Магазинчик разбитых надежд

«А вдруг цветок ни при чем, и все связано с г-ном Примусом?»

— Почему ты не говоришь? — спросил Пипиндук и довольно икнул, когда крекер в хвосте автобуса попытался сделать сальто, но из-за своей, извините, квадратности, шлепнулся на пол.

Питера от слов мухоморчика бросило в жар и холод одновременно — мальчик живо представил, что, едва «уголовное дело» (он не слишком понимал отношения геометрии и расследования, но звучала фраза умно и частехонько встречалась в детективных фильмах) закончится, ему придется вернуться в больницу. И опять пойдут долгие месяцы лечения, и будет та же палата, и то же окно — грязное, с паутинкой в левом верхнем углу…

— Болеет, неужели непонятно?! — поворчал маленький констебль и продолжил. — Быть может и связано! А-а-а… пчхы!!! Спасибо, спасибо! — предупредил он возможные «будьтездоровья». — Ух, говодила моя матушка: «Тводчество до добда не доводит». Скульптоды, понимаешь! Налепят всякого, а мне потом — ищи. Пдимус… Что я знаю о Пдимусе? Ничего я не знаю о Пдимусе. Пдимус, как Пдимус.

— Вчера Примус ездил в Плимут, — пожал шляпкой мухоморчик. — Рейс, ик, который в 16:20.

— Хмм, — мистер Шнапс глубокомысленно почесал цилиндр и до конца дороги впал, как понял Питер, в еще более глубокомысленную задумчивость, которая, несомненно, выдававала в пряничном человечке истинного профессионала.

Сам мальчик написал в блокнотик «Зачем Примусы ездят в Плимут?», обвел фразу тремя жи-и-ирными кругами и стал над ней размышлять. По всему выходило, незачем. Ибо, насколько Питер знал примусы, те вообще были мало склонны к каким-либо перемещениям (да и к скульптуроделанью, прямо скажем, тоже).

За окном (пардоньте, за пудингом!) снежные поля сменил частокол сосен — храпящих, сопящих и причмокивающих. Временами то на одном, то на другом стволе приоткрывались сонные глаза и недовольно смотрели на автобус. Тут Пипиндук один раз остановился, чтобы подобрать дородную фрау Штрудель с племянницей Тарталеточкой; мадам всю оставшуюся дорогу охала и ворочалась, а молодая особа благоухала и вежливо покашливала, как умеют благоухать и вежливо покашливать исключительно в роду Тарталеток и некоторых Профитролей.

Глава 2 с хвостиком,

в которой повествуется о трудной жизни ботинок

Чудной городок показался из-за поворота настолько ярко, шумно и неожиданно, насколько можно себе вообразить.

«Да, я определенно сплю».

Представьте себе улицы, заметенные сахарной пудрой, домики из дрожжевого теста, их глазурированные крыши и витражи из разноцветного мармелада. Представьте, как тут, там, сям — везде, где только можно, — ходили, бегали и прыгали множество пряничных человечков, а также лягушек, тюленей и ягнят из белого и черного шоколада (а некоторые — и в полоску). Все они оделись в рождественские наряды с мишурой и носили алые шапочки. А еще карамельные трости самых разных цветов — прям как у мистера Шнапса.

— Пдиятно, понимаешь, домой веднуться, — смахнул слезу маленький констебль и дернул себя за ус.

Напарники вышли на центральной площади, и, попрощавшись с Пипиндуком, направились к месту преступления. Питер при этом все вертел головой и никак не мог понять, какому созданию больше удивляться. Мэру ли городка — Торту Батенбергу из бисквита в шахматную клетку из желтого и розового коржиков и с марципановой глазурью; булочке Салли Лан, до того пышной и на дрожжах, что становилось завидно. А может быть, печенью Оливеру в сырном плащике с гербом?

— Смотрите, смотрите! Настоящий мальчик! — показались из-за угла Батские булочки-хохотушки (с кулончиками из запеченного сахара и россыпью цукатов).

— Хихихи! — засмеялись одни.

— Хахаха! — загоготали вторые.

— Хохохо! — схватились за животики третьи и побежали рассказывать новость подружкам.

Питер попытался было засмущаться, но тут взгляд его уткнулся в домик и табличку на нем «Примус Парабеллум, скульптурных дел мастер». Вполне себе обстоятельное строение с чадящей трубой, черепицей из пурпурного рахат-лукума и соломковым заборчиком. Имелся там и садик, полный снега и греющихся под ним статуй, и еще одна маленькая табличка на калитке: «Осторожно, злой ботинок».

— Спокойствие! — уверенно поднял карамельную тросточку мистер Шнапс, пока мальчик размышлял, чего бояться больше: кусачих кроссовок, сапог или тапок. — Я знаю подход к обуви, — и смело вошел внутрь.

Из будки рядом с тропинкой раздалось «Ррр-ррр».

— Цыпа-Цыпа, иди сюда мой ходоший, — ответил гундосо пряничный человечек.

— Ррр-р? — навстречу выскочила старый ботильон, у которого меж носком и подметкой торчали вострые-вострые зубы. Шумно гавкнул, проревел, как лев, и запрыгал к Шнапсу.

— Цыпа! ЦЫПА!!! ЦА-атступаем! — возопил тот и шмыгнул за калитку.

— Пожалуй, ффф, — маленький констебль тщетно пытался отдышаться, — пожалуй, стоит подаботать… над техникой. Уффф.

Так, — пришел он наконец в себя. — Педеходим к плану «В», — детектив приложил ладошки ко рту и заорал. — Пди-мус!!! А-а-аткдывай!!! А-а-пчхы!!! (последнее к делу, конечно, не относилось и вышло совершенно случайно).

Но мастер Примус так и не появился ни через пять минут, ни через десять, хотя пряничный человечек продолжал упорно взывать к хозяину дома, а ботиночек — рычать и гавкать за оградой.

— Я Примуса со вчерашнего дня не видал, — выглянул из здания напротив новенький электрический утюг. — А цветок и хорошо, что украли, так я тебе скажу, Шнапс.

— Добдый день! (подразумевалось, «ну и ну!») — задумчиво повертел ус мистер Шнапс. — Почему же?

— Не позавидуешь ему: стоять целый день на окне, да еще невидимым. Не погулять, не поиграть. Кроме зимних ночей, очевидно, только все в это время спят… Нет, к лучшему. Право слово, как вспомню о бедном цветке, аж нагреватель паром обдувается.

«Я тоже иногда кажусь себе невидимкой… Так странно».

Питер замотал головой и принялся думать в совершенно ином направлении: похититель должен был не раз гостить у скульптора или иметь отличные навыки укрощения, иначе бы кусачий ботильон поднял шум и гам на всю улочку. Мальчик не замедлил написать о догадке в блокнот и показал пряничному человечку.

— Точно. С самого начада подоздевад: несостыковочка тут, — махнул полосатой тростью констебль Шнапс. И поведал, как опрашивал вчера соседей, — ни крошечки подозрительного замечено не было. Напарники, не сговариваясь, обратили взоры на утюг, который шумно прихлебывал кофе на подоконнике. — Мсье Тефаль, не поможете пдойти мимо ботинка? Нам нужно еще даз осмотдеть дом.

— Да вы что! Я и на метр к этой сандале не подойду. Давно говорю: ботиночникам пора запретить держать обувь без намордника.

— Шифдуется! — топнул ножкой пряничный человечек. — Никогда, ддуг мой, не доведяй пдинтедам, элекдическим гделкам и утюгам. Все вдемя за ними глаз да глаз нужен!

— Вы через забор лезьте, — посоветовал утюг (он, к счастью, не услышал бурчания маленького констебля), лениво жестикулируя шнуром с вилкой. — Цепь-то, глядите, короткая.

Пришлось поступить именно так. Напарники перебрались через соломку с задней стороны дома и, пока ботильон не опомнился, прошмыгнули внутрь.

У мистера Парабеллума оказалось на удивление тепло и уютно — горел камин, часики посапывали на полке и бормотали себе под нос (пардоньте, циферблат!). Пахло имбирем и гвоздичкой.

— До-обдый день! Золы мало, — тут же осмотрел поленья пряничный человечек. — Пдимус не мог далеко уйти. Ну, Питед, помогай! Видишь что-нибудь?

Мальчик послушно обошел здание, при этом усердно щурился, хмурил лоб и вглядывался в каждую пылинку. Среди прочего, обнаружились красивый университетский герб и фото Семицветика — застенчивого цветочка в обнимку со старым Примусом. Судя по карточке, мастер Парабеллум был родом из времен давних и полузабытых, — примерно тех, когда прапрапрабабка нашего героя любила гонять чаи с девятой герцогиней Нортумберленд и рассуждать о закате колониальной эпохи.

Затем Питер встретил караван муравьишек в камуфляже и касках. Отряд занимался транспортировкой старой монетки между обеденным столом и подвалом, но с появлением человека скоропостижно разбежался (под вопль бригадира «воздушная тревога»).

Место, где стоял раньше Семицветик, Питер нашел по темному кругу на подоконнике. Отсюда было всего пара шагов до двери, но мальчик не сомневался, что цветочек редко покидал дом. Питер до странного ясно понял вдруг, как похожи они с Семицветиком, — как дни и ночи напролет стояли оба у окна: когда загорались и гасли фонари, когда звезды мигали и падали, когда занимался рассвет и первые прохожие сонно брели по пустым улочкам. И это родство с чужой душой, пускай растительной и малознакомой, вызвало бледную улыбку на лице мальчика.

«Хотя, разве, незнакомой? У нас много общего. Мы легко могли бы подружиться. Или стать братьями по крови, как в книге о Зверобое… Я хочу братика!»

— Нашел что-нибудь? — спросил мистер Шнапс, нетерпеливо постукивая карамельной тросточкой.

Питер очнулся и протянул монетку с изображением ладони.

«И еще пахнет странно, — написал он, — имбирем и гвоздикой».

— Добдый день! Я со своим пдостуженным носом и не заметил. А это, — пряничный человечек едва не завалился с монеткой, — клянусь всеми Имбидными Богами, Дележная Метка! Такие присылают должникам. Хмм! Так, а пдивкуса апельсинов и вина не чуешь?

Питер принюхался и кивнул.

— Глинтвейн! Стадый пдоходимец! Так, беди свой блокнот и пиши, — пряничный человечек заложил ручки за спину и принялся ходить туда-сюда, попутно дуя себе в усы. — Пункт педвый. Тэчэка. Ддова в камин бдосили недавно. Пункт втодой. Тэчэка. Пахнет Глинтвейном, а значит, он тут тоже был недавно. Тэчэка с запятэ. Глинтвейн пахнет, когда годяч, а значит, была ядостная ссода. Пункт тдетий. Тэчэка. Что общего у Глинтвейна и Пдимуса? Долги? Уммх… — мистер Шнапс почесал лакричный цилиндр. — Последнее не пиши. О! Оба они гдеют! А значит, решили «нагдеть» кого-нибудь! Оба пдохиндеи! А Семицветик узнал, и его устданили. Но как же нам найти беднягу? Пиши: надо понять, зачем Пдимус ездил в Плимут! Так, дай посмотреть.

Питер поставил блокнотик перед маленьким констеблем (высоты они оказались примерно одинаковой), и тот критически оглядел схему.

— Пдимус, Пдимус… Какой у тебя однако почедк кдасивый. Ладно, идем к утюгу, быть может, он знает.

Напарники двинулись к выходу, и вдруг Питер заметил пятнышко на косяке двери, как раз на уровне глаз. Одно движение — и на свет явилось маленькое перо.

— До-о-о-о-обдый!!! — запрыгал на месте пряничный человечек. — Добдый, так его и дастак, кдышкой об ведстак, день!!! Вот он и попался, негодяй! Так и знал: пингвин в чем-то замешан. С самого начала не доведял — и тут нате, улика! Будем адестовывать Шмигеля-Пигеля.

Мистер Шнапс толкнул было входную дверь, но, услышав «Рррр» снаружи, плавно развернулся вокруг своей оси и засеменил в спальню.

— Пожалуй, вылезем чедез окно.

Глава 3,

в которой выявляются обстоятельства философского характера

Питер уже, казалось, и пообвыкся со странностями Чудного городка, но тут на улице Трех Некоронованных Королей напарникам встретился кактус Колючка. Так вот: каждый прохожий неизменно поздравлял растеньице… с Днем Нерождения.

— Он забыл, когда появился на свет, и тепедь все дни отмечает как День Недождения, чтобы точно не пдопустить, — объяснил мистер Шнапс.

Тут к имениннику подоспел пикантный соус Камберленд — с тоненькими усиками-ниточками цедры и бокалом красного вина, которые явно говорили о хоть и безмерно далеком, но Гаврском происхождении. Француз шел под ручку с запеченным до золотистой корочки Ростбифом, а за тем, как собачка, следовал Йоркширский пудинг (который из кляра и капельки горячего мясного жирка).

— Поздравляем!

— По…

— … здрав… — вразнобой забубнили они. Кактус прижал лапки к груди и весь мурчал от внимания.

— Позддавляю! — встрял пряничный человечек, а Питер нарисовал в подарок торт.

— Ой! Ой, ой, ой! Мне? — иголки Колючки от удовольствия закрутились спиралью. — Спасиииибо.

После этого кактус захотел пойти с напарниками и всю дорогу прыгал и скакал от радости (и, конечно, попутно принимал поздравления).

Пингвин Корнелиус Шмигель-Пигель был владельцем старого дома с табличкой «Магазинчик разрушенных надежд». Не настолько чудного и загадочного, как следовало из названия, но все равно крайне странного.

Внутри оказалось темно и синевато; на десятки метров вверх и вбок от входа шли шкафы со снежными шарами (на самом деле, стеклянные, чего упорно никто не замечает) — они излучали слабое сияние и позвенькивали. От конторки с кассой тянулась длиннющая очередь: тут вам и Крампет — круглый, улыбающийся и весь из пористого, смазанного маслом и пышущего жаром (будто едва-едва из печки) теста; и пузатый Корнуэльский пирог с пастернаком, картофелем и брюквой. Были яйца Бенедикт — чинные и торжественные: верхом на обжаренных до хруста тостиках, с веерами тончайшей ветчины и шляпочками из трюфелей. И как всегда лип к благородному сообществу Голландский соус (истинный француз, как и знакомый нам уже Камберленд, но умело свое происхождение скрывающий).

Впрочем, не успел Питер подивиться интерьеру, как следом ворвался мистер Шнапс: выставил указательный палец и зарядил любимое:

— Пошто укдал Семицветика, пдоходимец?

— Какой конфуз, мон шери! — зашептала своему кавалеру Экклская слойка, напудренная и с мушками из смородины. Спутник — сладковато-пряный цилиндрик Швейцарского сыра — выпучил круглые глазки и пробухтел:

— Это совершенно фосмутительно!

— Добро пожаловать, — от голоса Корнелиуса, седоперого и благообразного пингвина в островерхой шляпе, у мальчика пошли мурашки. — Шнапс, Питер и… кактус? — Шмигель-Пигель спустил очки на кончик носа и пригляделся к Колючке, — определенно, кактус.

«Откуда он знает мое имя?»

— Господа, чем могу быть полезен?

— А-а-пчхы? — мистер Шнапс потряс карамельной тросточкой. — Па-а-а-а-пчхы! Да как ты объяснишь вот это, — протянул он перо. — Найдено на месте пдеступления!

— Какое ужасное пофедение! — снова заворчал швейцарец.

— В самом деле? — хозяин осмотрел улику. — Господа, вынужден разочаровать, но это не мое перо. Боюсь, даже не перо пингвина.

Питеру показалось, что у маленького констебля сейчас пойдет дым из ушей, — такое у мистера Шнапса было выражение личика.

— Ппдххвм!!! — издал он нечленораздельный вопль и натянул цилиндр по самый подбородок.

— Я могу быть еще чем-то полезен? — Корнелиус посмотрел на очередь. — Клиенты ждут.

— Та! — встрял опять Швейцарский сыр. — Фам слетофало бы прояфить уфашение.

Пряничный человечек по-прежнему пыхтел и бурчал, а Колючка пытался разглядеть собственные ушки, посему Питер решил воспользоваться ситуацией:

«Что это за место?» — написал он на блокнотике и даже прищурился, и расправил костистые плечи, дабы лучше соответствовать виду детектива (хотя вопрос, как легко догадаться, был продиктован чистейшим и беззастенчивым любопытством).

— Магазин разрушенных надежд, как ты, Питер, и прочитал на вывеске, — чуть улыбнулся старый пингвин и, предупредив новый вопрос, объяснил. — Я собираю мечты. Освобождаю от них людей, потерявших веру, и продаю тем, кто не научился грезить о несбыточном. Или, хотя бы, сможет все сделать правильно. Один шиллинг — и мечта твоя. Вот, смотри, — подозвал он мальчика и указал на один из снежных шаров. Колючка припрыгал следом, но почесав ножкой ухо, отправился обратно и стал разглядывать перо-улику (при этом смешно принюхивался). — Желание Дианы Гилпин из Ланкастера: купить 242 пары отменных шерстяных подштанников выпуска 57 года от ткацкой фабрики Спелсса и Шелдона. К несчастью, предприятие разорилось, и грезы Дианы растаяли как дым, — внутри игрушки все было наоборот: счастливая пожилая женщина развешивала бесчисленные подштанники на бельевой веревке. — Вот, — кивнул Корнелиус на соседний шар, — мечта Грегори Уайтхеда: стать приходским священником. Поверь, быть адвокатом у него выходит гораздо лучше, — тут молодой человек читал проповедь перед кафедрой. Лица прихожан, да и самого викария, казались до умиления одухотворенными. — А вот Энтони Хармс, лелеявший надежду изобрести умный унитаз. Сейчас он…

«Вы чудовище! Вы отнимаете у людей самое главное!» — зло чёркая бумагу, написал мальчик.

Корнелиус застыл — он, очевидно, не ждал такой реакции — и медленно поправил очки:

— Вы странные существа, люди. Любое чудо отвергаете, если оно нарушает привычный порядок вещей, но в душе тянетесь, как дети, ко всему необычному. Хотя, — горько усмехнулся пингвин, — в сущности, вы и есть дети. Только у каждого свои игрушки.

«Но мечты — не игрушки!» — Питер и сам бы не сказал, почему его так задели слова пингвина, однако не мог остановиться.

— Не игрушки. Но я помогаю людям. Забираю все, что тяготило бы и отравляло их души и отдаю нуждающимся. Ты здесь есть, кстати. Хочешь посмотреть?

Мальчик в ужасе отступил и замотал головой. И тут же возникла свербящая мысль: отныне всегда будет чего-то не хватать. Некой мечты, которую и вспомнить даже не получится, но его, Питера, родной!

«Как вы могли?»

— Позже ты поймешь. Всему свое время.

Мальчик все мотал ошарашено головой; тут из-под цилиндра мистера Шнапса раздалось:

— Постойте-ка! Есть в этом балагане Семицветик, Пдимус Падабеллум или Глинтвейн?

Кактус запрыгал на месте и поднял лапки — прямо как прилежный школьник: одну на уровень груди, а вторую — перпендикулярно вверх. Но никто, кроме Питера, не обратил на Колючку внимания.

— Было бы странно, если бы господин Парабеллум оказался на моих полках, — сложил крылышки на груди пингвин. — Он всегда хотел сына, и с появлением Семицветика мечта Примуса осуществилась. Глинтвейна тут также нет, он привык в жизни действовать сразу. А сын Примуса… — Корнелиус вздохнул и снял очки, — боюсь, с ним могло случиться несчастье, так как снежный шар цветка вчера опустел.

У Питера холодок прошел по спине, да и остальные — включая крайне возмущенного «пофедением фиситеров» Швейцарского сыра — разом смолкли.

— Ой, ой, ой! — Кактус устал прыгать и тянуть лапку, так как все равно на него не смотрели. — Ну, послушайте же меня! Я, кажется, знаю владельца пера! Подсмотрел в одной энциклопедии и с тех пор запомнил. Постоянно такую чепуху запоминаю. Непонятно зачем, ибо потом она никогда не пригождается. Или пригождается, но когда совсем не понимаешь, что вот она пригождается, и…