Помоги проекту - поделись книгой:
Я только сказал Юлии: кто знает, может, мы и раньше встречались — в какой-нибудь прошлой жизни.
«Зачем же в прошлой? — сказала Юлия. — Наверняка в настоящей».
«Юлия! Ты была на тридцатилетии художника Б.!» И ответом мне было Юлино: «Да».
«Был салат, был из липовых листьев салат!» — Только зря про салат, он не главное. Опять полезла бестолочь кулинарная. — «И море „Ркацетели“», — сказала Юлия.
«Ты помнишь меня?» — «Теперь вспоминаю». — «Ты сдавала какой-то экзамен…» — «А ты учился… где ж ты учился?..» — «Не важно. Мы с тобой танцевали, — вспомнилось мне. — И целовались». — «Но не более того», — сказала Юлия неуверенно. «Я наклюкался. Был хорош». — «Я тоже была хороша». — «Тебя увел от меня Костя Задонский». — «Видишь, какая память», — сказала Юлия.
Я подвел черту: «Потрясающе!»
Был потрясен. Мы глядели друг другу в глаза, потрясенные. Юлия — тоже. Без каких-нибудь «будто», без «что-то», будто что-то не что-то, а все, я — в ее — соразмерно моим — расширяющиеся зрачки — глядя — понял — не что-то, а все — и не что-то, а все, — что могло лишь мгновение быть понимаемым, лишь мгновение — быть.
И прошло. И следа не осталось — исчезло.
Юлия отвела взгляд в сторону, а я завершил вдох.
Жаль.
Жаль, что так бестолково.
Но не биться же в падучей в конце концов.
Шел транспорт. Ярко фургоновыраженное и мебелью груженное, ехало по Владимирской «Найденов и компаньоны». Играл уличный музыкант на баяне. Со стороны Кузнечного рынка тянуло гнилым картофелем.
«Я тороплюсь. Меня ждут, — проговорила Юлия. — Надеюсь, встретимся послезавтра». «А завтра? А что ты делаешь завтра?» «Завтра, — сказала Юлия, — я должна передать вам, Олег Николаевич, официальное приглашение на послезавтра».
Я спросил: «Значит, завтра придешь?» «Будем считать, передала сегодня. Завтра у меня выходной», — сказала Юлия. «Зачем выходной?» — уже не зная, что спрашивать, спросил я еще.
Не удостоив меня ответом, взмахнула Юлия рукой — остановилась машина. «Пока!» Помахала мне из кабины, я видел. Сама стремительность.
Окулист — оккультист. Уролог — уфолог. Диагностик — агностик.
Мне нужен был невропатолог. У него была необычная фамилия — Подоплек.
Я опоздал, невропатолог уже закончил прием. Сестра, худощавая старушка с заячьей губой, не пускала меня в кабинет: «В среду, в среду, доктор устал». — «Я не могу в среду». — «Тогда в понедельник». — И скрылась за дверью.
Я человек исполнительный, я пришел, потому что мне сказали в больнице: через месяц — другой покажись невропатологу. А надо ли? Может, и не надо. Я опять постучал. Заглянул. «Извините. Один вопрос. Меня после больницы направили, сотрясение мозга, я не жалуюсь, у меня все хорошо. Надо ли мне приходить, или вы меня совсем отпускаете?..»
Невропатолог сидел за столом, перед ним лежала картонка, он лепил из пластилина фигурки. «В понедельник!» — не поднимая головы, отрезал невропатолог, бликуя лысиной. Я подивился на невропатолога: зверюшки — медведь, корова, жираф…
«Вы не поняли? В понедельник! Закройте дверь!» — закричала сестра.
Закрыл дверь и пошел прочь. Ну их. Уже был на лестнице, когда услышал: «Стойте! — Невропатолог, тот самый, лысенький, приземистый, догонял меня, едва не выскакивая из халата. — Сотрясение мозга — когда?»
«1 9 августа».
«Секундочку. — Он взял у меня медицинскую карту, взглянул на фамилию, крякнул. И уже другим, ласковым тоном: — Идемте, Олег Николаевич, прошу вас».
Я последовал за ним. Сестра в кабинете застегивала сапожки. Пластилин со стола она уже убрала вместе с картонкой. Собиралась домой.
«Лидия Владиславовна, я поговорю с молодым человеком, вы можете идти, только вот что, пока не ушли, попрошу — ка я вас, голубушка, выпишите — ка мне… ему то есть… парочку направлений… ну, на кровь само собой клинический… и на, хорошо бы, мочу, нет? — спросил он меня. — Не возражаете?..» «На кровь… и мочу? — переспросил я невольно. — А зачем?» «Хочу все знать, — сказал невропатолог, моя руки под краном. — Кровь да моча — слабость врача. — Хихикнул. — Утречком до половины одиннадцатого, в любой день… первый этаж, двенадцатый кабинет…»
Долго и задумчиво вытирал руки вафельным полотенцем.
Я удовлетворил все его просьбы: следил глазами за молоточком, предоставлял коленку для ловкого тюка, стоял с вытянутыми руками и закрытыми глазами — все, как положено.
«Головокружения?.. Как спите?.. Хорошо спите?.. Хорошо — это хорошо… А что плохо?» Я сказал, что сны вижу чересчур выразительные. Но не жалуюсь. «Кошмары?» — «Нет, как раз нет. Я не жалуюсь. Но уж очень рельефные. Раньше такого не было». — «Расскажите последний». — «Сон?» — «Да, будьте любезны».
Невропатолог приготовился слушать, он удобно, насколько это позволяла форма стула, развалился, раскинулся, правая рука повисла на спинке, обмяк. «Только с подробностями, не халтурить!» С подробностями так с подробностями.
Про Юлию я ему не стал рассказывать, рассказал предпоследний. Про Африку. Моя поездка на Мадагаскар в компании четырех китайцев.
Доктор слушал внимательно, можно сказать, увлеченно, почему-то с закрытыми глазами. Он то улыбался, то хмурился, то тяжело вздыхал; казалось, он сам видит мой сон и пуще меня самого переживает мои похождения.
«В жизни не так интересно», — сказал я в конце. «Жизнь скучна, — согласился невропатолог. — Спасибо. Еще парочку не расскажете?»
Я рассказал, мне не жалко.
«Просто заслушаешься, — произнес мечтательно доктор. — А мне ничего не снится. Или такое говно… — Он поморщился. — Представьте, столб телеграфный, утюг… к чему бы это?» Откуда ж мне знать, к чему ему снится утюг? Я не Фрейд.
«А как ваша печень?» — спросил невропатолог и принял рабочую позу врача, когда тот сидит по обычаю за столом и смотрит на пациента. «По-моему, ничего». — «А селезенка?» — «Вроде нормально». — «Разденьтесь по пояс и лягте».
Я подчинился. Он пальпировал мой живот, щупал печень, искал селезенку. Нашел. «Не худеете?» — «Нет, не худею». — «Но полнеете?» — «Да нет, не полнею». — «Как так, не полнеете? Почему не полнеете?» — «А зачем мне полнеть?» — «Должны полнеть. Идите на весы», — сказал невропатолог.
Взошел на весы. «Ээээ, дружище, так никуда не годится! — рассердился Подоплек, перемещая движки. — Как это прикажете понимать? Недобор минимум килограммов семь!.. Да куда ж они смотрят, господа — товарищи?»
Я застегивался. «Какие господа?..» Невропатолог сел за стол и стал энергично что-то писать, но не в моей медицинской карте, а в своем журнальчике. «Какие товарищи?..»
«Ладно, давайте начистоту, — сказал Подоплек, отложив ручку. — Я про вас, Олег Николаевич, вы даже предположить не можете, сколько знаю. Мне Скворлыгин про вас часами рассказывал…»
«Вы знакомы с профессором Скворлыгиным?»
«А мир тесен, голубчик. А мир медицины — совсем с гулькин нос…»
«Он ведь палеопатолог… Болезни древних людей…» «Болезни древних людей! — передразнил меня доктор. — Да что вы знаете о болезнях?. От палеопатологии, голубчик, и до невропатологии всего полтора шага. Но не будем об этом. Хотите кофе?» Я отказался.
«И что же вам про меня рассказывал Скворлыгин?»
«Только хорошее. Он ценит вас. Молодец, что кофе не пьете, один только вред. Особенно от растворимого… Я и с Долматом знаком, и с Мукомоловым…» — «А кто такой Мукомолов?» — «Не всех знаете даже. А я всех знаю, всех. Во всяком случае, библиофилов». — «Так вы библиофил? Член Общества?»
Невропатолог повел головой неопределенно, не да, не нет — не кивнул, но и не мотнул отрицательно, а как-то наискось так: «Не совсем… Впрочем, да… Разумеется, да».
Застонал водопроводный кран, что-то с прокладкой.
«Вам бы отдохнуть, голубчик, вам бы на море… Солнечные ванны, морской воздух… Чайки кричат, а вы плывете себе на корабле… аргонавтом себе, понимаете ли, Ясоном… Ась?.. Там — берег Тавриды, там — берег Эллады… скалистые острова!.. Кипр… Родос… Пиренеи!.. Что там еще?.. Колыбель цивилизации, голубчик!.. А корабль белый — белый, палуба чистая — чистая, кухня… кухня, скажу вам, одно объеденье… Женщины… Какие женщины!.. Музыка!.. Вы про музыку мне не рассказали… я имею в виду ваши сны бесподобные… Ведь снится же музыка, снится?..»
«Да, мне часто музыка снится». — «Не только, наверное, снится? Вам и наяву мерещится музыка, не так ли?» — «Я бы не сказал „мерещится“. Это не галлюцинации. Просто звучит во мне музыка, вот и все». — «При том что у вас начисто отсутствует музыкальный слух и вы не способны напеть даже самую простую мелодию?..» — «Откуда вы знаете?» — «Я же врач».
«Да, это так. Я как Бетховен, только Бетховен был глух, а у меня отсутствует слух».
«Отлично сказано! Отлично!.. Послушайте, голубчик, я буду с вами предельно откровенен. У меня хронический простатит, ужасно запущенный. Не удивляйтесь. Если врач, то и не болеет? Болеет, болеет… Я что хочу сказать? У меня постоянный зуд в промежности, не прекращаемый. И когда чай пью — зуд, и когда оперу слушаю — зуд, и когда с вами беседую, вот сейчас — зудит, зудит, зудит… Скажите мне, пожалуйста, с вашей музыкой не так ли происходит?.. Что-то ведь есть общее, а?»
«Да как же можно сравнивать музыку с зудом?»
«А я и не сравниваю. Я не про эстетику говорю, я про природу восприятия … Ведь есть аналогия, нет?» — «По-моему, нет». — «А по-моему, есть, — убеждая себя самого, сказал Подоплек. — Кстати, как у вас насчет мочеполовых органов, все ли в норме?»
Я ответил: «Не жалуюсь».
«Но… скажите мне, доктору, я никому не скажу, я знаю, у вас в семье не все хорошо, дело житейское, давно ли вы имели последний контакт?»
Я сказал: «Как посмотреть». «То есть после травмы ни — ни?» — «После травмы ни — ни». — «А почему?» — «Знаете, я об этом не задумывался …»
«Хорошо, хорошо… Еще вопрос. Гепатитом болели?» — «Нет». «Слава Богу, — сказал невропатолог. — Не пейте, не курите, проветривайте каждый день помещение, возьмите себе за правило каждый вечер выходить на прогулку, ешьте больше овощей, больше витаминов, клюкву купите, сейчас она есть, помните, что за вами кровь и моча, приходите ко мне, когда захотите, я приму вас в любое время. И еще. Никому не рассказывайте о нашем разговоре».
Глава 6. Без галстука
Входная хлопнула. У меня за спиной. И я в темноте очутился. В кромешной. Рука искала перила, нога — ступеньку. Не нашли: ни та ни другая — ни того ни другого.
У меня не было спичек. Уважающие себя люди тогда ходили с фонариками.
Я был на втором, когда дверь отворилась на третьем. «Олег, это ты?» — голос Юлии. «Я», — ответил я по-немецки. Поднимался, встречаемый.
«Лампочки, гады, воруют… Я слышала, ты внизу грохотал… Осторожно…» В светлом прямоугольнике — в светлом платье. Почти светящаяся. «Пришел все — таки». Стоит, светлая. «Здравствуй», — говорю, входя.
Я пришел последним, как оказалось. Из — за нее. Не последним — из — за нее, а пришел из — за нее — вообще. Если бы ее здесь не было, я бы вообще не пришел. Боялся, не будет.
Вешая на вешалку в прихожей: «У нас тоже света на лестнице нет никогда. Ввернешь — сразу выкрутят». (Честно говоря, я никогда не ввертывал. И не выкручивал.) «У вас понятно, у вас барахолка рядом». — «А где все?» «Там». — Небрежный взмах рукой в сторону комнаты.
Узнаю голос Долмата Фомича, он что-то читает. Его слушают.
«Слушай, Юлия, ты умеешь завязывать галстук? Я не помню как. Разучился». — Достал галстук из кармана. В самом деле, забыл. Никакой задней мысли.
«Пойдем к зеркалу», — сказала Юлия.
Вошли. Юлия свет зажгла. Трельяж. А вошли, стало быть, в спальню. На стене — ню. Мясисто — розовотелое. «Идеал женской красоты Долмата Фомича?» «Не думаю», — сказала Юлия.
Начнем. Обдаваемый запахом ее духов, я послушно вытянул шею и выставил вперед подбородок, пальцы Юлии закопошились у меня на горле. Ее пальцы пахли кинзой. Резала, наверное.
Я в зеркало посмотрел. В зеркала. Их было три (трельяж). В одном никого не было, в другом она завязывала галстук (для чего зеркало, кстати, не обязательно было), а в третьем (вид со спины, с ее спины) изображалось ущербное что-то — недообъятие: она на грудь ложится ему, а он, как истукан, руки по швам и голову задирает. Что-то вроде. И все вертикально.
«Не вертись».
Вот именно. Я положил ей руки на талию — для устойчивости. Зеркальная композиция запретендовала на смысл. Юлия, голову назад откинув и не переводя взгляда, словно обращаясь к неполучающемуся узлу и как бы в задумчивость погружаясь, тихо спросила: «Так?» — Риторический гибрид насмешливости и заинтересованности.
«А давай, — сказал я, — дернем отсюда». «Это невозможно», — сказала Юлия. «Почему?» — спросил я, сочетая пальцы в замок у нее за спиной и в кольцо ее замыкая. «Потому что есть обстоятельства», — нараспев проговорила Юлия, ровно настолько сопротивляясь моему замыканию, насколько требовалось это для продолжения манипуляций с галстуком. Впрочем, к последнему интерес у нее явно падал. Все равно не получалось.
«Тебе не нужен галстук, — сказала Юлия с грустью в голосе. — Выброси его к чертовой матери».
Я подошел к окну и выкинул галстук в форточку.
Галстук издевательски повис на дереве.
Я молчал.
«У жены хозяина дома будут проблемы», — сказала Юлия, глядя на галстук, повисший на дереве. Я спросил: «Жена здесь?» «Чья?» — спросила Юлия. «Фомича, хозяина дома». «Здесь», — ответила Юлия.
«Юлия. Юлия! — послышался женский голос. — Где Юлия?»
«Вот. Спохватились». «Если так, — сказал я, — надо его скинуть чем-нибудь». «Не надо, — сказала Юлия. — Сам упадет. Идем».
Мы вышли из комнаты. По прихожей бродили библиофилы. Коллоквиум окончился. Время кулуарных бесед.
Зоя Константиновна — нос к носу. Это ей принадлежал возглас «Юлия! Юлия!». «Юлия! — начала было библиофилка, но, увидев меня, осеклась и ошарашенно вымолвила: — Олег Николаевич, вы здесь?» «Да вот, — сказал я, — зашел».
«Мы вас ждем, ждем, а вы… а вы… — приходила в себя Зоя Константиновна. — А вы тут, оказывается. В этой комнате…»
Не надо было оправдываться, да уж теперь что жалеть. «Мне Юлия помогала…» — сказал я, сократив кое — как фразу. (Потому что «галстук завязать» за отсутствием такового было бы очень странно договаривать. Да и вообще почему я должен отчитываться?)
«Олег Николаевич! Здравствуйте!» — подошел малознакомый библиофил. «О, кто пришел к нам, Олег Николаевич!» — воскликнул другой. «Олег Николаевич!.. Олег Николаевич!..» — приветствовали меня со всех сторон. Выбежал Долмат Фомич на имя мое и на отчество и, не скрыв радости, обнял меня. «Что же вы тут в прихожей стоите? Сюда, сюда, — повел он меня в комнату с библиофилами. (Книги, книги, книги на полках…) — Я боялся, вы не придете… Господа, узнаете?» «Олег Николаевич! Олег Николаевич!»
Стол.
Знакомые, полузнакомые и незнакомые лица.
Не прошло и минуты, а я участвую в разговоре. В чем трагедия Джойса… (А в чем трагедия Джойса?) Сколько стоит бумага… (А сколько стоит бумага?) Солженицын в Россию вот — вот… (И точно: скоро приехал!)
Стараюсь не смотреть на стол. Но явственны яства. Фрукты особенно.
И ананас.
Где Юлия?
«Простите, я вам не показал еще своих сокровищ, — спохватывается Долмат Фомич. — Посмотрите». Альбом. В цельнокожаном переплете. Титульные листы редких книг. «Редчайших! Редчайших!» На каждом — печать. «Родники. Мои родники. Вскармливаете реку маргинальной сфрагистики».
Вот круглая: Усть — Ижорского фанерного завода «Большевик» на титульном листе «Острова Сахалина», отдельное прижизненное издание. А вот эллипсовидная печать — подарок профессора Скворлыгина — Института хирургического туберкулеза и костно — суставных заболеваний украшает титульный лист первого издания романа «Бруски». А вот квадратная — «Труд — ассириец», это печать одноименной артели производства гуталина, в 35-м году размещалась на Лиговке, что и отмечено карандашом слева от печати, а попала она неизвестно как на книгу Н. Н. Страхова «Бедность нашей литературы», С. — Петербург, 1868 (титульный лист поврежден). Треугольная — «Красный картузник», на «Холодных блюдах и закусках», тем замечательная, что к моменту выхода книги фабрика бумажных картузов прекратила свое существование.
Долмат Фомич любовно перелистывал страницы. «Вот», — похвастался он. Титул сказок Бианки, печать общеобразовательной школы № 186. «Вы знаете, кто там учился? Лауреат Нобелевской премии. Отгадайте, который?»
У меня нет желания что — либо отгадывать. По правде говоря, меня сфрагистика не интересует. Хотя:
«А сами-то книги, без титулов — где?»
«Ну чего захотели! — усмехнулся Долмат Фомич. — Всего не приобретешь».
«Олег Николаевич, можно вас на минутку?» — Надо на кухню. Зоя Константиновна зачем-то зовет. Попросил извинения.
Юлия, стоя у раковины, моет большую кастрюлю, недовольная чем-то. Она даже не посмотрела на меня. Наоборот: отвернулась. Зато ко мне внимательна Зоя Константиновна. Взяв за руку, подводит к столу.
Поделиться книгой: