Неистовый Роланд. Песни XXVI–XLVI

62 Вдоль реки перегон за перегоном Едут рядом две прекрасные странницы; Вот завидели они Арль, Вот заслышали за устьями море;. За предместьями городскими и слободами Удержала Брадаманта коня, Чтобы стало времени Флорделизе Довести до Руджьера веленный дар. 63 Вступает Флорделиза И в предмостье, и на мост, и в ворота, И находит там себе провожатого. До подворья, где бытовал Руджьер. Делает посольское свое дело, Отдает ему верного Фронтина И, не ждав ответа, Спешит прочь вершить то, за чем пришла. 64 В замешательстве Руджьеровы мысли: Не понять и не решить, От какого он вызван супостата, От кого ему угроза и услуга. Сколь ни вздумает, сколь ни передумает, Кто бы звал его или мог бы звать Вероломцем, — ^ не видит никого, А уж Брадаманты и заведомо. 65 Он готов поверить, Что сие не иной, как Родомонт, Но с какой тут стати такие речи — В толк не взять. А уж кроме Родомонта и вовсе У него ни с кем ни вражды, ни спора, — Так он думает, а дордонская дама Уже кличет к бою и трубит в рог.

Она побивает Серпентина и Грандония,

66 Летит весть к Аграманту и Марсилию: Некий рыцарь зовет трубой на бой! А у них в шатре сидел Серпентин, Он как вскинется облачиться в панцирь Посулившись проучить гордеца. Народ валом валит на арльский вал, Не сидится ни малому, ни старому, Всем охота посмотреть, кто кого. 67 Выезжает Серпентин, Звездный Рыцарь, В дивных латах, в пышном плаще, — Только сшиблись, и он уже в пыли, А скакун его — прочь, давай бог ноги. Брадаманта поймала скакуна И любезно подводит к сарацину Со словами: «Встань, сядь и объяви, Чтобы выслали кого поспособнее». 68 Африканский король, со всею свитою Надзиравший бой с крутых стен, Изумлен учтивостью Поединщицы к сверженному врагу; И толкует сарацинский народ: «Ведь могла бы обобрать, а не хочет!» Предстает им Серпентин, И гласит, как велено, вызов лучшему. 69 Яростный вольтернский Грандоний, Горделивейший меж испанских рыцарей, Домогается быть вторым И с угрозою выезжает в поле: «Не спасешься вежеством, — Ежели случишься побит, То предстанешь пред моим королем, А еще того верней — ляжешь мертвым!» 70 А воительница в ответ: «Твоя злость не в ущерб моему вежеству, Оттого я повторяю: вернись, Пока оземь не грянулся всеми латами! Воротись и объяви королю, Что такие, каков ты, мне не надобны: Я пришла искать Боя с воином повыше ценой!» 71 Едкая и колкая речь Сеет пламень в сарациново сердце: С гневом, с пылом, не в силах молвить слова, Поворачивает коня, Поворачивает и поединщица Рабикана и копье в гордеца; Чуть ударило золотое в щит — Рыцарь вон из седла и вверх кувыркою. 72 А великодушная, Подведя к нему коня, говорит: «Я ли не, сказала тебе: не лучше ли Быть послом, чем биться бойцом? Вот теперь и объяви королю, Чтобы выслал рыцаря ровень в ровень: Не с руки мне тратиться силою На несвычных ни к мечу, ни к копью!» 73 А народ на валу, не ведая, Кто сей всадник, столь упорный в седле, Прибирает знатные имена, От которых и в зной мороз по коже: У одних в устах Брандимарт, А другие поминают Ринальда; Вспомнили бы и о Роланде, Да уже всевестна его беда.

побивает Феррагуса

74 Феррагус, сын Ланфузы, Рвется к третьему бою, говоря: «Пусть паду — Всё хоть меньше сраму имут предпавшие!» Облекается во всеоружие И из сотни конюшенных коней Избирает избранного, Быстрого и ловкого на скаку. 75 Выезжает на красавицу, Но сперва ей поклон, и она поклон. Говорит красавица: «Окажите Мне любезность, откройте мне себя!» Феррагус именует ей себя, Не в его обычае быть безведому; А она: «Для вас не в отказ, Но другой бы супостат мне желаннее». 76 Он ей: «Кто?» — а она ему: «Руджьер», — И лишь выговорила — Розовый румянец Озарил ее светлое лицо. И спешит добавить: «Его молва Меня манит попытать славу силою: Никого другого мне не надобно, Лишь хочу узнать, каков он в бою». 77 Речь проста, Но, быть может, иному и сомнительна. Отвечает Феррагус: «Наперед Друг мы с другом смеримся, кто воинственней; И коли со мной Приключится то, что с теми, — беду Выедет поправить тот славный рыцарь, До которого тебе такая охота». 78 Во все время разговора девица Предстояла, взняв забрало с лица, И глядясь в ее чудную красоту, Феррагус, вполовину побежденный, Молча говорит: «То не ангел ли Господнего рая? Не задевшись копьем, уж я сражен Светлым взором». 79 Сшиблись, И взлетает Феррагус из седла. Брадаманта, сдержав его коня, Говорит: «Ступай и сделай, как сказано!» Со стыдом удаляется Феррагус И отыскивает при государе Руджьера И поведывает ему, Что его-то и ждет наезжий рыцарь. 80 Хоть Руджьеру и неведомо, Кто зовет его к Божьему суду, Но заране веселится победою: Облекается в панцирь и кольчугу, Не страшится сердцем Никаких ударов, грозных предбившимся, — А уж как он вышел, да что с ним вышло, О том речь моя в следующей песне.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ (УЗНАНИЕ)

Песнь XXXVI

Атлантова гробница и возле нее — поединки между Брадамантой, Марфизой и Руджьером. На первом плане — сцена у знания брата и сестры

Вступление

1 Так уж водится: В ком высокий дух, тот всегда таков, Потому что природа и привычка Не умеют вдаваться в перемены. Так уж водится: Низкий дух всегда во всем напоказ, — Коли склонится природа во зло, То уже не избыть сего злосклонства. 2 Благородства и вежества[220] Многи суть примеры в ратной древности И немноги ныне, — а злобы Вдоволь видено, вдоволь слышано В той войне, о мой Ипполит, От которой вражьими ты знаменами Разубрал родные храмы, а вражий флот Пригнал, пленный, к отчему берегу. 3 Не бывало стольких злодейств От татар, от турков, от мавров, Сколько в той войне от преступных рук Платных латников, жалуемых Венециею. Хоть бы и стократ Их наемщики слыли справедливцами, — Мимо воли их Жглись пожарами милые места: 4 Недостойнейшая месть! — ибо ведомо,[221] Что не кто, как ты, Сжав при кесаре осадою Падую, Не единожды Препинал пред нею порыв огня, А и где занималось, унимал, В хижине ли, в храме ли, — Таково твое высокое вежество. 5 Но ни слова ни о том, ни о многом[222] Столь же черном, злобном, лютом, свирепом; О едином лишь скажу, Что исторгло бы слезы и из камня, — Это было в день, Когда ринул ты своих храбрецов На тот берег, где замыкались в крепость С кораблей злополучные враги. 6 Как Эней, как Гектор[223] Рвались в воду жечь эллинские суда, Так пред нами Некий Геркулес и некий Александр, Обуянные, горячили коней, Гнав гонимых в такую даль, Что один из-под вражьих стен едва Воротился, а другой не воротился. 7 Воротился Ферруфин, взят Кантельм, — [224] О родитель, о герцог Соры, Что ты чувствовал сердцем и умом, Когда сын твой меж тысячи мечей Схвачен, скручен, обесшеломлен, И с высокой корабельной кормы Покатилась голова его? Ужель Не погиб ты от взгляда, как он от стали? 8 Злой склавон! где учился ты войне?[225] В какой Скифии Ты привык казнить тех, кто взят И обезоружен и беззащитен? Смерть ли вместна поборнику отечества? О солнце, Не сиять бы тебе над страшным веком Сих Танталов, Атреев и Фиестов! 9 Обезглавлен[226] От жестокого варвара самый лучший Между юных, чьей хвалой полон мир От морей до морей, от полдня к полночи! Полифем и Антропофаг Пожалели бы красу его и юность, Но не ты, Злей и круче киклопов и лестригонов! 10 Я не верю, что такое бывало Меж старинных рыцарей, в ком цвело Благородство и вежество: Победив, они сделывались добры. Брадаманта не свирепствовала, Ссадив встречных касанием копья, Но сама Подвела им коней, чтоб всели в седла: 11 Я уже сказал, как она, Сколь прекрасная, столь и доблестная, Опрокинула Звездного Серпентина, И Грандония, и сам-третьего Феррагуса, И сама вернула каждому коня; А еще я сказал, как сей последний Ею послан от рыцарского имени Бросить вызов никому, как Руджьеру.

Руджьер собирается на бой

12 Снаряжается, Руджьер, Веселясь отвагою, А пред ним государевы господа Спорят снова и спорят снова, Кто сей удалец, Столь искусный разительным копьем? И пытают они у Феррагуса, Не признал ли он своего собеседника? 13 Отвечает Феррагус: «Он заведомо Не из тех, о ком толкуете вы: Как предстал он без забрала, мне сдумалось, Не Ринальдов ли это младший брат; Но как сведал я его мощь, И была эта мощь не Рикардетова, То почаялось: а не их ли сестра, Ибо молвит молва: они похожи. 14 Говорят, она не слабей Ни Ринальда, ни всякого паладина; А уж как я сам погляжу, То сильней и родного и двоюродного». А Руджьер, услыша такую речь, Заалел, Как алеет заря перед восходом, Дрогнул сердцем и не знает, что делать. 15 Страстным острием Уколола эта весть его душу, Он почувствовал в костях жар и хлад От великого страха, От великого страха, что ненавистью Ныне в деве соделалась любовь. В таковом смятении он стал, не зная, То ли быть ему биться, то ли нет?

Марфиза первой выезжает на Брадаманту и трижды побита

16 А Марфиза уже как тут, Пышет жаром сразиться в поединке, Вся в оружии, потому что в оружии Повседневно она и повсенощно: Чуть она послышала, что Руджьер Снаряжается, тотчас ей вдомек, Что лишь выйди он, ему и победа; И спешит переять большую честь. 17 В седло скок, коню шпоры в бок, И вперед в боевое поле, Где Амонова дочь, Замирая, ждет Руджьера под копье и в плен, И одним тревожится: Куда бить, чтоб нечаянно не ранить. Выезжает Марфиза из ворот, А на шлеме у нее птица Феникс, 18 Потому ли птица Феникс, что мнит Себя гордая единственной в свете, Потому ли, что воля ее чиста Никому не быть женой, ни подругою, Но глядит на нее Амонова дочь И, не могши признать черты возлюбленного, Вопрошает об имени и слышит Имя той, что похитила его сердце. 19 Имя той, что мнилась Быть похитчицей Руджьерова сердца, Той, к которой бушует столько ненависти, Что милей умереть, чем не отмстить! Поворачивает Брадаманта коня И несется не только сбросить в прах, Но пронзить врагиню в самую грудь, Чтобы легче сделалось душе. 20 И пришлось Марфизе, Тотчас сведать, жестко ли на земле; А она к тому была непривычна, И в такое взметается неистовство, Что вскочила, меч наголо, И стремится мстить за крушение. Ей Амонова дочь с коня кричит: «Как ты смеешь? ты мне добыча! 21 Пусть к иным была я вежественна, Но с тобою, Марфиза, не хочу, Потому что слышала, Сколько есть в тебе подлости и спеси!» На такую брань Зашумела Марфиза, как прибой меж скал, Но слова от ярости сперлись в горле, И кричит, а не выкричит ответа. 22 Меч в руке, Не во всадницу, так в коня, в грудь и в брюхо, А Брадаманта скакуна за узду, Махом в бок, Вся кипя обидой и гневом; Вперевес — копье: Чуть оно задело Марфизу — И Марфиза снова свержена в пыль. 23 Чуть упала — и опять на ногах, И опять мечом взыскует недоброго; В третий раз Брадаманта бьет копьем, В третий раз Марфиза простерта навзничь; Хоть сильна Амонова дочь, А едва ли она бы так управилась, Чтобы что ни удар — то в прах; Но уж так ее копье зачаровано.

Начинается сражение

24 А случилось так, Что явились между станом и станом (Между коими мили полторы) Близ того их ратного поприща Рыцари, Наши рыцари, И увидели, как лих в поединке Хоть не вемо, кто, а видно, что свой. 25 Как приметил их приспешающих Государь Троянов сын с арльских стен, — Не желая он застичься в расплох Никакою бедою, ни напастью, Дает знак Всем к оружию и вон из-за стен, А меж всеми — и Руджьеру, которого Упредила Марфиза к тому бою. 26 Сей влюбленный Трепетал, взирая на эту брань, За свою за любезную красавицу, Ибо крепко зная Марфизину руку; Трепетал, когда та и эта Яро сшиблись лицо в лицо, Но оторопел, Как увидел, какова была схватка. 27 А как спор их, не в пример другим, Не соспорился с единого раза, Он взирал тревожнее и тревожнее На невиданный поединный бой, Ибо он обеим желал добра, Но любовь любови — Рознь: к одной пылал он безумным пламенем, А к другой был добрый чтитель и друг. 28 Он и рад бы их разнять, Кабы это мыслимо было с честью; Но уже его соратники, Опасаясь, что одолеет Карл, И одолевая, уже осиливает, Напустились на христианский стан, А навстречу — Христовы рыцари, И ударились, и зашлась резня. 29 И над теми и над этими Гремит зычный привычный клич: к оружию! Кто пеш — к коню, кто без лат — в броню, И всяк под свой стяг! Трубят трубы Гулким воем к ближнему бою, Зовут конных, А тимпаны и барабаны — пеших.

Брадаманта ищет боя с Руджьером

30 Ярая и кровавая Заварилась брань — Ни сказать, ни описать. Доблестная дама Дордонская Гневным сердцем негодуя о том, Что Марфиза ушла от жданной кары, Рыщет, ищет, Нет ли где Руджьера, ее заботы? 31 И признала она юного По серебряному орлу На лазоревом щите, И вперила страстные очи, Видит грудь и плечи и стройный стан И летучий взмах, а потом Как подумала, что их нежит другая, — Обуялась яростью и молвит так: 32 «Эти губы, прекраснейшие и сладчайшие, Целовать ли кому-то, а не мне? Да не будет! Если ты не мой — то ничей. Я не раньше умру в моем отчаянье, Чем и ты умрешь от моей руки: Погублю тебя, Но в аду ты будешь мой, и навеки! 33 Ты меня убил — Дай отмстить! Так велят и законы и обычаи: Кто убил, тому смерть. Ведь и в смерти неравен наш удел: Ты по праву казнишься, я неправо — Я казню того, кто мне ищет смерти, Ты — меня, в чьем сердце к тебе любовь. 34 О рука, почему ты не крепка Разразить булатом злобное сердце? Уж нс он ли Мне столько крат Рушил душу в любовной безмятежности? Он готов отъять мою жизнь, Он не знает жалости к моей боли, — Укрепись же, мой дух, на нечестивца, Убей смертью за сто моих смертей!» 35 И пришпорила коня, но сперва «Берегись, — кричит, — Руджьер-вероломец! Не уйдешь, Взяв добычей гордое сердце девы!» Как услышал Руджьер, так понял, Что впрямь перед ним его владычица, Ибо голос ее носил он в памяти И узнал бы его меж тысяч; 36 То и понял,[227] Что гласят ее тяжкие слова, Что вменяет она ему в вину Преступление обоюдного их завета; И дает он знак К объясненью; но, не своя от горя, Она мчит, лик в забрале, чтобы недруга Бросить наземь и даже не на песок. 37 Как увидел Руджьер ее задор, — Крепче встал в стремена, напрягся в латах, Выставил копье — Но лишь так, чтоб ни в чем ее не ранить. А и дама, Мчавшись с умыслом ранить и разить, Подоспев, не имела духа Ни повергнуть, ниже нанесть удар. 38 И остались два их копья Праздны — Лишь Любовь при них третьим поединщиком В оба сердца била копьем любви. А не преуспев Посрамить Руджьера, воительница Обращает страсть на большую рать И творит, что навеки стало сказкою:

Они сходятся у Атлантовой гробницы

39 Триста и более, чем триста, Пали враз под златым ее копьем — Ей одной была победа в тот день, Ей одной далось бросить мавров в бег! А Руджьер озирается и рыщет, Пробивается и кличет: «Умру, Ежели не смолвимся мы! за что Ты бежишь? ах! выслушай, ради Господа!» 40 Как ветром полдня,[228] Жарким вздохом веющим из-за моря, Расточаются в токи снег и лед, Незадолго столь твердые и упорные, — Так на краткие те просьбы и жалобы Дрогнув сердце Ринальдовой сестры, Гневом окаменелое, Сразу сделалось нежно и любовно. 41 Отвечать не может или не хочет, Но пришпорив в сторону Рабикана, Удаляется от воинства прочь И дает Руджьеру зовущий знак. А поодаль от битвенного поприща Там была долина, а в ней — Малая поляна, а в средине — Купа кипарисов, все как один. 42 А под теми кипарисами белокаменная Новозданная взносилась гробница; Кто в ней спал — Любознатель прочел бы в краткой надписи; Но не до письмен Приспешающей было Брадаманте, А за нею горячил коня Руджьер, Достигая им дубравы и девы.

Марфиза вновь схватывается с Брадамантой,

43 Но воротимся И к Марфизе, которая той порой, Вновь воспрянув в седло, искала счесться С той, от коей трижды сшиблена в прах. И увидев, что взяла она вкось, А за ней — Руджьер, Не подумала, что виною любовь, А что им охота сравнять обиды. 44 Тотчас шпоры в скакуна, и вперед, Чтоб доспеть до рощи не позже первых. Какова докука двоим от третьей, — Кто любил, тот поймет и без меня. А еще того Брадаманте досаднее, Что пред ней виновница ее зла: Из ума нейдет, Будто движет Марфизою любовь Руджьерова. 45 Снова ей Руджьер вероломен: «Вероломный! — она кричит, — Или мало, что твое вероломство Бьет мне в слух, а желаешь, чтоб и в глаз? Вижу: хочешь ты прогнать меня прочь! Будь по-твоему, по бесчестно-гнусному: Я умру, но я добьюсь, Чтоб со мной умерла моя губительница!» 46 Изострясь злее злой змеи, Устремляется она на Марфизу И копьем улучает в щит, И Марфиза рушится навзничь, До полшлема врывшись челом в песок. Не в расплохе, А рвалась она в сечу всею силою, Но вотще: пала в землю головой. 47 Дочь Амонова, положив Умереть или умертвить врагиню, Опаляет душу единой думою — Не копьем ее свергнуть вновь и вновь, А от плеч отринуть голову, По полшлема воткнутую в песок. Золотое копье отброшено, Меч в ладони, и спрыгивает с коня, 48 Но поздно: Уж Марфиза — против, и так уж зла, Коль и дважды, как единожды, Из седла она выметнулась в прах, Что Руджьеру Не разнять их ни мольбами, ни криками: Обе обуянные Рвутся в битву, голову очертя. 49 Не успели и выхватить мечи, Как уже от бешенства Сшиблись бронь о бронь — Только им и биться, что рукопашно. Два булата, Бесполезные, вон из рук; Ищут новых ударов, а Руджьер Тщетно просит их и молит разняться.

а потом — с разнимающим Руджьером

50 А как видит он, что просьбы — тщета, Приступает силою, У обеих рвет кинжалы из рук И швыряет под взножье кипариса, К обезвреженным Вновь взывает слезно и угрозно, — Все напрасно! без мечей и ножей Бьются дамы вручную и вножную. 51 А Руджьеру неймется: то одну, То другую, то за пясть, то за локоть Тянет прочь; пока Небывало не вспылила Марфиза. Ее нраву все нипочем, Ни Руджьерово даже дружество — Оторвавшись от соперницы, Она хвать за меч и прямо к нему: 52 «Ты невежа и грубьян, Коль мешаешь, мешаясь, чужому делу; Только это тебе не в прок, Ибо станет меня и на вас обоих!» Кроткими словами Руджьер ищет ее унять; но она Так неистова, Что о чем ей ни тверди — все впустую. 53 Разъярясь и он, Обнажает меч, — Ах, нигде, никогда и никому, Ни в старинном Риме, ни в давних греках Не виделось зрелища Столь отрадного, ладного, ненаглядного, Сколько это — ревнительнице Брадаманте, Ибо в нем ее терзаньям — конец. 54 Подымает с земли свой меч, Отошла и смотрит, И Руджьер ей зрится, как бранный бог, Во всесильстве своем и всеискусстве; А коли он — Марс, То Марфиза — исторгшаяся фурия. Но отважный молодец до поры Биться бьется, да бьется в четверть силы: 55 Ему ведом его клинок, Столько крат испытанный: Где он тронет, Там пред ним все заклятья — как ничто. Оттого Руджьер и метится Не колоть, не сечь, а биться вплашмь. Долго блюлся, Но на всякое терпение есть конец: 56 Грянула Марфиза, Грозя голову разом пополам; Руджьер вскинул над головою щит, Пал удар в того белого орла, Только чары уберегли металл, Но рука не устояла не дрогнуть; А не будь сии щит и латы — Гекторовы, То не сносить бы ему руки, 57 То и быть бы ему взрублену надвое, Как уметила лютая Марфиза. Едва движучи левою рукою, Едва в силах держать орлиный щит, Забывает Руджьер всякую жаль, Очи его пышут, как светочи, Он кружит острие во весь размах — Берегись, Марфиза, коли заденешься!

Атлант из гробницы открывает, что Руджьер и Марфиза — брат и сестра

58 Я не знаю, как такое случилось: Такова кругом густа была роща, Что клинок вразился в кипарисный ствол, Вошел в древо и на пядь и на две — И тогда-то Холм и дол сотряслись великим трясом, И взгремел из той дубравной гробницы Голос громче человечьего голоса: 59 «Да престанет, — грянуло, — брань, Ибо нечестиво и неправедно, Если брат сестру Или если сестра повергнет брата! Ты, о мой Руджьер, ты, о моя Марфиза, Верьте вещему слову: От единой вы утробы, от единого Сева, и в единый родились час. 60 Ваш зачатель — Руджьер Второй,[229] А родительница — Галациелла, Чьи два брата Умертвили злосчастного отца, А сестру свою, хоть и несшую во чреве Вас, двух отпрысков от их же корней, На захлестывающую смерть Попустили в море на утлой лодке. 61 Но судьбина,[230] До рожденья вас назначивши к славным подвигам, Безопасно привеяла ваш челнок Через Сирт к неживому берегу, Где, явивши вас на свет, Отошла избранница в кущи райские, А по воле Бога и рока Я случился в этот час подле вас. 62 Погребением почтив вашу мать, Сколь могло быть почету в той пустыне, Я окутал вас бережным плащом И унес в мои Каренские горы, Где и повелев Укрощенной львице оставить львенышей, Дважды десять месяцев Вас я вспаивал от ее сосцов. 63 Но как в некоторый день Довелось мне покинуть обиталище, Вдруг нагрянула орава арабов (Может быть, и вам оно памятно) И тебя, Марфиза, схватила в беге, А тебя, быстрейшего, не могла настичь. О тебе, Марфиза, в тоске, Стал Руджьеру я пестуном из пестунов: 64 Сам и ведаешь,[231] Сколько блюл тебя Атлант, пока жил. Но предначертано было в недвижных звездах Пасть тебе изменою меж крещеных; Чтобы свесть тебя с недоброй стези, Я трудился держать тебя поодаль, Но не пересилив твою Волю, изнемог и умер в горести. 65 В предконечный же Час, провидя здесь твой с Марфизой бой, Повелел я адским моим пособникам Здесь сложить гробницу из тяжких глыб, А к Харону воззвал кричащим голосом: «Как умру, Да пребудет дух мой под сею сенью, Пока здесь не спрянутся Руджьер с сестрой!» 66 Много дней Вас я ждал и дождался в должной роще; Посему не омрачай подозрением, Брадаманта, твоей любви! Но приспел мой час Из-под света сойти в селенья теней». Смолк, — И дивятся Марфиза, Руджьер и дочь Амонова.

Они узнают друг друга

67 С превеликою отрадою Признает Руджьер сестру, она — брата; Обнялись Без обиды Руджьеровой влюбленной И пошли припоминать оны дни: «Я сказал», «я была», «я делал», — И уже никакого в них сомнения, Что поведал им дух святую правду. 68 Открывает Руджьер сестре, Столь тверда в его сердце Брадаманта, Повествует страстную повесть, Сколь он ей обязан всем во всем, Достигает, чтоб недавняя распря Обратилась в великую любовь И чтоб ныне обе Обнялись в полюбовном примирении. 69 Начинает Марфиза свой расспрос: Кто отец их, из какого он рода, Кем убит, Как убит, в поединке или в сече, И на ком вина, что несчастная В злое море была брошена мать? Что она и слышала в малолетстве, То забылось, едва оставя след.

Руджьер рассказывает об их отце и матери

70 Отвечает Руджьер: их древний род — [232] От троянского Гекторова корня, Ибо Гекторов сын Астианакт Ускользнул из тенет и рук Улисса, Подменившись сверстным дитятею, — И покинув Трою, Долго странствовал в пучинах, пока Не пришел владеть Мессиной в Сицилии. 71 А потомки его простерли власть Через Сциллу и Харибду по всем Калабрам И, не раз сменив сынами отцов, Утвердились даже в Марсовом городе, Где от них над Римом и миром Не единый был царь и государь От старинных Константа и Константина До Пипинова до Карла Великого. 72 Между ними — Старший Руджьер,[233] Гамбарон, Бовон, Рамбальд, и последний — Тот Руджьер Второй, от которого, Как нам молвлено, понесла наша мать. Полон свет Славных сказов о родительских подвигах, — И Руджьер повел повесть, как король Аголант явился в сию их землю 73 С сыновьями Альмонтом и Трояном И с воительницею дочерью, Многих рыцарей выбившей из седла; И как стала в ней такая любовь к Руджьеру, Что она пошла супротив отца, И крестилась, и повенчалась с милым, Но Руджьеров изменник брат Бельтрам Воспылал к невестке нечистой страстьк) 74 И в надежде ее достичь Предал братьев, и отца, и отечество На великие им муки из мук, Отворил ворота Регия недругам, И тогда-то Аголант и злые его сыны Галациеллу на шестом ее месяце Без весла пустили в зимние бури.

Марфиза зовет его отомстить за отца Аграманту

75 С ясным взором[234] Братнюю Марфиза внимала речь И гордилась проистечь из истоков, Из которых столько великих рек: Она ведала, Что отселе и Монгран и Клермонт, Две породы, сияющие в веках, Чьим мужам — ни подобья, ни сравненья. 76 Но когда договорил ее брат, Как отец Аграмантов, дед и дядя Вероломно умертвили Руджьера И злой участи предали их мать, — Не желая она более слушать, Перебила его и крикнула: «Брат! Милуй тебя Бог, Но неправ ты, не отмстив за родителя! 77 Если не достичь До Альмонта и Трояна, покойников, — Кровь на их сынах: Ты в живых, но как в живых Аграмант? Вот пятно, которого не омыть: После столькой тебе обиды Ты не только не умертвил короля, Но живешь и служишь его знаменам? 78 Присягаю пред истинным Христом (Будь мне истинным богом бог отеческий!), Что не совлекусь моих лат Прежде мести за мать и за родителя. Горе мне, Ежели увижу тебя меж войск Аграмантовых или иного мавра Не на их отмстительную погибель!» 79 О как вскинула чело, как возрадовалась На сии слова славная Брадаманта! Побуждает Руджьера и бодрит Повестись по Марфизину увещанью И предстать и назвать себя пред Карлом, Ибо Карл о родителе-Руджьере Столь ревнует честью, хвалой и славою, Что поселе не знает ему равных.

Но Руджьер вынужден помедлить

80 Отвечает Руджьер непрекословно, Что и впрямь изначален этот долг, Но затем промедлен платеж, Что не сразу он узнал то, что знает; Ныне же, Прияв рыцарский меч из Аграмантовых рук, Худо бы он и вероломно бы Встал бы смертью на своего старейшего. 81 Но уже он обещал Брадаманте, Обещает вновь и сестре, Что не минет он ни малого случая Небесчестно уйти от короля, А что он досель не ушел, В том вина не его, а Мандрикардова, Ибо бившись с тартарийским царем, Каков вышел он победен — всеведомо. 82 А тем паче ведомо ей, Повседневно бывшей у его ложа. На такой в ответ на ответ Не молчали и знатные две воительницы; И порешено Воротиться Руджьеру под стяг старейшего, Но лишь до причины С должным правом отъехать в Карлов стан. 83 «Не страшись о нем, а положись На меня, — говорит Марфиза Брадаманте, — и в считанные дни Уж не быть ему под тем Аграмантом». Так она промолвила, Но о чем помыслила — ни гугу. Поклонясь, Повернул Руджьер коня в свою сторону, — 84 Как вдруг Слышен крик из ближнего дола, Будто женщина взывает и плачет; Все насторожили слух, — Но довольно вам доселе поведанного, Здесь пора моей песне принять конец, Ибо много у меня лучшего впереди, Если вам благоугодно дослушать.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ (МАРГАНОР)

Песнь XXXVII

Руджьер, Брадаманта и Марфиза встречают Улланию со спутницами (на первом плане), скачут освобождать Марганоров город (на втором плане) и разъезжаются во-свояси (на третьем плане)

Вступление

1 Если бы Достойные дамы, Как о всяком ином небезусильном Даре от матери-Природы, Денно, нощно, упорно и преусердно, А с того и небесчестно и небесплодно Ревновали об искусствах, которые Предают добродетель грядущим дням, 2 И сумели сами бы В людской памяти спеть себе хвалу, Чем искать ее от скудных писак, Чья душа, терзаясь, грызется завистью, И что знает доброго, о том молчит, А что злого, о том трубит по свету, — Ежели бы так — Женский род слыл бы славен превыше мужеского. 3 Мало им, надсаживаясь, Величать хвалою певец певца, — Они только и рады, что гласить Все худое, им ведомое о дамах: Топчут в прах, не желают вскинуть взор, Словно в страхе, Что затмят их дамы, как тучи день: Таковы, говорю я вам, все древние. 4 Но какою намеренною силою Ни умалить благо, ни взмучить зло, — Всё не в силах ни рука, ни язык Ни пером, ни криком Угасить Славу женского рода до ничтожества: Всё хоть часть останется незатменна — Хоть и малая часть, и меньше малой. 5 Не едина была Гарпалика,[235] Не едина Томирида, ни та, Что сражалась за Турна, что за Гектора, Ни приведшая тирийцев в заморский край, Ни Зиновия, ни та, что согнула Ассириян, персов и индов, — Но они единые и немногие Бранной славы достойны во все века; 6 И не только в Риме и в Греции[236] Жены чисты, верны, умны, сильны, А повсюду, где солнце сеет свет На бегу от Ганга до Гесперидского Сада, — но безместна их честь, Разве что вестима одна из тысячи, А лишь потому, что о них Все писцы злы, коварны и завистливы. 7 Но да не смутит вас, красавицы, На стезе добра никакая тень, Да не отвратит Страх забвенности от высокой цели! Ежели не вечно доброе — То ведь и не вечно дурное; Ежели досель вам чернил и перьев Не было, — то днесь их не счесть: 8 Вот вам в честь Марулл, вот Понтан,[237] Вот отец и сын — двое Строцци, Вот Капелл, вот Бембо, а вот Тот, кто по себе очертил Придворного; Вот тосканский Аламанн, а за ним Оба равных любимца Муз и Марса, Оба отпрыска владельца, чей край Замкнут Минцием и глубокими заводями; 9 И один из них,[238] Смолоду и сам стремясь душою Чтить и чествовать вас превыше звезд, Оглашая хвалами Парнас и Кинф, — Ныне, вдохновенный любовной верной службою Изабелле, в которой дух так тверд Пред грозою раззора и обиды, — Еще пуще стал сам не свой, а ваш. 10 Он не знает устали Прославлять вас живейшим песнопеньем; Если в ком язвится на вас хула, Он первее всех вскипает к оружию; Нет на свете рыцаря, Столь готового отдать жизнь за честь: Он пером животворит славу ближних, Сам достойный славящего пера. 11 Он ли хорош, Чтобы дама, превзошедшая доблестью Всех носящих дамский наряд, Пребыла вовек тверда в своей твердости Истинною Колонною его любви, Некрушимая превратностями судьбины? Он хорош ей, она ему, Лучшей пары не сдваивалось на свете. 12 У наследных брегов своего Оллия[239] И на зависть братней реке Он стяжал неслыханные трофеи Писчим словом Меж огней, мечей, весел и колес. А за ним славит женщин Геркулес Бентиволий, за ним — Ренат Тривульций, Мой Гвидетт, и Мольца, избранник Феба. 13 Вот и сын моего герцога[240] Геркулес Карнутский Певчим лебедем расправляет крылья И до звезд гласит наши имена; Вот и Вастский мой господин, Славный петься и греками и римлянами, Но и сам Возжелавший пером предать вас вечности. 14 Но зачем их исчислять,[241] Вас прославивших, славящих и восславящих, Если слава — в руках у вас самих? Ибо многие от шелков и шитья Отошли и идут тропою Муз Утолить свою жажду Иппокреною, А оттоле возвращаются таковы, Что не нам вас петь, а от вас бы петься. 15 Если каждую из пишущих Захочу почтить я должной хвалой, То вспашу я столько писчих страниц, Что уже ни на что не станет песни; Если же я выберу пять иль шесть, То всем прочим это счтется обидою. Что мне делать? Промолчать обо всех Или в стольком сонме избрать единую? 16 Изберу единую, Но такую, чтобы смолк всякий толк И никто не посмел бы молвить худа, Что о ней пою, а о многих нет. Сладким словом, лучшим из слыханных, Как себя она возносит к бессмертию, Так и всякого, о ком она молвит, Восторгая из гроба к вечной жизни. 17 Как Феб родную свою Луну[242] Ближе держит и ярче озаряет, Чем Венеру, Майю и все светила, В хоре звезд и в разладе с хором звезд, — Так и в ней, как ни в ком, Речи красны, слова сладки, а мысли Так разительны, Словно встало в небе второе солнце. 18 Поделом ей имя Виктория[243] Ей, рожденной среди побед И с победой об руку Длящей путь меж трофеев и триумфов. Артемисия по любви к Мавзолу Возвела усопшему мавзолей — Но не больше ли честь Не во гроб, а из гроба вознесть любезного? 19 Если Лаодамия, если Порция,[244] Если Аррия, Аргия, Евадна, Прияв смерть вослед каждая супругу, Заслужили праведную хвалу, То не больше ли честь Вырвать мужа из смерти и судьбы Из-за Леты и из-за Стикса, Девять крат обвившего мертвый дол? 20 Если Македонянин[245] Ревновал Ахилла к меонийской трубе, — Сколь ревнивее, о непобедимый, Он взирал бы к тебе, Франциск Пескарский, Оттого, что верная и любимая Тебе спела жена такую песнь, Что не надобно звучнейшей трубы, Чтоб греметь твоей славе во веки вечные! 21 Если бы писало мое перо, Сколько хочется или сколько можется, Долог был бы сказ, Но и то бы много было не сказано; И подавно позабылась бы повесть О Марфизе и славных ее друзьях, А ведь я обещал ее продлить, Ежели угодно вам станет слушать. 22 А коли вы здесь, чтобы слушать, И коли я здесь, и готов, То оставлю до пущего досуга Излиянье достойных ее похвал, — Не затем, будто песни мои надобны Той, чьи песни и звонче и обильней, А затем, что такова моя страсть Чтить и славить ее до утоления. 23 Милые мои дамы, Повторю, чтоб кончить: во всех веках Многие вы были достойны вечности, Но о вас молчали завистливые певцы. Ныне же молчанью конец: Вы и сами прославите ваши доблести. Будь дано сие воинственным свойственницам — Больше бы нам зналось об их делах: 24 Брадаманта и Марфиза — две свойственницы, Чьи былые подвиги и победы Я усиливаюсь вывесть на свет, Но из десяти ускользают девять. А что знаю, того не утаю — Чтобы славные дела не остались В позабытости, и чтоб угодить Вам, красавицы мои чтимые и любимые.

Руджьер, Брадаманта и Марфиза встречают Улланию, обиженную Марганором

25 Я сказал, Что Руджьер уж откланялся к отъезду И уже (на сей раз — и без труда) Вырвал меч из кипарисного комля, Как вдруг Замер, внявши недальний громкий плач, И рванулся с сестрою и с подругою, Чтоб помочь, коли надобно помочь. 26 Поспешают, а плач все громче, А сквозь слезы все слышнее слова; Добежали, глядь — лужок, а на нем в слезах Три девицы, по-странному одетые: От пупа и ниже Располосовал им-платья незнамо кто, И они, чтобы сокрыть сокровенное, Сели наземь и уж не смеют встать. 27 Как Вулканов сын,[246] Мимо матери выросший из праха И Палладой отданный на бережный вскорм Слишком жадной до посмотра Аглавре, Для сокрытья недолжных своих ног Восседал в им созданной колеснице, — Так и эти три Севши наземь, скрывали свои тайности. 28 Столь срамное, столь неподобное[247] Поразило зрелище и эту и ту Героиню так, что зарделись щеки, Словно вешние розы в Пестумских садах. Брадаманта глядь и видит: пред ней Уллания, Та Уллания, которая вестницею Шла во Францию с Забвенного Острова. 29 Узнает она Улланию, узнает Двух сопутниц, все тех же, что и были, И свою обращает речь К той, которая первая в почете. Спрашивает: кто Столь бесчестен, беззаконен, безнравен, Что скрываемое самим естеством Обнажает непристойному взгляду? 30 И Уллания, угадав Как по латам, так по учтивой вымолвке, Что пред нею та, которая давеча Трех наездников ссадила с седла, Повествует, Что в недальнем замке безбожный люд Их не только изобидел одеждою, Но и бил и много чего другого. 31 А где щит и где трое королей, Так давно и далеко ей сопутные, Этого не знает она сама: То ли пали, то ли пленники. И пустилась она в сей путь, Столь досадный для пешего хождения, Чтобы бить челом государю Карлу, — Верно, он не стерпит такого зла.

Они скачут отомстить обидчику

32 И Руджьер и обе воительницы, Сколь отважны, столь и добры, Помутили ясные взоры, Слышучи и видючи столько мук, И не ждавши просьб Оскорбленной отмстить за оскорбление, Забывают все иные дела И во весь опор спешат к тому замку. 33 Но сначала по истой доброте Они скинувши со своих доспехов Покрывала, окутали тело дев, Скрыв от взора ненадобные части; А чтобы Уллании Не топтать уже топтанную тропу, Брадаманта ее берет за седло, А Руджьер и Марфиза — ее спутниц. 34 Севши за седло, Вот Уллания кажет Брадаманте Лучший путь к злому замку, а в ответ Та сулит ей достойное отмщение. Выбираются из дола на холм, Всходят в кручу то правей, то левей, И пока не запало солнце в запад, Не искали ни приюта, ни отдыха. 35 На хребте крутого холма Отыскалась вечером деревенька, А в ней добрый кров и добрый стол, Уж какие есть, те и есть. Оглянулись путники и диву дались: Всюду женские и женские лица, Кои старые, кои юные, а мужчин Нет, как нет. 36 Не дивился так в старину[248] Сам Ясон со своими Аргоплавателями На тех женщин, которые принесли Смерть отцам, сыновьям, мужьям и братьям, И на целом Лемносе Не оставили и двух мужских лиц, — Как дивился здесь Руджьер И его вечерние сопристанницы. 37 Для Уллании и двух ее дам[249] Сей же час приказали наши рыцари Схлопотать три женские платья — Хоть не пышные, а все же не терзаные. А меж тем Руджьер, Подозвавши одну из местожительниц, Вопрошает, где здесь мужеский пол? А она ему ответствует вот что:

Им рассказывают, какой Марганор великий женоненавистник,

38 «Тебе в диво Видеть столько нас женщин без мужчин, А нам в самую несносную муку Жить столь жалко отторженным от своих: Чтобы горше нам горелось в изгнании, Наши милые мужья, сыновья, отцы Злой отлукой отлучены от нас По угоде нашего утеснителя. 39 Урожденных нас в его земле, До которой здесь два часа дороги, Он нас выжил в эту мерзкую высь, Перемучив жестокими обидами, А мужчинам нашим и нам Грозит смертью и тысячами пыток, Ежели взберутся они сюда, А мы примем их, и это узнается. 40 Так он вражествен к нашему полу, Что не только нас не терпит вблизи, Но и наших не подпускает к нам, Чтобы женским не надышались духом. Дважды эти долы И разделись и оделись лиственною красой С той поры, как наш злодей воссвирепствовал И никто не наставит его на ум, — 41 Потому что люди его боятся, Как боятся лишь смертного конца, Ибо отроду в нем не только злоба, А еще и сила сверх смертных сил. Телом он великан, Мощью он один одолеет сотню, Он невмочь и нам, его подвластницам, А которые пришлые, тем стократ. 42 Если, сударь, вам дорога Ваша честь и честь троих путешественниц, — Вам бы лучше и вернее и средственнее Вместо этой искать других дорог, Потому что эта ведет В самый замок, в котором наш неистовец Уготовал неласковые обычаи Дамам в срам, а паладинам в урон: 43 Черный Марганор (Так зовут властителя и теснителя), Коего не злее и не гнуснее Ни Нерон, ни иные меж тиранами, Жаждет крови людской, а паче женской, Как овечьей крови жаждет волк! И какая ни попадет к нему дама, — Будет изгнана в превеликий позор». 44 «Но с чего в злодее такая дурь?» — Любопытствуя Руджьер и все спутницы, Чинно просят не отказать им в любезности И поведать все от самых начал. «Он всегда,^ — ответствует женщина, — Был жесток, нещаден и лют; Но когда-то он до поры Свою злобную душу скрывал от глаза.

как один его сын погиб за женщину

45 Тогда были у него живы два сына И совсем не похожи на отца: Дружелюбны ко всякому приезжему, Чужды подлостей и злых непотребств. Замок блистал учтивством и вежеством, Добрыми нравами, веселыми забавами, Потому что отец, хоть и сроду скуп, Ни в какой не отказывал им угоде. 46 Мимоезжие рыцари и дамы Привечались таково по душе, Что отъехавши были без ума От любезности милых гостеприимцев. Были оба брата Из священного рыцарского чина, Один звался Киландр, другой — Танакр, Пылки удалью и царственны видом. 47 Так они и жили и были бы Досточестды и достохвальны вовек, Ежели бы не вкогтилась в них страсть, Нарицаемая в мире любовью; И она-де сбила их с прямой стези В лабиринт кривого блужения, А что зналось за ними доброго, Все помрачено и осквернено. 48 Приезжает однажды паладин От двора государя Константинопольского, А при нем сопутственница, Умных нравов и дивной красоты. И вошла в Киландра такая страсть, Что умри, а добудь себе красавицу: Разлучиться с ней — Все равно, что расстаться с милой жизнью. 49 А как не было ни места, ни времени, Чтоб ее преклонить к своей любви, Он отважился отбить ее силою, Снарядился, затаился и встал Одаль замка у самой их дороги, Нераздумчивы лихость и любовь: Как увидел он близящегося рыцаря — Вмах навстречу, и копье вперевес. 50 Льстился разом он уложить врага И похитить победу и красавицу; Но не тут-то: соперник был силен И дробит его доспех в дробь и дребезг. Долетает весть до отца, Досылает он за сыном доставщиков, И встречает мертвого, и с великим Плачем погребает в наследном склепе.

а другой отбил себе женщину силою,

51 Но все так же ворота широки Для любого приезжего и проезжего, Потому что младший Танакр И учтив и вежествен пуще брата. И случилось так, что в этот же год Из далеких мест Приезжает некий барон с женою, Он на диво удал, а она прекрасна. 52 А она прекрасна и добронравна И воистину превыше похвал; И подстать ей муж — Благороден и смел, как редко слыхано. Впору такой красе Быть отрадою столь достойной доблести! Был сей рыцарь Лонговильский Олиндр, А его супруга звалась Друзиллою. 53 И вспылал молодой Танакр Так об этой, как брат его о той, За которую сам познал Злой и горький конец неправой страсти. И как брат, он отважился попрать Богоданный устав гостеприимства, Чем стерпеть, чтобы свело его в гроб Вожделение крутое и лютое. 54 Но как был в очах его пример Братней гибели, Он раскинул так, чтоб Олиндр Не успел воздать за кривое дело: Так иссякла, так истлела вконец Добродетель — его недолгий якорь Пред захлестывавшим потоком порока, Уж давно пожравшим его отца! 55 Тайно, затемно Он поставил по будущей дороге В те и эти пещеры настороже Двадцать латников, И как стало утро, Олиндр Был охвачен со всех путей, Бился долго и бился храбро, Но лишился и жизни и жены. 56 Пал Олиндр, пленена его красавица В таковом отчаянии, Что ничем и никак не хочет жить И о смерти взывает, как о милости. Рвавшись умереть, Она бросилась с наддолинного кряжа, — Но не кончилась, А разбитая, немощная, простерлась в прах. 57 Возложив поверженную на одр, Танакр бережно берет ее в замок, И приказывает зорко лечить, Чтобы выходить милую добычу. А покуда она опоминается, Он уже готовит свадебный чин, Чтобы даме, столь честной и прекрасной, Не любовницей быть, а венчанной женой.

но она сумела измыслить хитрость

58 Ничего другого ему не надобно, Лишь о ней все мысли, речи, дела Видит ее обиду, Знает свою вину, И оправдывается, но ничто не впрок: Чем он больше трудится ей в угоду, Тем он ей постылей, и тем Она жестче жаждет его погибели. 59 Но, и в ненависти не без ума, Памятует красавица: если Она хочет достигнуть своего, Ей потребно притворство и коварство, Чтоб желание (а желание одно — Смерть Танакру) сокрылось под личиною, Словно канула прежняя любовь, И она уже привержена к новой. 60 Впрямь в лице ее мир, но в сердце — месть, И другого зова она не слышит. Многое вращая в уме, В чем колеблясь, что приняв, что отринув, Рассудила она так, что всего верней Достичь цели собственною погибелью, Ибо где и когда краснее смерть, Как не мстя за любезного супруга? 61 С мнимой радостью на лице Она словно сама торопит свадьбу, Отстраняет медлящие помехи, Не покажет, что сердце поперек, Наряжается, украшается пуще всех, Будто впрямь Олиндра нет в ее памяти; Но желание-де ее такое, Чтобы свадьбе быть по отчим обычаям. 62 А те отчие обычаи Вовсе не были таковы; Но Друзилла, Всею мыслью прилежа лишь к единому, Вымыслила этот обман В погубленье мужнину погубителю И сказала, что свадьба ей угодна По обычаю, а обычай велит: 63 Ежели вдова Собирается за второго мужа, Прежде пусть умилостивит покойного, Отслужив во искупленье обид Достодолжные требы и обедни В самом храме, где покоится прах, А по совершенье священнодействия Пусть супруг супруге вручит кольцо, 64 И в сие же время Иерей Над восставленным сосудом вина Прочитав благословляющие моления, Изольет благословленное в чашу И подаст нарекаемым супругам, Чтобы первою взяла его новобрачная И пригубила бы его, и испила. 65 Танакр, Не дивясь нимало толикой важности Брачных этих свычаев, говорит: «Будь по-твоему, лишь бы стать нам вместе!» Не догадывался о том злополучный, Что все ближе к нему Олиндрова месть, Потому что вся дума его и воля О едином, и ни о чем другом.

и убила насильника ядом;

66 А была при Друзилле одна старуха, Вместе схваченная и вместе в плену; Ей-то, кликнув, она сказала Тихо, на ухо, чтоб никто не слыхал: «Отвари отраву, Тебе ведомую, и доставь ее мне, Ибо я предприяла умертвить Вероломного Марганорова сына. 67 В том спасение и твое и мое, А какое — скажу, дождавшись времени». Пошла старуха, Отварила отраву и принесла. Приливается злотворная влага В сосуд сладкого критского вина, А вино блюдется до свадебного Дня, который уже и недалек. 68 В должный день, Разодевшись шелками и каменьями, Предстает она в храме, где Олиндр В саркофаге почиет на двух опорах. Чинно пето Божие служение, Внемлют, сшедшись, все рыцари и дамы И несвычно веселый Марганор Обок с сыном и ближними придворными. 69 А по совершенье священнодействия Иерей благословляет вино И подцосит отравленное в золотой Чаще, как повелено Друзиллою. И Друзилла отпила, Сколь пригоже для смертного приятия, И вручила с ясным ликом супругу, И супруг осушил его до дна. 70 Воротивши чашу священнику, Простирает он объятья к Друзилле, Но она, Во мгновенье отринув тишь и кротость, Отражает его в грудь, Пышет лик, пышут пламенные очи, И коснеющим голосом, но ужасным Восклицает: «Предатель, прочь! 71 Ты ли ждешь во мне утех и отрад, Ты, виновник слез моих, мук, терзаний? Ты умрешь, и ты умрешь от меня, Ибо знай, что чаша сия отравлена! Одного мне жаль, Что легка тебе смерть от честных рук, Ибо нет ни казни, ни палача В меру черному твоему лиходейству! 72 Жаль, Что несовершенно сие заклание, Ибо будь во мне по воле и сила — Ни единого не сталось бы промаха! Да простит меня милый мой супруг И да примет жертву мою по помыслу: Не могла я так, как хотела, Но убила тебя так, как могла. 73 И коли не в силе моей Наказать тебя казнью по желанию, — Уповаю, что сбудется твоя казнь На том свете, и я ее увижу!» А потом, обративши в высь Ясный лик и смутные очи, Воззывает: «Прими, Олиндр, Благосклонно сию жертву от мстительницы, 74 И взмолись обо мне Сущему Господу, Чтобы стать мне обок с тобой в раю; А коли он скажет, что в ваше царствие Без заслуг не входят, заслуга — вот: Принесла я дар в его храм — Одоленье над нечестивцем и безбожником; А какая выше заслуга, Чем расправа с гнуснейшими и преступнейшими?» 75 Смолкла речь, отлетела жизнь, И казался мертвый лик просветлен, Что отмстилась лютость убийце милого. А пред нею или за нею вслед Отлетел исторженный дух Танакра: Полагаю так, что пред нею, Ибо в больше выпившем — крепче яд.

как Марганор впал в бешенство

76 Видя Марганор Сына, мертвым павшего ему на руки, Сам едва не мертв От внезапно вонзившегося горя: Было двое, а не стало ни единого, И две женщины виной двум смертям: Один принял казнь за одну, А другая умертвила другого. 77 Любовь, гнев, боль, ужас, отчаяние, Жажда смерти и жажда мести Рвут на части осиротелого отца, И он страждет, как стонет море в буре. Рвется на Друзиллу и видит, Что она уж дожила свою жизнь, Но неистовство, как огнь, меч и бич, Его рушит на бесчувственное тело. 78 Как змей, Вбитый пикою в песок, Извиваясь, тщетно грызет зубами, Как пес, Разъярясь на ударивший булыжник, Налетает, гложет и не уйдет, — Так напал на холодеющую Злее пса, злее змея, Марганор. 79 А раздрав ее плоть и растерзав, Но не утолившись и не насытившись, Он напал на дам, коих полон храм, И не пощадил ни единую: Как косец косою, Так косил он губительным мечом — Тридцать нас изгибло, а сто изранено: Не спастись. 80 А таков перед ним был страх, Что никто не смелился поперечить; И что дамы, что прочий люд — Все, кто мог, лишь теснились вон из храмины. Удержали бешеного Доброй силой и просьбами друзья, И оставив в подножье стон и плач, Увели его в замок на утесе. 81 Но неймется гнев; И тогда-то почалось то гонение — Благо, что друзья и народ Умолили не извести нас до смерти! В сей же день — указ: Быть нам изгнанным из его владений И ютиться в угоду ему здесь, А приблизившейся в замку — погибнуть!

и какой завел он закон против женщин

82 Так мужья отторглись от жен, Так от матерей — сыновья, А которые преступят запрет, Те блюдись, чтобы Марганор не доведался, Потому что многих Он казнил нещадно и до смерти. А в своем он замке издал закон, Каких круче не слыхано и не читано: 83 Ежели какая женщина Забредет в тот дол (бывало так), — Быть ей битой розгами по спине, А потом в полосованном наряде, Чтобы заголился природный стыд, Быть изверженной из этих окрестностей. Если же при даме случится рыцарь, То и вовсе ей не выйти живой: 84 Ежели при даме оружный рыцарь — Тотчас душегуб Встащит жертву к сыновнему надгробию И зарежет собственною рукою, А сопутного рыцаря — в темницу, Опозоренного, без меча и коня. Это ему нипочем — У него вкруг замка тысяча латников. 85 А кого и вздумает отпустить — Тот ему поклянись великой клятвою На святом причастии Быть по гроб врагом прекрасному полу. Посему, Ежели не жаль вам себя и дам, — Попытайте сами у тех злодеевых Стен, какая в лютом и мощь и злость».

Брадаманта, Марфиза и Руджьер едут на Марганора

86 На такую повесть во слушавших Таково вскипела жалость и гнев, Что кабы не ночь на дворе, Они тотчас бы ринулись на приступ. Но пришлось соратникам отдохнуть; А когда Аврора Стерла с неба звезды о въезде Солнца, — Трое тотчас в латы и вмиг в седло. 87 Не успели они отъехать — Слышат За спиной по дороге дальний топот, И с холма обводят глазами дол. Видят: На один от них лучный перестрел По тропе взбираются двадцать латников, Кои конные, кои пешие, 88 И с собою волокут на коне Жейщину, Видом старую, Как на плаху, на костер или на виселицу. И хоть было до нее далеко, По лицу и платью она узналась: Угадали поселянки ту самую Старую служительницу Друзиллы, 89 Ту служительницу Друзиллы, которую Вместе с нею заневолил Танакр, И которая госпоже Отварила ту смертную отраву; В божий храм она тогда не пошла, Потому что все поняла заранее, Выскользнула из селения и бежать, Уповая сыскать себе убежище. 90 Но укрывшуюся в Австрийской окраине Выследил ее Марганор И уже не жалел ни сил, ни трат, Чтобы залучить в костер или в петлю. Злая алчность, Распалясь подарками и посулами, Побудила некоего барона, Приютив ее, выдать головой: 91 Связанную по рукам и ногам, Заткнув рот, чтоб не вымолвила слова, Как мешок, на вьючном седле Он дослал ее до города Констанца, А оттоле этот люд Переял ее в добычу хозяину, Дабы он, не умеющий щадить, Утолил над нею свое неистовство. 92 Как большая наша река,[250] Катясь к морю с горного Везула, Принимает Ламбру, Тицин и Адду И другие приливные потоки И несется все круче и напористей, — Так Руджьер и так две его соратницы На такую Марганорову злую дурь Еще пуще пышут негодованием. 93 Гнев и ненависть За толикие мерзостные дела Им велят разделаться с душегубом, Сколько бы оружных при нем ни шло. Быстрая Смерть не выкупит столь долгих обид: Праведная ему казнь — Трижды медленные муки и пытки. 94 Но первей всего Подобает вызволить схваченную — И соратники шпорами и поводьями Устремляют скакунов вперерез. Отроду Не встречался застигшимся такой напор — Побросав доспехи, добычу, даму, Налегке спасаются кто куда. 95 Так волк,[251] Волокущий хищенное в логово, Уже близок цели, и рад, и вдруг Видит на тропе ловчего и гончих И бросает ношу, и впрыть Только ищет, где гуще чаща. Так, перегоняя погоню, Во все стороны мчались беглецы. 96 И не только доспех и даму, А иные побросали и коней, И попрыгали с утесов и откосов, Полагая, что там их не найти. А Руджьер со спутницами и рад: Тотчас три кобылицы из брошенных Послужили тем дамам, для коих давеча Попотели за седлами скакуны. 97 Налегке Скачут прямо к проклятому посаду, Прихватив с собою и ту старуху, Чтобы видела месть за госпожу; А она боится недоброго, И не хочет, и бьется, и кричит, Но Руджьер ее вскинул за седло И погнал в опор лихого Фронтина.

Марфиза поражает Марганора

98 Доскакали, видят: внизу Городок во много крыш, хорош, пышен, Отовсюду вхож, Потому что вокруг ни рва, ни вала. А среди него крутая скала, У которой на спине крепкий замок. И помчались удальцы прямиком К тому самому Марганорову логову. 99 Как вскакали в улицы — Слышат: стража, что у них за спиной, Загораживает выход заградою, А другая замкнула путь вперед; И тогда-то предстает Марганор С всеоружными пешими и конными И в немногих, но несносных словах Возвещает свои черные законы. 100 Марфиза, у которой уже сговорено И с Руджьером и с Брадамантою, Шпорит на злодея лицо в лицо И во всей своей и мощи и доблести, Не унизивши копья, Не взмахнувши меча на недостойного, Кулаком Так разит по шлему, что тот пал ни жив, ни мертв. 101 За Марфизою и франкская рыцарственница Устремляет скакуна, и Руджьер Не щадит копья, Положив одним упором шестерых — Того в Грудь, сего в живот, В шею, в голову, А в последнем сломил свое древко, Вбивши в спину и выбивши из брюха. 102 А не хуже того и золотое У Амоновой дочери копье — Кого тронет, тот и в прах: как перун, Грянув с неба, дробит, палит и валит. Многолюдье — в бег, Кто в поля, кто в замок, а кто попрятался По домам, по церквам, за семь запоров, И уже на площади — лишь покойники.

Все ликуют о Марганоровом падении

103 Марфиза, Марганора скрутивши в три ремня, Выдает его Друзиллиной старухе, А уж та-то и рада и довольна. И грозит Марфиза спалить огнем Весь посад, коли народ не покается И не свергнет Марганоров закон И не примет от нее иного, лучшего, 104 Это ей удалось без труда, Ибо люди, без Ума перепуганные, Что у рыцарши дело крепче слов И что всех она попалит и порубит, Уж и без того Ненавидели Марганора с его уставами; Все ведь таковы — Кого ненавидят, того и слушаются, 105 И никто никому не верит, Всяк молчит про себя, а между тем Кто казнен, кто изгнан, Кто лишился чести, а кто добра. Но молчащие сердца вопиют, Умоляя Господа о возмездии, И приходит кара, А чем долее ждется, тем страшней. 106 И уже, набухши гневом и ненавистью,[252] Толпа рвется мстить в крик и в бой — Правду говорят: Рухни дерево — всяк к нему по дрова! Будь уроком Марганорова участь Королям: злому делу — злой конец! Рады малые, рады старые Видеть кару за все его грехи. 107 У кого сгубил он Мать, жену, сестру или дочь — Не тая уже мятежного духа, Кто во что, жаждут сами с ним управиться, И с трудом Две лихие всадницы и сам Руджьер Охраняют его, чтоб он погиб От лишений, от мучений, от горя. 108 Той старухе, которая его Ненавидела лютой женской ненавистью, Отдан Марганор наг и связан Так, что не развяжется ни во сто сил. И она багровит ему лицо, Кровью мстя за слезы, А в руке ее острое стрекало, Живо поданное здешним мужиком. 109 А Уллания и две ее девицы В ярой памяти недавнего срама Не стояли, смиривши руки, Потому что не меньше хотели мстить — Но не вровень жажде их были силы, И они утолялись, кто как могла: Та язвит ногтями, эта зубами, Та бьет камнем, эта колет иглой. 110 Как поток,[253] Непомерный от талых льдов и ливней, Рвется с гор в раззор, Снося скалы, стволы, поля и жатвы, А по малом времени Обессилев и обездушев, течет Так убого, что и дети и бабы Перейдут его, не вымочив пят, — 111 Так когда-то Марганор бросал в дрожь единым именем, Ныне же сыскался борец Сломить рог его спеси и выбить силы, Чтобы даже мальчишки для потехи Ему драли космы, бороду и усы. А потом с соратницами Руджьер Обратился к замку на том утесе. 112 Замок сдался на рыцарскую милость, А что было в нем знатного добра, То пошло на поток и разорение, А равно для Уллании и ее девиц. Здесь явился и золотой ее щит И три северных короля, с ним плененные; А пришли они сюда, Как вы помните, бесконно и безоружно, 113 Потому что с того самого дня, Как посбила их с седла Брадаманта, Они шли бесконно и безоружно За посланницей с дальних берегов. Уж не знаю, к худу или к добру, Что при них не приключилось оружия: Благо было бы встать на бой, Но не благо бы остаться побитыми, 114 Ибо даме тогда бы не миновать, Как и прежним, при ком латные спутники, Быть зарезанной В жертву здешним братьям на их гробах. А остаться срамотой напоказ Все же лучше, чем сгинуть злою смертью; И к тому же, на всякий срам Есть и отповедь: это-де насильно.

Закон, Марфизы и казнь Марганора

115 Две воительницы Прежде, нежели продолжить свой путь Обязали здешних вечною клятвою: Чтоб мужья уступили женам власть Над землею и над всем, что в ней деется, А кто станет против, того казнить. Словом, все, что в иных краях мужья, В этом крае будут вершить их женщины. 116 И еще наложили они обет: Кто придет сюда конный или пеший, Не давать тому приюта И отнюдь не впускать под кров и в дом, Пока те не присягнут перед Господом И святыми крепчайшею из присяг, Что вовеки будут служить красавицам И стоять за них пред всяким врагом; 117 А уж у которого есть жена Или будет вскоре или не вскоре, Тому быть вовек у нее в покорности И послушествовать манию ее перста. Не успеют облететь дерева, Как она, Марфиза, сюда воротится, И коли не в силе найдет закон — Быть посаду в пожаре и в развалинах. 118 А еще распорядились они Прах Друзиллы Из негожего места, где он был, Перенесть с почетом во храм к супругу. Дело делом, а старуха меж тем Все кровавит Марганорову спину, Не жалея стрекала, и лишь одно Ей в досаду, что силы ее не вечны. 119 А увидевши наши героини При том храме на площади важный столп, На котором тиран запечатлел Свой закон, безумный и нечестивый, Пригвоздили к нему в трофей Щит и шлем и панцирь сего злодея, И велели высечь новый закон, Учрежденный ими в отмену прежнего, — 120 Тот Марфизин. закон в отмену прежнего, Столь поносно пагубного для дам; А когда он начертался на камне, Они дольше не умедлили здесь ни дня. Здесь они расстались с исландскими Спутницами, потому что ведь тем Нужно было справить важные платья, Чтоб достойно воспредстать ко двору. 121 А как здесь осталась Уллания, То при ней оставлен и Марганор; Но она, Чтоб он вновь не сбежал и не стал чудесить, Завела его на вышнюю башню И прыжком из прыжков столкнула вниз. Но моя отселе речь не о ней, А о тех, которые правят к Арлю.

Брадаманта и Марфиза едут к Карлу, Руджьер — к Аграманту

122 Едут они день, едут два, И к обедне доехали до распутья, От которого две дороги: одна В Карлов стан, а другая в Арльские стены. Тут влюбленные обнялись И простились горестнейшим прощанием: Руджьер — в Арль, обе дамы — в Карлов стан, И на этом конец моему сказу.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ (АРЛЬ)

Песнь XXXVIII

Марфиза принимает подданство Карлу Великому. На среднем плане — клятвы королей перед поединком Руджьера и Ринальда

Вступление

1 Благородные дамы, Благосклонные слушательницы моих песен, Я угадываю по вашим взорам, Что Руджьерова быстрая разлука С верной милой Вам досадна не меньше, чем ей самой, И уже я слышу, как вы твердите, Что куда как слаба его любовь. 2 Но помедлите: ежели бы он[254] Ее бросил ради чего другого, Хоть бы ради того, чтобы стяжать Больше золота, чем у Креза и Красса, — Я бы тоже рассудил, что любовь Не насквозь пронизала его сердце, Потому что отрада быть с любезною Несравненна ни с золотом, ни с серебром. 3 Но он едет, чтобы спасти свою честь — А сие и достойно и похвально: Да, спасти свою честь, потому что Все иное почлось бы ему в позор, И сама его красавица, Ежели бы вздумала его сдержать, Этим лишь оказала бы нехватку То ли доброй любви, то ли здравого ума. 4 Если любящая в любящем Любит жизнь его больше, чем свою (Таковы не все ли, В чьих сердцах глубока стрела любви?), То должна ей быть дороже всех радостей Его честь, Ибо честь дороже жизни, а жизнь И подавно дороже наслаждения. 5 Руджьер Блюл свой долг, отправляясь к повелителю: Ему встало бы в стыд его покинуть, Не имея на то добрых причин. Пусть Альмонт погубил его отца — Аграмант в той погибели не повинен, А вину старейших своих Он изгладил многими благодетельствами. 6 Блюл Руджьер свой долг, Отправляясь к своему повелителю, И блюла подруга свой долг, Не препятствуя ему праздными просьбами. Не теперь, так впредь Удоволит он общую их любовь; Но лишившись чести в недолгий миг, Не воротишь ни во сто лет, ни в двести.

Брадаманта и Марфиза приезжают к Карлу

7 Оттого и поворотил Руджьер В город Арль, к Аграмантовым дружинам, А Марфиза и Брадаманта, Став в родстве и в свойстве и в великом дружестве, Вместе скачут туда, где Карл Великий На великий подвиг собрал полки, Уповая осадою или битвою, Но невзгодам Франции положить конец. 8 Брадаманта в Карловом стане Всем на радость ведома и славна, Ей от всех привет и почет, А она кивает то тем, то этим. Как заслышал о ней Ринальд — Выбегает навстречу, а за ним И Рикард, и Рикардет, и все родичи, И ликуют, привечая сестру. 9 А когда проведалось, что при ней — Та Марфиза, великая в оружии, За которой столько громких побед От Катая и до крайней Испании, То ни мал, ни велик не усидел По шатрам: сбегаются толпищами И теснятся, и толкаются, и калечатся, Чтоб взглянуть на обеих в их красе. 10 Предстают они державному Карлу, И впервые видано (гласит Турпин), Как Марфиза склонила свои колени, Ибо усмотрела, что лишь сему Государю довлела такая почесть Между всех и царей и королей, Крещеных ли, некрещеных ли, Знаменитых доблестью иль казной. 11 Карл Привечает ее, вводит под сень И сажает о себе одесную Выше всех царей, князей и баронов. Отпускаются, кто сам не ушел, Остаются немногие, но первейшие Вельможи и паладины, А меньшой народ разошелся кто куда.

Речь Марфизы

12 Начинает Марфиза лестную речь:[255] «Августейший всепобеднейший кесарь, Ты, возвысивший животворный крест Пред всем миром от индийских морей До Тиринфских столпов и от седой Скифии до палимой Эфиопии, Справедливейший, мудрейший, — твоя Привела меня сюда слава от края света 13 А сказать по истине, Привела меня ревность восстать войной, Чтобы не было такого властителя, Для которого мой закон не закон. Оттого-то я омыла поля Христианской кровию, оттого-то Много я готовила грозных бед, Но нашелся и на меня примиритель. 14 Замышляя новые тебе пагубы, Я уведала (а как — долог сказ), Что отец мой — славный Руджьер из Ризы, Умерщвленный злобой родного брата; Мать моя пронесла меня в утробе Сквозь моря и родила в черный час, И семь лет мейя вскармливал вещий волхв, А потом умкнули меня арабы. 15 Меня продали персидскому королю, И того короля я зарезала, Когда он польстился на мою честь, С королем перебила королевский двор, Выкоренила мерзкий род, И взяла его трон и всю подвластность, И в осьмнадцать моих лет и два месяца Покорила семь окрестных держав. 16 И тогда, ревнуя о твоей славе, Возымела я в сердце моем Перевысить высокое твое имя И бог весть, преуспела бы или нет; Но уже я уняла мою страсть, Удержала крылья моей неистовости, Ибо здесь, в твоей земле, мне открылось, Что меж мною и тобою — родство. 17 Мой отец — твой родич и твой служитель, Твой родич, твой служитель — и я; А что было во мне на тебя ревности И вражды, о том помнить не хочу И отныне обращаю ту ненависть На царя Аграманта и на всех, Кто родня его дяде и отцу, Погубителям моих отца и матери».

Марфиза принимает крещение

18 И сказала, что хочет принять крещение, А когда сокрушится Аграмант, То она в угодность Карлу воротится Покрестить левантийский свой народ, А потом пойдет войной на весь мир, Магомета чтящий и Тривиганта, И сулила всякий добытый край В дань империи и Христовой вере. 19 Государь, Столь же красноречен, сколь мудр и доблестен, Препрославив достойнейшую даму И ее родителя и весь род, Ей держал ответ, учтивый и вежественный, Изъявляя ликом высокий дух, И закончив речь, Приял родственную в место дочернее. 20 Он как дочь[256] Обымает ее, лобзает в лоб, И, ликуя, несут ей свою любовь И Монгранские родичи, и Клермонтские, А того уж и не сказать, каков Ей почет от Ринальда, который помнит, Сколь великие ею явлены подвиги, Когда длился бой вкруг Альбракских стен. 21 И того уж и не сказать,[257] Как ей радостны и юный Гвидон И Грифон, Аквилант, Сансонет, Вместе с нею бившись в жестоком городе, И Малагис, Рикардет, Вивиан, Знавши в ней столь достойную соратницу В побиении испанских врагов И злодеев покупщиков от Майнца. 22 Распоряжено, И сам Карл о том принял попечение, Чтобы в пышный разубралась убор Та крещальня, где креститься Марфизе; А наутро пришли из окрестных мест Князья церкви и святые отцы, Первознатцы закона и благодати, Наставляя Марфизу в Христовой вере. 23 И взошел в святительских ризах И крестил ее архипастырь Турпин, И сам Карл, как должно, новокрещеную Восприял из животворной купели. Но уже пора Выручать пустую от смысла голову Тем сосудцем, который из лунной сферы Мчит Астольф в колеснице Илии.

Тем временем Астольф спускается с Луны

24 Сходит герцог с сияющего круга[258] На земную возвышеннейшую высь С тем сосудцем, чем счастливый удел — Исцелить знаменитого воителя. А благовестительный Иоанн Указует ему дивную травку, Дабы он, воротясь к царю нубийскому, Ею тронул и исцелил его очи; 25 Дабы тот за это благо и прежнее Дал ему народ, и Астольф, Вразумив неученых в строй и бой, С тем народом грянул бы на Бизерту, Без ущерба минув дальнюю степь, Где песок слепит человечьи взоры: Все, что надобно к сему, слово за слово Изъясняет ему святейший старец; 26 А потом сажает на летуна, Что летал под Руджьером и под Атлантом, И с напутствием от святого апостола Покидает рыцаь блаженный край. Он летит вдоль Нила, Перед ним распростирается Нубия, Он снижается над столичным городом И вступает в дворец, где ждет Сенап.

и ведет нубийцев на Аграмантову Бизерту,

27 Безмерно о его возврате Ликование царское и радость, Ибо помнил Сенап о гнусных гарпиях, От которых избавил его герой. Но когда скрывавшую день Снял с очей его отолстелую влагу И вернул ему Астольф белый свет, — Пал Сенап и взочтил его как Бога. 28 Он не только вверяет ему народ, Чтобы грянуть войною на Бизерту, Но еще сто тысяч Снаряжает и хочет выйти сам. Не вмещает поле столького люда, — А все пеши, Ибо нет в той стороне лошадей, Хоть слонов и верблюдов многое множество. 29 В ночь[259] Накануне ратного выхождения Паладин взмостился на гиппогрифа И на юг До той самой полуденной горы, Из которой дует Австр к двум Медведицам, И сыскал пещеру об узком устье, Из которой излетает он поутру. 30 А по слову апостольского наставника[260] Он, имея при седле полый мех, Ловко и притаясь Приложил его к черной горной Скважине, где спал утомленный Нот, — И наутро, ринувшись к выходу, Тот попал в невемую западню, Схвачен, скручен и похищен для будущности. 31 Веселясь паладин такой добычею, Воротился к Нилу и по заре С черным полчищем выступает в степь, А вослед бредут верблюды с припасами. Без урона Славный вождь довел поход до Атлантских гор, Даже средь сыпучих песков Не страшась заметающего ветра. 32 А достигши перевальной горы, Где открылись взору поля и море, Выставляет он самых лучших И послушнейших из своих людей У подножья круч, Где смыкаются холмы и равнина, А сам Всходит в высь, словно движим великим помыслом.

превратив для них камни в лошадей

33 Преклонив колени,[261] Он взмолился к небесному наставителю, И познав, что внялась его мольба, Градом ринул камни с горного склона, Сколь велик, кто крепко верует в Господа! Сии камни сверх сущего естества Вырастали, катясь, и обнаруживали Брюхо, ноги, шею, морду и зад, 34 И неслись в долину со звонким ржаньем, Взбрыкивая копытами И являлись взору конями — Этот гнед, тот караков, тот саврас; А бойцы у подножья их брали в дело И за малый час выездили всех, Ибо так уж они и родились — Под седлом и в сбруе. 35 Восемьдесят тысяч и сто и два[262] Пешеборца в один день стали конниками, И пошел с ними Астольф по всей Африке, Сея огнь, грабя скарб, сгоняя люд. А над Африкой в Аграмантово место О ту пору бдели король Бранзард, Король Ферзы и король Альгазера, И они-то прияли его напор. 36 Снаряжается спешная ладья, Как стрела, на веслах и с полным парусом, И несет к Аграманту весть, Что земля его страждет от злых нубийцев. Без отдышки правя день и ночь, Приспевают гонцы к арльскому берегу И находят государя в большом стеснении, А до Карлова стана рукой подать.

Аграмант созывает военный совет

37 Всчувствовал король Аграмант, На какую беду оставил отчину, Посягнувши на Пипиново царство, И скликает вождей на свой совет. Бросив взоры единожды и дважды На царя Марсилия и царя Собрина, Самых старых и самых мудрых Меж представших, начинает он так: 38 «Знаю, что негоже вождю[263] Говорить: об этом-де я не думал, — Все же я измолвлю сии слова, Ибо приключаются в мире бедствия, Не предведомые смертным умам, А за то и вина в вину не вменится. Так и я был неправ, оставив Африку Безоружную пред нубийским мечом; 39 Но никто, коли не единый бог, Пред которым открыто все грядущее, Не предвидел бы, что толиким воинством. Угрозит столь дальний народ, Между коим и нами легли сыпучие, Вечным ветром веемые пески. Но сбылось: они идут на Бизерту, И в раззоре отеческая земля. 40 Посему и прошу я от вас совета: Удалиться ли, ничего не свершив; Или же, начав, продолжать, Пока станет гордый Карл нашим пленником; Или есть какое иное средство Спасти наш и низвергнуть вражий трон? Кто что мыслит, тот то и молви, Дабы знать, что предпринять нам и как». 41 Так сказавши, обратил Аграмант Одесную взор к владыке испанскому В знак того, что на сказанные слова Ждет его ответа и суждения. И Марсилий, встав, Преклонил чело и колено, А потом, воссев, где сидел, Повел речь свою такими словами:

Марсилий предлагает продолжать войну

42 «Государь! и благо и худо Разрастается в толках человеческих; Посему ни добрая весть, Ни дурная не станет мне в досаду И не изотважит превыше меры: Мне равны надежда и страх, Ибо знаю: что в молве и велико, То на деле и меньше и не так. 43 А чем менее оно имоверно,[264] Тем и менее мне о том заботы. Имоверно ли, Что с таким неисчислимым ополчением На воительную нашу страну Занес меч владыка далекой Нубии, Одолев те пески, в которых некогда Царь Камбис погубил персидский люд? 44 Больше я поверил бы, Что арабы сошли из горных мест На грабеж, на угон и на избиение Там, где не окажется им отпор, А поставленный тобою Бранзард В государево твое место над Африкою Тебе пишет их десятки за тысячи, Чтобы мнилось, что он-де не виноват. 45 Я поверил бы и в такое чудо, Что нубийцы-де прямо свалились с неба, Или что примчались на облаке, Ибо по пути их никто не видел. И от них-то боишься ты беды, Если не придешь со своей подмогою? Худо же ты мыслишь о тех своих, Будто им в угрозу такой народец! 46 Ты отправь туда несколько кораблей, Чтобы лишь явить им свои знамена, И клянусь: не успеют они отплыть, Как уже разбегутся во-свояси Те нубийцы, те робкие арабы, Чей бранный пыл Воспалился только тем, что ты здесь, А меж ними и тобою — большое море. 47 А твое ныне дело — месть, Пока нет при Карле его племянника, Ибо без Роланда Нам не грозен в его войске никто. Если небреженьем или неведеньем Ты упустишь столь славную победу, То Судьба отвратит свое лицо И настанет нам урон и бесславие». 48 Таковою и подобною речью[265] Увещал в совете испанский вождь Не покинуть сарацинскою силою Этих мест, покуда не изгнан Карл. Но король Собрин, Проницая Марсилиевы помыслы О своем, а не общем государском Благе, взмолвил и ответствовал так:

Собрин предлагает кончить войну поединком

49 «Отвращавши тебя даве от сей войны, Я и рад бы случиться лжепророком, Но коли явилось, что был я прав, То и слушать бы тебе верйого Собрина, Чем лихого твоего Родомонта И Альзирда, и Марбалуста, и Мартасина, Каковые жаль, что не здесь, А тем жальче, что не здесь Родомонт. 50 Я хотел бы взглянуть ему в глаза, Похвалявшемуся франкскую силу Сокрушить, словно хрупкое стекло, И пройти войной по аду и раю; А теперь, когда в нем нужда, Он в постыдной праздности чешет брюхо, Между тем, как я, ославленный трусом За мои предречения, — здесь, с тобой; 51 И пребуду я с тобой до конца Этой жизни, и под бременем лет Не премину я за тебя отважиться На славнейших из французских бойцов. Никому Не солгать, что дела мои недостойны: И не более меня, и не столько Совершили иные хвастуны. 52 Говорю сие, чтобы ведалось: Что сказал я тогда и что скажу, Не по робости скажется и низости, А по верной службе и прямой любви. Увещаю тебя; воротись В отчий дом, чем быстрее, тем способнее, Ибо мало в том здравого ума, Кто польстится от своего на чужое. 53 Ты искал чужого, и вот — Тридцать двое нас было, царей-споспешников, А теперь, коли подсчитать, Едва треть, а остальные в могилах. И дай бог, чтобы не пало и более, Ибо ежели продлишь ты войну — Не останется нас ни четверти, ни полчетверти, И в конец изгибнет твой бедный люд. 54 Счастлив ты, что граф Роланд не при Карле: Будь он здесь, нас не стало бы ни единого; Но коли промедлится наша участь, То и это не спасет от беды. Вот Ринальд, Доказавшийся не слабее Роланда, Вот его родня, и вот все Паладины, вечный страх нам, язычникам; 55 А меж ними, как некий юный Марс[266] (Хоть и стыдно мне славить наших недругов) — Храбрый Брандимарт, В каждом деле досторавный Роланду: Испытал его я сам, и видел, Как его испытывали другие. Уж не первый день, как Роланда нет, — А не больше ль мы в убыли, чем в прибыли? 56 Если столько убыли позади, То страшусь, что впереди еще более! Умер Мандрикард, Царь Градасс отказал в своей подмоге, В крайний час покинула нас Марфиза, А равно и алджирский царь — А ведь будь он так верен, как отважен, То не надобны бы ни Мандрикард, ни Градасс. 57 Стольких мы лишились бесценных помощей,[267] Столько тысяч полегло мертвецов; Кто должны подойти, те подошли, Ни ладьи уже не ждется с подмогою. А у Карла четверо новых, Каждый славен, как Ринальд и Роланд, И за дело: от басков и до бактров Не найти таких других четверых. 58 Ведомы ли тебе Сансонет, Лесной Гвидон и два сына Оливьеровы? они больше и грозней, Всякого рыцаря ли, князя ли, Какой встал бы против нас и за кесаря От германских и от иных земель. А за ними впрямь встают иные новые В силу Карлу и на нашу беду. 59 Каждый раз, как ты выступишь на бой, Тебе станет хуже иль вовсе худо. Наша Африка и наша Испания Были биты, числясь десять к пяти; Что же будет, если на нас Встанут к Франции Италия, Германия, англы, скотты, И мы счислимся десять к двадцати? Лишь и быть урону и быть позору! 60 Ты, упорствуя, Здесь теряешь народ, а там престол; А переменившись, спасешь И оставшихся нас, и всю державу. Знаю, честь не велит бросать Марсилия, И неблагодарность — тягчайший грех, Но и здесь не без средства: замирись С Карлом, и порадуйтесь оба! 61 Ежели тебе, Неотмщенному, в стыд просить о мире, И не хочешь ты отложить меча Оттого, что досель о. н не победен, То подумай же, как взять верх: Верх — твой, Если вверишь свое дело единому, И единый этот будет — Руджьер. 62 Ведомо и мне и тебе, Что Руджьер не слабее мечом к мечу Ни Роланда, ни Ринальда, Ни любого христианского рыцаря. Но в повальной схватке, Будь он мощен сверх смертного естества, Будет он один, А пред ним целый сонм равномогучих. 63 Согласись, и пошли послов К христианскому королю о скончании Брани, чтобы дольше не лить Ему нашей, тебе не нашей крови, И чтобы на твоего он бойца Выслал своего из отважнейших, И они бы рубились до исхода, И один бы одолел, другой пал. 64 И которого короля поединщик Будет бит, тот платит другому дань. На такое, чаятельно, и Карл Согласится взаимное условие. А я верую в Руджьерову длань, И что быть ему победителем; И как правда на нашей стороне, То он сладит с самим господом Марсом».

К поединку избраны Руджьер и Ринальд

65 Таковыми словами и сильнейшими Вразумил Собрин сделать по его; В сей же день назначены толмачи И послами посланы в ставку Карлову. Карл, имея столько отменных витязей, Полагает победе быть за ним, И вверяет свое дело Ринальду, По Роланде первому между всех. 66 Равною рады радостью И Христовы и языческие полки, Ибо всем в надсаду и всем в докуку Измождать войною тело и дух. Всякому охота остаток дней В вожделенном провесть отдохновении, Всякий осыпает проклятиями Пыл и буйство бранных ссор и свар. 67 Ринальд, Себя видя в государевом мнении Предпочтенным пред столькими иными, Веселится о достославном подвиге; А Руджьера вменяет ни во что, Полагая, что тому не отбиться, И не веря, что тот ему в версту, Хоть Руджьер и одолел Мандрикарда. 68 А Руджьер, Хоть и честь ему государева воля Быть избранником меж стольких бойцов К совершению великого дела, — Скорбен и уныл; Но не страх сокрушает его душу, Не боится он ни Ринальда, Ни Ринальда и Роланда вдвоем, — 69 Он томится о Ринальдовой сестре, О своей подруге нежной и верной, В каждом слове, которое она ему пишет, Изливающей обиду и упрек. Если старым обидам вслед Он отважится умертвить ее брата, — Верно, сменится любовь ее в ненависть, И такую, что ничем не унять.

Страдания Брадаманты

70 Молча Руджьер страждет о нежеланном бое, Но его красавица, чуть о том заслышав, Ударяется в стон и плач, Бьет в грудь, рвет кудри, Орошает и терзает ланиты И корит и клянет неблагодарного Друга и жестокую свою судьбу. 71 Кто ни одолеет из двух — Ей страдать и за того и за этого: Ежели погибнет Руджьер — Но о том ни слова: так сердце рвется. Если же за многие за грехи Господь Бог возжелал крушенья Франции, То не только братняя смерть — Ждет ее иное, злейшее горе: 72 Стало быть, ей не смочь От хулы, вражды и гнева сородичей Объявить всесветно, Кто душе ее названный супруг, — Как она о том помышляла Днем и ночью сто и тысячу раз, Ибо между ними такие клятвы, Что уже не отступишь и не покаешься. 73 Но дошел ее плач и стон до той Утешительницы, Неизменно помощной во всех превратностях, Какова была вещая Мелисса; И явилась она, и посулила, Что когда настанет урочный час, Она снидет и порушит весь чин Того боя, о котором те слезы.

Выход на поединок

74 Между тем Ринальд и Руджьер Изготавливали к битве оружие, А в каком быть оружии, объявил Поединщик от римского престола; Но как был он пеш С самых пор, как лишился коня Баярда, То и выбрал он пеший бой, Бронь, кольчугу, секиры и кинжалы. 75 По случайности ли, Потому ли, что умный Малагис Знал, каков удар Бализарды, От которого ничто не убережет, — Но положено было, что воители (Как сказал я) сходятся без мечей; А сходиться им было в широком поле В виду арльских старинных стен. 76 И едва пробужденная Аврора Взошла в небо с Тифонова одра И означила день и час, Предуказанный славному поединку, — Как выходят в поле от двух сторон Изготовщики, и справа и слева Воздвигают в ограде по шатру, А при каждом шатре священный жертвенник. 77 А потом, Полк к полку, выступают сарацины, А меж ними, с всеварварскою пышностью, На гнедом коне, грива черная, Белый лоб и белые ноги, — В ярких латах африканский король. Рядом с ним — Руджьер, Сам Марсилий при нем оруженосцем: 78 Он несет тот шлем, В битве сорванный с короля Татарии, Петый в песнях, тысячу лет назад Украшавший троянского Гектора; А другие бароны и князья Несли каждый другое из оружий, Все в цветных каменьях и в чистом золоте. 79 А с другой от них стороны Грядет Карл со своим великим воинством, Строенным и сряженным, как на битву, А при Карле — его равновельможные, И Ринальд, на котором весь доспех, Кроме шлема, а шлем его — Мамбринов, И несет его датчанин Оджьер. 80 А секиру несет баварский Наим, А другую — Соломон, царь бретонский. Стал вкруг поля по сю сторону Карл, По ту сторону — Испания и Африка. Между ними ни единой души, Лишь пустое и пространное поле, И объявлено: кто в него шагнет, Тому смерть — это место двум воителям.

Клятвы королей