Стрекоза ломает крылья

— Не знаю, как и благодарить тебя, дочка.

— Что вы, Эмма Антоновна...

— Поживи уж у меня подольше. Петя, сынок мой, счастье-то какое...

— Спасибо. Только отпуск у меня уже кончается.

— Что это я... Пойдем чаю попьем. Посидим, поговорим...

За чаем Эльвира спросила Антоновну:

— А как в Синегорске с работой?

— Смотря какая специальность?

— Медсестра я.

— С такой специальностью и в санаторий устроиться можно. Я там главврача хорошо знаю. Если есть вакантное место — он сразу возьмет.

— Это вы о каком санатории?

— Военном, где я работала.

— А какие там условия работы?

— Как и везде. А люди хорошие, дружные.

На второй день квартирантка вместе с Эммой Антоновной по-немецки написала Петру письмо, посоветовала ей вложить в конверт свою фотографию.

— Я собираюсь на почту и опущу письмо, — сказала Эльвира.

Но прежде она, задержавшись в комнатке, долго писала между строк симпатическими чернилами. Вложила письмо в конверт, в левом углу которого была небольшая картинка с видом Кавказских гор. Адрес написала фиолетовыми чернилами и так, как учила ее в Берлине Урзула.

Через неделю Стрекоза уже без ведома Эммы Антоновны, но от ее имени, опустила в почтовый ящик открытку с видом русского леса. «Бабушка Эмма поздравляет внука Вальтера с днем рождения и шлет ему привет из Синегорска», — писала она по-немецки, измененным почерком.

В Берлине знали — синие чернила, которыми был написан текст на открытке, свидетельствуют о том, что сообщаемые Стрекозой в Центр сведения она получила от других лиц, а лес означал, что в пункте, упоминаемом в тексте, дислоцируются советские ракетные части. Отсутствие даты написания открытки говорило о том, что сведения недостаточно точны и требуют перепроверки...

20

Стрелочник Сапогов ничего не знал о Стрекозе. Да и сам он начинал уже забывать о том, как еще в Ордруфе в 1946 году капитан американской армии Гарри Уайт предложил ему сотрудничать с разведкой США. Капитан знал, какие тяжкие преступления совершил Сапогов, и обязан был передать преступника представителям Советского командования. Но Зеленый умолял американца пощадить его. И его пощадили, научили, как скрыть свое прошлое, как изменить биографию. Он дал подписку о сотрудничестве и получил задание возвратиться в Советский Союз, устроиться работать на железную дорогу и быть готовым совершать диверсии на транспорте. Тут-то он и вспомнил своего земляка Ляха, работавшего до войны на станции Синегорск, разыскал вдову и вошел в ее дом. И жил, ожидая дальнейших указаний от Гарри Уайта.

Как-то днем, когда Сапогов находился на посту у своей будки, к нему подошел незнакомец и передал «привет от старика с той стороны». Это был пароль... Отзыв Сапогов помнил крепко.

Они зашли в будку, и неизвестный вручил стрелочнику небольшую коробочку, которую следовало передать дальше, по указанному адресу в Синегорске. Незнакомец напомнил о конспирации и посоветовал действовать. На прощание он приказал Сапогову подыскать более надежное место для бесед с ним или с другим человеком, который обратится к нему по паролю.

Однажды рано утром, когда Эльвира шла на работу в санаторий, в безлюдном переулке к ней приблизился немолодой мужчина.

— Здравствуйте, дамочка! — тихо сказал он. — Я привез вам губную помаду...

— Господи! Откуда вы? — с испугом спросила Стрекоза. — Мне не нужна губная помада! Мне надо французской пудры! — зло подтвердила она пароль.

— Вот она, — ответил человек и передал ей коробочку пудры.

Больше она никогда не видела этого высокого мужчину с золотыми зубами, страшным лицом и заметной сединой в курчавых темных волосах.

Весь день Стрекоза ходила точно с температурой. Только ночью, когда Виктор крепко уснул, она прошла в ванную и открыла «французский сувенир».

Проявив текст, изъятый из коробочки. Стрекоза прочла:

«...Срочно восстановите связь. Все указания принимайте на широковещательном приемнике в 22.00 ч. московского времени на мюнхенской волне после музыкальных программ».

Браун назначал два сеанса в месяц. Один из них считался запасным.

Стрекоза осторожно подошла к комоду и дрожащей рукой спрятала между своих сорочек «сувенир» от Брауна. Только к утру она уснула, прижавшись к сильной, горячей руке Виктора...

Она регулярно в указанные дни принимала запросы Центра:

«...Добывайте сведения о дислокации ракетных площадок, новых танках и другом оружии, которое появляется в Советских войсках», — требовали шефы.

Сложные, все новые и новые задания бесили Стрекозу, которая не хотела рисковать, расспрашивая знакомых офицеров, отдыхавших в санатории. Но она не могла не подчиниться воле Брауна и Смита, не выполнять их поручений.

Иногда ей хотелось рассказать обо всем Виктору, но страх перед неминуемой расплатой за предательство в лагере, за все — удерживал ее. И только новые дозы морфия успокаивали Стрекозу, снимали нервозность, делали ее на время веселой и беспечной.

Все чаще ей снился широкоплечий седой цыган с лицом бандита, предлагавший французскую пудру и губную помаду. Однажды старик превратился в дикую ведьму, которая обвила Стрекозу длинными, как коренья, липкими руками и стала душить, требуя возвратить пудру... Она закричала на всю квартиру, а когда Виктор разбудил ее, Эльвира разрыдалась, повторяя: «Прости, прости меня, прости!..»

Но муж спросонья ничего не понял.

Как-то поздно вечером Виктор неожиданно возвратился со службы, тихо открыл входную дверь и прошел в комнату. Сначала он подумал, что дома никого нет, но потом услышал слабый звук морзянки и увидел жену с наушниками, записывавшую какие-то цифры и буквы.

— Что ты записываешь? — строго спросил Виктор.

Эльвира покраснела и смутилась.

— Вспоминаю азбуку Морзе... Когда-то в клубе ДОСААФ училась на телеграфистку...

— А почему ты мне об этом никогда не рассказывала?

— Просто не представился случай. Вот теперь и рассказала, — выключив приемник и отодвинув исписанную бумагу, ответила Стрекоза.

Некоторая растерянность жены заронила у Виктора неясные сомнения, однако они постепенно рассеялись.

Но вскоре произошел другой разговор с женой.

Сорокин, выросший в большой крестьянской семье на Байкале, очень любил детей. Но в первые месяцы их супружеской жизни в Германии он не хотел обременять Эльвиру. А теперь, когда они получили в Синегорске хорошую квартиру, Виктор все чаще и чаще говорил жене о своем желании. Постепенно этот вопрос стал больным в их отношениях.

Однажды Виктор потребовал уточнения причин, которые удерживали Эльвиру от материнства.

— Знаешь, Витя, врач сказала, что у меня не будет детей. Я давно это знала, но не хотела огорчать тебя, боялась, что ты перестанешь любить меня и я буду несчастной.

— Все это ты сочиняешь. Скажи лучше честно, что ты не хочешь.

— Детей у нас... быть не должно! Не могу я, Виктор, иметь детей!.. Не могу! — внезапно заплакав, убеждала Эльвира. — Если бы ты знал обо всем — ты не говорил бы так со мною и не требовал, чтобы от меня появились еще и дети...

— О чем ты, Эльвира? Почему ты так расстроилась? Ну успокойся! Не можешь — не надо.

— А я не хочу так! Понимаешь, не хочу! И нечего меня успокаивать!

— Честное слово, не понимаю тебя: или ты больная, или чего-то не договариваешь?

— Значит, хочешь начистоту? И ты пойдешь в особый отдел и доложишь, что твоя жена...

— Только перестань болтать глупости! Начали о детях, а ты черт знает что городишь. Прими снотворного.

— В таком случае не снотворное, а яд полагается принимать!

— Я прошу: перестань говорить глупости!

Сорокин не поверил и на этот раз в ту страшную тайну, на которую намекала ему Стрекоза, и, покрутившись немного в постели, крепко заснул. А Эльвира не могла уснуть, укоряя себя за нервный, почти истерический срыв, и размышляла о том, как устранить у мужа малейшие поводы для подозрений, как хоть какое-то время пожить спокойно, не отвечая на вопросы полковника Брауна. Но тут же вспомнила лицо черного человека, вручившего французский сувенир... Такой может и пулю пустить в затылок или воткнуть иголку с ядом...

21

Время шло. Виктору Сорокину присвоили очередное воинское звание «капитан», его жена Эльвира была довольна работой в санатории. Только виделись они мало: то он находился на боевом дежурстве в дивизионе, то она на ночном дежурстве в санатории. Даже не все выходные и праздничные дни проводили они вместе. Но Виктор по-прежнему любил свою жену, не догадываясь о ее двойной жизни. А Стрекоза, выполняя задания, искала и заводила все новые и новые знакомства среди военных, прилипала к тем из них, кто мог дать ей хоть какие-то сведения, нужные Смиту и Брауну... Нелегкое это было занятие! Но, обладая привлекательной внешностью и незаурядными способностями перевоплощения, умением быстро входить в доверие к мужчинам и незаметно для своих жертв выведывать интересующие ее секреты, Стрекоза преуспевала.

Истории болезни офицеров, хранившиеся в шкафу лечащего врача, лечебные, процедурные назначения умело использовались Стрекозой для сбора сведений о старших офицерах, генералах и полковниках, которые, к тому же, нередко бывали весьма словоохотливы с хорошенькой медсестрой.

Между строк внешне наивных писем от «бабушки Эммы» своим внукам и сыну Петеру тайнописным текстом сообщала Стрекоза собранные сведения, зная, что письма эти непременно попадут в ЦРУ, в руки Брауна.

В техническом отделе Берлинского филиала ЦРУ тайнописный текст быстро проявляли, печатали на английском языке, и донесения Стрекозы ложились на стол полковника Брауна, а затем передавались за океан.

Стрекоза понимала, как трудно или почти невозможно перепроверить ее донесения, но ей хотелось ошеломить и Смита, и Брауна размахом своей шпионской деятельности и заслужить право возвратиться в Штутгарт, а оттуда в Америку, как обещал ей полковник. И еще ей хотелось утереть нос своим бывшим наставникам из фирмы Наумана, показать, что она не хуже их ориентируется в обстановке в России и посылает всех к черту вместе с немками Ирмой и Урзулой, учившими ее современным способам шпионажа.

Разные люди прибывали на отдых в санаторий. Далеко не всех могла узнать Стрекоза, не со всеми поговорить, да и не все вступали с ней в «откровенности».

Но находились простаки и болтуны, встречались и ловеласы, которые тонули в ее голубых глазах, оставляя на прощание адреса места службы, приглашения навестить их, предлагали «руку и сердце».

Сразу и больше других заинтересовал Стрекозу появившийся в санатории старшина из войск, дислоцированных в Зауралье. Звали его Антон Бирюлькин. О нем она сообщила в разведцентр отдельным донесением, намекнув, что он может пригодиться Брауну.

Капитану Орлову удалось добыть и перефотографировать подробные донесения Стрекозы, касающиеся личности Бирюлькина.

Майор Зацепин с интересом читал эти документы и живо представил всю драматическую историю любви...

...В августе в санаторий прибыл высокий, крепкий человек, лет тридцати от роду, с редкой рыжеватой шевелюрой, бакенбардами и тонкой цепочкой пшеничных усиков, загнутых в колечки, как у старого гренадера.

С виду это был бравый парень. Врач Хелимская встретила его, как старого знакомого.

— На что жалуетесь, Антон Матвеевич?

— На радикулит и невнимание женщин.

— Радикулит вылечим, ну, а что касается женщин, тут мой рецепт не поможет, постарайтесь применить народное средство — поухаживать!..

— А вдруг она замужем? Муж дознается — на дуэль вызовет.

— Вам, Бирюлькин, бояться нечего. С такими кувалдами вы от любого мужа отобьетесь. Только осторожнее с новенькой медсестрой — у нее крепкий защитник.

Но Бирюлькин не внял предупреждениям.

Через неделю он стал жаловаться на головные боли и бессонницу. Вечером, когда дежурила Эльвира, он приходил в комнату медсестры, обмотав голову полотенцем, стонал: «Ну дайте, сестричка, что-нибудь... Может, у меня эта... мигрень?..»

— Откуда она взялась? Вас врач смотрела?

— Смотрела, да не заметила...

— Гулять надо побольше на воздухе, а вы, наверное, в петушка или преферанс день и ночь играете, в комнатах торчите?

— Что вы, сестричка, я стараюсь гулять, но, сами понимаете, один долго не погуляешь, а соседи по комнате попались ленивые... Вы случайно завтра не свободны?

— А почему я?

— Вы... Словом, я приглашаю вас в цирк. Весь вечер на манеже Олег Попов. Только очень прошу вас: не говорите — нет.

— Вам повезло: я завтра свободна, муж на дежурстве, а Олега Попова ни разу не видела. Только заходить за мной не надо, в цирк я приду одна. Встретимся у входа. Хорошо?

— Благодарю вас! Я буду ждать в семь тридцать...

Стрекоза нашла историю болезни Бирюлькина.

«...Старшина сверхсрочной службы. Тридцать лет. Холост, со средним техническим образованием. Служит в воинской части на станции Бобровка, беспартийный, русский... Родом из Сибири, — добавила к своим записям она услышанное от Бирюлькина. — Хвастлив, любит поволочиться за женщинами, общительный, быстро сходится с людьми...»

«Вот пока и все. Остальное приложится, — подумала Стрекоза. — Конечно, он только старшина, лучше бы иметь перспективного майора... Однако познакомимся поближе, может, и он будет полезен»...

С того дня она многие вечера проводила с Бирюлькиным, встречаясь с ним в тихом садике Эммы Антоновны, куда приходила запросто, как к своей тете, а то и в сосновом бору...

Однажды в лесу их застала гроза. Пошел сильный дождь. Антон накрыл Эльвиру плащом, и они, прижавшись друг к другу, долго стояли под сосной. Тогда-то Бирюлькин сделал Стрекозе предложение стать его женой. В ответ она молча, укоризненно посмотрела на него и, вздохнув, сказала: «Ты, Антон, мне нравишься, но я не свободна. Если хочешь — жди»...

К ранее записанным сведениям о Бирюлькине добавила: «...Сделал предложение стать его женой. По характеру мягкий, жадный к деньгам, политическими вопросами не интересуется, во имя достижения низменных целей готов на все. Деньги ему нужны, чтобы их прокутить, весело провести свободное время в обществе женщин. Пьет, но знает меру. Рассказывает, что в полку является одним из специалистов по новому вооружению. Если пойти дальше на сближение — можно добиться от него более обширной информации. Но пока это преждевременно...»