Вечная жизнь

— Конечно, но что такое адюльтер?

— Адюльтер — это когда мужчина спит с женщиной, но не со своей женой. Или когда женщина спит с мужчиной, но не со своим мужем.

— Но это же нехорошо! Почему они так поступают?

— Не знаю, наверное, потому, что хотят перемен.

— Бог прав: это плохо.

— А представь, что тебе самой пришлось бы выбирать между Carambar[191] и Dragibus…[192] Зачем выбирать, если можно иметь и то и другое?

— Ты адюльтерил маме?

Роми остановилась, чтобы выслушать мой ответ.

— Ну что ты! Нет. Никогда.

— Тебе повезло, что Заповеди не запрещают врать.

Да уж, клятва отца-анархиста слабовата против Декалога[193]. Когда я думаю теперь о том своем обмане, понимаю, что именно тогда произнес свое последнее, неправедное слово. Я, видимо, был единственным, защищавшим в Священном городе Иерусалиме обветшалое понятие сексуальной свободы. А потом вмиг превратился в постчеловека и окончательно отрекся от греха.

Мы с Роми раз десять возвращались в одни и те же проулки, пропахшие прогорклым жиром. Иисуса Христа распяли рядом с шумным перекрестком, между двумя магазинчиками, торгующими контрафактными DVD. Мы выстояли длинную очередь и вошли в Храм Гроба Господня, где горели свечи и пахло ладаном. Справа от входа, лежа на полу, рыдала старая дама.

— Почему она плачет? — спросила меня дочь.

— Тсссс! — Я перешел на шепот, заметив сурово нахмурившегося греческого священника. — На эту розовую плиту положили тело снятого с креста Иисуса. Она плачет, потому что дорого заплатила за тур по Голгофе и час добиралась сюда в душном автобусе. Да еще и селфи с Сыном Божиим не сделаешь… Как назло.

— Я вот чего не понимаю, папа: Бог говорит «Не убивай», а сам дал убить Сына! Как же так?

— Это очень сложный вопрос, милая. Мессия принес себя в жертву людям. Нам… Хотел показать, что смерть не имеет значения.

— Но я думала, мы приехали, чтобы уничтожить смерть.

— Конечно, только говори потише… Вообще-то, если подумать, ты права. «Не убий» — пустая фраза, пыль в глаза. Будь Господь всемогущ, Он просто раз и навсегда отменил бы смерть.

— Но Иисус все-таки воскрес. И если я правильно понимаю…

Я обожал, когда Роми задумывалась, таял, если она становилась серьезной, сосредоточенной, решительной, и завидовал юному возрасту, в котором человек мнит, что все понимает.

— Что, дорогая?

— Получается, ты хочешь стать как Иисус.

— Все этого хотят, детка. Каждый, кто здесь находится, мечтал бы стать Богом. И множество других людей в разных уголках планеты.

Мы обошли церковь, где было прохладно и тихо. Каждый раз, попадая в какой-нибудь храм, я чувствую, что избавился от груза. Воспоминания о катехизисе. Недолгое время, проведенное в 1972 году в детском хоре школы Боссюэ, и короткое пребывание в аббатстве вместе со всем седьмым классом навсегда запрограммировали мое подсознание[194]. Крещенные в детстве люди часто заново открывают для себя Бога не только из-за страха смерти: их одолевает ностальгия. Под конец жизни становишься набожным, так называемая вера последней минуты состоит из страха и воспоминаний.

Справа от входа гранитная лестница вела вниз во влажную пещеру. Другая дама стояла на коленях, прислонясь лбом к скале, и бормотала молитвы на латыни.

— А эта тетка почему такая грустная? — шепотом спросила Роми.

— Она не грустная, а взволнованная.

Роми хотела все посмотреть, преклонить колени и перекреститься перед каждым алтарем. Я купил десятки свечей, которые мы зажигали со всей возможной почтительностью. Все было отлично рассчитано, их организация как-никак функционирует два десятка столетий! Маленький павильон прямо под куполом явно привлекал любопытных. Православные монахи руководили движением вокруг и внутри часовни. Сначала я решил, что это исповедальня, но место оказалось куда более священным.

— Это могила Иисуса Христа.

— Ух ты… Точно?

Моя дочь неожиданно забыла о Роберте Паттинсоне[195] в пользу Сына Божия. Жаль, что нельзя фотографировать. Монах повел нас туда, где плавал рассеянный свет серебряных масляных ламп. Если попадаешь с дюжиной русских туристов в узкий мраморный склеп и встаешь на колени перед золоченой чашей, стоящей на стеле, стертой руками верующих, твой главный враг — клаустрофобия. Нечитаемые надписи добавляли атмосфере таинственности. На Роми снизошла благодать, как часто бывает с детьми на мессе. Я не хотел заходить. В глубине души я снова попросил вечной жизни у христианского Бога — и сделал это меньше чем через час после того, как передал послание Яхве. Да, я молился у всех яслей.

— Господи Иисусе, Спаситель, подари нам жизнь вечную на вечные времена, аминь.

Меня застали врасплох. Я думал о том, что сказал Уэльбек[196] Давиду Пюжадасу 6 января 2015 года в новостях канала France 2. Вот слова автора «Элементарных частиц»: Все больше и больше людей не мыслят для себя жизни без Бога. Им мало потребительства и собственного успеха. Лично я, старея, чувствую, что атеизм выдержать непросто. Атеизм — мучительная позиция. Этот вес на меня и давил. Глядя на коленопреклоненную Роми у могилы Христа, я осознал, что больше не могу оставаться атеистом. Я знал (или думал, что знаю), что Бога нет, но нуждался в Нем для смягчения души. Возврат к религиозному чувству не означает, что люди обращаются к вере, как это случилось с Паскалем 23 ноября 1654 года, в «огненную ночь» и «со слезами радости». Возврат к религиозности есть кризис атеизма. Мне надоела жизнь без Его духовного руководства. В тот день, увидев, как моя дочь крестится у каждой станции Крестного пути до самой церкви Гроба Господня, решил принять Иисуса и весь его фольклор, символы, речи, даже архаичные и смешные типа «Возлюби ближнего как себя самого», набедренную повязку, терновый венец, старые плетеные сандалии, Мела Гибсона и Мартина Скорсезе[197]. Я бы куда охотнее обнял того бородача, чем неотступную, но бессмысленную Смерть.

* * *

Уж если заключать «паскалиевские пари»[198], стоит прикрыться по всем направлениям, как в казино Монте-Карло[199]. Я не желал останавливаться и был готов рискнуть. Мы шли к мечети по улочкам, где на каждом шагу пили кофе, торговали фальшивыми драгоценностями и пели арабские песни. Мы вышли с базара с финиками, оливковым маслом, желтым кунжутным печеньем и подошли к мечети, но бородатый полицейский отодвинул нас от дверей Аль-Аксы — совсем как вышибала из Les Caves du Roy[200] (но оттуда меня никогда не гнали поганой метлой):

— Вы мусульманин?

— Нет…

— Вы не можете войти сюда. В сторону, пожалуйста.

Мужик выглядел сурово, и я не стал спорить. Позже мы узнали, что некоторые дни недели «забронированы» только для мусульман. Мой экуменизм оставался недостижимым идеалом, что роднит меня с иерусалимцами.

— Ой, как жалко, папа, — огорчилась Роми и сообщила, заглядывая в смартфон: — Именно отсюда, с крыши этой мечети, однажды ночью пророк Магомет улетел на небо на своей кобыле, которую звали Бурак[201].

— Да уж, в этом городе происходили необыкновенные события!

Я утешил дочь пакетиком соленых фисташек, которыми торговал старый палестинец (своей несусветной важностью он напомнил мне «много о себе понимающего» сартровского официанта кафе, который трактует себя как объект, служащий для выполнения определенной функции[202]). И вообще, весь старый город слишком уж выпендривался. Я решил поступить, как все люди: буду «играть» свою веру.

* * *

Следующим пунктом нашей программы стала торговая улица Мамилла[203], между Яффскими воротами Старого города и башней царя Давида. Здесь Роми ограбила мегамаркеты Zara, Mango и Topshop. Этот день был полон контрастов, балансировал между наукой и верой, а закончился поеданием пиццы в центре торговых рядов, которые патрулировали солдаты с автоматами, а в дверях каждого магазина стояла рамка металлоискателя. Время от времени военные задерживали какого-нибудь парня, молниеносно укладывали на землю, обыскивали и тащили в фургон. Ничего особенного, обычный день. Я уже сказал, как утешал меня тот факт, что мое лицо ничего никому не говорило, и все-таки… Когда несколько французов узнали меня и попросили о селфи, я аж разрумянился от удовольствия.

— Мы понятия не имели, что вы из наших…

Разочаровывать этих милых людей не хотелось, я не сказал, что моя крайняя плоть на месте, и даже кивнул с многозначительно-солидарным видом, как будто пепел шести миллионов жертв стучал в мою грудь гоя-мифомана. В конце концов, католический Иисус был евреем, а холокост — величайшее преступление против всего человечества. В Израиле меня «замечала» только Роми, для других я оставался невидимкой. За два теледесятилетия мое эго забыло, что я — прозрачный индивид. Меня переполняло ликование: благодаря анонимности можно придумывать и перепридумывать себя снова и снова. На Святой земле и я стал НЕ бывшим в употреблении человеком с неопределенной судьбой. Можно было прикинуться старым педиком, обаятельным певцом или страховым агентом. Я заново открывал для себя забытую роскошь: существование в виде плюрипотентной стволовой клетки. Между двумя кусками пиццы я признался Роми в любви.

— Ты — чýдная девочка. Ребенок. Моя дочь. Поверь, я знаю, о чем говорю. У меня есть для тебя подарок: ты проживешь тысячу лет. Будешь как Волан де Морт, только очень-очень милый. И с носом[204]. Мне больше всего на свете нравится проводить время с тобой. Ты лучше всех девочек. И женщин. Но я скучаю по Лу и Леоноре.

— Я тоже.

— Можно задать вопрос?

— Давай.

— Ты считаешь, я — плохой отец?

— Да.

— Твой самый счастливый день в жизни?

— Сегодня. А твой?

— Аналогично.

На торговой улице было полно «клонированных» иерусалимцев в черных костюмах и шляпах, белых рубашках, бородатых и с пейсами. Униформа освобождала их от необходимости заботиться о внешности. Не думаю, что ортодоксальные евреи являют собой воплощение счастья (ничего удивительного — они лишены свободы), но одно знаю точно: они нечувствительны к диктату селфи.

Официантка рассказала, что самый модный крутой ночной клуб Иерусалима называется «Правосудие». Я больше не шляюсь по таким заведениям, но адреса точек знать полезно[205]. Рефлекс старого гуляки, ну или старпера, жаждущего вечной молодости. Я почему-то вспомнил, что дискотека рядом с Освенцимом называется «Система». Забавные символы: в Иерусалиме — правосудие, в концлагере — система. С одной стороны, Народ Книги, с другой — только пепел, много пепла. Ночные клубы транслировали нам закамуфлированные политические послания, которые, впрочем, нетрудно было расшифровать.

Роми заказала карпаччо, но есть его не смогла: повар насыпал тонну перца. Я в ее возрасте был таким же. Блюда, от которых становится дурно, начинаешь любить намного позже. Дочь доела мою пиццу, мы поймали такси, поехали назад в гостиницу «Царь Давид» и рано улеглись спать — каждый в свою узкую кровать, совсем как в детской. Я позвонил Леоноре и сообщил, что мы ничего не добились — это грустно, зато обрели веру.

— Мне так тебя не хватает, что я уверовал в Иисуса.

— Изменил мне с бородачом? Малышка все время о тебе спрашивает.

— Дай ее мне.

Продолжение разочарует моих поклонников. Ребенок и папаша не разговаривают, а щебечут, «играя» указательным пальцем на нижней губе. Получается что-то вроде бырбырбырбырбыр! Что значит: «Я тебя люблю!»

Роми спала, а я «разминался» с бутылочками из мини-бара и смотрел, как она дышит в темноте. Мой ребенок — смесь идиллического прошлого и недоступного будущего — заставил меня замереть, и я долго любовался звездным небом, а потом уснул с потрясающим ощущением, которое знакомо всем полуночникам, если они ложатся рано, после встречи с Христом в центре Вселенной.

Несколько различий между холостяком 30 лет и 50-летним отцом

Ему 30 лет, и он холост — 50-летний отец

Ложится спать в семь утра — Просыпается в семь утра

Пьет водку с Red Bull — Пьет Coca Cola Zero

Питается Doritos[206] — Питается авокадо

Натыкается на журнальный столик — Натыкается на детскую коляску

Слушает Led Zeppelin в iPod — Слушает Кэти Перри[207] в детской спальне

Жует мармеладных медвежат Haribos — Ворует у дочери Dragibus

Каждый вечер занимается любовью — «Самоудовлетворяется» под YouPorn[208], пока ребенок спит

Знает все новые рок-группы — Знает все новые телесериалы

Нюхает кокаин — Бросает курить

Соседи жалуются на шум в его квартире — Жалуется на шум в квартире соседей

Спит днем — Спит ночью

Водит спортивную машину, купе-кабриолет — Водит электромобиль (моноспейс)

Жалуется, что счастья нет — Жалуется на старость

Уезжает на праздники на Ибицу — Покупает дом в Стране Басков

Пахнет духами шлюх — Пахнет детским срыгиванием

Едва не умер от передоза MD — Чуть не умер, перепив парацетамола

Любимый фильм «Бойцовский клуб»[209] — Любимый фильм «Будь что будет»[210]

Любимая книга: «Женщины» Ч. Буковски[211] — Любимая книга: «Оставаться живым» М. Уэльбека[212]

Бредит самоубийством — Мечтает о бессмертии

Носит брендовую жакет-куртку The Kooples — Носит футболку Zadig, размер L

Читает только модные журналы — Не читает ничего, кроме медицинских изданий

Мечтает разбогатеть — Оплачивает страховки

Кадрит манекенщиц — Флиртует с аптекаршами

Носит обувь Berluti — Носит туфли на веревочной подошве

Надевает ночью презерватив — Надевает «ночной желоб» против бруксизма[213]

Знает все модные рестораны — Знаток всех «модных» больниц в мире

Сексуально озабочен — Без помощи сиалиса[214] — «безопасен»

Делает эпиляцию между бровями — Делает эпиляцию в ушах

Ненавидит тех, кто говорит, что раньше было лучше — Уверен, что раньше было лучше

Слушает Radio Nova — Слушает France Culture

Посещает рок-фестивали — Покупает DVD с записями рок-концертов

Хочет быть похожим на Джорджа Клуни — Похож на Жерара Депардье

Не боится смерти — Каждый год проводит в страхе

Покупает аппарат для приготовления льда — Покупает аппарат для стерилизации детских бутылочек

Каждое утро страдает от похмелья — Каждое утро принимает бета-блокаторы

Спорт: теннис, серфинг, лыжи — Спорт: тренажер Power Plate? аквабайк, эллиптический велотренажер

Сомневается в существовании Бога — Сомневается в атеизме

Ходит босыми ногами по окуркам — Ходит босиком по клубнике

Приглашают на свадьбу — Приглашают на похороны

Работает в Voici — Больше не знается с людьми, о которых пишут в Voici

5. Как стать сверхчеловеком

(Клиника Viva Mayr, Maria Wörth, Австрия)

Так когда-нибудь в сухое Лето, поля на краю, Смерть рассеянной рукою Снимет голову — мою. 5–6 сентября 1936 Марина Цветаева

* * *

В Женеве мы выяснили, что секвенирование генома человека — ключевой этап на пути к бессмертию, и я организовал процедуру для всей моей семьи. Почтальон привез мне в Париж комплект 23andMe Wellness[215], заказанный на «Амазоне», и большую посылку из Японии. Леонора, Роми, Лу и я поплевали в пластиковые баночки с приклеенными штрихкодами. Потом нужно будет зарегистрироваться на сайте 23andMe, такова будущая участь человечества: заменить штрихкоды личным генетическим. Не исключено, что однажды мы начнем оплачивать покупки нашей ДНК уникальным шифром, не поддающимся фальсификации, который всегда носим в себе, и он за самое незначительное преступление отправит нас в тюрьму.

Труднее всего оказалось наплевать достаточно чертовых слюней. Процедура гадкая, но вы знаете, как говорят: хочешь быть вечным — терпи. Остатки отцовского престижа улетучились в тот самый момент, когда я пускал слюни под брезгливыми взглядами моей уже не маленькой семьи. Когда плюются Леонора, Роми или Лу, это мило, а я напоминаю облезлую чавкающую ламу (слава богу, Леонора избавила меня от своего присутствия!). Оставалось отослать образцы в Маунтин-Вью[216] (штаб-квартира 23andMe). Почтовый работник нахмурился, прочитав на упаковке HUMAN SPECIMEN[217], но ничего не сказал.

Когда я вернулся домой, Леонора вскрыла японскую коробку. Она обошлась мне в 2000 евро с подпиской в размере 300 евро в месяц на 3 года.

— Что это такое? Японская статуя? Гигантская манга?

В центре нашей гостиной стоял белый робот ростом с Роми. Лицо у него было улыбающееся, на животе я заметил «спящий» экран. В ушах разместились четыре микрофона, в глазах — три камеры, распознающие лица, а во рту — динамик. Вместо ног создатели приделали цоколь с трехколесным приводом.

— Его зовут Пеппер, — сообщил я. — Он — робот-компаньон. Мне показалось, что этот гаджет вас развлечет.

— Ты заказал робота, потому что тебе с нами скучно?!

— Конечно нет! Пеппер будет проверять знания Роми по истории и географии, французскому, математике и физике — в форме викторины.

Роми сразу нашла кнопку Power on[218] на шее машины, улыбчивый робот выпрямился, глаза зажглись зеленым светом, и он произнес:

— Здравствуй, как поживаешь? Рад встрече.

Голос у него оказался высокий, как у мультяшного героя, и напоминал запись, поставленную на ускоренное воспроизведение. Глаза изменили цвет — стали голубыми. Роми не слишком впечатлилась, но ответила:

— Я поживаю хорошо, спасибо. Меня зовут Роми. А тебя?

— Я — Пеппер, но ты можешь изменить мое имя на другое. Как насчет Гарри Пеппера?

Робот протянул руку. Роми взглянула на меня и собралась поздороваться, но я ее остановил:

— Подожди, давай лучше я — на тот случай, если он вдруг захочет раздробить тебе па…

Договорить не удалось, Пеппер ухватил девочку за ладонь подвижными легкими и мягкими пальчиками, которыми никого нельзя было раздавить, придушить или поранить.

— Гарри Пеппер звучит здорово, — вынесла вердикт Роми.

— Правда? — переспросил робот. — Но мне было бы скучно в школе чародейства и волшебства[219].

Как и для Сири (вокальный цифровой помощник от Apple), создатели Пеппера запрограммировали шутки, чтобы машина выглядела поприветливей. Могли бы нанять комиков получше.

Беседу продолжила Леонора:

— Ты девочка или мальчик?

— Я — робот.

— Ну да, конечно.

— Ты очень красивая. Ты манекенщица?

— Нет, но все равно спасибо! Как думаешь, сколько мне лет?

— В мою программу не заложено умение определять возраст.

— А ты угадай.

— Двенадцать.

— А вот и нет! Мне двадцать семь.

Программа распознавания лиц функционировала весьма приблизительно. В брошюре «Робототехника» я прочел, что искусственный интеллект Пеппера был запрограммирован на взаимодействие: «Ваш робот развивается вместе с вами. Мало-помалу Пеппер запоминает ваши лица, ваши предпочтения и подстраивается под ваши вкусы и привычки». После каждой произнесенной фразы робот издавал звук «бип». Прочитав инструкцию, я подсоединил Пеппера к Wi-Fi и спросил:

— Какой прогноз погоды на завтра?

— Завтра в Париже будет очень жарко, до + 42°, и солнечно.