Хранитель света

Денису Юрченко повезло; ему привалило счастье, а он оказался настолько глуп, что не сумел этим счастьем воспользоваться. Первая же баба, к которой он прислонился, оказалась тридцатипятилетней вдовой одного из воротил, заправлявших местной теневой экономикой. Воротилу пришили конкуренты; денег у привлекательной вдовушки было немерено, в Денисе она души не чаяла, а он не придумал ничего лучшего, чем катать на ее машине и угощать вином за ее деньги целую ораву пьяных телок. На этом он и погорел. Оказалось, что вдовушка, хоть и сходила по молоденькому любовнику с ума, вела деньгам строгий счет и, застукав Дэна в своей постели с посторонней девицей, предъявила ему счет. Платить было нечем, к мольбам и уверениям в вечной любви проклятая баба осталась глуха. Вдобавок ко всему она оказалась особой мстительной и, отлично понимая, что взять с юного жиголо нечего, сдала его в милицию, обвинив в мошенничестве и вымогательстве.

Но тут снова вмешалась судьба: та самая девка, с которой вдовушка застукала Дениса, вдруг воспылала к нему страстью, да притом так сильно, что продала собственную квартиру и оплатила предъявленный мстительной вдовушкой счет. Это не лезло ни в какие ворота, но это было, и на какое-то время совершенно ошеломленный такой неслыханной жертвой Денис угомонился, то есть поселился со своей спасительницей на съемной квартире, получил патент частного предпринимателя и купил на оставшиеся от продажи квартиры деньги старенький автомобиль. На этом автомобиле он занялся частным извозом, и поначалу все у них шло распрекрасно. Водителем Дэн оказался лихим, что, собственно, и требовалось от таксиста в таком огромном и бесшабашном городе, как Днепропетровск. Он даже обзавелся постоянной клиентурой, а спасительницу свою называл не иначе как королевой — и не только в глаза, между прочим, но и в разговорах с клиентами и коллегами-таксистами.

Увы, ничто не длится вечно, в том числе и столь сомнительные семейные идиллии, как эта. Буквально через полгода Денис заскучал; потом сдохла машина, и сразу же, как нарочно, оказалось, что королева беременна и уже на четвертом месяце. Машину Дэн продал на запчасти за сущие гроши, на вырученные деньги погасил долг по квартплате, купил своей королеве платье с широким поясом, а на оставшуюся мелочь беспробудно пьянствовал целую неделю. Проспавшись, он позвонил одному из своих клиентов, с виду стопроцентному бандиту, и тот неожиданно пошел ему навстречу, пригласив к себе на работу персональным водителем. Два месяца Денис разъезжал по городу на новеньком японском джипе и приносил домой приличные деньги, а потом взял да и въехал на хозяйском «японце» прямехонько в груженный асфальтом самосвал. От джипа остались рожки да ножки; Денис не пострадал.

Лучше бы ему сразу умереть!

Разумеется, на сцене снова объявился счет, только никакой милицией теперь даже и не пахло, а пахло смертью. Помочь Денису в этой беде его королева уже не могла, да и никто не мог, наверное, — уж очень велика, по его понятиям, была сумма. Между тем сроку ему дали два месяца, начиная с момента аварии, после чего обещали врубить счетчик.

Денис заметался. Хуже всего было то, что ситуация сложилась необратимая. Ничего нельзя было вернуть, и двигаться вперед тоже нельзя, не уплатив денег, которых не было. Даже привычка Дениса Юрченко жить сегодняшним днем, не заглядывая в будущее, нисколько не облегчала его положения: будущее само заглядывало ему в глаза, и его взгляд здорово напоминал Денису то, как смотрит обглоданный ветрами и солнцем человеческий череп.

В своих судорожных метаниях Денис совершенно случайно схватился за соломинку, которая только одна и могла его выручить. Воистину дуракам везет! Заливая свое горе в каком-то шалмане, он оказался у барной стойки рядышком с пьяным москвичом, который, по его собственным словам, приехал на Украину «перетереть базар с братвой» и «порешать дела». Золота на нем было, наверчено, тысяч на пять баксов, а когда он неосторожно распахнул бумажник, расплачиваясь с барменом, Денис понял: вот он, шанс!

Они вышли из шалмана рука об руку. Денис умел внушать доверие людям, и пьяный московский браток тоже не устоял против его чар. Поговорив полчаса, они стали друзьями до гроба. Денис полагал, что «до гроба» — это при любом раскладе совсем недолго; москвич же, судя по издаваемым им утробным звукам, вообще ни о чем не думал.

— Тебе куда? — спросил Денис, оглядываясь по сторонам и поддерживая норовящего зарыться носом в асфальт москвича.

— А тебе куда? — промычал тот.

— Мне туда, — сказал Денис, указывая на непроглядно темную щель какого-то переулка, черневшую в десятке метров справа.

— Ну и мне туда, — с пьяной уверенностью заявил москвич и тут же поинтересовался: — А там что?

— Там телки, — сказал Денис. — Такие, знаешь, клевые телки, и не ломаются. Только дорогие.

— Дорогие — значит, чистые, — с видом знатока объявил москвич и сильно покачнулся. — Айда, братан!

Что он собрался делать с дорогими чистыми телками в таком состоянии, Денису было безразлично. Они свернули в переулок, и здесь Денис стукнул своего попутчика по голове заранее подобранным с земли увесистым обломком кирпича.

Москвич рухнул, как бык на бойне. Денис наклонился над ним, шаря по карманам. Ему показалось, что москвич не дышит. Денис понял, что впервые в жизни убил человека, и его неожиданно вырвало прямо на лежащего. Это немного помогло, в голове у него прояснилось, и он сразу же нашел туго набитый бумажник москвича, размерами напоминавший кирпич, с помощью которого Денис этим бумажником завладел.

Дома он заперся в туалете и пересчитал добычу. В бумажнике было тридцать тысяч долларов — ровно на пять тысяч больше, чем требовалось для погашения долга. Это был настоящий подарок судьбы!

Увы, подарочек оказался с сюрпризом. Обыскивая боковые отделения бумажника в надежде найти еще что-нибудь стоящее, Денис наткнулся на прямоугольник плотного картона. Поначалу он решил, что это пластиковая кредитная карточка, но это была обыкновенная визитка. Из праздного любопытства Денис заглянул в нее и с замиранием сердца понял, что теперь-то уж пропал окончательно и бесповоротно: это была визитка его хозяина, который с некоторых пор сделался его кредитором.

Получалось, что москвич приехал к хозяину, и эти деньги, которые Денис сейчас держал в руках, предназначались ему же. Получалось, черт возьми, что Денис собрался вернуть хозяину долг его же собственными деньгами!

О господи!

Впрочем, все еще могло оказаться не так страшно. Деньги, которые украл Денис, могли вовсе не предназначаться его хозяину, и в таком случае все вообще складывалось отлично. А если даже они ему и предназначались, выход все равно существовал. Нужно было отдать долг и сваливать — поскорее и подальше, чтобы ни одна собака не нашла. В Россию, в Москву, а еще лучше за бугор. Дур с деньгами и там хватает…

Денис размышлял об этом всю ночь и пришел к выводу, что сваливать придется так или иначе. По-любому придется, при любом раскладе. Не оставаться же в этой грязной конуре, с дурой этой беременной… Королева, блин… Да таких королев на каждом углу целый табун! И без животов, между прочим.

С утра пораньше он отслюнил от денежного кирпича лишние пять тысяч, остальное бросил в потертую спортивную сумку, чмокнул на прощанье свою брюхатую королеву и отправился отдавать долг. Он позвонил хозяину из уличного таксофона и предупредил о своем визите. Королеве он ничего не сказал, поскольку возвращаться к ней не собирался.

Хозяин встретил его ласково, угостил водкой и даже предложил вернуться на работу.

— Я новую тачку купил, — сообщил он, по обыкновению что-то жуя. — «Хаммер», понял? Не машина — зверь! На ней не только ездить, на ней плавать молено! Соглашайся, Дэн! Кто старое помянет, тому глаз вон! Где я еще такого водилу найду?

— На любой стоянке такси, — сказал Денис, в котором чрезвычайные обстоятельства очень своевременно пробудили дремавшую до сих пор скромность.

— Э, не скажи! Быстро ездить любой дурак может. А вот чтобы не побоялся на полном ходу самосвал протаранить — да таких один на тысячу!

— Опять вы об этом, — вздохнул Денис. — Ну вышло так, что ж тут сделаешь! Дорога — она и есть дорога, на ней всякое бывает.

— Ну все, все, не обижайся, — добродушно пробасил хозяин. — Твоя правда. Что дорога, что жизнь — один хрен. Никто ни от чего не застрахован — что в жизни, что на дороге…

— Точно, — поддакнул Денис, несколько озадаченный этим философским замечанием.

— Факт, что точно! — воскликнул хозяин, видимо обрадованный тем, что Денис с ним согласен. — Что тут, что там всякое бывает. Бывает, скажешь глупость, а бывает, сделаешь… И глупости бывают разные. Бывают маленькие, а бывают и такие, что потом за всю жизнь не расхлебаешь. Правильно я говорю?

— Правильно, — сказал Денис. Разговор этот с каждой минутой казался ему все более подозрительным, но отступать было поздно, и он нерешительно потянулся к замку своей спортивной сумки.

Заметив его движение, хозяин оживился.

— Принес? — спросил он, подаваясь вперед и только что руки не потирая от нетерпения.

— Конечно, — сказал Денис. — Я же обещал!

— Вот молодец! — воскликнул хозяин, наблюдая за тем, как он выкладывает деньги на стол — пачку за пачкой, все двадцать пять тысяч. — Правильный ты мужик, Дэн! Раз обещал — умри, но сделай. Лучше, конечно, самому не умирать, а кого-нибудь грохнуть… А?

Денис обмер. «Что это? — подумал он, беспощадно давя внутри себя скотскую панику. — Что это он такое говорит? Это шутки у него такие, что ли?»

— Не знаю, — сказал он, кладя поверх двух полных десятитысячных пачек одну ополовиненную. — Не пробовал. Случая не представилось.

— Молодец! — повторил хозяин, рассеянно пробегая большим пальцем по срезу пачки. — Я же говорил, что сам принесет, — неожиданно добавил он, глядя поверх плеча Дениса и адресуясь к кому угодно, только не к нему. — Видишь, принес. И остальные пять наверняка в кармане лежат.

Денис обернулся так резко, словно его ткнули шилом пониже спины, и почувствовал, что вот-вот обмочится, а может быть, и навалит полные штаны, да не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом — возьмет и навалит, потому что в такой ситуации только это, блин, и остается…

В дверях гостиной, сложив на груди мощные руки, стоял вчерашний москвич. На голове у него красовалась аккуратная марлевая повязка, в остальном же он был как огурчик — не то восстал из мертвых, не то и не думал умирать. Как ни велика была овладевшая Денисом в этот миг паника, он все-таки сумел понять, что второе предположение ближе к истине. Очевидно, он треснул москвича по кумполу далеко не так сильно, как ему показалось. А может быть, у него, у москвича, череп был особенный, повышенной прочности…

— Ну что, фраерок? — хриплым уголовным голосом произнес москвич. — А ты, небось, думал, что я тебя не упомню?

— Вы чего, ребята? — пролепетал Денис. — Что случилось? Ничего не понимаю, хоть убейте!

— Убьем, убьем, не волнуйся, — ласковым голосом успокоил его хозяин. — Только сначала объясним, что к чему, чтобы ты, когда на небо прибудешь, знал, чего тамошнему начальству бакланить. Понимаешь, вот это, — он указал на москвича, — Паштет. Это погоняло такое, понял? А зовут его Павликом, Пал Палычем, значит. Его московская братва к нам заслала, чтобы типа мосты навести. Ну, слыхал про интеграцию? Ну вот… Хорошее это дело — интеграция, полезное. А ты, мудак, со своим кирпичом встал точнехонько на пути объединения двух братских народов и чуть было не испортил все дело. С кирпичом ведь, я не ошибся? И потом, это еще неизвестно, чем дело кончится. Может, как раз таки и испортил. Откуда я знаю, как Москва на это посмотрит? Это ж террористический акт против дипломатического представителя! А, Паштет? Все ведь теперь от тебя зависит, а ты — лицо пострадавшее.

— По мне, так все путем, — прохрипел Паштет. — Ты не при делах, бабки нашлись, фраер, который их увел, — вот он… Все путем, брателло, не менжуйся.

— А с этим что? — спросил хозяин, кивая в сторону Дениса.

— Ну как что? — удивился Паштет. — А то ты не в курсе…

Денис упал на колени. Он и сам не понял, почему это сделал. То есть зачем — это и ежу ясно; но вот почему?.. То ли и вправду решил на колени стать, то ли просто ноги ослабели…

— Не убивайте! — со слезой в голосе взмолился он, ползая на коленях по ворсистому ковру. Среди ворса все время попадались какие-то не то крошки, не то камешки, они больно кололись сквозь ткань брюк, но Денис воспринимал это неудобство как должное: пусть колются, лишь бы не пристрелили! Колются — значит, еще жив… — Не убивайте, милые мои, хорошие! Я же не нарочно, я же только долг хотел отдать! Я все верну, клянусь! Достану и верну, дайте только срок! Ведь это же такие деньги, такие деньги! У меня жена беременная, мне таких денег за всю жизнь не заработать! Не убивайте!

— Перестань выть, урод. Тебя не поймешь: то хоть убейте, то не убивайте… — брезгливо сказал хозяин и добавил, обращаясь к Паштету: — Он твой, тебе решать.

— А что тут решать? — удивился Паштет, вынимая откуда-то большой черный пистолет и с лязгом передергивая затвор. — Он сам все решил, разве нет? Только я никак не въеду, про какой такой долг он все время базарит?

— Бабки он мне задолжал, — с кривоватой улыбочкой объяснил хозяин. — Двадцать пять косарей, как одна копейка. Ты бы видел, во что он мой «Лендкрузер» превратил! Ремонту, как говорится, не подлежит…

— Ага, — сказал Паштет, задумчиво почесывая лоб под повязкой стволом пистолета. — Сложная ситуевина. Со жмура, ясный перец, много не возьмешь. А только, братан, сам понимаешь, у нас такие вещи просто так, задаром, не прощают. Отдать этого фраера тебе — не вопрос. Но это, браток, не по понятиям, сам подумай.

Денис преодолел оцепенение и, быстро-быстро перебирая ногами, на коленях подполз к Паштету, от которого в данный момент зависела его судьба.

— Прости, земляк, — горячо забормотал он, одной рукой намертво вцепляясь в Паштетову штанину, а другой выдирая из заднего кармана брюк сложенную пополам стопку стодолларовых банкнот — те самые пять тысяч, которые он оставил себе на мелкие расходы и о которых все словно бы забыли. — Прости, я же не нарочно! Я не хотел, просто долг надо было вернуть. Вот ему…

Паштет забрал деньги и оттолкнул Дениса ногой. Денис повалился на спину и прикрыл лицо растопыренной ладонью, уверенный, что его сию минуту начнут избивать ногами и, очень может быть, забьют до смерти.

— Глохни, гнида! — цыкнул ему Паштет и снова повернулся к хозяину: — Слушай, где ты этого пидора нарыл? Ему бы на зоне цены не было!

— Ветром надуло, — сказал хозяин и вдруг присел над Денисом на корточки. — Значит, так, — деловито произнес он, не переставая что-то жевать. От него остро разило водкой и луком. — У меня такое предложение. Двадцать пять косых мне — это долг. Еще двадцать пять — Паштету на лечение. Двадцать пять, само собой, московской братве, чтобы ребята не обиделись, и еще двадцать пять — ментам.

— К-каким еще ментам? — несмотря на весь ужас своего положения, робко возразил Денис.

— А ты думал, разбойное нападение и покушение на убийство — это так, хаханьки? По этому факту возбуждено уголовное дело, понял? Вся украинская ментовка ищет смазливого брюнета с большими бабками в кармане, а брюнет — вот он, у меня на ковре лежит и лапками дрыгает, как майский жук… В общем, готовь сто штук. Я правильно говорю, Паштет? Ты не в обиде?

— Нет базара, — сказал Паштет. Он поставил свой страшный пистолет на предохранитель и убрал его в карман. — Верно про тебя слух идет, что правильный ты мужик. Нет, в натуре, я бы так не сумел. Я бы этого пидора сразу замочил, а потом жалел бы, что бабки накрылись.

— Замочить его — не вопрос, — сказал хозяин, тяжело вставая с корточек. Он повернулся к Денису спиной, подошел к столу и наполнил водкой из хрустального графина две рюмки. Одну рюмку он протянул Паштету, а другую сразу же выпил, как воду или, вернее, как горькое лекарство — залпом, не произнося тостов и не чокаясь. — Замочить всегда успеется, и он это знает. Но ведь мы же с тобой не маньяки, правда, Паштет? Мы себе на хлеб с маслом зарабатываем, только и всего. Денежки счет любят, а от мертвяка, как ты правильно заметил, никакого дохода — наоборот, сплошные траты. Пулю на него потрать да потом еще думай, чего с ним, жмуром вонючим, делать…

Паштет покивал, но вид у него при этом был довольно скептический: он сомневался, что живой Денис Юрченко может принести больше дохода, чем мертвый. Он задумчиво повертел в пальцах рюмку, наблюдая за игрой солнечных лучей в хрустальных гранях, а потом выплеснул водку в рот, даже не поморщившись.

— Хорошую вы, хохлы, водяру делаете, — крякнув, с одобрением заявил он. — Легко идет. На ней, на водяре вашей, я вчера и подорвался — уж больно хороша, стерва.

— А ты думаешь, почему хохлы сало любят? — с усмешкой сказал хозяин. — Такую водку только салом и закусывать, а то наутро и не вспомнишь, где тебя носило. Я удивляюсь, как ты ухитрился этого придурка запомнить. Крепкая у тебя голова, Паштет. Мне бы такую.

— Не выйдет, — сказал Паштет, ухмыляясь. — Эксклюзивный товар, выпущен по спецзаказу в единственном экземпляре… Слушай, а этот фраер не слиняет?

Хозяин с любопытством посмотрел на Дениса. Тот все еще лежал на спине, прикрываясь ладонью. Он уже понял, что убивать его не собираются, чуточку успокоился и начал осознавать всю нелепость своей позы.

— Не слиняет, — закончив осмотр, уверенно произнес хозяин. — Некуда ему линять, мы его и на том свете достанем. И потом, у него жена на сносях. Он ведь знает, что ей в случае чего мало не покажется. Знаешь ведь, Дэн? — обратился он к Денису. — Знает, знает. Он хоть и дурак, но кое-что соображает. Мы ее на кусочки разрежем, понял? — неожиданно прорычал он, резко склоняясь над Денисом. — И королеву твою разрежем, и пащенка ее заодно. Медленно, не торопясь… Сначала поимеем — есть у меня парочка специалистов по этой части, кого хочешь могут до смерти запилить, — а потом разрежем. Заснимем весь процесс на камеру, потом отловим тебя и дадим кино посмотреть. Ты будешь смотреть, а мы тебя в это время будем резать… Но это в самом крайнем случае, — добавил он, резко меняя тон. Теперь он снова был спокоен, деловит и почти доброжелателен. — Надеюсь, что до этого не дойдет. Ты ведь обещал все вернуть, правда? Ты парень неглупый, решительный — вон как Паштета отделал… Словом, тебе и карты в руки. Встретимся через месяц.

Денис промолчал. К нему уже вернулась способность соображать, и он отлично понимал, что спорить бесполезно. О чем тут спорить? Сто тысяч долларов — это такие деньги, которых ему не собрать ни за месяц, ни за год, ни за триста лет. Месяц… Что ж, и то хлеб. Целый месяц жизни! За месяц можно далеко убежать…

— Ну, чего разлегся, мудило? — просипел Паштет. — Бабки принесешь или тебя прямо сейчас грохнуть?

— Принесу, — сказал Денис. В горле у него совсем пересохло, и слово это получилось больше похожим на хриплый писк придавленной упавшим кирпичом крысы. — Принесу, конечно, — откашлявшись, повторил он и неловко завозился, поднимаясь с ковра. Он уже все решил, и теперь у него была одна задача: живым уйти из этого страшного места. — Как не принести? Жить-то всем хочется, правда? Извините, что так получилось. Я не знал…

— Исчезни, — сказал Паштет, и Денис исчез.

Свернув за угол, Денис ощупал себя и с некоторым удивлением убедился, что цел и невредим. Ну разве что брюки немного помялись да галстук сбился… Ха, галстук! Главное, шея цела, и голова на ней еще держится, не отстрелили голову…

Внутри у него все смерзлось от ужаса и безысходности, но сквозь этот мерзлый слой, как подснежник, уже начала прорастать робкая радость возвращения к жизни. Ему подарили целый месяц, и Денис не сомневался, что сумеет разумно распорядиться этим временем.

Той же ночью он покинул теплый город Днепропетровск на электричке, которая следовала в северо-западном направлении, в сторону белорусской границы. К вечеру следующего дня, порядком измотавшись, он уже был в Гомеле, а еще через трое суток угрюмый водитель международной фуры, груженной какой-то вонючей резиной, выпустил его из потайного отсека своего трейлера.

Денис прошелся по теплому, непривычно гладкому асфальту, разминая ноги. Над шоссе светила почти полная луна, по обочинам черными зазубренными стенами стоял лес. Грузовик мерно клокотал работающим на холостом ходу двигателем, его габаритные огни горели сквозь толстый слой дорожной пыли рубиновым светом. От нагретого за день асфальта исходило приятное, пахнущее битумом и соляркой тепло, в траве пронзительно трещали какие-то ночные насекомые.

— Это Польша? — спросил Денис на всякий случай.

— Польша, Польша, — угрюмо ответил водитель и лязгнул дверцей кабины.

Грузовик зарычал, выпустил из выхлопной трубы густое облако черного дыма, и вскоре рубиновые точки его габаритных огней скрылись за плавным изгибом шоссе. Денис поправил на плече ремень полупустой спортивной сумки и зашагал в том же направлении, то есть более или менее на запад. Ему хотелось есть, и он понятия не имел, что станет делать дальше, но все это не имело значения — главное, жизнь продолжалась.

Что стало с его королевой, он так никогда и не узнал, да и не пытался узнать — а зачем? Ему было двадцать три года, он был красив, полон сил и продолжал жить…

Глава 3

Осторожно, чтобы не разбудить Дашу, он выскользнул из-под одеяла и сел, спустив ноги на гладкий, без ковра, холодноватый пол. Некоторое время он сидел так, сгорбившись и рассеянно ероша ладонью свои густые длинные волосы, а потом бесшумно встал, взял с тумбочки сигареты, подошел к окну и осторожно поднял жалюзи. В спальню проник рассеянный желтоватый свет уличных фонарей. Дэн немного постоял, глядя наружу сквозь оконное стекло и ощущая, как подсыхает на коже холодная испарина, а потом тихо открыл форточку и закурил.

Залитая мягким светом ртутных ламп улица была пустынна, тиха и чиста. Она напоминала картинку из детской книжки — игрушечные домики с черепичными крышами, среди которых не было двух одинаковых, кирпичные трубы каминов, узкие, вымощенные брусчаткой тротуары, фонарные столбы из черного витого чугуна, внутренние дворики размером с носовой платок — сказка, одним словом. О том, что все происходит наяву, напоминали припаркованные вдоль улицы автомобили да бронированные роллеты, которыми были закрыты окна и двери в каждом втором доме. Обитатели этих домов каждый божий вечер наглухо задраивались в своих игрушечных особнячках и ложились спать в кромешной темноте, не имея даже возможности открыть на ночь форточку, — лежали в своих постелях, попукивали, слушали, как тикают часы на каминной полке, и боялись «криминаль» — преступников, значит, или, говоря попросту, бандитов. С точки зрения Дэна, «криминаль» здесь был смехотворный, такой же игрушечный, как эти домики, как вся эта страна, — кучка одуревших от безделья и вседозволенности марокканцев, курочивших дорогие тачки и время от времени пугавших обывателей складными перочинными ножиками китайского производства.

Для бельгийцев марокканцы всегда были проблемой. По нынешним законам они имели полное право пользоваться всеми благами, предоставляемыми коренным жителям Бельгии. Они и пользовались ими на всю катушку — слетались сюда, как мухи на дерьмо, жили на пособие по безработице, жрали, пили, плодились, как кролики, целыми днями торчали в барах, а по вечерам «шли на дело», и ни одна сволочь во всей цивилизованной, демократичной Европе не знала, как призвать эту шваль к порядку, не нарушив при этом права человека и гуманные законы демократического общества. Дэну в таком положении вещей чудилось проявление некой справедливости: сначала белые эксплуатировали черных, а теперь черные ездили верхом на белых и, чуть что, принимались вопить о расовой дискриминации. И белые, это цивилизованное дурачье, тут же бросались извиняться, кланяться и лизать грязные черные задницы… А все почему? А все потому, что совесть замучила: ах, мы колонизаторы, ах, как же можно! Давайте, блин, замаливать грехи, давайте просить прощения, давайте любить ближнего, не взирая на цвет кожи!

Дэн криво улыбнулся собственным мыслям и сделал глубокую затяжку. Ну вот и полегчало. Стоит только вспомнить, что на свете полно людей, которые глупее и хуже тебя, и сразу станет легче. И вообще, с чего это он взвился? По какой такой причине вспомнил грехи молодости? Два года не вспоминал, а теперь вдруг вспомнил, да так живо, словно все это было вчера. Даже сон отшибло!

Даша беспокойно завозилась у него за спиной, оторвала от подушки всклокоченную голову и хриплым со сна голосом спросила:

— Эй, ты чего, а?

Дэн обернулся. Глаза у Даши были закрыты, губы вяло распущены, но она все равно была хороша — пожалуй, лучше, красивее и моложе всех женщин, с которыми он успел пожить за эти два года.

— Не спится что-то, — сказал он. — Дай, думаю, покурю… Ты спи.

— Ну, ты чего? — сонным капризным голосом повторила Даша. — Воняет же! И дует… Поспишь тут!

С этими словами она уронила голову на подушку, натянула до подбородка одеяло и повернулась к Дэну спиной. Дэн сунул окурок в зубы, аккуратно, без стука, закрыл форточку, опустил жалюзи, взял с подоконника сигареты, прихватил со стула одежду и вышел из спальни, плотно прикрыв за собой дверь.

На лестничной площадке он натянул брюки и рубашку, поскольку уже успел замерзнуть, и спустился на первый этаж, в скромно обставленную гостиную, а оттуда, дымя сигаретой, прошел на кухню. Здесь он включил укрепленную над столом для готовки лампу дневного света, сунулся в холодильник и выставил на стол бутылку джина. Они с Дашей любили джин — в умеренных количествах этот напиток производил просто божественное воздействие, да и пился легче любого коньяка.

Скрытая лампа дневного света создавала в просторной кухне приятный полумрак — что-то вроде ранних летних сумерек. Дэн достал из шкафчика широкий граненый стакан и поставил его на стол рядом с бутылкой. Стакан, по идее, предназначался для виски, но джин из него тоже шел недурно.

Он медленно, смакуя каждую каплю, выцедил обжигающее, сильно отдающее можжевельником пойло и глубоко затянулся сигаретой. Часы на стене показывали три часа ночи. Часы были дорогие, швейцарские, купленные на Дашины деньги в дорогом фирменном магазине. Дэну они не нравились — уж очень просты были с виду, без единого украшения, без крупицы позолоты, — но в том, что касалось интерьера, одежды и побрякушек, он с Дашей никогда не спорил. Он вообще избегал высказывать свои вкусы, не выведав предварительно Дашиного мнения по обсуждаемому вопросу: в конце концов, кто платит, тот и заказывает музыку. И потом, Даше, наверное, и впрямь было виднее, она-то выросла не в шахтерском поселке…

Дэн поймал свое отражение в темном оконном стекле и задумчиво улыбнулся. За два года он сильно переменился — окреп, возмужал, стал еще красивее, а главное… пообтесался. В общем, заиграл, как алмаз после огранки. «Жизнь чему хочешь научит, — подумал он, приглаживая торчащую прядь волос на макушке. — Кто бы мог подумать, что я буду свободно разъезжать по Европе, болтать по-польски, по-немецки и даже по-французски да при этом еще и кувыркаться в постели с дочкой миллионера? А этот жирный мудак в Днепропетровске, наверное, до сих пор ждет свои вонючие сто тысяч… С того света он меня достанет! Мог бы — давно бы достал, да, видно, руки коротки».

Он налил себе еще джина, выпил залпом и, дымя сигаретой, задумался, каким образом ему удалось так хорошо устроиться. Денис Юрченко повзрослел и понял, что будущее, как ни крути, надо планировать хотя бы в общих чертах. А чтобы планировать будущее, нужно точно знать, в чем ты силен, а в чем, может, и не очень, на что способен, а о чем тебе даже и думать не стоит.

В последнее время Денис склонялся к мысли, что не в везении заключался секрет его взлетов и падений. Просто, наверное, у него был талант. Да, талант, а что тут такого? У кого-то талант к рисованию, у кого-то к литературе, у кого-то к математике или, скажем, к бизнесу, а у него, Дэна, Дениса Юрченко, — талант к тому, чтобы охмурять богатых баб.

Считается, что альфонс — это плохо. Аморально, низко и вообще некрасиво. Ну и что? А дерьмо лопатой разгребать — красиво? А быть профессиональным военным, людей сотнями убивать — красиво? А политика? Ведь любой политик — тот же альфонс, только он обувает в лапти не одну бабу, а всех, сколько их есть в стране, да еще и с мужиками в придачу. При этом считается, что быть политиком или военным хорошо, а альфонсом — плохо, даже хуже, чем проституткой.

Но ведь альфонс — это не проститутка. Это что-то вроде жены, живущей на иждивении супруга, только наоборот. Взять простой пример: банкир женится на манекенщице или, скажем, на актрисе, обеспечивает ее, дарит подарки, деньги дает, холит и лелеет, на работу не пускает, и все с одной целью — чтобы она служила украшением его банкирской жизни, предметом завистливого восхищения коллег и партнеров, а также усладой для души и тела. Плохо это? Да хорошо же! И банкиру хорошо, и жене его хорошо, и детям их тоже очень даже неплохо. И, главное, никому даже в голову не придет осуждать бабу за то, что она сидит у мужика на шее.

А теперь так: у нас ведь равноправие! Так чего ж вы тогда, гниды шишколобые, лезете осуждать альфонсов? Вам-то, уродам, какое дело? Если богатая телка для собственного удовольствия содержит мужика — неважно, муж это или любовник, — так это касается только ее и больше никого на всем белом свете. Раз содержит, значит, нужно ей это — для души нужно и, само собой, для тела. А я вам, ребята, скажу, почему вы альфонсов осуждаете. У самих так жить не получается — кишка тонка, рылом не вышли, — вот и шипите из своих углов: негодяй, мол, аморальный тип… А мораль и ханжество — это, братва, чтоб вы знали, не одно и то же.