Стрекоза ломает крылья

Смит и Стрекоза давно уже поджидали Сорокина, удобно расположившись в своем «Мерседесе».

Он не опоздал на свидание. Стрекоза с трудом узнала его в модном сером пальто и зеленой узкополой шляпе, какие только что появились в магазинах. Он шел один быстрой, упругой походкой строевого офицера, то и дело посматривая на часы, как все влюбленные.

— Не опоздал! — заметил Джон. — А мы еще посидим здесь. Девушкам можно опаздывать, тем более, когда электричка проходит через русский сектор Берлина...

Стрекоза молчала, думая о встрече с Виктором и о той роли, которую ей предстояло сегодня играть весь вечер.

— А теперь пора, — сказал Смит, открывая дверцу «Мерседеса».

— Вы будете меня ожидать, господин Смит?

— Полагаю, что нет смысла. Все, кажется, идет нормально. Но, если вам придется здесь остаться на ночь, позвоните «домой маме», — как мы условились.

Когда Стрекоза вошла в бар и двинулась в условленный уголок, Виктор уже сидел там, рассматривая меню. Увидев Стрекозу, он быстро встал и галантно шагнул к ней навстречу.

— О, как ты сегодня хороша! — не удержав восторга, заметил Виктор. Она улыбнулась.

Сегодня Стрекоза выступала во втором акте своей роли, к которой ее так тщательно готовили Смит и Браун. Новые хозяева Стрекозы знали ее прошлое и надеялись, что серьезно скомпрометированный агент будет честно выполнять их задание. Но, все еще плохо разбираясь в психологии русской натуры, они опасались, как бы при встрече со своими соотечественниками не сдали ее нервы, как бы она не влюбилась в этого русского парня всерьез и не послала их ко всем чертям. Хотя такой вариант, значащийся в секретных планах, как задача № 3, им бы вполне подошел и явился хорошим способом легализации и заброски в глубокий тыл Советского Союза своего опытного агента. А Стрекоза пока не ведала о планах своих хозяев, Браун и Смит до поры не говорили ей о третьей задаче.

Когда официант наполнил коньяком маленькие рюмочки и они выпили за встречу, Анна спросила: «Как ты провел эту неделю и все ли благополучно у тебя на службе?»

— Все отлично. Я всю неделю ждал этого вечера и работал с подъемом. Только боялся, что ты не придешь сегодня. Ведь ты тогда так долго колебалась...

— Я тоже много думала о тебе, поэтому и пришла сегодня... Ну, а как твои документы? Ты их надежно спрятал сегодня?

— Разумеется. Нельзя же терять каждую субботу... Но зато я нашел тебя, а ты дороже всяких документов.

— Не надо об этом. Пойдем лучше потанцуем...

Кружась в легком танце, Стрекоза, как бы между прочим, продолжала выяснять у Сорокина интересующие ее вопросы.

— Почему ты пришел один, без друзей?

— Я не был уверен, что ты придешь сегодня, и никому не сказал о нашем знакомстве. Да и зачем это?

— О моей встрече с тобой тоже никто не знает. Отец все еще в отъезде, а маме я сказала, что иду к подруге. Она у меня добрая и не любопытная.

— А я вот один, и докладывать некому.

— А полковнику?

— Майору... Но завтра — выходной день, и кто свободен от дежурства, может располагать собой как угодно.

— Я думала, вы и шагу не смеете ступить без разрешения командира.

— Мы ведь офицеры, а не солдаты. Солдат, конечно, не отпускают из расположения части. Но они отслужат свой срок и уедут домой. А наша служба — бессрочная.

— До генерала?

— Кому как, а то и в капитанах находишься. Счастливчики, конечно, продвигаются быстрее.

— Ты счастливчик, Виктор?

— Не сказал бы.

— Почему же? Ты умный, хороший парень.

— Долго рассказывать... Кажется, плохо подумал, когда выбирал себе профессию. Форма военная ко многому обязывает, а я люблю свободу.

Потом они пили шампанское и снова танцевали, болтая о пустяках.

Виктор не заметил, как прошел вечер, и обнаружил это лишь тогда, когда танцующих в зале осталось совсем мало, а официанты спешили убрать со столов пустую посуду.

Счастливый от вина и очаровавшей его женщины, Виктор хотел продлить эти минуты и сегодня же объясниться. Но обезлюдевшие улицы ему казались неподходящим местом для этого, и он предложил пойти к нему. Анна наотрез отказалась. Она, видимо, поняла состояние Сорокина и не хотела сегодня услышать то, что он может сказать ей завтра или в другую субботу, когда она получит более точную установку Брауна и когда все они окончательно убедятся, что советской контрразведке ничего неизвестно о Стрекозе.

Но Виктор продолжал уговаривать Анну, не ведая, какими оковами она сковала свою свободу.

— Нет, Виктор, не могу, не могу, — отвечала она. — Я не предупредила маму, и она будет беспокоиться всю ночь.

— А ты ей позвони, скажи, что заночуешь у подруги.

— Ах ты, какой догадливый! Но я никогда не ночевала в своем городе у подруги. Это у нас не принято.

— А в прошлый раз?

— Тогда я «уезжала в Берлин» со своим кавалером. Мама об этом была предупреждена. Я и сейчас беспокоюсь, что она уже волнуется. Пойдем на вокзал, я позвоню из автомата.

...Косой серп луны и закоптившиеся уличные фонари слабо освещали их лица. Виктор бережно держал свою спутницу за локоть левой руки. В правой у нее была маленькая черная сумочка, в которой холодел все тот же браунинг бесшумного боя... Они устроились в беседке сквера. Сорокин развеселился, и Стрекоза с интересом слушала его рассуждения, рассказы о Байкале, где он вырос и рыбачил с отцом, и обо всем, что приходило в шальную голову парня.

— А ты никогда не бывал в Берлине?

— Бывал проездом и на экскурсии в Трептов-парке. Издали видел разрушенный рейхстаг и Бранденбургские ворога.

— Понравился тебе Берлин?

— По-честному — нет. Серый, тяжелый город.

— А в музеях бывал? Посещал ли старые кирхи с органами, видел ли Западный Берлин?

— Что нет, то нет.

— А хочешь посмотреть рейхстаг поближе, просто побродить денек по городу?

— Я там заблужусь.

— Я буду твоим гидом. Берлин для меня как дом родной.

— И Западный?

— И Западный...

— Электричка идет через весь город. Где хочешь — там и выходи. Деньги меняют на черном рынке. Ведь интересно посмотреть, как развлекаются англичане, американцы, французы и берлинские капиталисты. Мы даже в ресторан там заходим.

— Да, все это интересно, — мечтательно произнес Виктор.

— Если согласен, то я приглашаю тебя на следующую субботу в Берлин.

— На следующую? Пожалуй, можно. Я свободен. Но только после обеда.

13

Майор Зацепин отодвинул пухлое дело и закурил. Встал из-за стола, поправил рассыпавшиеся по широкому лбу кольца волос.

Орлов тоже встал, подошел к Зацепину и прикурил от его папиросы.

— Ну и как вырисовывается личность Стрекозы?

— Не все еще перелопатил, не свел воедино, однако многое стало понятным. Особенно интересные данные о фирме «Наумана-Брауна», — так бы я назвал этот Берлинский филиал американской разведки. Сведений же о том, как и когда Стрекоза была привлечена к сотрудничеству немцами, в просмотренных мною материалах не оказалось.

— Эти данные ты можешь найти в деле Фишера. Там есть фотокопия личного дела Стрекозы и меморандумы по ее донесениям Фишеру, да и позже, когда она в Штутгарте сотрудничала с ведомством Гелена, — уточнил Орлов.

— Как ты это все раздобыл? — заинтересовался Зацепин.

— Долгая это история, в другой раз расскажу. А об Елене Науменко можно и сейчас.

— Рассказывай, — попросил Зацепин.

Орлов уселся на диван и начал рассказ:

— До войны Елена Науменко жила на станции Борки, где окончила девять классов. После семилетки пыталась поступать в театральное училище в Одессе, но не прошла по конкурсу. Школу оставила, устроилась работать в библиотеке заводского клуба. Училась в вечерней школе, активно участвовала в художественной самодеятельности. Отец ее украинец, а мать — немка, дочь богатого купца Фризена, высланного в тридцатые годы из Одессы. Бабка приехала к дочери и занялась воспитанием внучки. С бабкой и матерью Елена с детства говорила только по-немецки.

— А что она делала, когда их городок оккупировали гитлеровцы?

— В начале войны отца по болезни в Красную Армию не призывали. Он заведовал продовольственным магазином. При гитлеровском режиме продолжал торговать как частное лицо. Скупал в селах продукты и продавал их в городе. Поддерживал тесную связь с бургомистром и с интендантами гитлеровской армии.

— Тебе неизвестно, где он сейчас?

— В сорок третьем году его расстреляли партизаны. Видимо, было за что.

— А мать?

— Амалия Фризен — так она называла себя при оккупантах — и ее дочь Елена, были переводчицами у бургомистра. После расстрела мужа выехали в Германию, но по пути Амалия погибла при бомбежке, а Елена попала в лагерь Альтенбург, где содержались советские женщины и девушки, насильно угнанные немцами на работы в Германию. Только бабушка осталась в Борках охранять семейное добро, нажитое на беде соотечественников. В пятидесятом году старуху схоронили дальние родственники.

— Выходит, у Стрекозы, действительно, не осталось в Советском Союзе никаких родственников?

— Как видишь. Но свидетелей, знающих о ее работе переводчицей в Борках и о ее предательстве в Альтенбургском лагере, нашлось немало, — подчеркнул Орлов.

— А ты не помнишь, как она в лагере попала в поле зрения Фишера?

— По свидетельству польского врача Сигизмунда Пировского, работавшего в лазарете Альтенбургского лагеря, все произошло как будто случайно. Сначала Науменко работала на брикетной фабрике, как все «восточные» женщины, по двенадцать часов в сутки. Кормили плохо. В бараках было сыро и холодно. Почти каждый день кого-нибудь хоронили. На место умерших пригоняли новых девчат с Украины, Белоруссии. Болезнь не обошла и ее. Старшая надзирательница приказала убрать больную в изолятор. А это равносильно смерти: оттуда редко кто возвращался. Но ей повезло. В тот день, по неизвестной причине, в изолятор заглянул заместитель начальника лагеря Теодор Фишер, который в лагере вел контрразведывательную работу. Входя в изолятор, немец запнулся о тело больной девушки, лежавшей на топчане у самой двери, и чуть не упал. Он начал ругаться, возмущался беспорядком в лазарете, но увидев красивое лицо больной, спросил, что с ней и не умирает ли она от тифа? Пировский ответил, что у Науменко фолликулярная ангина и что она скоро поправится. Внимательно посмотрев на девушку, немец приказал врачу непременно вылечить ее и доложить об этом ему лично. Пировский, хорошо зная повадки немцев, по-своему понял интерес оберштурмфюрера к Елене Науменко. На третий день врач явился в кабинет Фишера и доложил, что у Науменко началось осложнение и для ее лечения нужна кровь и глюкоза, чего в лазарете не было.

«Возьмите кровь у любой женщины! — приказал Фишер. — Я освобожу ее от работы на фабрике. Глюкозу и другие лекарства получите на складе».

Пировский подивился: такой щедрости этого молодого хорька с усиками фюрера он не ожидал. Воспользовавшись резолюцией Фишера на заявке врача, он дописал еще несколько наименований дефицитных лекарств и сам поспешил в аптечный склад. Фармацевт тоже удивился щедрости Фишера, но выдал все, что значилось в документе.

Через две недели Науменко была на ногах, о чем врач лично уведомил оберштурмфюрера, который вскоре пришел полюбоваться на предмет своих забот. Перед ним стояла красивая, стройная девушка с большими голубыми глазами и длинной русой косой. По совету Пировского Лена на немецком языке восторженно отозвалась о внимании Фишера, благодарила его за доброту и сердечность к ней. Фишер был доволен, сказал, что считает долгом заботиться о больных рабочих и тем более о такой красивой девушке, как она. Уходя, он шепнул Пировскому: «Я решил устроить Лену на работу в штаб лагеря. Пришлите ее завтра ко мне к девяти часам. А о моем посещении изолятора никому ни слова!»

Пировский выполнил приказ оберштурмфюрера. С тех пор Науменко стала рассыльной и уборщицей в штабе лагеря. Работая в штабе, она продолжала жить в том же холодном бараке и ночью укрываться стареньким байковым одеялом, подаренным Пировским. Тут ей было куда легче, чем на фабрике, она не изматывалась, как другие. По свидетельству очевидцев, зная немецкий язык, Науменко быстро освоилась в штабе, познакомилась с работавшими там немками, которые подкармливали ее хлебом и картошкой из фабричной столовой. Девчата из лагеря не скрывали зависти к ее тепленькой работе, а она, будто боясь потерять место, рассказывала им небылицы о причиненных ей унижениях со стороны служащих лагеря и никогда не говорила о том, что ей удавалось получать дополнительно продукты питания.

— Как ты думаешь, — перебил Орлова Зацепин. — Не пришел ли Фишер тогда в лазарет намеренно, чтобы позаботиться о переводчице бургомистра из Борков? Он же, безусловно, знал, как она оказалась в Германии и о ее прошлом. Да она и сама, наверное, рассказала об этом кому-нибудь из администрации лагеря, чтобы избежать участи рабыни.

— Вполне возможно, — согласился Орлов. — Но и внешность ее, очевидно, сыграла свою роль. Поэтому оберштурмфюрер проявил к Науменко такое внимание и личную заинтересованность. Он хотел убить двух зайцев.

— Ты хорошо знаешь детали вербовки Елены? — поинтересовался Зацепин.

— За детали не ручаюсь, а в общем помню. Но ты лучше сам познакомься с рапортом Фишера о вербовке Стрекозы и его дневниковыми записями об этом. Там много любопытных данных, которые тебе пригодятся.

14

Анна встретила Виктора на Силезском вокзале в Берлине, и они двинулись в путь. Не зная города, Сорокин полностью доверился своей спутнице, которая пригласила его в вечерний ресторан.

Ослепленный неоновыми рекламами магазинов, Виктор как-то не осознавал, что уже находится в Западном Берлине. Стрекоза на правах хозяйки бойко распорядилась о вине, закусках и сама расплатилась за все западными марками.

Вскоре он забыл обо всем и, как в прошлую субботу, был счастлив и весел, захмелевшими, влюбленными глазами смотрел на свою подружку, сыпал комплименты. Сегодня он решил объясниться с Анной. И, нагнетая смелость, без стеснения опрокидывал стопки коньяку, которых иному немцу хватило бы на два вечера... Но он был деревенским парнем, спиртное почитал мужским достоинством, которое и готов был продемонстрировать своей избраннице. И если бы Стрекоза тактично не сдерживала Сорокина, он бы и на этот раз мог дойти до такого состояния, из которого выводят холодной водой и нашатырным спиртом.

Когда джаз заиграл довольно бравурную музыку, Анна, обратив внимание Виктора на то, как мерзко стали кривляться повеселевшие парни и девицы, тихо сказала:

— Пожалуй, в русском секторе такого не позволят. Смотри и запоминай Европу!

— А черт с ними, пошли и мы! — лихо выпалил Виктор и потянул ее туда, где уже бешено кружились рыжие, русые, белые, черные, фиолетовые и почти красные косматые головы, мельтешили перепутавшиеся ноги и руки, обезумевшие глаза, фиолетовые, розовые и красные губы.

Увлеченные азартным дурманом музыки, Виктор и Анна бросились в пучину танца.

Когда они, наконец, устав от бешеных ритмов, сели за свой столик, официант учтиво предложил остуженное шампанское и мороженое, что было как раз кстати, хотя у Виктора кружилась голова. Стрекоза заметила это и тихо спросила: «Может, уйдем отсюда. Ты ведь устал, мой милый?»

— Да, уйдем, уйдем, Аннушка.

Было уже за полночь. Но город продолжал жить, мигая неоновыми рекламами, уличными фонарями, фарами автомобилей, сигаретами прохожих, смехом и криками подвыпивших парней и девиц.

Когда Анна и Виктор вышли из ресторана, на них налетели трое пьяных парней и с силой потянули Анну к себе, грубо оттолкнув Сорокина. Он ринулся на одного из нахалов, но получил жестокий удар в грудь. Тем временем второй потащил Анну в сторону, она закричала. Оправившись, Сорокин ловко нокаутировал приставшего к ней длинногривого парня. Тот упал, театрально разбросив руки. Подоспели двое рослых полицейских с резиновыми дубинками, не разбираясь, надели на Сорокина металлические наручники и всех затолкали в полицейскую машину.