Вот лучшее ученье!

Так, если совершилось что-то давно ожидаемое, мы вправе вслед за главным героем – Остапом Бендером – воскликнуть: Лед тронулся, господа присяжные заседатели. О контрафактной продукции можно, презрительно скривив губы, сказать: Всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской улице. Если кто-то донимает вас нравоучениями, подойдет выражение из словаря Эллочки-людоедочки: Не учите меня жить. Когда случившееся не так страшно, как думалось, можно процитировать фразу из статьи московского репортера о том, как Бендер попал под лошадь: Пострадавший отделался легким испугом.

Отвечая кому-то, чьи претензии начали вас не на шутку раздражать, можно задать риторический вопрос: Может быть, тебе еще дать ключ от квартиры, где деньги лежат? Характеризуя ситуацию, в которой вам без трудов досталось то, что вы хотели получить, скажите: На блюдечке с голубой каемочкой. Определяя свое отношение к законам, вслед за тем же Остапом подчеркните: Я чту уголовный кодекс (если, надеемся, это так). Ну, а если задуманное не увенчалось успехом, можно посокрушаться следующим образом: Не надо оваций.

Мы уже говорили о том, что некоторые словечки в простоте звучат и с киноэкрана. Именно потому, что все с детства знают и любят гайдаевские фильмы («Операция “Ы”», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука»). В ситуации, когда вы не получили положенного, можно с недоумением спросить: А компот? (даже если речь идет совсем не о питье).

Попросить прочитать список целиком (неважно, что в нем перечисляется) можно, сказав Огласите весь список, пожалуйста!

А как будет доволен учитель школы, преподаватель вуза, если вы скажете ему: Экзамен для меня всегда праздник (даже если речь идет о ЕГЭ). Просьба излагать лаконичнее может быть выражена словами: Короче, Склифосовский. Но это если адресат вам хорошо знаком и понимает юмор. Чьи-то, как вам кажется, нетрудовые доходы можно охарактеризовать так: Наши люди в булочную на такси не ездят. Чтобы вежливо отказаться от приглашения туда, куда вам совсем не хочется, скажите: Нет, уж лучше вы к нам. Носители языка поймут все, что вы хотели сказать, а в гости к вам и не подумают собраться. Цитируют, конечно, чаще высказывания из фильмов. Раньше читали больше, чем смотрели. А сейчас по-другому: на киноэкране реализуются различные сюжеты. Но в памяти остается слово. Вот этот минимум звучащих слов и сохраняется в памяти.

Хорошо это или плохо – цитировать? Существуют разные мнения. Кто-то считает, что чем использовать расхожие фразы, лучше сказать что-то свое. Кто-то уверен, что навык цитирования надо формировать – ведь цитата из художественного произведения, которую мы адресуем собеседнику, позволяет идентифицировать его с нами. С последним мы согласны.

Мы одной культуры. Мы одной крови [культуры – Прим. авт.] – ты и я (помните Киплинга?), так неужели мы не поймем друг друга?

Недаром известный лингвист Г.О. Винокур считал, что если в языке есть готовые правила на все случаи жизни, то надо их использовать. А уместности использования, конечно, нужно учить. Мало знать, что в языке существует для цитирования. Вряд ли вышеупомянутую фразу Не учите меня жить из лексикона Эллочки вежливо будет адресовать родителям или учителям. Впрочем, если при этом сослаться на «Двенадцать стульев»… Думайте сами. А чтобы сослаться, нужно прочитать.

И в этом смысле пренебрегать школьной программой не резон. Классические тексты, изучаемые в школах, содержат большое количество воспроизводимых словосочетаний, которые можно встретить в реальном дискурсе и употребить в соответствующих им ситуациях. Да что далеко за примерами ходить – вот «Горе от ума» А.С. Грибоедова.

Давайте прочитаем – не потому, что требует преподаватель литературы, а просто для себя – «Горе от ума» А.С. Грибоедова. И воссоздадим реальный дискурс – кому принадлежат в пьесе ставшие бессмертными выражения; можем ли мы воспользоваться этими словами в нашей повседневной жизни. Комментарий к грибоедовским фразам рассчитан на школьников.

Минуй нас пуще всех печалей И барский гнев, и барская любовь.

Это слова Лизы, благополучно выпроводившей старого барина из покоев Софьи. Мы произносим эти слова в ситуации, когда оправдываем свое желание быть подальше от начальства. Так спокойнее…

Счастливые часов не наблюдают.

Так Софья объясняет Лизе, почему она не заметила рассвета. Действительно, если человек счастлив, он не будет смотреть на часы и спешить куда-то. Так было в XIX веке, так есть сейчас и так будет всегда.

Нельзя ли для прогулок Подальше выбрать закоулок?

Этими словами Фамусов упрекает Молчалина за пребывание рано утром на женской половине дома. А разве не можем мы сейчас эти же слова сказать собеседнику, который намеренно забрел туда, где ему быть вовсе не следует? И это будет красивее, чем отправить его подальше более привычным образом…

А все Кузнецкий мост и вечные французы.

По мнению Фамусова, в нескромном поведении дочери виновато желание подражать французским свободным нравам. Сейчас мы можем произнести эти слова как упрек кому-то, слишком приверженному, на наш взгляд, западной моде – на одежду, прически, литературные вкусы, образ жизни. Впрочем, всегда ли мы сами избегаем этой моды?

Шел в комнату, попал в другую.

Так Софья пытается оправдать в глазах отца очутившегося рано утром около ее спальни Молчалина. Мы сейчас произносим эти слова с иронией, оправдывая свое или чужое неожиданное пребывание где-то – ведь мы знаем, что Молчалин оказался возле Софьиной комнаты неслучайно.

Подписано, так с плеч долой.

Это жизненное кредо Фамусова. Не любил старый чиновник скопления бумаг. Долго эту черту школьники во главе с учителями считали отрицательной, не задумываясь о том, что вовремя подписанная бумага – дело совсем неплохое. Это лучше, чем положенная под сукно. А сейчас мы произносим эти слова в ситуации завершения какого-либо дела, связанного с оформлением документов, деловых бумаг. «Выправить» бумагу, подписать и забыть…

Ах! Если любит кто кого, Зачем ума искать и ездить так далеко?

Так Софья оправдывает свою неверность Чацкому: мол, не уехал бы, она бы его тогда не разлюбила. И в наше время все точно так же: любишь – не пропадай. Пропал надолго – сам виноват. Французы по этому поводу говорят: разлука для любви, как ветер для пламени – маленькую любовь разлука гасит. А русские – с глаз долой, из сердца вон…

Блажен, кто верует, тепло ему на свете!

Это ироническая реплика Чацкого в ответ на явную неправду в словах Софьи о том, что она все время спрашивала путешествующих, не встречал ли кто из них Чацкого. И мы можем произнести эти слова в ситуации сомнения в чьих-то действиях, в их целесообразности и т. п.

И дым отечества нам сладок и приятен!

Это говорит Чацкий, подводя итог своим путешествиям. Восходят слова к Г.Р. Державину, который в свою очередь взял их из гомеровской «Одиссеи». Вот какой длинный путь в веках могут проложить точно найденные слова. И этот путь продолжается и в наше время: представьте себе, что вы провели летние каникулы… ну, скажем, на Гавайских островах. У нас нет такого ласкового солнца, но разве не приятно вернуться домой?

Смешенье языков: французского с нижегородским.

По словам Чацкого, на московских балах французский язык звучит с «нижегородским» акцентом. Зло, конечно, но справедливо. В наше время, когда на каждом углу расклеены объявления о том, что вас за месяц научат любому языку, полезно помнить эти слова Чацкого, чтобы не попасться в рекламную ловушку и не заговорить на американском варианте английского языка с московским акцентом.

Что за комиссия, создатель, Быть взрослой дочери отцом!

Это в сердцах восклицает Фамусов, предвидя неприятности в семье в связи с возвращением Чацкого. К современным отцам его слова относятся очень даже прямо: маленькие детки – маленькие бедки, а вот большие…

Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Этими словами Чацкий в беседе с Фамусовым оправдывает свою бездеятельность: делами именья он не занимается, на службе не состоит. Уж Молчалин бы на его месте служил бы и прислуживался. Приятно хоть так укорить соперника. Кстати, вот вам вопрос «на засыпку»: а разве каждый, кто служит, прислуживается? Впрочем, слова Чацкого тем и хороши, что их толковать и использовать можно всегда в своих интересах. Чего и вам желаем.

Век нынешний и век минувший.

В споре с Фамусовым Чацкий сравнивает два века: ХVIII – век покорности и страха и XIX век – век вольнодумства. Если вам захочется сравнить между собой любые явления, отстоящие друг от друга во времени, – например, ламбаду и старый добрый рок-н-ролл – можете использовать слова Чацкого. Окружающие оценят вашу литературную эрудицию.

Свежо предание, а верится с трудом.

В том же монологе о двух веках Чацкий таким образом оценивает воспоминания Фамусова о возможности сделать карьеру при дворе – случайно упасть, вызвав тем смех Ее Величества. С помощью этих слов вы можете и сейчас усомниться в рассказанном вам относительно недавно происшедшем случае.

И говорит, как пишет.

Этими словами Фамусов, несмотря на усиливающуюся неприязнь к Чацкому, все-таки отдает должное красноречию собеседника. Вот бы заслужить такую похвалу на уроке литературы или русского языка!

Ну как не порадеть родному человечку.

Фамусов признается Скалозубу в том, что, занимая высокую должность, он, как правило, представляет к наградам служащих под его началом родственников. Хорошо это или плохо – но так было всегда и называлось кумовством. Выходит, фамусовское начало так близко к жизни, что оно побеждает высокие теории Чацкого? Ответьте на этот вопрос сами, когда выучитесь, займете значительную должность и получите шанс устроить на выгодное место знакомого или родственника. Воспользуетесь?

Дистанции огромного размера.

Это отзыв Скалозуба о тогдашней Москве. Сейчас он имел бы даже более веские основания сказать то же самое – Москва растет все время. В наше время мы можем использовать эти слова Скалозуба при оценке площади, расстояния. Коротко, ясно, да и эрудицию продемонстрируете. А можно использовать и в ситуации оценки, с физическими величинами не связанной. Например, между классической музыкой и рэпом – дистанции огромного размера.

По моему сужденью, Пожар способствовал ей много к украшенью.

По мысли Скалозуба, благодаря московскому пожару, уничтожившему и малоценные строения, появилась возможность развернуть строительство новых красивых домов. Ну примерно так, как если бы сейчас сгорела у вас старая дедовская дача, и вы утешились бы тем, что на ее месте современные умельцы воздвигнут для вас двухэтажный коттедж. Слабое это или сильное утешение – зависит от материальных возможностей погорельца…

А судьи кто?

Так начинается знаменитый монолог Чацкого, который осуждает московский быт и московских старожилов, отказываясь принять знатных и влиятельных москвичей за образец. Тем более, что они, по словам Фамусова, не одобряют образ жизни Чацкого. В наше время вы можете обращать эти слова ко всем, незаслуженно и некомпетентно, на ваш взгляд, критикующим вас или что-то, что вы любите: любимую команду, музыку и т. п. Правда, мы не уверены, что критики после этого примут вашу точку зрения. Что остается? Утешиться тем, что и Чацкого никто не послушал.

Кричали женщины: ура! И в воздух чепчики бросали!

Чацкий осуждает страсть к мундиру, которую питают московские жены и дочери. Они так радовались приезду военных, что бросали в воздух головные уборы. Когда это делали мужчины, они поступали по старому обычаю – бросать вверх шапки в знак приветствия. Но чепчик – не шапка, и приличия требовали женскую голову публично не обнажать. Не только московские женщины так поступали. Ради справедливости надо сказать, так относились в те времена к военным и тамбовские, и воронежские, и рязанские (подставьте любой город) дамы. Сейчас вы можете употреблять эти гневные слова Чацкого применительно к тем людям, которые чем-то зря, на ваш взгляд, неумно восторгаются. Даже если они при этом не всегда женщины и ничего не бросают. Похожая ситуация часто бывает на концертах рок-звезд.

Ах! Злые языки страшнее пистолета.

Это говорит Молчалин, упрекая Софью в том, что она не сдержала своих чувств при его падении с лошади и дала тем самым повод всем, кто при этом присутствовал, заподозрить ее в любви к скромному чиновнику. Хоть Молчалин и не положительный герой, но он прав – действительно, словом можно убить успешнее, чем оружием. Думается нам, что каждый из вас в этом отношении – особенно девочки – уже успел накопить некоторый опыт – и вы убивали, и вас убивали. Так что если кто-то о ком-то что-то очень плохое, очень недоброе сказал – произнесите эту фразу Молчалина и тем самым еще раз убедите себя и окружающих в одной из вечных истин. Не злословьте, старайтесь сдерживаться, если вдруг захотелось сказать о ком-либо что-то нехорошее.

Но чтоб иметь детей, Кому ума недоставало?

Обиженный на то, что Софья предпочла Молчалина, по сути дела выбрав его в мужья, Чацкий отмечает, что Молчалин не отличается умом. Кстати, в исследованиях комедии недавнего времени как раз подчеркивается: что-что – а ум-то у Молчалина как раз есть – трезвый, расчетливый, страшный для окружающих. Но Чацкий подходил к Молчалину не как ученый к литературному объекту исследований, а как соперник, которому не повезло. Чего не скажешь от ревности! Даже общеизвестная в данном случае истина в устах Чацкого выглядит как оскорбление.

Чины людьми даются, А люди могут обмануться.

Так отбивает Чацкий «сочувственную» реплику своего соперника о неуспехе Чацкого на служебном поприще. И он прав – увы, не всегда те, кому доверено оценивать чьи-то возможности – ум, талант, способности, – дают этим возможностям адекватную оценку. Не приняли, допустим, выпускницу школы в медицинский вуз, а она с пяти лет всем пораненные пальцы и пятки перевязывает. Что делать? Идти к своей цели, даже если тебя сразу не оценили. И почаще, чтобы самому в себе не разочароваться, вспоминать эти слова Чацкого. А мы вам желаем встречать людей, которые бы не обманывались в отношении справедливой оценки ваших достоинств.

Ох! глухота большой порок.

Так сетует графиня-бабушка, пытаясь наладить беседу с князем Тугоуховским. Что ж тут скажешь – действительно, глухота не подарок. Знайте, что это так, но вслух предпочтительно об этом все же не говорить, ведь сейчас слуховые аппараты неплохо компенсируют слух – вдруг вас услышат? А вот невнимательного, прекрасно слышащего, но не слушающего вас собеседника, – можно этими словами и укорить.

Уж коли зло пресечь: Забрать все книги бы да сжечь.

Фамусов возмущается тем, что знания, по его мнению, портят молодежь. Дело в том, что книгам, особенно французским, приписывали распространение «вольнодумства» – французское новомодие. Революция революцией, но перед экзаменом такое желание – предпринять что-либо, чтобы не видеть надоевшие учебники – появляется.

Все врут календари!

– утверждает родственница Фамусова, старуха Хлёстова. Ведь в памяти людей того времени было живо еще старое летоисчисление… К тому же – даже и сейчас – информация в календарях часто бывает сомнительной. Поэтому можете расценивать календари как источник любопытных сведений, но не достоверных знаний, до тех пор, пока в их издании что-нибудь не изменится в лучшую сторону.

Ба! знакомые всё лица!

– говорит Фамусов, застав выясняющих отношения Софью, Молчалина, Чацкого и Лизу. И сейчас, вместо того чтобы, неожиданно встретив знакомых, кричать современное: «Какие люди! И без охраны!», поприветствуйте их словами Фамусова.

В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов.

– отправляет Фамусов провинившуюся Софью. Эти слова мы произносим сейчас, когда хотим подчеркнуть, что место, куда кого-то отправляют, забыто Богом и людьми. Вполне возможен такой диалог:

– Куда на каникулы едешь?

– А, не спрашивай. В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов.

При этом совершенно не обязательно пункт назначения должен находиться в Саратовской области. Это может быть и Владивосток, и Сыктывкар, и подмосковная деревня, и «Золотые пески». В общем, куда вас направляют против вашего желания.

Сюда я больше не ездок!

– гневно восклицает Чацкий в своем последнем монологе. Да, действительно, возвращение в Москву ему не удалось. Если вам захочется подчеркнуть, что какое-то место, в котором вы побывали, вам по ряду причин не понравилось, вы можете сказать: «Сюда я больше не ездок». Даже если это место находится через квартал от вашего дома – способ передвижения – ездить, ходить – не имеет значения, а важно только то, что с этих пор вы туда ни ногой.

Карету мне, карету!

Это самые-самые последние слова Чацкого, поэтому-то они и остались в памяти первых зрителей комедии, и последующих поколений зрителей, и хотя сейчас, сгорая желанием срочно уехать откуда-то, где вам не понравилось, вы воспользуетесь услугами автобуса, троллейбуса, трамвая, метро, такси, попутной машины, собственного автомобиля – все равно – повторите только слова Чацкого, и окружающие сразу поймут – только вас тут и видели.

Ах! боже мой! что станет говорить Княгиня Марья Алексеевна!

Такими словами Фамусова, ужаснувшегося предстоящим кривотолкам о происшедшем в его доме, заканчивается комедия. Да, вот уж кто не мог игнорировать общественное мнение, так это Фамусов. В данном случае некая Марья Алексеевна в фамусовском представлении олицетворяет это общественное мнение. Это эквивалентно известному присловью: а что люди скажут? Присмотритесь к себе: а вы зависите от того, что скажут люди? Или вам все равно? Если все равно, употребляйте эти слова Фамусова иронически по отношению к тому, кто к кривотолкам, сплетням прислушивается.

Слово, фраза – а сколько за ним стоит. И как помогает объясниться в различных ситуациях. Воистину, чтение – вот лучшее ученье!

Вот сколько существует возможностей (и невозможностей) понимания. И если с реальным дискурсом проблем не возникает, проблема адекватности понимания актуальна в сфере латентного дискурса. Что касается виртуального дискурса и квази-дискурса, создающих подобие реальной коммуникации, то с ними надо быть осторожнее – здесь широки возможности для мошенников, выдающих подобие за действительность.

Начитанному человеку последнее не угрожает. Он готов к тому, что написанное может восприниматься небуквально. Как у М.И. Цветаевой: Боюсь – читаю не то, что ты пишешь.

Начитанные люди в 20-е годы прошлого века обходили стороной суды над литературными героями, представлявшие собой квази-дискурс.

Начитанный человек критически относится к слухам – они тоже являют собой квази-дискурс.

Читая текст, человек создает дискурс (в самом лучшем случае – реальный). Но если экран телевизора, монитора, кинотеатра выдает готовый дискурс (цвет, звук, выражение лица, одежда; слова тоже, но не всегда в первую очередь), где умственная работа? Дискурс, котоый не является продуктом прочитанного текста, проглатывается как таблетка. Мыслим-то мы все-таки словами, а не музыкой, не красками, не спецэффектами. Слово же легче всего получить, если оно написано (напечатано). Звучащее слово зависит от окружения, и далеко не всякое окружение служит обогащению лексикона.

Мы уже сравнивали результат чтения текста с режиссерскими постановками пьес в театрах (или с экранизацией). Исходной субстанцией является текст. Реализованная задумка режиссера-постановщика опирается на осмысление этого текста. Еще К.С. Станиславский (кстати, вслед за А.С. Пушкиным) говорил о предлагаемых (у Пушкина – предполагаемых) обстоятельствах. Вот главный герой: в пьесе, допустим, не написано, что он сегодня ел на завтрак, как он собирается провести через какое-то время отпуск, – но играющий его актер должен себе это представлять и об этом помнить. Это сверхзадача. Вот такая же сверхзадача у читателя художественного текста – он домысливает авторское вложение в текст. Ну и в результате получает реальный (все в соответствии с авторскими планами домыслил) или же латентный, или же виртуальный, или же квази-дискурс. Кстати, о театральных постановках и экранизациях классики в наше карнавализованное время. Они не могут заменить знакомство с программным классическим текстом. Так в постановке гоголевской «Женитьбы» одним из московских театров на сцене появляется гармонист в современных очках, с гармошкой. Естественно, и сопровождающие его неглавные герои старательно исполняют под его аккомпонемент жалостливую песню «Виновата ли я». В еще одной современной постановке «Женитьбы» на другой московской сцене появляются аж четыре Агафьи Тихоновны. Носитель невербального интеллекта, пытающийся познакомиться с классикой, оплатив театральный билет (только чтоб не читать!), по сути дела с ней так и не познакомится, поскольку искренне будет считать, что в гоголевские времена играли на гармошке (про четырех невест мы уж и не говорим).

Это можно отнести и к рисункам, сопровождающим тексты учебников, в нашем случае – для начальной школы. Например, в одном из таких учебников михалковский дядя Степа вынимает из воды тонущего ученика в школьной форме образца 1975 года! Напомним, что «Дядя Степа» писался в довоенные годы. Зачем закладывать в несовершенные детские знания то, что Л.Н. Гумилев называл аберрацией близости? А то еще А.С. Пушкина будут рисовать в джинсах и с плеером в ушах.

Был такой эксперимент. Преподаватель одного из московских вузов, чтобы облегчить жизнь школьникам, перевел на молодежный сленг «Слово о полку Игореве». Проанализируем эту ситуацию (нежелающие читать программное произведение по определению могут быть отнесены ко второму типу интеллекта, невербальному). Из песни слова не выкинешь, а тут были выкинуты все слова. То, что получилось в итоге, школьникам жизнь не облегчило, представления о «Слове» не дало, но «завело» всю словесную общественность. Уж лучше бы комикс сделал. Вот это пошло бы!

А так – плач Ярославны подан следующим образом:

Во Путивле, клевом тауне, пребывая в стремном дауне, Ярославна, хайлафисточка, гонит край как мазохисточка.

Со слезой калякает Днепру и т. п.

Разве только один Днепр опознаваем… Изменен текст, изменился дискурс, с такими, с позволения сказать, знаниями даже ЕГЭ не сдашь.

Мультимедийный уровень подачи знаний завлекателен. Но от избытка его возможностей теряется выразительность. Блеск могучих носителей формы мешает включению критического разума. Информация минует стадию скепсиса и тонет, расплывается, – при отсутствии той фокусировки, которую дает оппозиция «текст – читатель». Текст заменен дискурсом, готовеньким как его увидел режиссер, пусть старательно готовивший передачу, фильм, спектакль. Тот, кто мог бы быть читателем, – пришел, увидел, посмотрел (а думать-то и не надо). Ну и что?

Медитация над текстом не всегда легка и уж совсем не развлекательна. Но пропущенное через себя слово остается. Превратить текст в реальный дискурс – вот задача школы. И совершенно не обязательно, знакомясь с текстом, благоговейно шуршать бумажными страницами. Текст может быть подан и на экране монитора (кто-то считает, что это современнее, почему нет?).

Как у М.И. Цветаевой:

Писала я на аспидной доске И на листочках вееров поблеклых. И на речном и на морском песке, Коньками по льду и кольцом на стеклах. И на стволах, которым сотни зим.

Не все ли равно, чем и на чем писать?

И еще. Исследователем текста А.А. Барышниковым было выявлено (по словарю С.И. Ожегова) 818 текстонимов – определений текста. В принципе они все опознаваемы носителем русского языка (он отличает афишу от повести, письмо от романа, лекцию от рекламы и т. п.). Опознаваемы, поскольку когда-то носитель наблюдал их непосредственно в действии и очень часто в письменном представлении. Вот она, письменная подача. Никуда от нее не деться. Только чтение может дать на выходе все виды дискурса. И лучше будет, если читающий придет к реальному дискурсу – пройдя естественные стадии непонимания: виртуальный, латентный, квази-дискурсы.

Письмо. Словесность. Книжность

Принято считать, что исторически алфавит (то есть основа письменности) следует за религией. Поэтому всегда к алфавиту у любого народа устанавливается благоговейное отношение, переносимое соответственно и на книгу (рукописную, естественно, поначалу и чаще всего религиозную). Далее это отношение распространяется и на книги светского характера.

Мастер сел на своё место в красном углу, в конце стола, раскрыл большую рукописную книгу и подождал, пока все мальчики положили перед собой тоже рукописные книжицы и рядом с ними указки. Один мальчик раскрыл книжку и положил в неё указку. Учитель сейчас же ударил его концом трости по уху:

– Книжицы ваши добре храните и указательные деревца в них отнюдь не кладите. Книжки свои не очень разгибайте и листов в них напрасно не перебирайте. Книгу аще кто не бережёт, таковой души своей не стережёт (В. Ян. «Никита и Микитка»).

У письма кроме опредмечивания информации есть и другие функции, в частности, поддерживающие единство народа, который этим письмом пользуется.

С ХI века на Руси не только появляются книги, но имеет место и частная переписка на бересте. Книжный язык включает кое-что из древнерусского языка, да пока и воспринимается как свой, родной. Книжное слово слушают в церкви в устном красивом исполнении. Книжность сыграла роль облагораживающего регулятора. И, как младенцы, русичи раньше научились слушать читаемое, а затем читать. К книжности привыкнув, стали свои слова считать непонятными, а то и смешными. Книжный текст считался святым, переписывали его, копируя слово в слово, иначе – богохульство. Постепенно народные и книжные средства сливались в письменности приказов, которые отражали пестроту городского разговора. Орфография копировалась старая. Стоимость одной книги равнялась стоимости 30 овец или одной лошади. Переписывая книги, подъячий получал 30 рублей в год. Рукописные книги берегли как зеницу ока, в первую очередь спасали от пожаров. Чем ученее человек хотел казаться, тем чаще переходил он на книжное язычие (и сейчас так).

Было время – писали слитно, заглавные буквы и знаки препинания употребляли редко, чаще всего ставили точку.

Русское письмо постепенно стало объединять все разновидности русской речи. Множество «речений» (по М.В. Ломоносову) появились и устоялись благодаря письму. А сейчас наш язык характеризуется упорядоченностью фонетики и грамматики, строгими нормами, орфографическими правилами – даже «на грани нервного срыва» (как пишет в одноименной книге известный лингвист Максим Кронгауз, хотя последнее и сильно преувеличено). Письменность закрепила нормы, противопоставила исторически сложившийся, умом и трудом поколений обработанный литературно-национальный язык диалектическому и индивидуальному многообразию.