Помоги проекту - поделись книгой:
Видя ликующие толпы, император всё более преисполнялся благоволения, и постепенно на смену важно-серьёзному выражению пришли открытость, радость, и ясная улыбка, так красившая лицо, замерла на губах. Ему хотелось добра и мира, и вот уже он шепчет Остерману про то, чтобы бабушке выдать полный пансион, дать штат служанок, дабы ни в чём она не нуждалась... Вот уже помышляет о том, чтобы скостить недоимки народа, а ещё — уничтожить следы пыток и казней, кои устраивал в Москве дед...
Новодевичий монастырь — лишь начало коронационных торжеств, после того государь говел в Троице-Сергиевой лавре. Долгий пост и страстная молитва перед великим возложением короны, перед высшим таинством, и лишь после того — коронация в главном Успенском соборе.
Патриарх, архиепископы, митрополиты, сановники, генералитет... Торжественный колокольный звон... Таинство в алтаре... Возложение короны, речь Феофана Прокоповича... Шесть камергеров, в том числе Иван Долгорукий, подают царскую мантию. Золотые дуги короны усыпаны драгоценными каменьями, державный крест лучится в море свечей... И не оторвать глаз от этой торжественной церемонии...
Рядом с Натальей у стены притулился старый тщедушный человечек с карандашами и картоном, который что-то зарисовывал. Она не обратила на него внимания, ибо вся поглощена лицезрением таинства и горячей молитвой. «Господи! — шептала. — Ты можешь всё! Сделай так, чтобы многие твои силы наполнили государя, чтобы сердце его не очерствело с годами... Добрым деяниям пусть не будет предела, а умным его советникам извода». Владимирская Богоматерь, казалось, глядит с особой милостивостью. Дионисиевы праведники голубые, прозрачные... Чтение Евангелия... Пение, уносящее в небеса...
И тут... словно сбросили её с высот, на которых пребывала Наталья. До неё донёсся громкий, беззастенчивый шёпот:
— Глянь на серьги у Собакиной... больно дёшевы...
— Зато у Строгановой в каждом ухе тысяч по десять... такие были у Меншиковой Марии...
— Кого вспомнила, мерзавку! Небось у неё и перекупила...
Наталья обомлела, резко обернулась, хотела что-то сказать, но тут так кольнуло в бок, что чуть не вскрикнула. Ох, этот корсет! Первый раз надела, откуда знать, что железные планки так коварны?..
III
После коронации Пётр II поселился в Коломенском, в старом романовском дворце. Это были затейливые деревянные хоромы с островерхими крышами и башенками, крылечками и гульбищами, с царскими фелюгами. Здесь родился его дед, ещё цела колыбель, в которой его качали... Здесь стояли петровские солдаты... Отсюда открывались родные просторы: река, луга, плодовые сады, огороды, птичник — и всё исполнено истинно московского духа. Дворец стар, давно обветшал, иные половицы не только скрипели, но и проваливались, и всё же тут — живая память предков, всё полно воспоминаний...
Сюда, в Коломенское, явился немец-гравёр, которому Иван Долгорукий обещал встречу с государем. Пётр в порыве великодушия не только не гнал старика, но даже напялил на голову ненавистный парик, спускавшийся на три стороны. Государь сидел верхом на стуле, и художник быстро нарисовал его в профиль для монеты.
А через несколько дней вновь явился к Долгорукому и вручил что-то завёрнутое в тряпицу. Это была картина, изображающая коронацию государя в Успенском соборе, где рядом с царём стоял его фаворит (картине этой — скажем сразу — предстоит сыграть немалую роль в будущей судьбе князя Долгорукого).
Иван Алексеевич, довольный подарком, вынул серебряный рубль, только что отлитый на монетном дворе, подбросил его в воздухе — белое солнце сверкнуло в нём, — и немец подхватил дорогую монету...
...А теперь перенесёмся на 200 лет вперёд, в 20-е годы XX века. Случилось так, что одному моему родственнику удалось собрать полную коллекцию царских монет. За спиной у него было революционное похмелье 1905 года, партия эсеров, конспирация, война, он даже встречал Ленина в 1917 году. А после революции резко изменился и в годы нэпа взялся за крестьянское дело, построил мельницу, стал торговать мукой, возвёл дом-булочную. Доходы росли, старик был энергичный, предприимчивый, любознательный. Иногда он открывал свой сундучок и показывал нам пятиалтынный Алексея Михайловича, деньгу из Новгорода, серебряный рубль с большую ладонь — Петра I, монеты Екатерины, Анны Иоанновны... Показывая, говорил: «Вот вам, от меня останется. А эта, Петра II, самая редкая, потому что короткое время выпало ему царствовать...»
Однако скоро наступил конец нэпу — и любознательного старика сослали в Казахстан. А что его коллекция, которая осталась у родственников? Изучали мы по ней историю? Берегли, дорожили? Увы, нет! Держали в небрежении, и вскоре все монеты были потеряны, растащены...
Надо добавить, что родом тот старик, оттрубивший пятнадцать лет в Казахстане, был из села Иванова — дальней шереметевской вотчины...
СЛАВНЫ БУБНЫ ЗА ГОРАМИ
I
Левый берег Невы застроен от Смольного двора до Новой Голландии. Видны ветряные мельницы. Зимний дворец ещё деревянный. Васильевский остров почти сплошь покрыт лесами. Среди деревень — частные дома-мазанки с пристроенными наверху мезонинами. У многих на домах нарисованы цветы, деревья, диковинные птицы, а кое у кого — вырезанные из дерева фигуры, всё больше амуры, покрашенные в красный цвет. Морская слобода, Канатный двор, Адмиралтейство, домик Петра I...
Земля от Мойки до Фонтанки осушена ещё не вся, грязно, болотисто, зато набережная вдоль Зимнего дворца аккуратно вымощена. По ней тем апрельским днём прогуливались знатные жители столицы.
Солнце и ветер. Город залит ярким светом. Вода кажется чёрной, а льдины — необычайно белыми. На набережной множество зевак, наблюдающих бурный ледоход...
Наталью Шереметеву сопровождают два кавалера — Апраксин и Головин. У Варвары Черкасской — «петиметр» Антиох Кантемир. Красавица и озорница Варвара чинно идёт со степенным и важным Кантемиром, коего язвительные стихотворения знают в столице уже многие.
— Ой, гляньте, какая льдина!.. Подобна вепрю али иной какой животине... Ладно я говорю? — Она взглядывает на Кантемира.
Ей в ответ усмешливое замечание:
— Особливо ежели великая льдина наползает на малую, подобна она тому, как одна животина пожирает другую. Так же и человек.
— Фи! — прыснула Варя. — Человек?
— А во-он та подобна лягухе... — Это уже Наталья. — Ох и любила я их, когда малая совсем была!.. Славные твари, вправду?
Увлечённые разглядыванием льдин, они чуть не налетели на великана в зелёном мундире. Князь Долгорукий остановился, звякнул шпорами и приблизился к Шереметевой. Постарался немедленно оттеснить её кавалеров, те смешались. Кантемир увлёк Черкасскую, и князь с графиней остались одни.
— Отчего вас нигде не видно? Ни на балах, ни на ассамблеях... — Он не спускал глаз с её заалевшего лица, светлой французской мантильи, с шляпки лазоревого цвета.
У неё тоже часто забилось сердце, но она одёрнула себя: к чему остановилась? Позволила оттеснить кавалеров? В последнее время столько худых слов наслышалась о князе! Одно слово — царский фаворит, окружён ласкателями, падок на лесть, к тому же чрезмерно дерзок... И стала сухо отвечать на его вопросы. Отчего не бывает на балах? Оттого что батюшка и матушка учили её к скуке себя приучать...
— Как? — удивился князь. — Можно, по-вашему разумению, веселье не почитать?
— Да! — с вызовом отвечала она, — веселье завсегда явится, а к скуке надобно себя приучать!.. Ежели читать да думать, так и скука не страшна.
— Будто вы склонность имеете к чтению?
— Да, изрядную.
— А чего более всего читаете?.. Небось Феофана Прокоповича?.. Как нещадно возопил он на меня... Может, оттого и немилостивы нынче?
— По делам и слова... — отвернулась графиня.
Брови его огорчённо нахмурились, сомкнулись; плечо, которым осторожно касался её, отодвинулось. Уже жалела она о таком своём поведении, но поделать с собой ничего не могла. Более того: будто назло завела разговор о роли монархов и фаворитов при дворе, мол, монарх подобен Богу на земле, солнцу на небе, однако как много худого делают его приближённые, а ведь и от них зависит благосостояние государства. И закончила неуместным нравоучительством:
— Вы тоже, Иван Алексеевич, много можете способствовать лучшему делу в государстве...
С удивлением воззрился на неё Долгорукий — ни от кого не слыхал таких рассуждений. С императором не раз вели они подобные беседы, но одно дело — ихние разговоры, иное — девичьи советы. Уж не хочет ли графиня унизить его таким способом? Он смерил её высокомерным взглядом и резко отвернулся, проговорив:
— Благодарствую, графиня! Об том Его Величество сами разумеют и нас к тому побуждают.
Тёмные, с поволокой глаза её повлажнели — ну прямо два топаза, оправленных в перламутр! — Князь спохватился: обидел её? Порывисто взял руку и с чувством поцеловал:
— Простите!..
Она отвернулась.
— В субботу бал в Петергофе, вы будете? — Вновь в его голосе звучал напор.
— Не знаю. Время близится летнее... Скоро в Кусково ехать, надобно собираться.
— Уезжаете? — почему-то обрадовался Долгорукий. — И я про Москву мечтаю... Вам тоже не по сердцу Петербург? Тут и поохотиться негде, разве только птицу пострелять. А в Москве... — Он мечтательно закинул голову.
— Славны бубны за горами? — улыбнулась Наталья.
Князь весело зарокотал:
— Славны бубны за горами да лукошки без грибов!.. Да ведь с грибами будем! Кусково-то недалеко от Горенок. Коли уговорим Его Величество охотиться под Москвой — не обойтись без наших Горенок. Вот и повидаемся... Ежели, конечно, братец ваш примет меня, не очень-то он меня жалует.
...А через две недели жители Фонтанки наблюдали, как из шереметевских мазанок выносили сундуки, коробы, корзинки, мешки и укладывали на телеги: семейство отправлялось на лето в Москву, в кусковскую усадьбу.
Незадолго до отъезда прибежал посыльный из царского дворца и передал для графини записку. Торопливыми буквами в ней было нацарапано, что в скором времени двор едет в Москву и он, князь Долгорукий, найдёт её непременно в Кускове.
II
Однако слово — ещё не дело; царский обоз двинулся из новой столицы в старую только в конце лета. И вот уже толпы людей высыпали на улицы поглазеть, как едут верховники и сановники, писцы и лекаря, канцелярия и монетный двор, кареты и колымаги, дормезы и шлафвагоны, телеги и экипажи...
В Москве дивовались на то великое зрелище и гадали: уж не старые ли времена наступают, не станет ли опять Москва столицей? Радовались и приезду Долгоруких: они древнейшие, Рюриковичи, князь Юрий Москву основал, да и всей Северной Руси владетели, испокон веку на берегах Днепра, Клязьмы, Дона лелеяли русскую славу, царей подкрепляли, да и на Европу свой взгляд имели: учёных, мол, там поболе, зато умных и у нас хватает.
По приезде в Москву царь поселился в лефортовском дворце. За время, прошедшее после коронации, он возмужал, поумнел, уже не мальчиком тихим слушал заседания верховников, а сам, внимая мужам умным, многоопытным, высказывался веско. Принимал иностранных посланников, вёл переговоры, и в деле том первым помощником был ему Иван Долгорукий, который отменно знал и польский, и немецкий, и даже италийский языки...
Политика в те дни делалась не только в Верховном совете, в Лефортове, но и в частных домах: у Остермана, Черкасского, у Долгоруких на Знаменке. Четверо Долгоруких теперь были членами Верховного совета. Василий Лукич усиленно плёл дипломатические кружева, уповая на их семейное большинство среди верховников. Иван Алексеевич получил звание обер-камергера и носил у пояса золотой ключ. Однако отцу его того было мало; мол, княжий аппетит никому не вредит. Его воспалённому тщеславию мерещились такие картины: золочёный трон на возвышении, слева — фрейлины, справа — сановники, по ковру идут иностранные гости, а государь оборачивается к Алексею Григорьевичу за советом...
Ожидая сродников своих, старый Долгорукий потирал руки, предвкушая, как обрадует их своими делами-мечтаниями.
— Фриштыкать будем? — рассеянно спрашивал он, разливая кофий: слугам велел удалиться. И выкладывал план свой:
— Главное — задержать государя в Москве на некороткое время, да ещё не допустить оплошки... Чтоб подольше в Горенках у нас пожил, чтобы Катерина государю приглянулась...
На сей раз в семейном совете принимал участие Василий Владимирович Долгорукий, прибывший с Кавказского театра действий. Со времён Петра I его отличали прямота и благородство. По царевичеву розыску сосланный в Соликамск, он затем был помилован и отправлен на Кавказ. Ни к чему ему теперь было ввязываться в новые драки, и князь Василий без восторга отнёсся к плану двоюродного брата.
Сергей Григорьевич тоже не проявил большого рвения — он женил своего сына на дочери Шафирова, гроза над тем миновала, и князь Сергей имел теперь высокого покровителя, пребывая в спокойствии за свою персону. Однако узы родства обязывали, и братья со вниманием слушали хозяина.
Василий Лукич, по обыкновению, до поры до времени не высказывал своих мыслей, пил кофий. Ежели князь Алексей обуреваем более всего тщеславием, то два Василия — Владимирович и Лукич — играли роль хранителей древнего рода, а в возвышении своего семейства видели историческую справедливость.
И всё же Василий Владимирович не сдержал удивления, когда Алексей выложил ещё один пункт своего мечтания: женить Ивана на царской сестре Наталии.
Тут как раз с обычным опозданием явился Иван Алексеевич и, услыхав сию новость, не сразу взял в толк, о какой Наталье говорит отец, ибо помышлял лишь о Шереметевой. Когда всё понял, то он, не боявшийся, казалось, никого, растерялся и оробел перед своими сродниками. Забыв уроки немецких учтивств, полез пальцем в ухо, стал сморкаться, заколотил ногой по полу. Потом огрызнулся:
— Мало вам Катерины, ещё и меня втравить хочется?..
— Не перечь! — возвысил голос отец. — Молиться должон, ежели мы в силу войдём.
— Чего это должон я молиться?..
Князь вытащил из кармана серебряный рубль и стал что было силы сгибать его.
Тут поднялся такой шум в голосистом семействе, какого и у Ромодановских не бывало. Прервал сей базар Василий Лукич, миролюбиво заметив Ивану:
— Ну будет, не ерепенься. Налей-ка лучше вина, чем этот кофий глотать. Фряжского! Да и выпьем за удачу, а какую — Бог даст. Что касаемо Натальи, — продолжал он, — то кто ж тебя неволит? Не люба этакая невеста — не надобно... Беда, что силы своей ты не ведаешь, умом распорядиться не можешь... Гляди, как силён. — Он усмехнулся, хитро прищурился: — Эвон, монету с царским ликом согнул. Самого царя! — согнул...
Иван Алексеевич с досадой пробормотал, что ему пора во дворец, хлопнул дверью — и был таков...
III
А спустя некоторое время раздосадованный сродниками фаворит уже стучал в дом, где остановился старинный его знакомец Сапега, и вскоре оба они, опорожнив не одну и не две бутылки вина, брели по Тверской...
Обнявшись, громко восклицая и шатаясь, впрочем, ничуть не теряя ориентиров и не ступая в грязь и лужи, шли они по Тверской.
Долгорукий жаловался, что нет у него никакой свободы, что заели сродники, опутали сплетнями, слухами, женить желают по своей воле, а у него имеется «коханка», «лазоревый цветок», да, видно, недоступна ему... Сапега же, зная, что царь в Москве и будут великие охоты, всё больше напирал на то, чтобы фаворит взял его с собой на те охоты.
Свернув на Моховой, молодцы забрели в переулок, где стоял храм Воскресения Славущего, и Долгорукий вдруг загорелся:
— Зайдём! Примета у нас имеется: ежели выстрелить в церкви, так на охоте будет удача.
— Разумею — холостым? — уточнил, мотая головой, Сапега.
— Ясно! — открывая неверной рукой железную дверь, отвечал Иван.
В тот неурочный час в церкви было темно и пусто, лишь несколько старушек жались по углам. С испугом обернулись они на топот. Впрочем, вошедшие перекрестились, чинно сняли головные уборы, но... вместе с ними стянули парики. Тени заметались по стенам, свечки задрожали в руках прихожанок, на лицах — испуг... Когда же князья достали пистолеты и стали целиться в окна, старушки зашептали «Свят, свят...» и шарахнулись в боковые приделы.
Священник, узнав всемогущего фаворита, тоже поспешил скрыться в алтаре. И только пономарь по-прежнему монотонно читал псалтырь. Читал он даже тогда, когда раздался выстрел. Глухо ухнуло, будто ударило палкой, и от того звука подгулявшие Молодцы пришли в чувство и бросились вон из церкви.
Однако долго ещё той ночью то в одном, то в другом дворе раздавались шумливые их голоса, долго ещё своевольничали они и ерошничали.
IV
..Лето кусковское догорало. Давно отцвели яблони и вишни, созрели ягоды, и было наварено видимо-невидимо всяких варений, а глиняные корчаги и деревянные кадушки полны разносолов — от рыжиков до нежинских огурцов.
Москва и, конечно, кусковские обитатели ждали государя с царским двором, но их не было до самого августа. Наталья бродила по аллеям парка, читала книги, мечтала, перебирая петербургские встречи. Наконец в конце августа появился Пётр Шереметев — значит, скоро должен быть и двор.
В один из августовских дней. Шереметев назначил приём, пригласив соседа своего князя Черкасского. Выбрал самый уютный уголок парка, повелев там расставить столы. Музыкантам приказал схорониться в кустах, за липами и быть готовыми по первому знаку музицировать, Стол сервирован с полным блеском — чего только там не было! — синие и розовые затейливые вазочки с земляничным и малиновым вареньем, белые фарфоровые корзиночки, рыбнички, салатницы, глазурные чашечки, фаянсовый петух. Пироги с абрикосами отливали шафрановыми боками, а заграничные конфетки в виде рогатых чертенят были доставлены прямо из Амстердама, даже ананасы раздобыл по такому случаю Пётр Борисович.
Именитый сосед был высок, дороден, двигался медлительно, степенно, говорил веско, однако видом несколько смешон: огромный живот, длинная шея, выпяченная нижняя губа при отсутствии верхней и тонкие ноги. За то имел прозвище Черепаха. Выдвинулся он ещё при Петре I, был членом Верховного тайного Совета и слыл за человека хитрого, осторожного и изворотливого.
Прибыли супруги Лопухины — приятели Марьи Ивановны. Княгиня Лопухина подвержена была старым модам и одета на русский манер: вместо робронда — сарафан, вместо мантильи — душегрейка, а закрытое платье вышито русским жемчугом.
Шереметев красовался в красной фризовой куртке с серебряным шитьём, кружевами цвета оливков и в чёрных туфлях.
Черкасский сразу почувствовал на себе общее внимание и завёл речь о петровском времени, о себе. Как, будучи комиссаром в Петербурге, заведуя строительными работами, написал царю челобитную: так и так, мол, брать на работу выгоднее вольных людей, подрядчиков, а не государственных работных людей, которых сгоняли со всей России. Подсчитал: сколько людей привозят, сколько их болеет, сколько умирает за год и отчего выгоднее брать вольных...
Поделиться книгой: