Стрекоза ломает крылья

17

Прошел месяц молчания. Сорокин уже надоел вопросами о письмах своей квартирной хозяйке, на адрес которой он просил Анну писать ему.

И вот он читает ее первое письмо, написанное по-русски:

«..Милый Виктор!

Я все еще продолжаю стажироваться, хотя занятие это мне порядком надоело. Но ты сам знаешь, что преддипломная практика обязательна для всех. Без этого не допустят к защите диплома.

Теперь, когда я давно не вижу тебя, я как-то по-особому остро чувствую, как мне будет недоставать тебя, мой славный, мой честный мальчик... Я с содроганием думаю о том, если политический барьер не позволит нам осуществить мою мечту, и мы не сможем постоянно быть вместе... А время летит быстро, приближаясь к тому дню, когда нам вместе придется решать эту нелегкую задачу... Я не могу отказаться от мысли выехать в Рур, где я надеюсь стать во главе заводской клиники. И я, честно говоря, уже привыкла к этой мысли. Эта работа меня очень прельщает. Но ты, Виктор, стоишь теперь на этом пути, и я каждый день терзаюсь мыслью о том, что мне не удастся убедить тебя последовать за мной, хоть ты и говорил не раз, что готов со мной в огонь и в воду. В воде ты уже был, а вот сможешь ли шагнуть в огонь? Я так хочу всегда чувствовать твою сильную руку, слушать твой милый голос, смотреть в твои бездонные глаза, пить твою ласку...

Думаешь ли ты обо мне, Виктор? Я прошу тебя взвесить все «ЗА» и «ПРОТИВ» и найти в себе силы для правильного, мудрого решения вставшей перед нами проблемы. Ты столько раз говорил мне о своей любви... Неужели ты не можешь доказать это на деле?

Скоро мы сможем встретиться с тобой в Берлине и в спокойной обстановке обсудить все вопросы. Я с нетерпением жду этой минуты. Жду твоего письма. Анна».

Несколько раз Сорокин перечитывал письмо любимой женщины, но не мог найти решения.

Если раньше он думал запросто объяснить все замполиту полка и жениться на Анне, то теперь, поняв, куда зовет она его, он даже не решался ни с кем обсуждать это, ибо понимал, что ни у кого из офицеров не найдет сочувствия, и все будут осуждать его за связь с женщиной, которая толкает к измене.

«Нет, я не могу согласиться с Анной! — думал Виктор. — Но как прямо сказать ей об этом? Может, она еще образумится, может, поймет, что стоит на неверном пути...»

Потом мысль его перекинулась в Рур, и он увидел себя в новой визитке за большим обеденным столом, украшением которого была она, голубоглазая Анна. Потом представил лицо своего отца, байкальского рыбака, который ни за что не променяет чистые, вечно кипящие, прозрачные воды великого озера, тайгу и горы на все города Европы, в которых потерялся его сын Витька... А мать? Неужели все это надо навсегда забыть, бросить, чтобы всю жизнь говорить на чужом языке, соблюдать чужие обычаи и повиноваться жестоким законам, отвергнутым в семнадцатом дедами и отцами?

Но Анна... Анна... До сих пор он не мог понять какой-то раздвоенности ее души, беспричинных слез, резких колебаний в характере, смутность ее желаний, холодной рассудительности, а то и противоречивых взглядов, меняющихся от настроения. Она то звала Виктора с собой, уговаривала уехать в Рур, то будто отталкивала от себя, опасаясь, что он примет ее предложение и тогда уже будет поздно остановить его, вернуть назад...

Да, он не знал ее прошлого, не знал, что она в сто раз опытнее его в таких делах, о которых он не имеет никакого представления. А если бы он узнал об этом, то, может быть, никогда не сделал опрометчивого шага к глубокой пропасти, куда Стрекоза подталкивала его, выполняя указания полковника Брауна.

«Как ответить ей, что написать?» — думал Виктор. Месяц назад, когда он прощался с Анной и просил писать ему хоть раз в неделю, он не думал, что переписка поставит его в затруднительное положение. Он ожидал писем простых и сердечных, а получил почти официальный запрос о том — намерен ли он оставить Родину и поехать с нею в Западную Германию, где собрались фашисты и каратели, изменники и предатели, сотрудничавшие с гитлеровцами в годы войны... «Неужели во имя своих чувств я должен стать на такой путь?»

Виктор так и не ответил на мучившие его вопросы. В короткой записке он просил Анну срочно приехать к нему, чтобы договориться обо всем и поставить все точки над «и». Стрекоза доложила об этом Смиту. Американцам стало ясно, что склонить Сорокина к выезду на Запад им не удастся. Полковник Браун предложил Смиту разработать план действий и линию поведения Стрекозы по третьему варианту, который давно вынашивался ими и в настоящей ситуации стал благоприятным шансом на победу в игре с Сорокиным.

Теперь, после длительной разлуки, Стрекоза надеялась воспользоваться своими женскими достоинствами и усыпить бдительность Виктора. Она убедила майора Смита разрешить ей поездку к Сорокину без сопровождения и договорилась о свободе действий во имя достижения главной цели. Шеф согласился с ее доводами, но попросил хоть по телефону подать ему сигнал о своем благополучии. Затем он передал Стрекозе надежные документы, изготовленные лучшими специалистами технической службы Берлинского филиала ЦРУ, содержание которых она уже знала на память.

Прибыв в Бернау, Стрекоза сразу направилась в особняк, где квартировал Сорокин. Старшего лейтенанта дома не оказалось, и она осталась ожидать его у словоохотливой хозяйки фрау Шмельцер, которая передавала ее письма Виктору. Осведомившись о здоровье и настроении Сорокина, Стрекоза поинтересовалась его связями, образом жизни и осталась довольна положительными отзывами.

Вскоре женщины услышали тяжелые шаги по лестнице и стук закрывшейся двери на площадке второго этажа особняка.

Стрекоза попрощалась со Шмельцер и поспешила навстречу старшему лейтенанту.

Без стука и звонка она прокралась в холостяцкую квартиру и радостно бросилась на шею Виктору...

Потом они вместе приготовили кофе, Виктор выложил на стол все свои продовольственные запасы, коробки с конфетами, поставил бутылку с немецкой вишневой наливкой и, придвинув столик к дивану, уговорил гостью поужинать вместе.

— Почему ты не ответил на мое письмо, Виктор? — спросила Стрекоза, когда хозяин уже выпил рюмку наливки, согрелся и повеселел.

— Я хотел об этом поговорить лично. Бумага для такого дела не подходит. Видишь ли, Анна, я люблю тебя, и это ты знаешь сама, но ты не должна быть жестокой, если действительно хочешь, чтобы мы были вместе. Я никогда не покину свою родину. Об этом ты должна знать! Иначе у нас ничего не выйдет, а я не хочу обманывать тебя, тешить надеждами. Поэтому и не отвечал. Я много думал над твоими вопросами и все-таки даю тебе такой ответ, — взволнованно закончил Виктор.

Стрекоза долго молчала.

— Спасибо, Виктор, за откровенность! — наконец, выговорила она. — Таким ты мне еще больше нравишься. Я шла, чтобы проститься с тобой навсегда, а теперь вижу, что не уйду, пока не покаюсь тебе в том, что натворила. Наберись мужества и поверь тому, что я расскажу тебе... Я вовсе не немка и не Анна. Я украинка, Эльвира Гринько. Немецкий язык изучала в средней школе и в Германии, куда увезли меня немцы в сорок третьем. После репатриации, в сорок шестом, вместе с подругами работала санитаркой, потом медсестрой в советском военном госпитале. Сейчас работаю медсестрой в нашей больнице в Берлине. Вот и вся моя биография...

— Не понимаю! — вскричал ошеломленно Сорокин. — Зачем же тебе надо было притворяться немкой, звать меня на Запад, как тот американский майор?

— Просто захотела подурачиться, проверить тебя. Наши девчата заметили, что советские офицеры за немочками с большим интересом ухаживают, галантность проявляют, а со своими, да еще медсестрами, ведут себя слишком свободно и даже вульгарно. А нам это не нравится! Вот я и решила проверить, закружить тебе голову... Да, наверное, переиграла. Ты уж прости, Виктор, за такую глупую шутку. Мне сейчас даже неудобно перед тобой, не хотела больше встречаться. Практику, институт придумала, дядюшку богатого в Руре...

— А на самом деле-то где училась?

— Окончила среднее медицинское училище. Фельдшер по образованию. Об институте только мечтаю... Ты можешь посмотреть мои документы. А то теперь не поверишь. — И Стрекоза, достав из сумочки все, что передал ей Смит, разложила на столе.

Виктор небрежно посмотрел документы: пропуск, справку, удостоверение личности — и громко рассмеялся.

— Надо же так одурачить человека! Ты просто артистка. А почему ты в тот первый вечер оказалась в Бернау? Зачем и с кем приезжала? — допытывался Сорокин.

— Это что, допрос?

— Простое любопытство.

— Был у меня тут один знакомый. Но в тот вечер мы с ним поссорились и навсегда разошлись...

— Кто же он?

— Сверхсрочник. Старшина. Он уже демобилизовался и уехал в Союз. Предлагал в тот вечер выйти за него замуж, а когда я отказала — стал ругаться, перебежчицей обзывать и другими нелестными словами. Я от злости не знала, что делать и кому на него пожаловаться. А тут ты подвернулся... Вот я и начала с досады разыгрывать комедию...

— Где же ты с ним познакомилась?

— Лечился он в госпитале. Старый наивный холостяк. Пусть женится в своей вологодской деревне. Не стоит об этом вспоминать. Я его совсем не любила. Он просто хорошее отношение к нему в госпитале принял за взаимность.

— А что ты обо мне скажешь, Эльвира? — Сорокин первый раз назвал ее новым именем.

— Ты совсем другой. Однако поступай как хочешь. Может быть, мне лучше попрощаться и уехать в Берлин? Ведь ты привык ухаживать за немецкой студенткой Анной с богатым приданым, а тут оказалась... своя медицинская сестричка.

— Я не такой мелочный, Эльвира! Хоть ты и подшутила надо мной, но я увидел в тебе человека, с которым можно быть откровенным. И го, что я говорил Анне, я готов повторить и Эльвире. Давай лучше выпьем за откровенность и дружбу.

— Давай выпьем, Виктор! — согласилась Стрекоза.

18

Метаморфоза Стрекозы в Эльвиру Гринько озадачила Семена Зацепина. Он знал, что в Бернау, где служил Сорокин, в тот период служил и капитан Орлов. И Петру Васильевичу должны быть известны такие детали, которых Зацепин не мог найти в изученных им документах, но которые могут пригодиться потом, когда будет разыскана Стрекоза, а Семену придется допрашивать ее, шаг за шагом устанавливать истину даже в мелочах.

Был уже поздний вечер, когда Зацепин и Орлов пришли в свой номер гостиницы, устроились в мягких креслах, развернув свежие газеты и журналы... Но Семен вскоре прервал это занятие мучившим его вопросом:

— Скажи, Петро, а ты не был на свадьбе у Сорокина?

— Нет, не был. Я в это время находился в командировке, но знаю теперь все детали этого события.

— Почему ты допустил эту свадьбу и испортил парню биографию?

— Он ее сам испортил! Сорокин не сообщил ни командованию полка, ни мне о задержании его в Берлине американцами и беседах с майором Смитом в комендатуре. Американцы сдержали тогда свое слово и не информировали нашу комендатуру в Берлине о задержании советского офицера. Сведения об инциденте с Сорокиным мы получили значительно позже и без тех подробностей, которые ты знаешь теперь.

— Очевидно, они надеялись, что им удастся склонить Виктора на свою сторону или к побегу на Запад?

— Разумеется. Эту задачу они тогда и пытались решать. Но, к счастью, безуспешно. Однако задержание Сорокина в Берлине и женитьба его на медсестре Эльвире Гринько нами тогда не могли рассматриваться как акт агентурного проникновения, подготовленный американской разведкой. О Стрекозе у нас не было никаких сведений. Данные о появлении на фирме Наумана русской Лены и увольнении ее нами были получены совсем недавно. Ведь ее хозяева полностью заменили ей все документы. А когда полковник Браун решил выдать ее замуж и таким путем вывести Стрекозу с Сорокиным в Советский Союз, она резко изменила свое поведение, даже внешне все более и более перестраивалась на советский лад. Здесь сыграли роль ее артистические данные. Ей нельзя было отказать в искусстве перевоплощения, американцы, безусловно, знали эти способности своего агента, она умело использовала их в острых ситуациях.

— А все же как был оформлен брак Сорокина с Эльвирой Гринько? — допытывался Зацепин.

— Когда Сорокин по документам убедился, что Эльвира работает в советском лечебном учреждении и является гражданкой СССР, он ни о чем больше не беспокоился. Правда, Виктор проявил определенную бдительность и в беседе с замполитом полка рассказал, что его невеста во время Отечественной войны с Украины фашистами угонялась на работу в Германию, а после войны репатриирована советскими властями и с тех пор работает в военных госпиталях. Замполит, по-видимому, не нашел в этом ничего предосудительного. Вскоре в Советском консульстве в Берлине был зарегистрирован их брак. Так Эльвира Гринько стала советской гражданкой Сорокиной. После ЗАГСа в офицерской столовой полка состоялась скромная свадебная вечеринка, на которой присутствовал замполит полка подполковник Русаков и близкие друзья Виктора. Со стороны невесты на свадьбе никого не было, да на это тогда никто и не обратил внимания. Казалось, так и должно быть. Все понимали, что никакие родственники, если они и были, на свадьбу прибыть не смогли. А через несколько месяцев молодая чета выехала в Синегорск, куда Сорокина перевели по службе.

— Работала ли Эльвира после замужества?

— Как мне известно, после свадьбы она превратилась в домашнюю хозяйку и проживала в той же квартире у фрау Шмельцер, которую занимал Виктор до женитьбы. В то время многие семейные офицеры, да и некоторые холостяки, жили на частных квартирах у немцев.

— Все правильно, — подтвердил Зацепин. — Когда я служил в группе советских войск в Германии, у нас были такие же порядки, и сам я одно время жил, как Сорокин, на частной квартире. Но не помнишь ли ты, Петр, кого-нибудь из офицеров, которые были на свадьбе у Сорокина? — продолжал выспрашивать Зацепин.

— Помню, — сказал Орлов. — Мне пришлось беседовать с некоторыми из них. Это были капитаны Картавцев, Евсеев, лейтенант Удальцов. Был там и старший лейтенант Положенцев...

— Положенцева Василия Павловича я знаю. Он из Германии был тоже переведен в Синегорск, — живо заметил Зацепин.

— Ну, а остальных я недавно допрашивал как свидетелей, — добавил Орлов. — Ты можешь ознакомиться с их показаниями.

Василий Павлович являлся тамадой вечера и успешно справлялся с обязанностями. Он был со своей неразлучной гитарой и много пел.

Гостей было мало, все друг друга хорошо знали и быстро сошлись на веселье, непринужденно шутили, кричали «горько», заставляя краснеть новобрачных. Эльвира тоже была весела, и все, кто смотрел на нее, не могли не заметить, как хороша она в своем белом платье, как тонок ее стан и как глубоки ее большие голубые глаза... Но если бы кто пристально, издали понаблюдал за невестой в тот вечер, он непременно заметил бы и легкую грусть в ее красивых глазах и напряженную работу мышц лица, выдававшую тревогу и настороженность. Но этого никто не заметил, как никто не мог даже предположить тогда, кого высватал себе в жены Виктор Сорокин.

Невеста держалась с достоинством и будто не слушала разговоров, которые велись в разных концах застолья. Однако донесение о свадьбе Стрекоза вскоре переслала полковнику Брауну, который остался им доволен. Там же она сообщала, что похищенные личные документы Сорокина ему возвращены, а опробированные фиктивные документы переданы майору Смиту.

Американцы, видимо, опасались, что фиктивные документы могли помешать выводу Стрекозы в Советский Союз.

По свидетельству лейтенанта Удальцова, Эльвира Сорокина и Верочка Картавцева после свадьбы быстро сошлись и стали дружить, посещая вместе магазины, ателье и кинотеатры города. А «убежденный холостяк» Вася Положенцев «по уши» влюбился в Эльвиру, скрывая это от всех своих ближних. Только по этой причине из Германии вскоре перевелся он служить в Синегорск, имея намерение добиться благосклонности у Эльвиры.

19

На окраине Синегорска, недалеко от автострады, стоял старый пятистенник с уютным двориком и ухоженным садом.

Жила в этом домике пенсионерка Эмма Антоновна Новак. Последние годы она работала массажисткой в военном санатории. Оттуда ее и проводили товарищи на заслуженный отдых. Не порывали с ней связи и сейчас. В летнюю пору Эмма Антоновна сдавала одну комнату для семей офицеров, прибывающих на отдых в Синегорск.

Домик Эммы Антоновны никогда не пустовал: одни постояльцы сменяли других, а кое-кто уже лет пять-шесть каждое лето отдыхал под ее крышей, был хорошим знакомым. Да и сам домик занимал исключительно удобное место: недалеко располагались корпуса санатория, рядом синели воды озера, за ним начинался сосновый бор, уходящий далеко в горы.

Как-то вечером тихо скрипнула калитка, на пороге появилась молодая белокурая женщина с большими ясными глазами. Поздоровалась с хозяйкой, поставила у порога небольшой чемоданчик, спросила:

— Скажите, пожалуйста, вы — Эмма Антоновна?

— Я. Проходите, садитесь... Вы из санатория?

— Да, оттуда... Мне сказали, что у вас есть свободная комната. Могу я пожить у вас некоторое время?

— Конечно. Комната свободна. Только вчера проводила жену майора Полозова с дочкой. Но, знаете, в комнате у меня три коечки, так что, если не станете возражать, у вас будут соседки. Вы одна?

— Одна. А с соседками даже веселее. Мне бы только с дороги привести себя в порядок.

Эмма Антоновна провела женщину в комнату. Они познакомились, квартирантка назвала себя Эльвирой.

— Здесь вам будет хорошо. Если что понадобится — скажите. Я на пенсии и почти всегда дома.

— Вы что, так одна и живете?

— Да, представьте, одна. Сын во время войны пропал без вести, а дочка вышла замуж и живет в Саратове. Пока, слава богу, ноги носят — сама со всем управляюсь, а как захвораю — к дочке поеду, хоть и не хочется отсюда уезжать, да что поделаешь...

— Вы еще хорошо выглядите, Эмма Антоновна.

— Не жалуюсь.

— А сына вашего как зовут?

— Петром звали...

— Почему звали... Жив он, жив и просил низко вам кланяться.

— Петр жив?! Да что ты говоришь, голубушка? Мыслимое ли это дело? Столько лет прошло... — Эмма Антоновна побледнела и бессильно опустилась на стул.

— Да, жив. Закройте, пожалуйста, комнату. Мне с вами поговорить надо, чтобы никто не помешал.

Хозяйка засуетилась, побежала во двор, закрыла калитку. А когда вернулась, Эльвира уже сидела за круглым столиком, держа в руках письмо и небольшой пакет.

— Вот письмо от Петра и деньги, две тысячи рублей... Тоже от него.

Антоновна дрожащими руками надорвала конверт. Из него выпала фотография сына. Мать подняла ее, поцеловала и прижала к сердцу. Потом стала вчитываться в аккуратные строчки незнакомого уже ей почерка сына...

Эльвира внимательно следила за ней.

— Милый мой мальчик, как хорошо, как хорошо, что ты жив и здоров.

— А ведь у вас уже двое внуков — Альфред и Вальтер. И сноха прелестная женщина.

— И ты их всех видела?

— Да, конечно. Завтра вы сможете послать им письмо. Я помогу вам написать его по-немецки. Только никому не говорите о том, что я знаю Петра. Он там работает в полиции, ну и.... вы понимаете?

— Не беспокойся, дочка! Одна порадуюсь. Родных-то у меня здесь нет. Если только дочке в письме намекну...

— Пока не получите ответа от Петра — не пишите об этом и ей. Мало ли что...

— Ну, а ты-то как оттуда?

— Я как туристка там была. И случай представился встретиться с вашим сыном. Вот я и выполнила его просьбу, а за это не хвалят. Он ведь живет в капиталистической стране и служит в полиции.