Баядера (СИ)

— Игорь, я не могу! Он умер у меня на руках, и я… Я не хочу умирать! Я не хочу так умирать, понимаешь? А ты иди… Иди сам, может быть, и правда выберешься из этого дерьма… У меня не получится.

Я сплюнул. Вариантов было не много.

Мой кулак аккуратно въехал ему в челюсть. Я постарался, чтобы удар был не слишком сильным и не слишком слабым. Филя вскрикнул и завалился на бок. Поколебавшись, я зарядил ему слегка под дых.

Что сильнее страха и жалости к себе? Я думаю, злость. Она всегда зашоривает все лишнее, и ты с кулаками кидаешься на вооруженного быка с корочкой элитного отдела, хотя даже дотянуться до его морды нет ни единого шанса.

Я понес отчаянную пургу, наблюдая, как у Женьки краснеют щеки и шея. А когда он поднялся на ноги…

У меня сильно закружилась голова. Настолько сильно, что я опустился на корачки, чтобы не упасть с двухметровой высоты собственного роста.

Под ногами оказалась земля, покрытая опавшими листьями и мхом. Я осмотрелся: никакого снега, повсюду стояли деревья, много, много деревьев! Я бросился обнимать ошалевшего Филю, а тот вдруг отстранил меня и указал рукой куда-то в сторону.

Там, возле огромного сучковатого ствола поблескивало что-то инородное. Что-то, похожее на трещину в картинке.

— Мы… выбрались? — прошептал он, вопросительно глядя на меня.

Я пожал плечами.

— Думаю, это финишная черта. Если хочешь, давай я первым это проверю.

* * *

В маленькой комнате горел тусклый свет ночника.

На стене — огромный плакат Джибо, инопланетного сверхгероя. Под ним, на полочке, стояла пластмассовая модель его корабля. Между моей кроватью и Джибо чуть больше метра, и в это пространство с трудом вписывался стол со всяким хламом и синее кресло-маятник, которым я очень гордился.

С ума сойти, неужели моя комната и вправду была такой убогой?

Из кухни донесся знакомый вскрик. Он приглушенный, потому что побои мать всегда терпела, зажав себе рот рукой, чтобы случайно меня не разбудить.

Как будто я мог спать, когда этот ублюдок долбил ее головой о кухонный поли-автомат.

Из леса я шагнул прямиком в свое прошлое. Не самое приятное путешествие, если очень честно.

Я вышел из комнаты и подошел к кухне. Сквозь стеклянную дверь виднелись размытые силуэты отца и матери. Она сидела на полу. Он опустил стул, которым только что бил ее, сел и начал набивать свою вонючую трубку.

От кухни до туалета по прямой бежал длинный коридор, и сейчас я отчетливо увидел, что там горит свет, а дверь слегка приоткрыта.

Я подошел к туалету и толкнул дверь ногой. Точно — мой папаша лежал там, перепачкав всю отделку красным дерьмом, текшим в его жилах вместо крови.

Я был щуплым тринадцатилетним пацаном, так что уложить его в прямом столкновении не мог и мечтать. Но пацан нашел способ. По пьяной лавочке отец никогда не закрывал в туалет дверь и не включал там свет, так что оголенных проводов в толчке он просто не заметил.

Отключив электричество, я подошел к нему, взял за волосы и еще пару раз приложил об новомодный железный порожек.

Наверное, по сценарию здесь полагалось рвать на себе волосы от сожаления, что этот выродок неудачно помочился? Усмехнувшись, я направился к входной двери.

Открыв дверь, я оказался во дворе воспитательного училища архангела Михаила — моей тюрьмы, где мне пришлось провести пять очень долгих лет. С тех пор я ненавидел церковь и армию.

Полная луна щедро изливала прохладный свет на квадратное серое здание училища, всехристианскую часовню и мини-кладбище старого образца. Полагаю, его здесь держали в качестве декоративного элемента или опосредованного способа пробуждать в испорченных душах сложные мыслительные процессы.

Меня никогда не волновали его свето-тени, все эти драные стены с заполненными и еще пустующими нишами для праха, даже в ночную вахту. Но сейчас кладбище казалось наполненным какой-то странной жизнью. Нечто пряталось там, в обрывках тумана, следило за мной, выпивало силы и становилось все сильней. Я почти чувствовал, как его ледяные щупальца проползают мне в грудь и сворачиваются там клубком, мешая нормально дышать.

Невольно я попятился, и тут из темноты вышла маленькая женская фигурка.

— Карина?

Если я вообще кого-то в своей жизни любил, кроме матери — так это ее, девушку с россыпью рыжих волос, пахнущих корицей и свежими булочками. Ее семья принадлежала к ортодоксам, отвергающим временную стерилизацию девочек, использование клонированных органов и генную инженерию. Может быть, поэтому она была такой особенной, настоящей? Когда мы расстались, ей еще не исполнилось семнадцати, а я перевалил за двадцать. Мне тогда казалось, что так будет лучше для нее. Потому что у меня ни впереди, ни позади ничего хорошего не имелось, а она заслуживала только хорошее.

— Привет, — сказала она и улыбнулась. Нелепое серое платье висело мешком на ее тоненьких плечиках.

Карина вдруг стала задирать подол платья, и я схватил ее за руку.

— Ты что делаешь?

— Хочу познакомить тебя с сыном!

В ее распоротом животе копошилось что-то омерзительное и живое.

Ком подкатил к моему горлу, и меня стошнило прямо ей на ноги.

— Ничего-ничего, — подбадривала она, ковыряясь в своем хлюпающем и копошащемся животе.

— Карина, прекрати!

— Смотри, это его ручка… Правда, хорошенькая! Ты только посмотри, какие пальчики! Весь в папу! Помнишь, я тебе всегда говорила, что у тебя красивые пальцы? А вот и ножка… Ой нет, это вторая ручка, — игриво хихикнула она, пихая мне шевелящиеся осклизлые кусочки.

У меня в глазах потемнело. Я все понял. Схватившись трясущимися руками за край ее платья, я медленно сполз вниз и обхватил ее колени.

— Прости меня… Прости… Я заставил тебя сделать тот аборт, но я думал, что так будет лучше!

— Тебе не нравится наш мальчик? Он такой, потому что его вытаскивали из меня по кускам. Я слишком долго не решалась. Был уже довольно большой срок, препаратами обойтись не получилось… И отец настоял… Это же такой позор для всей семьи…

— Замолчи, пожалуйста!

— Его вынули из меня, а он все равно во мне остался… И шевелился по ночам… Не давал спать. Совсем не давал спать, маленький хулиган! Но я его перехитрила!

Она тихонько засмеялась, взяла меня за руку и потащила за собой.

— Пойдем, я покажу тебе!

Следующий шаг перенес меня в совершенно пустую комнату. Полумрак. Серые стены. И тоненькое, как будто переломанное по суставам маленькое тело, раскачивающееся в дверном проеме.

От боли в груди хотелось скорчиться, взвыть или раздолбить лбом холодный мрамор пола. Я сполз по стене, хватая ртом воздух, как вынутая из воды рыба.

Если бы я только знал…

Я бы никогда не отпустил тебя, Карина! Никогда и никуда! И тогда в моей жизни был бы смысл. Я хотел защитить — и убил… Его, тебя. И себя.

— А ты, однако, крутой парень! — рассмеялся кто-то очень знакомый, и из сумерек вышел Филя.

— И какого хрена тебе здесь надо?

— Мне в соседней комнате показали, как умирала моя сестра. Я думал, что бессердечней меня сволочи нет. Ан нет, вот он ты, вуаля!

— Рад за тебя.

Я даже не мог злиться на Фильку. Его слова не цепляли меня. Мне было все равно, что он там себе решил или что он думает. Я смотрел на Карину, и мне хотелось умереть.

Пол подо мной закачался, поплыл — и я провалился в другую комнату.

Здесь было светло, тепло и пахло едой. Запах был вкусным, но меня моментально вывернуло наизнанку.

— Испортил прекрасный старинный ковер, — проговорил приятный низкий голос, и надо мной склонился пожилой мужчина в шелковом кимоно.

Я плохо соображал. Мужчина заботливо помог мне подняться и сесть в уютное кресло у камина.

Хрусталь. Золото. Красный бархат. Богатство и пошлость просто запредельные.

Человек в кимоно налил вино в бокал и протянул его мне.

Я уставился на мужчину, а тот невозмутимо ковырялся какой-то хреновиной в камине.

— Что происходит? Кто вы?

— Каин по сравнению с тобой просто агнец. Тот убил только брата, а ты — и отца, и ребенка, и любимую девушку. Кстати, мать свою ты тоже в некотором смысле убил. Ведь она спилась из-за тебя, мой мальчик.

— Да пошел ты в жопу, старый хер, — ответил я.

Я все понял. И к чему этот разговор, и кто передо мной, и почему такая дебильная обстановка. Искушающий дьявол из истории про Агнессу Израильскую, в честь которой была построена часовня в училище.

Не дождешься!

Мужчина рассмеялся.

— Признал-таки. Ну раз ты такой сообразительный, мне, видимо, ни к чему весь этот камуфляж.

«Закрой глаза! Не смотри, или сойдешь с ума!» — прошептал кто-то внутри меня, и я зажмурился.

«Кариночка, это ведь ты? Я хочу, чтобы это была ты. Потому что тогда это означает, что твой дух не проклинает меня… Хотя о чем это я? Я же не верю в загробную жизнь…»

— Полно, не делай вид, как будто ты сможешь жить со всем этим.

— Придется, — ответил я, выплескивая содержимое бокала на пол.

— Опять испортил ковер.

— Запиши на мой счет.

Дьявол расхохотался.

— Я запомню… Так ты, в самом деле, собрался жить дальше? Удушить последние ростки совести и стыда в душе?

— Умереть проще всего. Но кто-то должен позаботиться о моей матери и вылечить её, в конце концов. Кто-то должен помочь семье Карины…если им нужна моя помощь. Кто-то должен помнить о ней и… Если она вообще мертва! Может быть, это все чушь собачья, и на самом деле она жива и здорова! Я должен это узнать! Я хочу!

Я кричал все громче, сжимая веки все сильнее, пытаясь удержать соленую влагу внутри и не дать ей пролиться.

Яркая вспышка ослепила меня даже с закрытыми глазами.

Мое тело с безумной скоростью падало вниз.

* * *

Тишина.

Я лежал с закрытыми глазами на чем-то мягком. Пахло свежестью и лекарствами. Я боялся открывать глаза, потому что не знал, где окажусь в следующую секунду. Может быть, я уже умер и все, что происходило со мной, — это мой путь из жизни в смерть?

Но тогда ничего не случится, если я просто здесь полежу, наслаждаясь покоем и тишиной.

Постепенно я стал как-то по-новому ощущать свое тело. Оно как будто наливалось тяжестью и болью. В груди защемило.

Я вспомнил Карину…

— Игорь Александрович, присаживайтесь, пожалуйста! Будем пить таблеточки!

С трудом я принял вертикальное положение. Веки стали просто пудовыми, но в конце концов я все-таки совладал с ними.

Смятая белая простынь. Идиотская полосатая пижама. Тощие колени, проступающие под тонкой тканью штанов. И высохшие, коричневато-желтые морщинистые руки на этих коленях.

Мои руки.

Я поднес их к лицу, чтобы получше рассмотреть. Пальцы тряслись, как у последнего алкоголика. Взгляд с трудом фокусировался.

И в этот момент я почувствовал, как что-то теплое поползло по правой ноге.

Господи, я же мочусь.