Хранитель света

Андрей Васильевич, несомненно, был прав. Даша давно ждала от него чего-нибудь в этом роде, да и как было не ждать? Деньги таяли со скоростью, которая иногда пугала даже ее, никогда не знавшую счета этим никчемным бумажкам! Бездонный кошелек отца всегда был к ее услугам, но на сей раз она, похоже, запустила в него руку чересчур глубоко — так глубоко, что едва не нащупала дно. Это напугало ее по-настоящему и впервые заставило задуматься: а куда, в самом-то деле, деваются деньги? Да еще, как очень верно подметил папуля, в таких неимоверных количествах…

Собственно, искать ответ было ни к чему, Даша и так знала, куда уходят деньги. Их брал Дэн — то есть, не крал, конечно, и ни в коем случае не отбирал, а просто просил, никогда не получая отказа. Даша не видела в таком положении вещей ничего странного или предосудительного. Они с Дэном любили друг друга — любили, а не просто «дружили организмами». При этом Даша была по российским меркам сказочно богата, да и по европейским, коли на то пошло, тоже, а Дэн никогда не скрывал, что не имеет за душой ни гроша и перебивается случайными заработками. С самого первого дня все у них было общее — еда, вино, постель, тела и души. Так как же можно, имея общую душу, делить деньги — это твои, а вот это мои?! Нет, Даша не была наивной дурочкой, она знала, на что порой решаются люди ради денег; знала она и о том, что такое брачный контракт, и о том, что некоторые жены не прочь залезть в кошелек мужа, пока тот спит, а некоторые мужья, изучив привычки своих благоверных, прячут бумажник подальше. Случалось и наоборот, но все эти примеры, с виду пестрые и разнообразные, объединяла одна общая деталь: отсутствие любви.

В этом Даша была твердо убеждена, потому что любовь чужда мелочных расчетов. Ей было трудно вообразить себе Отелло, душащего Дездемону за перерасход оставленных на домашнее хозяйство финансовых средств, или Джульетту, обшаривающую карманы Ромео в поисках заначки. Возможно, не будь ее отец по-настоящему богат, Даша смотрела бы на эти вещи иначе. Но он БЫЛ богат, и она смотрела на жизнь так, как смотрела: любовь — это любовь, а деньги — просто гарантия комфорта и независимости. Деньги служили забором, который ограждал островок любви от вторжения грубой действительности, и Даша была неприятно поражена, внезапно обнаружив по всему периметру этого забора зияющие бреши.

Возможно, она просто выбрала не самый удачный момент для звонка отцу. Возможно… Но, как уже было сказано, банкир Казаков никогда не менял своих решений, а значит, вопрос был закрыт раз и навсегда. И потом, в глубине души Даша подозревала, что дело не в настроении Андрея Васильевича. За последние несколько месяцев они с Дэном действительно просадили уйму денег, и дело рано или поздно должно было чем-то закончиться.

Она посмотрела на Дэна и обнаружила, что тот по-прежнему сидит на полу, держась обеими руками за нижнюю челюсть. Он был совершенно голый, и это обстоятельство впервые за время их знакомства вызвало у Даши не прилив желания, а нечто подозрительно похожее на раздражение. Нагота Дэна сейчас была неуместна — так же, впрочем, как и ее собственная нагота, о которой Даша как-то позабыла. Она вдруг ощутила, что воздух в нетопленом доме сырой и промозглый, и поспешила накинуть на плечи рубашку. Да, это действительно был первый случай, когда, глядя на своего возлюбленного, Даша не испытывала ни малейшего желания немедля, сию же секунду, затащить его в постель, и это служило лишним подтверждением тому, что любовь и деньги несовместимы.

— Что с тобой? — спросила она. — Что ты там делаешь?

Черные, как переспелые вишни, глаза Дэна на мгновение сузились, будто от злости, но тут же приобрели обычное, слегка насмешливое выражение. Он отнял ладони от лица, взялся двумя пальцами за подбородок и немного подвигал его из стороны в сторону, словно проверяя, хорошо ли держится челюсть.

— Отдыхаю, как боксер на ринге, — сказал он. На подбородке у него багровел свеженький кровоподтек, обещавший в ближайшее время превратиться в синяк. — Ты лягаешься, как бельгийский тяжеловоз.

— Господи! — Даша вскочила с кровати и опустилась рядом с ним на колени. — Это я тебя так приложила? Боже, да у тебя синяк! Бедненький мой, прости! Я сейчас, я мигом! Надо только приложить что-нибудь холодное, и все пройдет…

— Поздно, — сказал Дэн. — Да не суетись ты, сядь! Подумаешь, синяк! Такие отметины только украшают настоящего мужчину. Что тебе сказал твой родитель?

Даша все-таки сбегала на кухню и принесла из холодильника недопитую бутылку вина. Холодильник они включили всего час назад, и бутылка еще не успела как следует охладиться, но Даша все равно настояла на том, чтобы Дэн приложил ее к пострадавшему подбородку. Дэн послушался, но почти сразу махнул рукой и поставил бутылку на пол.

— Мой родитель сказал, что у меня аппетит не по росту, — сообщила Даша. — В общем, выражаясь грубо и просто, он меня послал.

— Куда? — тупо спросил Дэн.

— К Корнею Чуковскому! «Ах, те, что ты выслал на прошлой неделе, мы давно уже съели и ждем не дождемся, когда ты пришлешь к нашему ужину дюжину новых и сладких галош!»

— Ага, — сказал Дэн. — Значит, бабок не будет. Ч-черт! Ну ничего, как-нибудь перебьемся.

Он сидел упираясь пятками в вощеные доски пола и обхватив руками расставленные в стороны колени. Эта поза давала Даше отличную возможность убедиться в том, что заниматься любовью ему не хочется.

— Бабки будут, — сказала она с горечью, которой сама от себя не ожидала, и зябко передернула плечами под тонкой тканью рубашки. — Целых пять тысяч. Наверное, если бы я попросила двадцать, он дал бы две.

— Перебьемся, — повторил Дэн, но между бровями у него залегла глубокая складка, которой Даша раньше не замечала. — Слушай, подай бокалы. Надо восстановить душевное равновесие.

Даша дотянулась до стоявших на тумбочке бокалов, слегка запачканных остатками выпитого час назад вина, и подала их Дэну. Дэн расплескал рубиновое вино по бокалам. На краешке одного из бокалов виднелся слабый след Дашиной губной помады. Дэн взял этот бокал себе, но, заметив помаду, отдал его Даше. Проделано это было непринужденно и словно бы невзначай, но Даша заметила маневр Дэна, и он ее задел. Раньше за Дэном такого не водилось.

«Многого же я, оказывается, не замечала», — подумала Даша, как ни в чем не бывало принимая бокал.

— За любовь, — провозгласила она традиционный тост.

— За любовь, — как эхо откликнулся Дэн. Прозвучало это как-то вяло, без прежнего энтузиазма.

Они чокнулись и выпили. Даша проглотила тонкое французское вино залпом, не ощутив никакого вкуса, и сразу потянулась за лежавшими на тумбочке сигаретами: любовь явно откладывалась на неопределенный срок, а значит, и заботиться о свежести дыхания не имело смысла.

— Не переживай, — сказала она, нервно чиркая колесиком зажигалки. — Я обязательно что-нибудь придумаю. Деньги у нас будут, я тебе обещаю.

— Угу, — с очень странной интонацией согласился Дэн.

Даша удивленно уставилась на него поверх огонька зажигалки, но Дэн уже прыгал на одной ноге, натягивая брюки, и она не сумела разглядеть выражение его глаз.

— Я что-нибудь придумаю, — повторила она и погрузила кончик сигареты в огонь.

Глава 2

Прогулка вышла не совсем такой, какой ее планировал Юрий Филатов, а вернее, совсем не такой.

Выйдя из дома с бумажником в одном кармане и пачкой сигарет в другом, он остановился на крыльце, закурил и посмотрел сначала налево, а потом направо вдоль улицы, решая, в какую сторону податься. Вариантов было два — направо или налево, в сторону Льежа или, наоборот, в противоположную, — и оба варианта казались ему одинаково скучными и бессмысленными. В любом из направлений можно было идти целый день и не увидеть ничего нового: все тот же асфальт, та же брусчатка, те же аккуратные домики под красными черепичными крышами, магазинчики, парикмахерские и угрюмые, неприступные фермы, сложенные из дикого камня. Все это тянулось вдоль шоссе на десятки, если не сотни километров; городки и деревушки плавно перетекали без какого бы то ни было перехода, и узнать, что ты перебрался из предыдущего селения в следующее, можно было только по дорожным указателям.

Существовал, конечно, и третий вариант: свернуть в одну из боковых, мощенных гранитными брусьями улочек и через несколько минут оказаться за городом, среди зеленеющих полей и мирно пасущихся стад, в царстве молока, мяса и навоза. Однако этот третий вариант был еще хуже первых двух: смотреть за городом было не на что, кроме неба, коров и травы, зато неприятностей можно было нажить сколько угодно. В самом начале своего пребывания здесь Юрий, ни о чем не подозревая, отважился на такую прогулку и едва не поплатился собственной шкурой. Кругом были частные владения, и они, черт их подери, очень недурно охранялись. Филатов понял это, когда в чистом поле повстречался с двумя огромными, мускулистыми, отменно выдрессированными доберманами в кожаных ошейниках со сверкающими на солнце стальными шипами. Они не нападали, не лаяли, они даже не снизошли до того, чтобы обнюхать Юрию штаны, — просто возникли вдруг словно бы ниоткуда и пошли рядом, справа и слева, не спуская с чужака внимательных карих глаз. Они не издавали ни звука до тех пор, пока Юрий, которому этот молчаливый конвой изрядно действовал на нервы, не вздумал повернуть обратно. Вот тогда безмолвные стражи впервые подали голос. Они попятились, сомкнулись, преградив ему путь, и дружно зарычали, сморщив длинные носы и обнажив два великолепных набора клыков. Клыки у них были что надо, а в пределах видимости не усматривалось даже дерева, на котором Юрий мог бы отсидеться. Зато вдали виднелась черепичная крыша фермы, и Филатову ничего не оставалось, как сдаться и позволить двум слюнявым псам с позором отконвоировать себя туда. По дороге он развлекал конвой песнями наподобие «Черного ворона» и «Вы жертвою пали в борьбе роковой». В результате ничего страшного с ним, естественно, не произошло. Они очень мило поболтали с фермером (это здорово напоминало разговор слепого с глухим, но оба остались довольны), после чего Юрия угостили домашним вином и подбросили на машине до самого города, но впечатления от этой экскурсии остались не самые приятные.

Собственно, если бы он немного подумал, прежде чем предпринять эту вылазку, с ним бы ничего подобного не случилось. Его занесло в самое сердце Европы, в центр старой, устоявшейся, добропорядочной цивилизации, где все было раз и навсегда спланировано и разграничено. Каждый клочок земли, каждый камень в этих краях кому-то принадлежал, и ни одна песчинка, ни один булыжник не оставались неучтенными и неиспользованными. Для пеших прогулок здесь существовали специально отведенные, действительно очень красивые места. В эти места следовало приезжать на автомобиле, покупать входные билеты, а после гулять сколько душе угодно. Учитывая карликовые размеры страны, это было правильно и, наверное, необходимо, но Юрия от такого благоустройства брала тоска. Ему просто хотелось домой. Ему хотелось домой, когда он, вжавшись в засыпанное горелым кирпичом мерзлое дно воронки, пережидал в Грозном налет своей же артиллерии; ему хотелось домой, когда он наливался виски с чернокожим барменом Джорджем на золотом песчаном пляже маленького островка в Карибском море; и здесь, в добропорядочной, законопослушной Бельгии, его тоже тянуло домой, в Москву.

Стоя на крылечке, лениво покуривая и неторопливо обозревая знакомые до отвращения окрестности, Юрий вдруг представил, что вот эта самая улица вместо аккуратных двух- и трехэтажных домишек под черепичными крышами застроена облезлыми бетонными коробками хрущевских пятиэтажек. Картинка получилась унылая и даже мерзопакостная, но при этом до боли родная. Филатов усмехнулся. Ему вдруг вспомнилось, что в советские времена, особенно при Брежневе, известных диссидентов высылали из страны на Запад. По слухам, им даже выбор предлагали: на запад или на восток, в Европу или в Сибирь. В ту пору, да и много позже, уже повзрослев, Юрий никак не мог взять в толк, что это за наказание такое — выслать человека из нищей России в богатую Европу, где его к тому же ждут с распростертыми объятиями? Тогда не понимал, а теперь вдруг понял: да, наказание, да еще какое! Особенно если учесть, что настоящие диссиденты, как правило, были живы в первую очередь духом и только во вторую — брюхом…

Юрий спустился с крыльца, выбросил в урну окурок и решительно повернул направо, в сторону Льежа, до которого отсюда было километров двадцать. Чтобы совершить это простенькое действие, Юрию пришлось сделать над собой усилие; ему немедленно вспомнился пресловутый Буриданов осел, околевший от голода между двумя стогами сена только потому, что не сумел выбрать, с какого начать.

Пройдя вдоль улицы метров сто и успев за это время поздороваться с десятком соседей, Юрий вдруг остановился. Прямо перед ним была витрина агентства по прокату автомобилей. До сих пор он проходил мимо этой витрины, как мимо пустого места, — ну на кой черт, спрашивается, ему была машина в стране, где, куда ни отправься, не увидишь ничего, кроме камня, черепицы и коров? Однако под воздействием размышлений на крылечке в голову ему неожиданно пришла свежая идея, и Юрий, почесав в затылке, решительно потянул на себя тяжелую стеклянную дверь.

Формальности отняли около получаса. Знай Юрий французский, фламандский или хотя бы немецкий, оформление документов заняло бы не более пяти, от силы десяти минут. Однако ни одним из перечисленных наречий Филатов не владел, и с лысоватым очкариком в галстуке, который встретил его в агентстве, ему пришлось объясняться в основном на пальцах. Впрочем, это оказалось даже немного проще, чем предполагал Юрий: в конце концов, здесь давали напрокат машины, и ошибиться относительно намерений посетителя было невозможно. Ну а названия марок автомобилей звучат примерно одинаково на всех языках…

Расплатился он наличными, что, похоже, не очень-то понравилось агенту. Очкарика можно было понять:

он наверняка решил, что имеет дело с представителем русской мафии, может быть, даже находящимся в бегах фальшивомонетчиком. Юрий на него не обиделся, он привык к такому отношению, да и новая европейская валюта почему-то не вызывала у него доверия. Какая-то она была ненастоящая, несерьезная даже на ощупь, да и сама идея объединенной Европы казалась ему слегка преждевременной. Впрочем, многие большие дела поначалу вызывают у сторонних наблюдателей определенный скепсис; к тому же в данный момент объединенная Европа устраивала Филатова куда больше, чем разъединенная: отсутствие границ давало ему полную свободу передвижений.

Что же до сомнений очкастого агента, то Юрий мог бы развеять их одним махом, предъявив свою пластиковую кредитку. Мог бы, но не стал, потому что действительно находился в бегах и не хотел оставлять следов. Кто знает, на что способны разозленные чекисты? Веских причин к тому, чтобы разыскивать сбежавшего Филатова через Интерпол, у них как будто не было, но его могли искать просто затем, чтобы доказать: от них не уйдешь. Да, для государства и представляющей его интересы Федеральной службы безопасности Юрий Филатов был никем и ничем. Но многие чиновники из ФСБ способны использовать свое служебное положение в личных интересах — для того, например, чтобы поквитаться с самоуверенным одиночкой, разрушившим их планы.

Очкастый агент проводил Юрия до гаража; небритый коренастый механик в непривычно чистом комбинезоне вывел из бокса машину и уступил Юрию место водителя. Юрий сел за руль, кивнул агенту, который ответил ему вежливым полупоклоном и дежурной улыбкой, и выехал за ворота.

Он остановился возле сувенирной лавки и приобрел дорожную карту Бельгии. Разложив карту на руле, он стал решать, в какую сторону ему податься. Проще всего, конечно, было бы направиться в сторону Нидерландов — до приграничного голландского Маастрихта отсюда было рукой подать, от силы километров пятьдесят. Но для этого следовало развернуться и ехать назад через все тот же опостылевший Юрию бесконечный пригород.

Гораздо более привлекательной выглядела Франция, побережье Ла-Манша. Во-первых, добираться туда нужно было через всю Бельгию, практически из конца в конец, а во-вторых, там, как-никак, было море. Постоять на самом краешке Европы показалось Юрию заманчивым, да и французский Дюнкерк, как ни крути, был подальше от его нынешнего логова, чем голландский Маастрихт, что существенно расширяло радиус поиска для его гипотетических преследователей.

Приняв окончательное решение, Юрий прикинул по карте расстояние и презрительно дернул плечом: до Дюнкерка было триста километров, и притом не по ухабистым российским проселкам, а по гладкой, как оконное стекло, европейской скоростной трассе.

Он сложил карту и запустил двигатель. Машина, десятилетний «Пежо», была так себе, не чета брошенной им в Москве «Вольво», но пожилой движок стучал ровно и уверенно. Рулевое управление и тормоза тоже были в полном порядке, а о подвеске Юрий не беспокоился: по здешним дорогам можно было ездить вообще без рессор и амортизаторов.

Немного поплутав по узким кривым улочкам, Юрий выбрался на трассу и здесь наконец с огромным удовольствием дал машине волю. Двигатель перестал бормотать и запел на ровной высокой ноте, стрелка спидометра плавно поползла вправо, снаружи засвистел, обтекая корпус, тугой встречный ветер. Юрий включил радио, отыскал какую-то легкую музыку и погнал машину на северо-запад — туда, куда вела его широкая гладкая лента скоростного шоссе.

Не доехав до курортного Остенде, он свернул налево, к Дюнкерку, и через час уже был во Франции. Никакого подъема Юрий по этому поводу не испытал: ну Франция… Наполеон, Эйфелева башня, взятие Бастилии… Три мушкетера — Атос, Портос и Арамис. Хотя на самом деле их было четыре, считая гасконца. Ну и что? Дорога ложка к обеду; за новыми впечатлениями нужно ездить тогда, когда ты в них нуждаешься, а не тогда, когда тебе наконец представляется такая возможность.

До Дюнкерка он так и не доехал — остановился у первой попавшейся бензоколонки и, пока в бак его машины заливали бензин, наведался в телефонную будку.

Дозвонился он почти сразу. Слышимость была такая, словно он стоял не на полпути между Остенде и Дюнкерком, а на углу Неглинной и Садово-Самотечной. Сначала номер был занят, но со второй попытки трубку сняли, и женский голос отрывисто произнес:

— Редакция, говорите.

Сказано это было по-русски, и, несмотря на неприветливый тон редакционной барышни, Юрий испытал чувство, похожее на умиление. Чтобы окончательно не растаять, он неловко закурил одной рукой и сказал в трубку, стараясь, чтобы голос звучал с этакой начальственной ленцой:

— Соедините меня с главным редактором.

— А кто его спрашивает? — осведомилась девица на том конце провода. Судя по прокурорскому тону, это была секретарша, свято оберегавшая своего шефа от ненужных контактов.

«Ну, дела, — с удивлением подумал Юрий. — Жизнь-то, оказывается, не стоит на месте! Пока я тут пропадаю, наш Димочка уже успел обзавестись секретаршей. А может, не Димочка? Может, на его месте давно сидит кто-то другой, отсюда и новые порядки? А Димочку укатали в какую-нибудь Матросскую Тишину. Из-за меня. А?..»

— Налоговая полиция, — нагло соврал он. — Поскорее, барышня, мне нужно решить с ним один интересующий его вопрос. И учтите, он будет очень недоволен, если вместо телефонного разговора мне придется прислать ему повестку.

— Соединяю, — быстро сказала секретарша. Голос у нее был испуганный.

В трубке щелкнуло, и мужской голос осторожно сказал:

— Да? Главный редактор слушает. Алло!

Юрий с облегчением перевел дух. Голос был знакомый; Светлова не уволили и не посадили, он по-прежнему занимал кресло главного редактора газеты «Московский полдень» и даже обзавелся личной цербершей.

— Господин Светлов? — спросил он. — Вас беспокоят из налоговой полиции округа. Старший лейтенант Фил… — он сделал паузу, словно запнувшись; Дмитрий, в отличие от того, кто, может быть, прослушивал редакционный телефон, должен был все понять, потому что частенько называл Юрия старшим лейтенантом Филом. — Простите, — продолжал он и пошуршал в трубку сигаретной пачкой, изображая шорох перекладываемых бумаг. — Старший лейтенант Филонов говорит. В декларации, поданной вами за истекший финансовый год, обнаружена небольшая неточность.

— Что вы говорите! — ужаснулся Светлов. — Ай-яй-яй! И много я недоплатил?

— Скорее, переплатили, — с улыбкой произнес Юрий. По тому, как преувеличенно ужасался Дмитрий, он понял, что узнан. — В общем, немного, но порядок есть порядок. Государству чужого не надо. Вы со мной согласны?

— Честно говоря, даже не знаю, — задумчиво ответил сообразительный Димочка. — Пожалуй, не совсем. Не до конца. Мне почему-то кажется, что наше государство до сих пор только тем и занято, что ищет, с кого бы побольше содрать.

Ключевое слово здесь было «ищет», и Димочка ухитрился почти незаметно выделить его голосом — так, что ударение на этом слове мог заметить только тот, кто знал, о чем на самом деле идет речь.

«Молодец, — подумал Юрий, — быстро сориентировался. За это ему можно простить даже секретаршу».

— Жаль, — совершенно искренне сказал он. — Жаль, что вы придерживаетесь такого, я бы сказал, устаревшего мнения.

— Что ж, мнения меняются, — ответил Светлов. — Возможно, и это мое мнение переменится даже скорее, чем я сам могу предполагать. Надо это хорошенько обдумать.

— Обдумайте, — сказал Юрий. — Я собираюсь заехать к вам на будущей неделе, чтобы разобраться с вашей декларацией, а заодно и обсудить расхождения в наших взглядах на внутреннюю политику государства. Вы не возражаете? Это будет удобно?

— Увы, — сказал Светлов, — сомневаюсь. Как раз на будущей неделе я буду занят выше головы. Сожалею, но это так. Давайте я вам перезвоню, когда разберусь со своими делами.

— Исключено, — возразил Юрий. — Я очень редко бываю у себя в кабинете. Налогового инспектора, как и волка, кормят ноги, так что я позвоню вам сам. Скажем, через недельку. Идет?

— Идет, — сказал Светлов. — Думаю, за это время я со всем разберусь и смогу более определенно договориться с вами о встрече.

— Прекрасно, — сказал Юрий. — Было очень приятно с вами пообщаться.

— Мне тоже, — сказал Светлов.

— Передайте привет супруге, — не удержался Юрий. — Вы ведь, кажется, женаты?

— Да, — сказал Светлов, и по его голосу Юрий догадался, что господин главный редактор улыбается. — Непременно передам. Она будет рада узнать, что у нас есть такие симпатичные налоговые инспекторы.

— Что ж, всего вам хорошего, — сказал Юрий.

— И вам того же, — ответил Светлов.

Юрий повесил трубку и вышел из нагретой солнцем, душной телефонной кабинки. Сигарета у него догорела, он выбросил ее и закурил новую. К удовольствию, которое он получил от общения со Светловым, примешивалась острая досада оттого, что дорога в Москву все еще закрыта. Вопреки его тайной надежде, эфэсбэшники все еще не угомонились, а это означало, что дома пока ничего хорошего. Если бы это было не так, Светлов говорил бы с ним иначе. Он бы так и сказал: дескать, кончай валять дурака, Юрик, никому ты тут не нужен, никто тебя не ищет, и хватит корчить из себя шпиона… Но ничего подобного господин главный редактор не сказал; следовательно, затянувшаяся игра в казаки-разбойники продолжалась.

В поисках места, где можно развернуться, он доехал почти до самого Дюнкерка. В Дюнкерк Юрий заезжать не стал — расхотелось. Чего он там не видел, в этом Дюнкерке? Вместо этого, описав сложную петлю на первой же попавшейся развязке, он погнал автомобиль обратно к бельгийской границе.

Правда, он все-таки заехал в Остенде и немного постоял на каменистом пляже, глядя, как бьются о мол серые волны пролива. С моря дул сырой холодный ветер, трепавший полотняные навесы прибрежных забегаловок; в отдалении у пирса качались и подпрыгивали мачты прогулочных яхт и рыбачьих лодок. Мачт было много, целый лес, и на свинцовой глади пролива Юрий насчитал не менее дюжины разноцветных парусов. На пляже было пустовато, на пластиковых шезлонгах сидели крупные сытые чайки, и лишь в паре метров от берега, зябко ежась, бродило по воде несколько пупырчатых от холода купальщиков разных полов и возрастов.

Юрий подошел к самой воде, наклонился и окунул ладонь. Вода была холодная. Филатов заколебался: с одной стороны, купаться ему как-то расхотелось, а с другой… Ну что это такое, в самом деле: стоять на берегу Ла-Манша и даже не окунуться!

— Старость не радость, — громко сказал Юрий пролетавшей мимо чайке. Чайка пронзительно крикнула в ответ. Юрию показалось, что в этом крике прозвучала насмешка. Чайке было наплевать на его проблемы, и температура воды в проливе ее вполне устраивала. — Правильно, — продолжал Юрий, адресуясь теперь к самому себе, поскольку чайка улетела клевать объедки хот-догов, — правильно, Юрий Алексеевич. Зачем нам с вами лезть в холодную воду? Лучше ехать обратно в свою нору — смотреть по телевизору программы на тарабарском языке и сосать пиво пополам с местной водкой.

При воспоминании о местной водке его передернуло. Водка, собственно, была не местная, ее гнали в соседнем Люксембурге, и получалась у тамошних винокуров не водка, а черт знает что, какая-то тридцатиградусная мерзость, которой в самый раз было бы травить тараканов. Сочетание этого пойла с программами местного телевидения всякий раз вызывало у Юрия желание покончить с собой. Поэтому он, не давая себе времени на дальнейшие раздумья, решительно разделся и, неловко ковыляя по крупной колючей гальке, вошел в солоноватые воды пролива Ла-Манш.

Его обдало ледяным холодом, как будто он ненароком угодил в Северный Ледовитый океан, но Юрий лишь ускорил шаг и, когда обруч обжигающего холода поднялся до середины бедер, нырнул головой вперед, вытянув перед собой руки. Сердце его на мгновение остановилось, но все очень быстро вошло в норму, и оказалось, что вода не так уж и холодна. С удовольствием работая руками и ногами, Юрий думал о том, какой он все-таки молодец, что не поленился дать полсотни километров крюка и отважился снять штаны. Ему тут же подумалось, что лет десять назад он бы вообще не колебался, и Юрий немного загрустил.

Он сплавал за буйки, вернулся и через четверть часа вышел, разгребая прибитых к берегу медуз, на каменистый пляж — бодрый, свежий и очень довольный.

Немногочисленные купальщики, закутанные в мохнатые полотенца и даже пледы, встретили его жидкими разрозненными аплодисментами. Юрий гордо распрямил широкие плечи, хотя холодный ветер обжигал мокрую кожу; потом он заметил, что какая-то толстая тетка в закрытом купальнике украдкой тычет в его сторону пальцем, указывая своему не менее толстому мужу на его шрамы, и поспешно удалился в кабинку для переодевания, прихватив свою одежду.

В кабинке обнаружилось, что сухих трусов у него нет, да и полотенца, между прочим, тоже. Но после купания в Атлантике подобными мелочами можно пренебречь, что Юрий и сделал. Он кое-как вытерся майкой, а джинсы натянул прямо на голое тело. Стало немного теплее, но окончательно он согрелся только в автомобиле.

На окраине Гента Юрий остановился, чтобы перекусить в придорожном кафе, а в начале второго ночи, обогнув Льеж по кольцевой, остановил свой запыхавшийся автомобильчик напротив крыльца дома, где снимал квартиру. Держа под мышкой все еще хранившие остатки атлантической влаги плавки, он запер машину и поднялся к себе на второй этаж. Даже мысленно он избегал называть эту квартиру своим домом, хотя она была гораздо больше и комфортабельнее его однокомнатного хрущевского скворечника. Между прочим, ничто не мешало ему получить бельгийское гражданство и осесть здесь на веки вечные. Для этого следовало лишь оформить кое-какие бумаги да уплатить весьма скромную сумму — внести свою лепту в экономику новой родины, так сказать… Можно сделаться бельгийцем. Впрочем, и пустить себе пулю в лоб тоже ничто не мешало. Или вернуться на родину и спокойно сесть в тюрьму за преступления, которых он не совершал…

В соседнем коттедже горел свет — приехавшая сегодня утром молодая пара еще не спала. Черный спортивный «БМВ» с откидным верхом поблескивал лаком на подъездной дорожке, из открытой форточки доносилась негромкая музыка. Юрий вдруг засомневался: а точно ли эти ребята приехали сегодня утром? Вернее, уже вчера… Да, точно. А кажется, что прошла целая неделя. Да и купание в Ла-Манше теперь казалось ему таким далеким, словно состоялось месяц назад.

Он принял душ, включил телевизор, сунулся в холодильник и только теперь обнаружил, что так и не купил пива, за которым, собственно, и вышел утром из дома.

* * *

Денис Юрченко родился в небольшом шахтерском поселке под Донецком. Отца своего он не помнил, а мать оставила неприятные воспоминания, вызывавшие в душе не нежность и тепло, а неловкость, обиду и даже стыд.

Шахтерский хлеб никогда не был легким, а к тому времени, когда Денис Юрченко закончил среднюю школу, он и вовсе перестал быть хлебом, превратившись в жалкие крохи. Вокруг, куда ни глянь, свирепствовала нищета; там, где родился и вырос Денис, нужно было вкалывать не покладая рук просто для того, чтобы не умереть с голоду. В вымирающем поселке даже нечего было красть. То есть красть-то, конечно, крали, но что это были за кражи! Даже семнадцатилетний сопляк, каким был в ту пору Денис, понимал, что свистнуть в соседнем дворе сохнущее на веревке ветхое тряпье или забытый у крыльца ржавый колун можно только от полной безысходности.

Кроме того, красть он побаивался. Безработные шахтеры — народ злой, и кулаки у них тяжелые. Если поймают — до милиции живым не доберешься, факт.

Потом была армия — два года унижения, скуки и, как ни странно, относительной сытости. Денис как-то не привык к тому, что пропитание не нужно добывать, а можно просто прийти, сесть за стол и съесть то, что лежит в твоей тарелке. В тарелке порой лежало даже мясо, и Денис, наверное, остался бы на сверхсрочную — уж очень его поразила сама идея полного государственного обеспечения, — но тут его часть расформировали.

До родного поселка он так и не доехал — увидел из окошка поезда большой вокзал, огни, нарядных людей, взял с багажной полки свой дембельский чемоданчик и вышел в теплую южную ночь, сдвинув на затылок дембельскую фуражечку и выпустив на волю волнистый чуб.

Это был его первый самостоятельный поступок, положивший начало независимой жизни, такой же бездумной, безоглядной и импульсивной, как и эта его высадка на платформу станции Днепропетровск-Южный.

Днепропетровск поразил воображение Дениса. Он был по-настоящему огромен, красив и в то же время уютен, грязен и безалаберен до предела. Это было именно то, что требовалось Денису, то, чего просила его душа.

В большом южном городе Днепропетровске Дениса Юрченко никто не ждал и никто не стремился предоставить ему кров и пищу. Да, в городе имелась уйма заводов, в дыму, лязге и предсмертных судорогах производивших что-то железное, такое же огромное и никому не нужное, как и сами заводы. Мысль о том, чтобы влиться в славные ряды пролетариата, поселиться в грязной общаге с видом на покрытый копотью заводской забор и всю жизнь вкалывать за здорово живешь, как-то не прельщала Дениса. Он был молод, хорош собой, в меру ленив, в меру силен — как по мужской части, так и вообще, в смысле поднятия тяжестей и отжимания от пола, — и, главное, обладал неистребимым желанием жить как у Христа за пазухой. В армии его научили водить автомобиль, и он не без оснований полагал, что на первое время этого достаточно.

В конце концов, в таком огромном городе должно было быть навалом одиноких обеспеченных баб, изнывающих без мужской ласки, так что тезис о том, что Дениса Юрченко здесь никто не ждет, еще нуждался в тщательной проверке.

Нечасто, но случается так, что человек, по большому счету никчемный, попадает в нужное время в нужное место — не раньше и не позже, не правее и не левее, а именно туда, куда надо. Тогда окружающие говорят, что человеку повезло; еще говорят, что ему привалило счастье, а самые злые и завистливые не забывают добавить, что везет обыкновенно дуракам. И бывает — редко, но бывает, — что все эти люди оказываются правы.