Гражданская война Валентина Катаева

«За толстыми стенами загородного дома умирал осажденный город, этот последний буйный, огнистый и крикливый Вавилон. Красные войска все ближе и ближе подходили с трех сторон к городу, и уже половина безумцев, пьющих в кафе красное вино и нюхающих кокаин, играющих в карты и наслаждающихся любовью, заключающих сделки и подписывающих торговые договоры, была обречена».  

«В осажденном городе», опубликован в 1922.  

«Ни серые утюги французских броненосцев, кадивших угольной чернотой над заливом, ни веселые патрули английской морской пехоты,  кидавшие футбольный мяч голенастыми лошадиными ногами на цветочных углах и вылощенных площадях, ни вялые тела рабочих, черными чучелами развешанные контрразведкой на железнодорожных мостах и фонарях предместий, - ничто не могло помочь. Город был обречен.  

В великолепном стрекотании кино, упрямо повторявшем каждый вечер сияющее отражение некогда живших, в шелковом хрусте карточных вееров над ломберной зеленью клубов, в костяном шелке ночных выстрелов, похожих на щелк бильярдных шаров, и в щелке бильярдных шаров, похожих на  выстрелы, осаждаемый с трех сторон красными город шел к гибели».  

«Раб», опубликован в 1927.  

«С трех сторон на город шли красные. С четвертой наступало море. Город был обречен… Серые утюги британских броненосцев низко сидели в стальной от дыма воде залива, среди еще нерастаявших, взбухших, как пробка, льдин. Синие молнии радио слетали с изящных мачт крейсеров. Десантные войска четырех  империалистических  держав  поддерживали истощенные отряды добровольцев, отбиваюшихся от красных».  

Не надо быть тонким аналитиком в духе Эйхенбаума и Шкловского, чтобы сквозь весь защитный частокол ключевых слов - дисклэймеров («империалистические державы» и прочий словесный лом) увидеть, с какой стороны смотрит на дело автор, что для него - победа, а что – поражение, кто здесь для него свой. Дубовоголовые советские критики, впрочем, реагировали именно на ключевые слова. Для них и писалось. Для остальных – это типичные послания в бутылках.

IV  

Отступим еще немного назад, в 1918, в гетманскую Одессу. Что делает в это время Катаев? Смотрим другой ранний его рассказ, «Человек с узлом», опубликованный в одесском еженедельнике в октябре 18 года. Действие происходит в Одессе этой же самой осенью: «Крупные осенние созвездия медленно и плавно передвигались».  

«Я в последний раз затянулся и бросил папиросу… Судя по звездам, до смены осталось еще часа два.  …Послышались шаги, и в воротах дачи, где я караулил сарай с гвоздями, за противоположным деревянным забором, на звездном небе показалась фигура. Это был часовой соседнего поста Крейдич. Рядом с его головой и выше торчал большой острый нож японской винтовки. …Я поправил на плече ремень тяжелой и большой французской винтовки системы "Гра"…»  

Далее описывается, как  «я»  «проснулся  и  услыхал  отчаянные  и  тревожные свистки. "Должно быть, у Крейдича  на  посту  что-нибудь", -  подумал  я  и, схватив винтовку на отвес, бросился в ворота…. Я выбежал  за  ворота  и  посмотрел  вдоль  улицы налево, туда, где был пост Крейдича».  

Оттуда бежал какой-то «человек с огромным узлом» чего-то украденного из сарая Крейдича, «ухватив огромный узел руками сверху, перед собой»; за ним гнался сам Крейдич; Катаев стрелял по убегающему вору, но не попал. Вот и весь сюжет.  

Еще раз посмотрим на него. Что, прапорщик Катаев, георгиевский кавалер, буржуй и начинающий писатель подался при гетмане в ночные сторожа? А ночным сторожам при гетмане выдавали японские и французские винтовки? И место, где они сторожили, именовалось «постом», а сами они – «часовыми»?  

Ясно, что герой рассказа, как и Крейдич, служит либо в армии гетмана, либо в державной варте – гетманской военной полиции. Сторожить они при этом могут сараи хоть с гвоздями, хоть с мануфактурой, которую, как видно сторожил Крейдич (держать на бегу «огромный узел» перед собой, ухватывая его при этом сверху, человек будет, только если это узел с чем-нибудь легким).  

В державную варту в это время в Одессе шли многие… Како ни удивительно, пошел в нее тогда,  да еще «по идейным соображениям», не кто иной как Остап Бендер – точнее, его прямой прототип Осип Биньяминович Шор! Об этом поступке и его идейных мотивах (как они ни диссонируют на первый взгляд - но только на первый взгляд - с образом «великого комбинатора»), мы достоверно узнаем от того же Бунина, из его «Окаянных дней». (Державная варта поминается не раз и в повести Катаева «Спящий», правда, вне всякой связи с автором).

Итак, суммируем то, что пока получилось. В 1918 году Катаев вступает в Одессе в вооруженные силы гетмана. В декабре 1918, после падения гетманской власти в Киеве, к северу от Одессы устанавливается  господство Петлюры, в самой Одессе стоят войска Антанты и отряд Добровольческой армии Деникина. Когда вместо петлюровцев к северу от Одессы появились большевики, в марте 1919, Катаев вступает добровольцем в Добровольческую армию и его, как артиллериста, посылают служить на бронепоезд («прапорщик Чабан»), где он и воюет до падения Одессы.  

С приходом большевиков Катаев первые дни прячется, а потом – по мнению Бунина, «страха ради иудейска» - лезет на большевистскую службу  в печать, причем старается выступать так громко и заметно, чтобы большевики запомнили его как главного и первого (и по значимости, и по времени) сторонника советской власти среди одесских литераторов, «заводилу» в деле ее поддержки. Большевики и запомнили: через год, как мы помним, именно это спасло Катаеву жизнь.  

Дальше следует проблематичная служба Катаева в Красной Армии, его посещение при неясных обстоятельствах Полтавы, где деникинское подполье собиралось «чуть ли не в центре города», а к концу лета он снова в Одессе – теперь уже занятой белыми – и говорит 6 сентября с Буниным.  

А дальше идет другая поразительная история.  

В дневниках Буниных за 19-20 год Катаев больше не упоминается… Но в этих самых дневниках уцелело письмо Катаева Бунину от 15 октября (по старому стилю, т.е. 28 октября по новому) 1919 года, помеченное записью Веры: «Попалось письмо Катаева с белого фронта». Само письмо гласит:  

«15 октября [1919 года], станция Вапнярка.  

Дорогой учитель Иван Алексеевич,  

Вот уже месяц, как  я на фронте, на бронепоезде “Новороссия”. Каждый день мы в боях и под сильным орудийным обстрелом. Но Бог пока нас хранит. Я на командной должности – орудийный начальник и командую башней. Я исполняю свой долг честно и довольно хладнокровно, и счастлив, что Ваши слова о том, что я не гожусь для войны – не оправдались. Работаю от всего сердца. Верьте мне. Пока мы захватили пять станций. Это значительный успех. (Дальше – про литературные материи – А.Н.). Ваш Валентин Катаев”.  

Бронепоезд “Новороссия”- легкий бронепоезд, сформированный в составе Добровольческой группы войск в Новороссии (официально – “войска Новороссийской области ВСЮР - Вооруженных Сил Юга России”) в Одессе, в сентябре 1919 года. Был придан  отряду Розеншильда-Паулина, воевавшему против петлюровцев, которые 24 сентября объявили войну ВСЮР. “Новороссия” вступила в бой с петлюровскими войсками, двинувшимися на Одессу, к северу от этого города в самом начале октября 1919. Бои в середине октября закончились поражением петлюровцев, оттесненных Добровольцами до подступов к Вапнярке. 20 октября петлюровцы  начали контрнаступление, в ожесточенных боях были остановлены и покатились назад; белые заняли Вапнярку (20-е числа октября). Именно об этих боях пишет Бунину из только что занятой Вапнярки  Катаев.  

Затем отряд вошел в Жмеринку; с этого момента его силы и особенно бронепоездные части действовали на два фронта – против петлюровцев, стоявших в Виннице, и против красных, державшихся у Бердичева и далее на восток вдоль железной дороги и Ирпеня (до подступов к Фастову и Киеву). В январе 1920, с общим отступлением ВСЮР, двинулась на юг и “Новороссия”; в  январе бронепоезд был оставлен – по приказу –на станции Тирасполь, его личный состав принял участие в «Бредовском походе» сосредоточившихся в районе Тирасполя войск вверх по Днестру (Катаева к этому моменту на бронепоезде уже не было. См. ниже).

Стало быть, Катаев, когда белые освободили Одессу, вновь пошел добровольцем в деникинские войска (катаевские выражения в письме к Бунину не оставляют сомнения в том, что это был именно добровольный шаг, а не уход по мобилизации), вновь был зачислен на бронепоезд и воевал на нем с первого же дня его боевых действий (28 октября он воюет уже “месяц”, а сами боевые действия на этом фронте начались 24 сентября, а конкретно для “Новороссии” – в первых числах октября).  

И сразу возникают вопросы…  Если Катаев “страха ради иудейска” готов был пресмыкаться перед Советской властью и служить в ее печати, а то и войсках, то что ж он так рвется воевать против большевиков? Весной они появились к северу от Одессы – Катаев поступает на белый бронепоезд;  появились белые в Одессе вторично – опять устремляется драться с большевиками в их рядах… Добровольно, да еще и с таким упорством, выходить на войну с большевиками – и с перепугу им услужать в промежутке?  

Еще важнее другой вопрос. Катаев летом 1919 в Одессе своими выступлениями в защиту Соввласти и поступлением к ней на службу, что называется, нашумел – для этого и старался. Как же после этого белые дали ему командную должность на своем бронепоезде? Ведь бронепоезд сформировался уже через месяц после освобождения Одессы, а первое, что делали новые белые власти всюду, куда ни приходили – это собирали информацию о том, кто да как активно служил большевикам в месяцы, предшествующие их приходу. На Катаева соответствующую информацию они должны были собрать почти сразу – он принадлежал к числу заметных в городе людей, и при этом в апреле и далее очень старался  врезаться всем в память своими пробольшевистскими выступлениями. Да и формировалась «Новороссия» как бронепоезд нештатного, т.е. местного дивизиона, с экипажем из местных одесских уроженцев – они-то должны были хорошо представлять, кто был кто в Одессе летом 19-го... Иными словами, во время формирования штата бронепоезда о только что просверкавшей“большевистской” активности Катаева  власти, включая лиц, причастных к формированию бронепоезда, должны были очень хорошо знать. И если за саму по себе службу в совпечати или выкрики на собраниях белые репрессиям не подвергали (Багрицкий и Олеша провели время белой власти в Одессе в полной безопасности), то уж на должности младших командиров, а тем более на бронепоезде, таких людей они не поставили бы никогда! Если в пехоте нелояльный человек особого вреда не принесет, то командуя бронеплощадкой “нужным” образом, он может угробить весь бронепоезд. А вот Катаева поставили…  

Мы еще вернемся к этой загадке, а пока выберем из ранних рассказов Катаева все, что относится – как мы теперь сможем легко определить – к его боевой деятельности на осенне-зимнем белом фронте, а также к окончанию этой деятельности.  

«Раб», опубликован в 1927.  Офицер ВСЮР Игорь Кутайсов перед эвакуацией белыми Одессы (6-7 февраля 1920) испытывает «смертельную собачью тоску». «Нет, не теперь - она началась давно, эта тоска. Она началась задолго до того дня, когда санитары вынесли Кутайсова на носилках из вагона и вдвинули в покачнувшийся автомобиль….»  

Далее цитируется письмо Кутайсова матери (она пребывает в Орле и письмо адресовано в Орел) про помянутую тоску. Пишет он его в самые последние дни накануне эвакуации.  «Она у меня давно. Два месяца наш бронепоезд метался между Жмеринкой и Киевом. Трижды мы пытались прорваться на Бердичев. Дорогая мамочка, если б ты знала, как я устал. Ты себе не можешь представить, что это за ужас - дежурить ночью с биноклем у глаз на первой башне, когда бронепоезд, гремя по стыкам и содрогаясь, прет по незнакомым рельсам к черту на рога... Потом сыпной тиф. Но, бога ради, ты не волнуйся, родная моя мамуся. Я уже почти поправился….»  

В конце письма: «Сейчас я в глубоком тылу. С добровольческой армией покончил. Довольно. Только что записался волонтером к англичанам. Подписал контракт, получил обмундирование... Обещают многое, - а я так стосковался по культурной, спокойной жизни… дорогая моя мамуся. Надеюсь, скоро, скоро свидимся... (это Кутайсов, стало быть, мечтает о том, как в смешанных англо-русских частях, куда он записался волонтером,  он побьет большевиков и освободит Орел. В финале рассказа он будет страшно разочарован, оказывается, англичане этих своих одесских волонтеров обманули: не на большевиков их поведут, а отправляют в свои колониальные войска в Аравию. – А.Н.) А впрочем, против кого я воюю? Ничего, ничего не знаю... Эта мысль не дает мне покоя. Это она – моя собачья тоска, это она - моя бессонная совесть".  

Конец кутайсовского письма – очередной охранный дисклэймер.  Ни в какие волонтеры к англичанам записаться в Одессе в 20-м было невозможно – не брали они там никого ни в какие волонтеры; как нельзя было таким манером и «покончить» с добровольческой армией, из нее можно было просто дезертировать. Думать, что сейчас англичане вместе с какими-то волонтерами двинутся на север против большевиков, зимой 1920 никто не мог бы даже в горячечном бреду: даже вранья и слухов на эту тему никто не распространял, не говоря о том, повторю, что сами англичане никаких волонтеров  ни на что не подряжали вообще.  

Так что вся эта лирика, как и угрызения бессонной совести по поводу войны с большевиками – ради повышенной проходимости рассказа в печать. А вот служба на бронепоезде командиром первой башни (отсюда мы узнаем, что это головная башня – самым опасным местом на бронепоезде владычествовал Валентин Петрович) между Жмеринкой и Киевом – это в точности о боевой работе  Катаева на «Новороссии».  

Отсюда же выясняется, как для него окончилась война – сыпным тифом, бичом обеих армий в зимнюю кампанию 1919/1920 года

Обо всем этом еще много раз сказано в разных текстах Катаева… Даже настроения «Кутайсова» (только не желание покончить с Добрармией, а «тоску» от бесконечной войны вообще – да еще и войны, явно катящейся для стороны Катаева в пропасть) находим у Катаева в стихотворении января 1920-го года, случайно уцелевшем в рукописи и разысканном десятки лет спустя Куняевым:  

«Не Христово небесное воинство,  

Возносящее трубы в бою,  

Я набеги пою бронепоезда,  

Стеньки Разина удаль пою.  

Что мне Англия, Польша и Франция!  

Пули, войте и, ветер, вей,  

Надоело мотаться по станциям  

В бронированной башне своей.  

Что мне белое, синее, алое, —  

Если ночью в несметных звездах  

Пламена полноты небывалые  

Голубеют в спиртовых снегах.  

Ни крестом, ни рубахой фланелевой  

Вам свободы моей не купить.  

Надоело деревни расстреливать  

И в упор водокачки громить.  

1920”  

«Белое, синее, алое» – это трехцветный национальный фраг, под которым воевали белые армии Юга (такие же трехцветные шевроны нашивались там на рукава; трехцветные щиты изображались на броневиках и бронепоездах, чтобы сразу отличить их от красных). Англия, Польша и Франция – возможная внешняя опора ВСЮР.  

Позднее Катаев примерно те же чувства выражал в стихотворении «Современник» – это он опубликовал в 22 году.  

Апрель дождем опился в дым,  

 И в лоск влюблен любой.  

 - Полжизни за стакан воды!  

 - Полцарства за любовь!  

 Что сад - то всадник. Взмылен конь,  

 Но беглым блеском батарей  

 Грохочет: "Первое, огонь!" -  

 Из туч и из очей.  

 Там юность кинулась в окоп,  

 Плечом под щит, по колесу,  

 Пока шрапнель гремела в лоб  

 И сучья резала в лесу.  

 И если письмами окрест  

 Заваливало фронт зимой:  

- Полжизни за солдатский крест!  

- Полцарства за письмо!  

 Во вшах, в осколках, в нищете,  

 С простреленным бедром,  

 Не со щитом, не на щите, -  

 Я трижды возвращался в дом.  

 И, трижды бредом лазарет  

 Пугая, с койки рвался в бой:  

 - Полжизни за вишневый цвет!