Помоги проекту - поделись книгой:
— С сельским хозяйством знакомы? — опросил Истомин.
— С детства знал только завод, — серьезно ответил инженер.
— Так-то оно… Павел Андреевич! — Истомин выпрямился во весь свой рост. — Значит, у нас штаб почти в сборе: агроном, инженер, механик, прораб, — директор показал в сторону Николая Тихоновича, — секретарь парторганизации… Рад был познакомиться.
К директорскому дому, скрежеща гусеницами, подходил трактор. Он шел для страховки следом за газиком, но на последнем перегоне отстал от машины. Грохот стих, в комнату шумно ввалился тракторист и с ходу объявил, что он сейчас же намерен возвращаться в трест. С полу поднялся шофер газика, начал натягивать полушубок. Истомин поднял руку:
— Вам, молодой человек, придется подождать меня, подбросите в трест. Трактор пусть отправляется, мы его нагоним в пути. Выезжаем в шестнадцать.
Он сказал затем, что квартиру превращает в контору и попросил шофера заняться перевозкой пожитков в новое жилище — «особняк руководящего состава», каким отныне будет вагон, что стоит на запасном пути близ вокзала.
— Простите, что не дал отдохнуть с дороги, — словно бы между прочим извинился директор, когда все вышли на улицу. Он пригласил специалистов посмотреть бывший товарный склад. Семен Михайлович намеревался приспособить пустующий оклад под общежитие молодых новоселов, которые вот-вот должны приехать в Коскуль.
Солнце уже поднялось над крышами так высоко, как может подниматься в зимний день. Горизонт раздвинулся, и в широком снежном просторе поселок выглядел крохотным. На улице было тихо, безлюдно. И странным казалось степнякам, что вот отсюда скоро должно начаться большое наступление на целину…
Склад находился за вокзалом, недалеко от железнодорожного полотна. Это был обширный каменный сарай с кирпичными столбами посредине и с низкими сводами. Он имел очень толстые стены, какие уже не возводятся теперь. Здание было сооружено еще в те давние времена, когда через Коскуль проходил караванный путь. Тогда в нем хранились товары, доставлявшиеся купцами на верблюдах из далекой Средней Азии.
Сквозь закопченные стекла почти не проникал свет с улицы, холодное помещение выглядело мрачно. Истомин отлично представлял, как много хлопот и труда потребуют ремонт и оборудование склада. Но все же это было помещение с крышей и стенами, которое свободно может вместить добрую сотню жильцов.
— Как тут будут жить люди?.. — раздумчиво проговорил Истомин. На его вопрос никто не ответил. Тогда он обратился к инженеру: — Вы, Павел Андреевич, завтра же займитесь освещением сей доисторической пещеры. Вас этому в институте учили. Провод и движок обещал начальник станции, я ему уже поплакал в жилетку. — Ананьев согласно кивнул головой. — А прорабу и механику, — продолжал директор, — придется взяться за починку окон и дверей. — Горобец улыбнулся. На его лице — в уголках рта и у глаз — собрались и застыли морщинки. — Я, — говорил далее Семен Михайлович, — возьму на себя заботу о хозяйственном и бытовом инвентаре, потревожу их величество трест. Ну, а вы, — он глянул на Денисова, — вы сами знаете, что вам делать, вы же в областной номенклатуре…
На этом обследование склада закончилось.
Когда пришли в вагон, там горела, сияя раскрасневшимися боками, чугунная печурка. Все разделись. Шофер взял с печки чайник. Но Истомин жестом остановил его.
— По случаю встречи, — сказал он, — пожалуй, не грешно и по стакану анапского рислинга. — Он повернулся к Денисову. — Как на это смотрит партийное руководство?
— Вы, наверно, газет не читаете, — еле заметно усмехнулся Николай Тихонович. — Вода, пишут, полезнее, а простокваша не только полезнее, но и вкуснее вина.
Семен Михайлович извлек из чемодана и поставил на столик две бутылки рислинга, сказав при этом:
— На собственном опыте убедился: ни вода, ни простокваша жажды не утоляют.
— Странное у вас отношение к печатному слову, — с деланным огорчением заметил Денисов и достал бутылку коньяка.
Так как столик был маленький, Истомин поставил рядом с ним на попа, один к другому, два чемодана, закрыл их газетами. Тут же потянулись руки с посудой и закусками — консервами, колбасой, сыром.
— За встречу! — предложил директор.
Все выпили. Истомин налил еще… Разговоры стали непринужденнее. Семен Михайлович повеселел, оживленно шутил и казался не похожим на того директора, которого видели на старой квартире и в складе. Вот он поднялся, начал собираться в трест совхозов, расположенный за сорок километров от Коскуля, в городе Зареченске. Оттуда он намеревался привезти мебель и материалы для ремонта общежития…
Денисов посмотрел на часы, было ровно четыре.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В полдень третьего марта поезд с красными полотнищами на вагонах доставил в «Степной» добровольцев. Всего несколько дней назад под высокими сводами Кремлевского дворца руководители партии и правительства напутствовали их. А сегодня они далеко от Москвы…
Новоселы выскакивали из вагонов, приплясывали на месте, поеживаясь от холода. На натоптанном снегу маленькой станции задвигалась, зашумела огромная толпа, поднялась невообразимая суматоха.
Денисов и Истомин шли вдоль состава… Вот они, люди, которых ждали, с которыми надолго им придется связать свою судьбу.
Николай Тихонович шел немного впереди, но остановился, чуть не споткнувшись о сундук, с грохотом упавший к его ногам. Тут же из вагона вывалился небольшого роста парень в новом широком в плечах пиджаке из дешевого грубошерстного сукна. Он огляделся, взял за кожаную ручку громоздкий сундук, шагнул, но заметив Денисова, спросил, конфузясь:
— Дяденька, где тут телеграф?
— Зачем тебе?
— Дать телеграмму, чтобы мама не беспокоилась.
— Как тебя зовут?
— Дрожкин, Николай.
Денисов положил руку на его плечо:
— Вот что, Коля, сначала определяйся с жильем, а потом придешь вот сюда на вокзал и дашь телеграмму.
Истомин усмехнулся.
— Детский сад прибыл, в ладушки, секретарь, станем играть…
В это время из толпы вынырнул низкорослый крепыш с рюкзаком за широкими плечами, в овчинном черном полушубке, в валенках, дружески помахал Истомину кепкой и, как давнишнего знакомого, по-свойски приветствовал его:
— Мое вам!
Тут же странная детская кепчонка, которая не вязалась со всей остальной добротной и скромной одеждой юноши, вернулась на свое место, чуть прикрыв копну рыжих волос. Парень понял, видимо, взгляд Истомина, надвинул козырек на глаза, подмигнул:
— Мода!.. — Мотнул головой подростку. — Рязань, за мной!
— Земляки? — опросил Денисов у Дрожкина.
— Нет, то Миша Букреев, из Москвы.
Дрожкина заслонил долговязый молодой человек в узких брюках — «макаронках», в синем беретике, с шарфом, перекинутым через плечо поверх клетчатого пальто. Юноша, точно фокусник, быстро отбросил конец шарфа, тут же вернул его на прежнее место, чуть склонился, протянул руку Истомину:
— Бабкин!
Семен Михайлович удивленно шевельнул бровями, проговорил, не подавая руки:
— Взаимно приветствую!
— Пардон! — сказал Бабкин и двумя пальцами коснулся губ, давая понять, что просит закурить.
— Целую взаимно, — проговорил Истомин.
— Дымку! — потребовал юноша.
Семен Михайлович достал папиросы.
— Ишь ты, «Казбек»! — проговорил кто-то изумленно. Истомин оглянулся. То говорил Букреев. При этом парень бесцеремонно разглядывал директора. — Какие папиросы курит! Видать, большая шишка.
— По шубе видно, снабженец, — уточнил Бабкин, почтительно приложил ладонь к беретке, метнул глазами в сторону и, крикнув «Валя!», сорвался с места.
Истомин увидел неподалеку маленькую худощавую девушку в черной цигейковой шубке, в коричневых на низком каблуке полуботинках. Она шла мелкими шагами, сгибаясь от тяжести чемодана, который неумело держала в чуть вытянутой вперед руке. Казалось, будто не она несла чемодан, а он тянул ее за собой. Поравнявшись с девушкой, Бабкин ловко перехватил ее ношу, гаркнул:
— Носильщик! Живо такси. В гостиницу «Москва»!
В сплошной массе людей трудно было сосредоточиться на отдельных лицах. Истомин замечал лишь, как куцая кепчонка Букреева возникала там и тут среди множества других кепок и шапок да развевался над головами яркий шарф долговязого Бабкина. Он с трудом пробирался через людской поток, временами останавливался, спрашивал:
— Вы откуда, ребята?
— Из Прибалтики, — отвечали ему.
— Из Тулы…
— Из Горького…
Денисов хотел разыскать старших по вагонам. Но как раз в это время из общего гвалта стали вырываться их голоса:
— Москвичи, к головному вагону!
— Воронежцы, ко мне!
— Ленинградцы, сюда!
Тем временем вагоны окончательно освободились от пассажиров. В тамбурах с распахнутыми дверями стояли осиротевшие проводники. Новоселы, прощаясь, кричали им:
— Не скучайте без нас!
— Везите скорее пополнение!
В ответ проводники махали флажками.
Прошло несколько минут, и москвичи, рязанцы, воронежцы, ленинградцы оказались все вместе в небольшом, по-зимнему скучном привокзальном сквере, плотным живым кольцом окружив штабель старых шпал.
На шпалы поднялся Денисов и, когда толпа несколько угомонилась, открыл митинг.
Высокий плечистый Истомин, хотя его и так было видно со всех сторон, тоже взгромоздился на штабель, начал всматриваться в толпу. Постепенно из общей массы стали проглядывать лица. В стороне у забора Семен Михайлович увидел Дрожкина. Рязанский паренек сидел на сундуке, видимо, боясь расстаться с ним. Затем взгляд Истомина остановился на девушке в цигейковой шубе. Она, как заводная игрушка, дергала плечами, приплясывала на месте. Мелькнула кепчонка Букреева. А вон и тот долговязый с шарфом через плечо…
Секретарь парторганизации поздравил молодежь с благополучным прибытием, пожелал удач на новой земле и предоставил слово директору совхоза. Семен Михайлович откашлялся, чуть откинул крупную голову.
— Степняки!.. — начал он и сделал паузу. — Я называю вас так потому, что с этой минуты вы все работники совхоза, носящего имя «Степной»… Я наблюдал, как, ступив на новую землю, некоторые из вас перевели стрелки часов и облегченно вздохнули: «Вот и конец»… Нет! Это только начало. Впереди у нас большая и нелегкая дорога. — Истомин снова чуть помолчал и громче обычного заключил: — Испытания ждут нас! Но ведь цель-то какая перед нами! И каким бы трудным ни был путь, человек одолеет его, если знает, что идет на доброе дело!
В разных местах зааплодировали. Кто-то крикнул: «Ура!» Возглас этот усилился, покатился из конца в конец, по скверу.
На трибуну поднялся доброволец латыш Ян Калянс — среднего роста, плотный, медлительный в движениях. Денисов объявил:
— Слово товарищу Калянсу!
Тут же послышались голоса:
— Давай, Ян, закати речь.
— Тише же!
— Давай, давай, Ян!..
— Ладно, скажу речь, — пообещал Калянс и снял шапку.
Стало тихо.
— Нам Родина наказала дать жизнь новой земле, — заговорил Ян. — Чтобы не ветры и морозы, не звери и птицы были ее хозяевами, а человек.
Говорил он негромко, медленно, с трудом подбирая слова и как бы вслушиваясь в них. Но, как это нередко бывает зимой в притобольских степях, внезапно налетел откуда-то ветер, застучал костями ветвей черных деревьев, заголосил, взвихрил над сквером снег, и Калянс, словно собираясь вступить в поединок с ним, весь напрягся, энергично взмахнул рукой, в которой держал шапку, повысил голос до крика:
— Как этой метели не остудить наших сердец, так никакой силе не остановить нас…
Паровозный гудок заглушил его голос… Сотни голов одновременно повернулись к железной дороге. А паровоз, шумно вздохнув, зашипел, вагоны вздрогнули, и порожний поезд, сопровождаемый воем ветра, нехотя пополз в ту сторону, откуда только что приехали добровольцы.
Лишь под вечер Денисов выбрал время, чтобы навестить общежитие. Там стоял полумрак, электролампочки хотя и висели под потолком, но не загорались: не было бензина для движка. Николай Тихонович видел серые голые стены, закопченный черный потолок, который так и не удалось побелить… Пахло сыростью. Тесно поставленные койки, тумбочки да несколько табуреток составляли все убранство общежития. Всюду — на тумбочках, на кроватях, на полу — в беспорядке валялись вещи, и от этого общежитие походило на большой, переполненный пассажирами захудалый вокзал.
Немного оглядевшись и осторожно ступая, чтобы не споткнуться, Денисов направился от двери по узкому коридору, между выстроившимися в длинные ряды кроватями.
На табуретках, чемоданах и сундуках сидели, разбившись на группы, новоселы. Иные слонялись в одиночку. И так как все они были примерно одного возраста, преимущественно до двадцати пяти лет, то с первого взгляда казались одинаковыми, как новобранцы в казарме. Денисова они не замечали, во всяком случае не обращали на него внимания. В разных местах разговаривали кто спокойно, вполголоса, а кто возбужденно и громко, до крика. Порой образовывался такой гул, что невозможно было расслышать отдельные голоса.
Николай Тихонович остановился, увидев Букреева. Тот сидел в матросской тельняшке на фанерном ящике рядом с Дрожкиным и что-то рассказывал. Говорить ему помогали руки, глаза, голова, чуть прикрытая кепчонкой. Вот он обвел взглядом стены, сказал:
— Полюбуйтесь, полюбуйтесь, покорители земли, своим пристанищем! — Сунул большие пальцы под мышки, картинно откинул голову. — Весьма, весьма рад, что вы довольны приемом. — Он сжал губы, захлопал руками по бокам, прокукарекал, внезапно объявил: — Концерт окончен. — И, ударяя себя ладонью по шее, начал так прищелкивать языком, будто отрывисто, отчетливо зарукоплескал.
Коля Дрожкин с белыми вихрастыми волосами, свисавшими, как им хотелось, от макушки вниз на лоб и виски, бессмысленно улыбался и, вытаращив глаза, с ребячьим любопытством смотрел в рот Букрееву. Михаил ткнул его пальцем в живот, спросил серьезно:
— Поди, жалеешь, что не послушался жены и уехал из дома?
— Какая там жена? — конфузливо, но степенно ответил Дрожкин.
Вокруг расхохотались.
«Эти, пожалуй, унывать не будут», — решил Николай Тихонович и подошел ближе. Дрожкин смущенно заерзал на ящике, встал.
— Да ты сиди, я не генерал, — с короткой усмешкой сказал Денисов. — Ну, как определился?
— Кум королю, сват министру, — лихо, видимо, подражая кому-то, ответил Николай.
Поделиться книгой: