепенна, так же как и молодость. Все герои эпосов привлекательны, в то время как уродливых людей высмеивают и издеваются над ними. Например, во второй книге «Илиады» греки собирают совет перед тем, как возобновить войну с троянцами. Мужчина по имени Терсит встает, чтобы произнести речь. Он Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону:
Положение усугубляется еще и тем, что Терсит также не пользуется популярностью среди предводителей, потому что он один из немногих, кто привлекал их внимание лидеров «не для благих намерений, а лишь для того, чтобы вызвать смех толпы». В этом Терсит является предшественником Тириона Ланнистера, который пытался компенсировать свою невыразительную внешность чувством юмора и остроумием (больше об этом в следующей главе). В греческом лагере, однако, Терсит не обладает даже этим. Как только он заканчивает говорить, встает Одиссей, чтобы пригрозить ему наказанием и унижением, если тот продолжит высмеивать таких людей, как Агамемнон. Но этим дело не кончается, и Одиссей бьет Терсета. Гомер, известный своей чувствительностью к эмоциональному состоянию, показывает нам мучительную сцену коллективного запугивания:
Мы наблюдаем урок, преподаваемый по канонам эпоса: унижение удержит от вмешательства в дела вышестоящих как Терсета, так и каждого читателя «Илиады».
Порой песни обладают более прямым влиянием на то, что говорит и делает Санса, да и не только она. Одна из любимых песен Сансы – песня о Флориане (который, как она отмечает, был простаком) и Джонквиль. Когда в Королевской Гавани девушка должна убедить Серсею в своей верности, она обещает, что будет любить Джоффри, как Джонквиль Флориана, и, когда пьяный Пес требует исполнить песню, Санса предлагает именно эту, но Пес ее отвергает. Он, конечно, знает, как никто другой, что в политике государства эти песни не играют значительной роли, но вся история Сансы – это постепенное открытие этой грустной правды. Начинает общаться с мужчинами, которые лишь разочаровывают ее, она продолжает играть роль Джонквиль, но вместо галантного принца роль Флориана играет шут Донтос, замысливший вместе с Мизинцем выкрасть ее из города. История о Джонквиль и Флориане рассказана не полностью: Флориан не только великий шут, но и великий рыцарь; он видит Джонквиль купающейся в бассейне и влюбляется в нее. Этот мотив часто встречается в классической мифологии, но история молодых мужчин, шпионящих за купающимися богинями в лесу, зачастую имеет печальный конец. Возможно, самым известным примером является история Актеона, молодого охотника, встречающего богиню Диану, купающуюся в бассейне. Смущенная целомудренная богиня превращает юношу в оленя, и его собственные охотничьи псы настигают его и разрывают на части.
В античных мифах богини наделены великой силой и способны наказать за любое посягательство на их личное пространство. Санса, в свою очередь, выступает в роли игрушки для других, особенно по мере наступления половой зрелости. Мужчины (и женщины) манипулируют ею в своих собственных целях. Донтос, являясь шутом, явно не способен следовать примеру Флориана. Являясь к Сансе с новостями о битве на Черноводной, он провозглашает: «О, быть рыцарем», потому что он уже таковым не является, да и на самом деле никогда не был достойным чести носить этот титул. Санса, таким образом, цепляется за песни и мифы как за способ существования, как за средство расширения прав и обязанностей, как за руководство по правилам поведения и суждений. Она не виновата, что все это не соответствует действительности, но в результате ее главная роль заключается в том, чтобы быть пассивной и стойкой перед лицом опасностей и невзгод. Санса, по крайней мере, до тех пор, пока не покидает Королевскую Гавань, – хрестоматийная дева в беде, человек, который пытается стать частью эпоса, но которому никогда это не удается. Приключения выпадают на долю других. Приобретет ли книжный персонаж хотя бы часть авторитета своего двойника из телесериала, нам еще предстоит узнать, и, так как в книгах ее связь с песней представлена шире, мы также жаждем узнать, отразится ли ее зрелость на отношении к песне.
Актеон, настигнутый псами. Мозаика. Сайренсестер, музей Кориниум
Эпос в жизни
Приступая к преподаванию книг «Игры престолов» в университете, я спрашиваю студентов об их любимых персонажах. Некоторые ответы предсказуемы: одни персонажи, например Тирион и Арья, очевидны; другие, как Кейтилин или Ходор, не совсем. Но двух персонажей не упоминает никто: Ренли Баратеон и Лорас Тирелл. Я часто ловлю удивленные взгляды, когда говорю, что эти двое – мои личные фавориты. Нетрудно понять, почему Ренли и Лорас настолько непопулярны – они далеко не главные герои и большую часть экранного времени находятся на периферии основных событий. На самом деле, когда Ренли решает пробраться на главную сцену, к его кампании в Королевской Гавани относятся снисходительно, и всерьез воспринимают ее лишь Старки. Станнис презирает саму идею узурпаторства Ренли, в то время как на стороне младшего Баратеона Лорас – милый мальчик, не обладающий особыми знаниями в политике. Кампания сама по себе просуществовала недолго и была обречена на провал, и, пока она заканчивалась при загадочных обстоятельствах, действия начали набирать такой темп, что ни у кого было ощущения, что смерть Ренли – великая потеря, за исключением двух людей, которые любили его больше всех – Лораса и Бриенны Тарт. Но что еще я говорю всем моим студентам, так это то, что у литературы и любого другого вида искусства, включая телевидение, нет достаточного количества времени или бюджета на всех второстепенных персонажей и все сюжетные линии (тогда как всегда найдется время на второстепенные сцены, изображающие секс и обнаженные тела – но об этом далее!). Согласно законам литературы, у автора совсем немного времени и места, чтобы описать мир читателю; трата ресурсов на что-то неважное не представляет особого смысла. Поэтому, вместо того чтобы воспринимать историю Ренли как лирическое отступление от основных действий, нам следует попытаться понять, какую роль она играла в контексте всей истории. Обращая внимание на мелочи и второстепенные сцены, мы на самом деле получаем возможность лучше понять литературное произведение, осознать, как оно функционирует и как взаимосвязаны различные его части.
В конце главы я хотела бы остановиться на истории Ренли и Лораса, разбить ее на составляющие и затем снова соединить таким образом, чтобы понять смысл ее присутствия в сюжете «Игры престолов» как чего-то большего, нежели короткое отступление. Фактически, история Ренли и Лораса – это вариация на очень старую тему: молодые мужчины отправляются на войну, которую не могут осознать, будучи слишком юными, и впоследствии теряют невинность. Этот мотив звучит очень современно, частично из-за большого количества книг, написанных во времена мировых войн, но берет начало в античной культуре и находит выражение в ранних эпических произведениях. На самом деле, герой, который теряет близкого друга, появился еще раньше – к грекам он, скорее всего, пришел с Ближнего Востока (мы находим параллель в «Эпосе о Гильгамеше»), и в равной степени они присутствует также и в других культурах. В то время как мотив является глобальным, книга затрагивает лишь греков и римлян, поэтому я сфокусируюсь конкретно на римской параллели для Ренли и Лораса – истории Ниса и Эвриала в «Энеиде» Вергилия, в качестве способа углубиться в разные части этой истории. Каждая из этих частей, в свою очередь, разветвляется на другие части как «Игры престолов», так и античной литературы, культуры и философской мысли. Что это за части, спросите вы? Они следующие: дуэли и спортивные игры, гомоэротизм, травма. Наложение всего этого друг на друга представляет собой еще один важный вопрос: как справиться с переходом от имитации к реальности, или, другими словами, вопрос взросления и становления личности в качестве взрослого члена взрослого общества. Ни Ренли, ни Лорас так никогда по-настоящему и не повзрослели, но если о чем-то и повествует «Игра престолов», так это о взрослении, старении и о разочаровании обоих. И именно по этой причине – внимание, спойлер! – Ренли и Лорас вообще получают время на экране: их история о любви и попытке вырасти как можно скорее в трудных условиях.
Таким образом, трагедия Ренли и Лораса как всеобщая, так и личная. Она всеобщая, потому что Вестерос – это погрязшее в непрерывных войнах королевство, и бессмысленные потери любимых случаются в каждой семье, как среди знати, так и среди обычного народа. Она личная, потому что каждая трагедия определенным образом отличается от любой другой человеческой истории. Но лагерь Ренли и преданность Лораса также находятся на пересечении личного и всеобщего, так как они представляют собой фантазию о мире, который не только невозможен, но и никогда не существовал. Молодые и красивые, они относятся к войне – или, как представляется старикам, таким как мейстер Крессен («Двадцать один год, но он до сих пор продолжает играть в свои игры» (БК)) и измученным женщинам, как Кейтилин Старк («Для них это все еще игра…») – как к игре, забаве, восхваляемой в рыцарских песнях. Это характерно для Ренли, который в детстве любил фантазировать. «Смотрите на меня, я дракон!» или «Смотрите на меня, я волшебник!» – вспоминает Крессен, когда Барристан впервые представляет нам Ренли «скачущей обезьяной», что является искусным способом обозвать кого-то животным, известным склонностью к подражанию. Своим пристрастием к игре Ренли близок Лорасу, который, по общему признанию, играет лишь одну роль – прекрасного легендарного молодого рыцаря, объекта желаний всех девушек и образца для подражания для всех мальчишек. И хотя мы знаем, что, по крайней мере, часть из этого является лишь фасадом, притворство Ренли играет важную роль во многих отношениях.
Но, как обычно бывает, истину видит женщина. Находясь в меланхоличном состоянии, Кейтилин жалеет молодых мужчин вроде Ренли. Их юность, веселье и сила долго не продлятся, говорит она, потому что «они рыцари лета, а зима между тем близко» (БК). «Зима близко», – конечно, знаменитые слова дома Старков, символ их постоянной бдительности – или, точнее сказать, пресыщенности летними удовольствиями. И в каком-то смысле сама Кейтилин является дурным предзнаменованием, неся зимние морозы этим светлым, счастливым людям. Да и она сама называет себя призраком на празднике. Для самих молодых людей, однако, эта кампания знаменует надежду и славу: «Для таких, как мы, никогда не настанет зима. Если мы падем в битве, о нас будут петь, а в песнях всегда стоит лето» (БК). Конечно, суровые реалии Вестероса представляют собой что угодно, но не песню, и Кейтилин, как всегда, оказывается права. Зима действительно приходит, по крайней мере, для Бриенны и Лораса, которым не удалось умереть и, таким образом, попасть в песни. О погибшем в конце концов Ренли сочиняют песню, с должной драматичностью исполняемую на свадьбе Маргери и Джоффри, где королева льет слезы по своей былой любви. Но нам, конечно, известно, эта песня – ложь и написана лишь для того, чтобы польстить Ланнистерам. Конечно, есть и другая песня, «Песнь Льда и Пламени», и в ней действительно говорится о Лорасе, Ренли и Бриенне и обо всех остальных – и здесь тоже приходит зима. История Лораса и Ренли – о наступлении зимы и об умирающих надеждах, и, таким образом, это подноготная всей саги – от любви Сансы к героическим песням до стандартов чести Неда и приключений Дейнерис в Красной пустоши на Востоке. Некоторые люди вырастают в скитаниях, некоторые – в суровых испытаниях войны. «Игра престолов», подобно многим эпосам Античности, рассказывает обо всем этом, а Ренли и Лорас представляют особый случай – весь мир Вестероса, представленный в песчинке Штормовых земель.
Нис и Эвриал
Прежде чем начать, я хочу дать вам представление об истории Ниса и Эвриала, которую рассказывает Вергилий в девятой книге «Энеиды», и указать на основные сходства и различия между героями Вергилия и Ренли и Лорасом.
Нис и Эвриал (в оригинале имена произносятся как Ни-сус и Ю-ри-лус) – двое из спутников Энея, которых тот приводит с собой из разрушенной Трои. Нис – старший, а Эвриал – самый привлекательный мужчина из всех троянцев, когда-либо ступавших на землю Италии. Они близкие друзья, и впервые мы встречаемся с ними в пятой книге «Энеиды», когда они участвуют в погребальных играх, устроенных в честь отца Энея. Погребальные игры – это античная традиция, современным аналогом которой являются поминки. Когда умирал член благородной семьи, его семья (обычно сыновья) устраивали спортивные и гладиаторские игры в честь погибшего. Эти игры описаны в античной поэзии, но они запечатлены и в истории: Юлий Цезарь, например, устраивал погребальные игры в честь своего отца, когда 320 пар были обязаны сразиться на римском Форуме.
Во время игр мы впервые видим преданность друзей друг другу. Оба входят вместе, и оба соревнуются за первое место, но в конце Нис поскальзывается на залитой кровью земле и падает наземь. Пытаясь помочь Эвриалу выиграть, он пользуется возможностью, чтобы подставить подножку одному из участников, который жаловался Энею на жульничество, пока не восстановился мир.
В следующий раз мы сталкиваемся с нашими бесстрашными героями в девятой книге «Энеиды», когда они собираются совершить дерзкий набег на вражеский лагерь. Эней, предводитель троянцев, покинул свои войска, чтобы найти союзников среди местного населения, и в лагере ощущается его отсутствие. Ранее в этой книге царю рутулов Турну (рутулы – итальянцы, противостоявшие троянцам) удалось пробить брешь в защите троянцев и поджечь их флот. На тот момент троянцы в плохом положении: Эней твердо приказал им оставаться за укрепленными стенами и ни в коем случае не выходить. Они подчиняются, но злятся, так как их унизили и лишили кораблей. Ночью, стоя в карауле, Нис говорит Эвриалу о своем плане отправиться за Энеем и вернуть его назад к своим людям; Эвриал, в свою очередь, оскорблен, потому что Нис не предлагает ему пойти с ним, он воспринимает это как унижение и пренебрежение их привязанностью друг к другу (латинское слово
Бой гладиаторов, конец III в. Термы Диоклетиана, Рим, Национальный римский музей. Фрагмент рельефа
Все предусмотрев, бесстрашный дуэт под покровом ночи отправляется в путь. Первое препятствие, которое они должны преодолеть, довольно простое: троянский лагерь осажден рутулами, но они знают, что, если их миновать, станет легче. Они также знают, что рутулы, празднуя победу Турна, ночью хорошо попировали и будут спать как убитые, и тем самым создадут идеальные условия, чтобы пройти мимо них. Но, будучи молодыми и впечатлительными, Нис и Эвриал увлекаются своей миссией и, двигаясь мимо беззащитных спящих рутулов, не могут удержаться, чтобы не убивать врагов по пути. И даже несмотря на это, они могли бы скрыться, но принимаются собирать трофеи – традиционное право победителя в античной войне, но довольно глупое решение при выполнении секретного задания. Эвриал обуздал свою ярость, но все же унес тяжелый золотой шлем, тот самый, который станет вестником его гибели.
В то время как Нис с Эвриалом удаляются от лагеря троянцев, их обнаруживает возвращающийся отряд рутулов, и начинается погоня. То, что случается дальше, довольно предсказуемо, но от этого не менее печально. Спотыкаясь о корни деревьев в лесу, не зная, что он уже в безопасности, Нис понимает, что Эвриала нет рядом. В ужасе он возвращается и узнает, что Эвриал, чей блестящий новый шлем отражал лунный свет и тем самым выдавал его, был схвачен рутулами. Блуждая в дебрях, Нис рассуждает, что ему делать, и решает внести неразбериху в отряд врага, кинув в него копье. Ему это удается, бросок оказывается успешным, один из рутулов оказывает убит. Нис кидает очередное копье и убивает еще одного человека. В это время происходит сразу несколько событий. Предводитель рутулов Вольцент достает свой клинок и направляется к Эвриалу. Нис выходит из засады и умоляет Вольцента сохранить жизнь Эвриалу, но уже слишком поздно, и он может лишь наблюдать в эпическом эквиваленте замедленного действия, как его друга поражают мечом и он падает на землю, как цветок, сорванный плугом. При виде мертвого Эвриала Нис теряет рассудок, бросается на рутулов, убивает Вольцента и умирает в попытке отомстить за смерть друга. Следующим утром взорам троянцев, включая старуху мать Эвриала, предстает вид воздетых на копьях голов Ниса и Эвриала. Мать разрывается в страданиях, а рутулы готовятся снова атаковать потрясенных троянцев.
Поделиться книгой: