Помоги проекту - поделись книгой:
— Сейчас время позднее.
— Ну, хорошо, тогда давайте я вас провожу.
— Ой, не надо, я живу далеко!
Чубчик остановился.
— Я вас не понимаю, Люся. Одно вы не хотите, другое не хотите… Ну а что же вы хотите?
— Этого я сразу сказать не могу. В другой раз, ладно? У вас какой день выходной?
Чубчик сказал.
— Вот тогда и увидимся! — улыбнулась девушка и побежала, увидев трамвай.
Чубчик потоптался на месте, затем круто повернулся и побрел домой. Дом артистов отличается от гостиниц тем, что на каждом этаже кухни, где сейчас кипели и шипели цирковые ужины.
Чубчик прошел мимо, варить для себя кофе не стал, а выпил взятый еще утром кефир да съел пару холодных сосисок. Затем взял книжку и завалился в постель.
Однако сосредоточиться на чтении не мог. Со страниц то и дело вставала новая знакомая… Тоненькая, изящная, немножко смешная и вроде бы не красавица, но Чубчик поймал себя на мысли, что думать о ней приятно. Что-то тут было такое, чего он не встречал в других! Но почему она не говорит, чего хочет? Впрочем, понятно, чего они хотят! Чубчику как-никак двадцать шестой, позади училище, позади армия, он давно обкатал все манежи Советского Союза и отлично знает, что в любом городе, большом или малом, едва засветятся цирковые огоньки, налетают, наподобие бабочек, девчонки, девушки и женщины. Они посещают представления чуть ли не каждый день, появляясь когда к началу, когда к середине, а когда к концу. Действуют согласно своему темпераменту — от робкого ожидания у служебного входа до штурма гостиничных окон первого, а то и второго этажа. Причины разные: у одних — мечта покинуть надоевший город и умчаться с артистом в распахнутый для цирка мир; других устраивают кратковременные цирковые романы именно своей кратковременностью, чтобы разговоров было в городе поменьше. Третьи… им просто нравятся молодые сильные, красивые люди, к тому же (и как они ухитряются это узнать?) холостяки… Кто за это осудит?
Добившись знакомства, поклонницы обрастают фотографиями артистов.
Артисты этих поклонниц не избегают, хотя уважают не слишком.
Были, естественно, такие и у Чубчика, но, покидая город, он о них тут же забывал.
Однако новая знакомая чем-то явно отличается от обычных поклонниц. Чем же?
Не найдя ответа, Чубчик заснул.
А в первый же выходной около гостиницы столкнулся с ней.
— Здравствуйте, Сережа! — весело сказала Люся.
Чубчик, давно отвыкший от своего настоящего имени, встал и залюбовался: ее загорелое тело вроде бы неохотно прикрывало платьице из такого тонкого материала, что, казалось, дунь на него — и улетит. Светлые глаза, светлые волосы и брови оттенял загар, удивительно меняющий женщин. Порой он симпатичных превращает в хорошеньких, а хорошеньких в красавиц. Так и тут.
— Вот здорово, что вы пришли! — обрадовался Чубчик. — Сейчас возьму хлеб, и пойдем пить кофе.
— Я завтракала.
— Хорошо, не надо кофе. Едем за город! Согласны?
— Куда?
— Найдем куда…
Было у Чубчика движимое имущество, с которым он никогда не расставался. Он считал, что велосипед хорош в манеже, а для суматошного города хрупок, — тут седлай мотоцикл и жми на всю катушку!
Чубчик любил катать девушек на своем мотоцикле. Они усаживались позади него, а он — надо не надо — резко притормаживал, отчего пассажирки невольно его обнимали. Мотоцикл, считал Чубчик, сближает быстрее, чем, например, стихи. Сейчас у него мелькнуло опасение, что Люся не захочет ехать, скажет, что, если б знала, пришла бы в джинсах, — однако ничего такого она не произнесла. Села, и хоть бы что!
Оба надели шлемы. Чубчик помчал по незнакомому городу, а Люся сзади командовала «прямо», «вправо», «опять прямо».
Так они выехали на загородное шоссе, и мотоциклист начал оглядываться по сторонам, выискивая место для привала, где-нибудь подальше от цивилизации.
Стояло бабье лето, и красота была неописуемой. Разноцветные деревья и кустарники словно бы сами предлагали им остановиться, но кругом были люди.
Чубчик вел мотоцикл виртуозно, содержал его образцово, так что обычной трескотни, когда даже разговаривать нельзя, здесь не было. Чубчик узнал, что Люся учится в швейном техникуме, будущая портниха; впрочем, не совсем будущая, вот это платье она сшила сама. Чубчик повернулся к ней, чтоб оценить работу, и тут же наехал на кусок доски, валявшейся на дороге. Оба высоко подпрыгнули и захохотали.
— Ты не ушиблась? — озабоченно спросил Чубчик.
— Нет, а ты?
Люся призналась, что любит цирк, что знает многих артистов, но вот лично познакомилась с ним с первым. Чубчик самодовольно улыбнулся. Впрочем, что же тут удивительного?.. Он не последняя спица в их велосипедном номере.
…Синицкие стальным ураганом врываются на манеж и начинают гонку друг за другом, круг за кругом по лакированной поверхности деревянного настила. Это как бы манеж в манеже. Велофигуристов четверо — три черноволосых атлета и блондинка, жена одного из них. Вот они, обняв друг друга за плечи, вздыбливают свои машины и едут на одних задних колесах, не снижая при этом скорости. И тут с криком: «А вот и я!» — выкатывает Чубчик на неправдоподобном сооружении: одно колесо его велосипеда обычное, а другое — огромное, в форме яйца, так что ездок то взмывает в облака, то падает в пропасть. И не только велосипед вызывает смех в зале, но и сам Чубчик. Он в зеленом костюме в крупную клетку, в островерхой тирольке с пером, а в петлице огромная роза. Чубчик ладно скроен, крепко сбит, но его физиономия не вызовет улыбки разве что у слепого. Лицо Чубчика совершенно круглое, на нем вздернутый нос и большие, чему-то удивляющиеся глаза. В училище его прочили в коверные клоуны, но получился комик в номере, который ничего на лицо не прилепляет и не пририсовывает. Помотавшись по манежу, Чубчик на своем чудовище галантно привстает, протягивая блондинке розу, и неуклюже плюхается на манеж.
А велофигуристы продолжают путь. Один едет по кругу, второй залезает ему на плечи, третий садится на плечи второго, а венчает динамичную колонну блондинка, застывая на плече третьего в классическом арабеске.
Тогда Чубчик врывается на веломотогибриде, который фыркает, трещит, рычит и наконец взрывается так, что рама летит в одну сторону, руль — в другую, колеса — в третью, а Чубчик — в четвертую. Но, вскочив, он седлает заднее колесо, берет в руки переднее и этаким велочеловеком победоносно покидает манеж, заслужив поощрительную улыбку блондинки.
А в финале все четверо, взявшись за руки, катят на моноциклах — одноколесных велосипедах, седло у которых на двухметровой высоте, а Чубчик вслед за этим взбирается на таком же моноцикле на мягкий барьер манежа, поначалу катит по нему, но в итоге падает на руки партнеров, а за храбрость получает от блондинки предназначавшийся ей цветок.
Загородный рейс несколько затянулся. Давно уж отмелькали одноэтажные домишки старой окраины, на горизонте зазеленела чуть ли не тайга, но вдруг вынырнули модерновые здания с просторными лоджиями и огромными окнами, а рядом еще такие и еще.
Но вот последний микрорайон, кажется, позади.
Чубчик притормозил вроде бы для того, чтобы посоветоваться с Люсей, и удивился, что она не уцепилась за него. Он даже оглянулся: не выпала ли по дороге?
— Поедем дальше или здесь остановимся?
— Все равно, — ответила Люся.
А сама разрумянилась, глаза наполнились каким-то озорным блеском, и Чубчик решил, что самая пора свернуть с накатанного шоссе.
…Местечко они выбрали чудесное, кроме них и деревьев — никого.
Перекусили, но ничего спиртного у них не было: ГАИ существует не только для автомобилистов. Мотоциклет прислонили к сосне.
Во время трапезы Люся внимательно рассматривала Чубчика, порываясь что-то сказать, но так и не сказала. А когда он по ходу дела ее неловко обнял, сопротивляться не стала, отчего кавалер почувствовал себя уверенней. Однако когда захотел Люсю поцеловать, она его сильно оттолкнула.
Привыкший к падениям, Чубчик повалился на спину, быстро, как на манеже, вскочил и с веселым криком бросился на девушку. Завязалась беспорядочная борьба, оба вскоре начали тяжело дышать, наконец Люся вырвалась, встала и, поправляя платье, каким-то странным голосом, вовсе не похожим на тот, каким говорила до этого, произнесла:
— Пусти… Я сама. — А потом добавила — Отойди и отвернись.
Чубчик послушно отошел на некоторое расстояние.
— А теперь считай до десяти… только медленнее.
— Раз… — Теперь уже и у Чубчика голос стал чужим. — Два… — Голос наполнился какой-то сладкой дрожью. — Три…
«А все-таки, — успел подумать Чубчик, — она, значит, такая же, как и все…»
— Четыре…
«Особого усилия, — продолжал он свои мысли, — и на этот раз не потребовалось».
— Пять…
«И это немножко жалко, в общем-то».
— Шесть…
«А интересно, чего она сейчас делает? Впрочем, раз обещал не поворачиваться, значит, не повернусь».
— Семь…
«Господи, платье-то, дунь — и слетит, а она с ним столько времени…»
И вдруг раздался стрекот мотоцикла. Чубчик обернулся и увидел, что Люся на полной скорости мчится на нем, лихо подпрыгивая на кочках. Он побежал, закричал, но она уже скрылась за деревьями. А вскоре пропал и стрекот.
…Чубчик выскочил на шоссе, попытался было голосовать, но легковушки, грузовики и автобусы проносились мимо, а одна машина обдала его грязью из еще не просохшей лужи. Проклиная все на свете, Чубчик сошел на обочину и решил, назло судьбе, возвращаться пешком. И с тем цирковым упрямством, с каким осваивал новые трюки, зашагал Чубчик в город. У него было время подумать обо всем.
Черт бы побрал эту Люсю, а заодно и всех ей подобных! Почему он должен сейчас тащиться и зачем ехал? Отчего ему так не везет?.. Чубчик всегда завидовал людям, пустившим глубокие корни в многотысячном цирковом таборе. Они давно и накрепко вросли в цирк, у них в любой программе то дети, то братья, то сестры, то племянники, то дяди. У них общие заботы, общие печали, и вот только он, Чубчик, вроде бы и не в цирке, а только «при нем».
А иметь в цирке просто жену, а не жену-партнершу, Чубчик не хотел. Однако никто из знакомых девушек особого интереса к велосипеду не проявлял. В лучшем случае пробовали покататься.
Для него же велосипед — живое существо. О, если б Чубчик имел детей, он привил бы им любовь к велосипеду с младенческих лет. Ведь детям цирка не надо мучиться с выбором профессий, их дорога заранее предопределена. И если родители приезжали в отпуск домой, то дети на каникулы — в те цирки, где работают папа и мама. Там даже малыши на еще не окрепших ножках выходят на манеж или «Новым годом» при Деде Морозе, или просто помогают родителям. И у них, у детей тоже со временем будет: что ни программа — то тетя, то дядя, то брат, то сестра.
Между прочим, Чубчику однажды доложили, что Синицкие своего сынишку уже приучают к езде на эксцентрических велосипедах… Что ж, незаменимых нет! Однако и к Синицким никто Чубчика пожизненно не приговорил! Можно сделать собственный номер, скажем, «Соло — клоун на велосипеде». А?.. Есть же ведь «Танцовщица на велосипеде»! А сколько вообще еще велотрюков не освоено! Что, если на полном ходу пролезть через раму велосипеда, подобно тому, как джигит подлезает под живот своей лошади? Можно отрепетировать стойку на руле и проехать так один круг, второй… Однако лучше бы его номеру придать какой-нибудь сюжет, как, скажем, в мюзик-холле… Там в окне второго этажа появляется дама, а кавалер с букетом не может со своего велосипеда до нее дотянуться. Тогда он выезжает на высоком моноцикле, но дама уже на третьем этаже… Он — на еще более высоком, а она — на четвертом…
Конечно же с партнером, еще лучше с партнершей, новый номер Чубчика смотрелся бы веселее, и трюки бы шли не сами по себе, а продиктованные сюжетной необходимостью…
Только к вечеру приплелся Чубчик к цирку и на дворе увидел мотоцикл, оба шлема и записку в одном из них: «Эх, Чубчик, до десяти досчитать не можешь! У меня по велоспорту разряд, а на одном колесе ездить не умею. Я хотела попросить, чтоб научил меня, да стеснялась поначалу, а ты…»
Чубчик огляделся по сторонам и, убедившись, что никого поблизости нет, залился счастливым смехом.
ЦИРКИН МУЖ
I
Вова Дудкин еще раз перечитал написанное:
Прочитав, откинулся на спинку стула и погрузился в свои невеселые думы. Задолго до встречи с Варварой работал Дудкин художником на большом заводе, оформлял там Доски почета, выпускал «молнии», писал транспаранты и о литературной карьере не помышлял. Но вот потребовались стихи к плакату, а лучший поэт заводского литобъединения подвел. Дудкин, лихо набросав стройного станочника на фоне столицы с ее многочисленными башнями, от Спасской до Останкинской, призадумался… В юности он, как многие, чего только не зарифмовывал, но к своим двадцати пяти напрочь забыл, как это делается. И если рисунок отмахал за час, то четыре стихотворные строки потребовали у него целой ночи! Зато утром весь завод смог прочитать:
Руководитель объединения, недовольный слабым притоком литературных сил, тут же отыскал Дудкина, усадил за парту, и вскоре Вовины вирши запестрели в заводской многотиражке. А года через два составили сборничек в серии «Молодые голоса». Получилось совсем как у Мольера, который превратился из актера в драматурга исключительно из-за нехватки текущего репертуара. Но если Мольер, сочиняя комедии, продолжал играть на сцене, то молодому поэту каждодневная служба показалась обременительной, и он с завода ушел.
Оставшись на миру в обнимку со своей тощей книжицей, Вова поначалу растерялся, однако ненадолго, ибо обрел товарищей по судьбе. Его коллеги, одурев от сознания, что нм больше не надо топать на работу, ощутили вокруг себя пугающую пустоту и срочно стали блокироваться, оккупируя для этой цели писательский клуб. Правда, там висела предостерегающая надпись:
Однако «молодые голоса», не успев вступить в Союз писателей, успевали захватывать столики в клубе. Там за чашкой кофе читали друг другу стихи и до хрипоты спорили, походя свергая с пьедестала признанные авторитеты. Говорили на темы исключительно литературные, чему способствовали стены, густо испещренные шаржами, эпиграммами, а на худой конец — автографами всевозможных знаменитостей. Диапазон бесед тут был широк: от споров о подлинном авторе «Слова о полку Игореве» до уточнения выплатных дней в московских издательствах и редакциях.
Молодые поэты были либо лохматы, либо стрижены под нулевку — середины они не признавали. Заводилой был бородач с мальчишеским лицом, похожий на оперного статиста в роли боярина, которого в гримерной «прилепили к бороде». Все они, как и Дудкин, были авторами одной книжки и теперь мучились над второй. Стихи они время от времени печатали, и тогда компания дружно пропивала гонорар очередного счастливца, но сборник не складывался ни у кого.
Если Дудкину завод предлагал десятки тем, сотни деталей, которые он научился по-своему «высветлять», то сейчас просвета не видел… Ему не писалось!
И вот однажды, вспомнив вычитанную где-то фразу, что «свое поражение следует воспринимать с юмором», Дудкин, глубоко вздохнув, направился на завод, предварительно сочинив эпиграмму. Он решил прочитать ее знакомому кадровику, ревностному поклоннику его литературного дарования.
Однако, несмотря на чувство юмора, настроение у Дудкина было препоганым, он нарочно замедлял шаги, не меняя, однако, направления. И вдруг услышал звонкий голос:
— Вовка!
Перед ним солнечно засиял рыжий Сеня, школьный его дружок. Дудкин давно потерял его из вида и сейчас искренне обрадовался встрече.
Минут через пять в полупустом ресторанчике Сеня с увлечением рассказывал о своей жизни. Оказывается, успел окончить цирковое училище, давно работает клоуном и колесит по родной стране. Лучшей участи он не представляет!
Дудкин же ничем похвастаться не мог, но все же надписал однокашнику книжицу, благо была при себе.
— Старик, ты же наш человек! — закричал клоун на весь зал и предложил то, что Вова никак не ожидал: — Напиши для меня! Для цирка! У тебя есть время?..
— В общем, да.
— Официант! — закричал клоун и поспешил расплатиться.
…В крохотной каморке старого цирка Дудкина приветил репертуарный начальник, пригласивший прежде всего на вечернее представление, дабы тот смог приступить к постижению специфики цирка.
И Дудкин начал ее постигать.
Вероятно, каждый человек годами вынашивает смутное очертание своего идеала. И вдруг в цирке идеал этот обрел для Дудкина вполне зримые черты.
По стальной, слегка покачивающейся лестнице с какой-то гордой решимостью поднималась красавица в черном трико, с прелестным профилем и скупыми, но чрезвычайно грациозными движениями. Словно бы ожившая гравюра, девушка плавно возносилась к цирковым небесам. В зубах она держала кинжал, а на нем под прямым углом был водружен длинный мяч, на рукояти которого стоял поднос с четырьмя наполненными бокалами по углам. Лестница раскачивалась все сильнее и сильнее, а девушка откидывалась назад, распластав в воздухе руки. Затем опустилась по лестнице с противоположной стороны, не пролив ни единой капли из своих бокалов! И чем дальше, тем сложней были ее трюки.
А в заключительном поклоне была бездна достоинства, однако ни малейшего высокомерия.
Поделиться книгой: