Немного хаоса (СИ)

В темноте все города похожи. Мы ехали по узким улочкам, мимо нас проплывали дома, молчаливые и сонные, похожие на больших неуклюжих животных, сбившихся в кучу чтоб переждать холодную ночь, грея друг друга боками. Город засыпал и мы, громыхая по его мостовой огромными колесами трактуса, чувствовали себя невольными нарушителями его сна.

— Скучный город, — сказал Кир, отворачиваясь от окна. — Пригород Трапезунда и то красивее. Однако уже поздно. Который там, Марк?..

Марк послушно щелкнул крышкой хронометра.

— Девять с четвертью. Поздновато. Пожалуй, явку к клиенту придется перенести на завтра, а?

— Да, — согласилась я. — Не будем же мы заявляться к нему посреди ночи. Да и Кир вон носом клюет, не много же он наработает в таком состоянии… — Кир собирался вставить что-то язвительное, но я не дала перебить себя. — Будем отдыхать. А утром, свежие… Если не ошибаюсь, рядом со станцией гранд-трактуса должна быть гостиница или постоялый двор.

— Есть, — подтвердил Марк, глядя на обратную сторону билета, — «Свистулька и коза». Терпеть не могу станционные гостиницы, там всегда шумно, грязно, грохочут отходящие трактусы…

— Но у тебя ведь нет желания колесить по незнакомому городу ночью и искать гостиницу получше?

— Нет, — согласился Марк. — Нету.

— Мне тоже кажется, что одну ночь мы продержимся хоть в хлеву.

— Думаешь, управимся за день?

— Надеюсь на это. В конце концов нас ведь трое.

— Из которых двое — сопровождающие, — вставил все-таки Кир.

— Если повезет, мы успеем на полуденный рейс обратно. И через сутки вернемся в Трапезунд. Или вы хотите остаться здесь на недельку чтоб обойти все достопримечательности и посетить музеи?..

Марк с Киром замотали головами — в их планы затяжная командировка тоже не входила.

Гранд-трактус тяжело засопел и остановился. Еще несколько секунд по его корпусу шла дрожь — так лошадь после долгой скачки не может перейти сразу на шаг. Под полом что-то зашипело и несколько раз коротко звякнуло. Мы стояли.

— Добро пожаловать в Тарсус, дамы и господа! — объявил стюард.

Мы выбрались из теплого чрева гранд-трактуса, ставшего уже знакомым и уютным, из его стального живота, освещенного домашним желтоватым светом, игравшим на столовых приборах, с хрустящими кожаными диванчиками и бесшумным стюардом, и оказались посреди зимней ночи — точно нырнули в непроглядный черный омут. Под ногами вместо снега серела жидкая слякоть, ветер свистел в ушах разъяренной осой, норовя ужалить ледяным жалом в незащищенную шею.

— В следующий раз я дождусь командировки куда-нибудь в Египет, — буркнул Кир и, спрятав подбородок в шарф, двинулся по направлению к двухэтажному зданию, темневшему неподалеку от станции. Мы с Марком зашагали следом.

Чутье или зоркий глаз не подвели Кира — это действительно оказалась «Свистулька и коза». Гостиница уже засыпала — светилась едва ли треть окон. Выглядела она отнюдь не респектабельно даже в кромешной тьме, но вопросами респектабельности я предпочитала в такой момент не задаваться. Довольно будет того, что здесь окажутся три отдельных номера с пристойными кроватями, ванной и, если повезет, с собственной кухней. Если так — я готова была здесь переночевать даже если до самого утра под окнами будут разъезжать все трактусы Ромейской Империи!

— Два номера, мадам, — лаконично сказал портье, вежливо дослушав наши пожелания. Это был пожилой мужчина в мятом несвежем фраке, очень усталый, судя по выражению лица. На нас он посмотрел без всякого интереса. Должно быть, даже зимой в Тарсус приносило немало народу — совершенно лишнего народу — что также читалось в его глазах. — Одноместный и двухместный. Больше ничего не могу предложить.

Марк нахмурился — он уже успел просчитать ситуацию.

— Подходит, — сказала я, через силу улыбнувшись замерзшими губами. — Вы ведь можете поспать в одном номере, мальчики?

Мальчики глядели на меня исподлобья и подобной перспективой явно довольны не были, но затевать спор в присутствии портье посчитали, видимо, неудобным. К тому же, вариантов у них не было, а отсутствие вариантов — гибельный расклад при любом споре.

— Если Марк будет храпеть, я выставлю его к тебе, так и знай! — только и сказал Кир. Учитывая его нелюбовь делить с людьми что угодно, можно было сказать, что он отреагировал с ангельским спокойствием. Впрочем, Кир выглядел измотанным и уставшим, дальняя дорога для него, настоящего горожанина, ни разу не покидавшего Трапезунд, далась нелегко.

Уплатив за сутки и получив от портье ключи, мы поднялись на второй этаж. Ждать коридорного чтоб он отнес наш багаж определенно не стоило — здесь врядли ведали о том, что такое коридорный. Да и избытка багажа у нас не было — небольшая сумка да ридикюль со всем жизненно-необходимым у меня да вещмешок Марка, который тот легко удерживал одной рукой. Тяжело пришлось лишь Киру — чародей прихватил с собой битком набитый дорожный саквояж и теперь мучился, пытаясь затащить его здоровенную тушу по крутой и вдобавок скользкой гостиничной лестнице. Внутри саквояжа при каждом толчке что-то звякало. Марк, поколебавшись, предложил помощь, но Кир, каким бы он ни был уставшим, не желал послаблений и встретил предложение помощи в таких выражениях, что Марк поспешно замолчал и до самых номеров не совершал подобных опрометчивых действий.

Наверху я пожелала мальчикам доброй ночи и, провожаемая завистливыми взглядами, зашла в свой номер. Здесь было неуютно и тесно, как всегда неуютно и тесно бывает в провинциальных гостиницах — пахло старой краской, духами, и почему-то вениками. Обстановка почти спартанская — кровать, стенной шкаф да стол с тумбочкой, после неброской роскоши гранд-трактуса первого класса это напоминало трущобы. Но я не собиралась тратить драгоценное время, предназначенное в дар Морфею, чтобы горевать об интерьере. Благо постель была свежая, а простыни — накрахмаленные и теплые. Сумку я бросила на тумбочку, ридикюль, поколебавшись, положила под подушку. Его непривычная тяжесть ощущалась успокаивающе.

Я разделась и быстро юркнула под одеяло. Непривычный запах чужой постели не раздражал, напротив, он подействовал подобно снотворному. Я уснула прежде, чем перевернулась на другой бок.

Пробуждение вышло легко. Обычно я просыпалась тяжело, медленно, точно вытаскивая себя по кускам из мягкой топи сна, причем каждый кусок отдельно и все разом были недовольны, ворчали и сонно жаловались. Но то ли чудодейственный средиземноморский воздух, то ли десять полноценных часов сна, которые не прервал препротивнейший звон будильника, призывающего на службу — проснулась я свежей, удовлетворенной жизнью и согласной терпеть окружающий мир по крайней мере до обеда.

«Не проработала и полугода, а уже радуешься каждому прогулянному дню», — нерешительно упрекнула совесть. Я позволила ей побрюзжать минут десять, сладко потягиваясь в кровати и зевая.

Но сон сном, а дела сами собой не решаются. Точнее — поправила я сама себя, натягивая тунику — самое плохое, когда дела решаются сами, потому что решаются они всегда наихудшим образом. Стоило разбудить ребят, накормить их завтраком и выставить за дверь. Наверняка еще дрыхнут, сони. Марк при всей своей ответственности имел «совиный» грех, Кир же, способный дать фору любой птице, горазд был спать в любое время суток.

За окном обнаружилось что-то непонятное. Вместо неба — стеклянное крошево, словно пока я спала, кто-то разбил его вдребезги и до рассвета, пока никто не заметил, неуклюже склеил, перепутав отдельные куски и заклеив наспех трещины сизыми липкими облаками. Небо не зимнее, а какое-то совершенно непонятное. Такое небо не могло породить снега — мостовая и тротуары были припорошены чем-то полужидким, серым, точно облетевшим пухом, но пухом тающим, растекающимся грязными потеками и чавкающим под ногами. Снег и в Трапезунде был нечастым гостем, но такого недоразумения на моей памяти с его неба еще не сыпалось.

Гостиница оживала, гудела человеческими голосами, звенела посудой, шипела водой в трубах и жила своей собственной, не похожей на все остальное, жизнью. Сумку я оставила в номере, с собой взяла лишь ридикюль. Ванная комната обнаружилась в конце коридора, там я привела себя в порядок, несколько раз окатила лицо ледяной водой и почувствовала, как кровь с новой силой бежит по венам. Теперь я была готова к действиям. Ну и, пожалуй, к легкому завтраку. Хорошо бы здесь подавали свежие овсяные лепешки с голубичным джемом, молоко на топленом масле и…

Едва приоткрыв дверь номера, где ночевали ребята, я почувствовала что-то в воздухе. Кажется, так бывает перед грозой. Воздух делается словно бы плотнее, напряженнее, гуще…

Двухместный номер не отличался от моего убранством и интерьером, по крайней мере в качественном отношении, но брал количеством — здесь были две кровати, две тумбочки и почему-то сразу два стенных шкафа. В номере царил бардак. Здесь точно побывал суровый ураган из тех, что наводят страх и ужас на жителей восточных пределов Империи — все было вверх дном, все было на полу, все валялось в полнейшем беспорядке и хаосе. Я бы отказалась поверить, что все это способны были учинить всего два человека, если бы доказательство не было бы чересчур очевидным.

Кир сидел на кровати, повернувшись к Марку спиной, но его напряженная поза и стиснутые губы говорили о том, что такую диспозицию он занял отнюдь не случайно. Марк возлежал на своей кровати уже одетый, почему-то разительно бледный и молчаливый, зеленые глаза потемнели так, что могли бы сойти за серые.

Они напоминали двух котов после яростной драки, даже казалось, что клочья шерсти еще не успели опасть на пол. Они сопели, смотрели в разные стороны и молчали. И воздух тут был отчаянно спертый, густой, точно и в самом деле гроза бушевала.

— Так, — сказала я, обозревая с порога последствия отгромыхавшей стихии пока еще неясного характера. — Ну и что тут произошло?

— Доброе утро, Таис, — сказал Марк ровным голосом и даже изобразил некоторое подобие улыбки. Марк умел быть хладнокровным, когда того требовали обстоятельства, но в этот раз его выдержка дала трещину, да такую серьезную, что едва не раскололась — я видела, как тяжело Марку удерживать сейчас себя в руках. Ноздри раздулись, грудь тяжело ходит, губы побледнели… Марк полагал, что мужчина при любых обстоятельствах должен быть спокоен и рассудителен, жаль только, что у него самого это не всегда выходило.

Кир едва заметно кивнул. Здороваться он не любил и оттого не здоровался.

— Это похоже на последствия сарацинского набега, — заметила я, обозревая раскиданные по всему номеру вещи. — Кажется, этой ночью вы отразили их целые полчища, не так ли?

Они молчали. Смотрели в разные стороны и молчали.

Мужчины никогда не смогут понять, что никаким молчанием нельзя ничего решить. Должно быть слово — пусть поспешное, пусть необдуманное, даже злое, но слово. Молчание — как одеяло, которым накрывают пышущий жаром костер. Тяжелое такое одеяло, не пропускающее воздух. Оно способно заставить огонь погаснуть, но подними его — и увидишь лишь пепел да угли. И, быть может, пожалеешь о том, что так опрометчиво потушил огонь.

— Ну так? Будем молчать? Эй!

— Все в порядке, Таис, — сказал Марк, поднимаясь и оправляя на себе костюм. — Пойдем завтракать. Не знаю, кто как, а я уже прилично голоден.

Конечно — все в порядке. Им всегда проще будет сказать — все в порядке, не стоит волноваться. Пустяки. Они такие — или полыхающий огонь, сжигающий все на своем пути, неистовый лесной пожар, или мертвый пепел и угли. Все в порядке, Таис.

Иначе не умеют, а может, и не хотят.

— Кир?

Кир дернул головой. Он тоже предпочитал крайности — или бросался в бой с головой, позабыв обо всем, или замыкался в себе, молчал и превращался в холодный булыжник, разговорить который было не под силу ни одному человеку и ни одному чародею. По его виду я поняла, что теребить его не стоит — без толку.

Они никогда не смогут сосуществовать спокойно, подумала я, это устоявшийся хаос, который вечен. Именно потому, что им привычнее молчать, чем говорить. И этот хаос их устраивает, потому что позволяет поддерживать окружающий мир в неизменном состоянии. Им так проще, а может, иначе они попросту не умеют. Или боятся увидеть это самое «иначе». А значит, так будет всегда — беспорядок, клочья шерсти в воздухе, густой предгрозовой воздух… И два молчащих человека в одной комнате. Всегда.

— Пошли завтракать, — сказала я. — Жду вас внизу.

Контора господина Фомы располагалась не на окраине, как я отчего-то сперва подумала, а в самом что ни на есть центре Тарсуса. Когда мы подъезжали на арендованном спиритоцикле, я даже не сразу сообразила, что добрая половина квартала, казавшаяся издалека пестрым нагромождением деревянных и кирпичных построек, принадлежит одному человеку.

— Господин Бутур, — сказал водитель, как только мы подъехали достаточно близко чтобы видна была вывеска, укрепленная на фронтоне центрального здания — «Товары для дома и хозяйства» — Вам к нему, видать.

— Солидно, — сказал Марк, разглядывая постройки. — Не последний человек в городе, как я погляжу.

Хозяйство господина Фомы Бутура и в самом деле выглядело весьма основательно. Здесь не было показного столичного лоска или изящных украшений в трапезундском стиле, но все — добротная каменная кладка, огромные окна, гладко выбритые служащие в желтых блузах и блестящих картузах, непрерывно разгружающиеся на заднем дворе извозчики и трактусы — все указывало на то, что дело поставлено крепко, надежно, основательно. Чем бы не занимался почтенный сослуживец Христофора, он определенно был достаточно обеспечен чтобы позволить себе три билета на гранд-трактус первого класса. И, пожалуй, кое-что впридачу. Оставалось выяснить, чем был вызван этот поступок — чрезмерной глупостью или, напротив, чрезмерной хитростью. В глупость человека, держащего серьезное и прибыльное дело, верилось с трудом. Такие люди не выкидывают денег на ветер, особенно на ветер непонятный, с Черного моря, несущий на своих крыльях не пойми что.

— Да, держится крепко, — сказал водитель, с ужасным скрипом поворачивая руль. Кир, сидящий на заднем сиденье, заскрежетал тихо зубами. — Уж лет двадцать торгует, да тут и внукам останется торговать…

— А чем торгует? — спросила я.

Конечно, разведка ситуации запоздала, но одно слово, сказанное сторонним человеком, зачастую может оказаться полезнее десятка, сказанных заинтересованным. Мне хотелось иметь хоть какое-то представление о деятельности господина Бутура до того, как мне выпадет счастье познакомиться с ним лично.

Шофер задумался.

— Да всем, что попадется, госпожа. Это Тарсус, сюда со всего мира везут… В порту бывали? Кораблей не счесть! Бриты везут, из Нового Света везут, ниххонцы тоже везут… Товару прорва. Что перехватил, тем, как говорится, и торгуй… Даже с Египта — и оттуда везут!

— Так он скупает все, что приходит морем в Тарсус? — уточнила я. Оценивать географические познания водителя времени не оставалось, мы почти подъехали к крыльцу.

— Именно так, госпожа, — он со скрежетом повернул какой-то рычаг. — Что скупает, то и продает. Известное дело… Солид к солиду.

— А что продает-то? — вступил в разговор Марк.

Водитель уважительно покосился на него, высокий, атлетически сложенный господин в европейском костюме был, судя по всему, предпочтительнее в беседе непонятной барышни, задающей странные вопросы.

— Да что ни попадя! Специи и серебро из Нового Света, ячмень египетский, прялки, мотыги, ткани хорошей отвесы…

— А зачарованное водится?

— А то как же! — шофер зацокал языком, видимо, зачарованные предметы относились к категории еще не ставшей привычной роскоши. — Все есть! Часы заколдованные всякие, кофеварки, камни драгоценные… Сват надысь игрушечку племяшу купил у Бутура — собачка такая… Маленькая, шерстка блестит, глаза черненькие — ну как живая, клянусь Святым Константином! Хвостик, опять же… Ее погладишь — гавкает! Как живая, ей-Богу! Гавкает и, значит, хвостиком так туда-сюда… Зачарованная как сам диавол!..

О собачке водитель рассказывал с таким неподдельным интересом, что даже рулевое колесо приотпустил — и к крыльцу мы подъехали с грохотом и в снопе искр — старенький спиритоцикл, почувствовав слабину, вильнул в сторону и прошелся боком по высокому бордюру, обрамляющему тротуар. Водитель горестно вскрикнул и остановился. К нему уже спешил от подъезда не то швейцар, не то приказчик — в желтой, как и у всех, блузе, в скрипящих кожаных сапогах и в фуражке.

— Ах ты ж холера! Ты куда прешь? Ослеп, семь грехов твоей матери!..

Водитель ссутулился и беспомощно заморгал. Подоспевший швейцар увидел нас и запоздало смутился.

— А… Прошу простить, господа. Я… Позвольте… — он изящно открыл дверь и помог нам выбраться. Марк кинул незадачливому водителю деньги и спиритоцикл, с ужасным грохотом отшвартовавшись от бордюра, поспешно отъехал. Швейцар с ненавистью посмотрел ему вслед. Чувствовалось, что только наше присутствие помешало ему вступить в бой за честь его попранной территории и одержать убедительную победу. — Разрешите вас проводить.

— К господину Бутуру, — сказал Марк с достоинством. — По личному делу, от господина Ласкариса.

То ли у человека при дверях было специальное поручение относительно прибывших, то ли прозвучало и в самом деле внушительно — но он с готовностью ринулся открывать нам дверь, не забыв отвесить короткий поклон.

— Фат облезлый, — процедил Кир, глядя на Марка. — Ты б еще трость завел.

Марк и в самом деле выглядел франтовато. Новый костюм ему отчаянно нравился, но он старательно вел себя как ни в чем не бывало.

— Когда-нибудь ты сообразишь, что заявляться к клиентам в рваных джинсах — дурной тон, — ответил он вполголоса, улыбаясь швейцару. — Мы должны выглядеть представительно, если хотим чтоб к нам относились всерьез.

— Если вышагивать с видом дрессированного осла в попоне называется представительно… — протянул Кир, но быстро умолк — Марк сверкнул глазом так, что стало ясно — даже близость посторонних людей в этот раз может не спасти дерзкого чародея от хорошей взбучки. У Кира же всегда был отличный инстинкт самосохранения.

— Я посмотрю, как вы будете выглядеть, когда дойдет до дела… — только и проворчал он.

Внутри все было оформлено в лучшем виде. Лакированный паркет, сверкающие витрины, дубовые панели на стенах. Это отнюдь не походило на магазинчик, в котором хозяин торгует чем ни попадя, что сможет урвать в порту. Здесь чувствовался достаток — достаток и немалый опыт.

— Если позволите, в кабинет… Господин Бутур ожидает вас.

Значит, все-таки приказчик, а не швейцар. Впрочем, при таком хозяйстве прислуги может быть целый легион.

Он открыл служебным ключом дверь позади прилавков и пригласил нас внутрь.

— Хорошо же идут дела у сослуживцев Христо, — не удержавшись, шепнула я, воспользовавшись тем, что наш проводник отстал, закрывая за нами дверь.

— Христо — неудачник, даже наворовать достаточно на войне не смог, — буркнул Кир. — Пример бы брал…

До кабинета нам дойти не удалось. Не успели мы пройти и десяти метров, как из-за угла появился дородный мужчина в сером суконном костюме со старомодным галстуком. Пыхтя, очевидно испытывая немалые затруднения из-за тесных коридоров, он двигался нам на встречу, когда столкнулся нос к носу с нашим сопровождающим.

— Лука! — воскликнул незнакомец. — А я за тобой, брат! Уж думал, в конторе… Давай, дуй к Андрею — они Сифатидиса с Лукьяном грузят на заднем. Ось у старика полетела, крику что в адовой бездне… Разберись, братец, чтоб без заминки…

Проводник вытянулся во весь рост, склонил голову — точно легионер, повстречавший в казарме самого стратига.

— Сейчас же, господин Бутур. Разрешите… К вам посетители. Из Трапезунда.

Господин Бутур окинул нас взглядом. Был он немолод, но куда как непохож на трухлявого морщинистого Ласкариса. Чувствовалось, что жизненные соки в его крепком коренастом теле еще не начали бродить, не застоялись, напротив, питают его от носков начищенных до блеска сапог до кончиков буйной черной бороды, лежавшей на широченной груди. Бороду эту, судя по всему, когда-то несмело касались ножницы цирюльника, но укротить ее нрав полностью не смогли — даже подровненная, смазанная чем-то благовонным, она все равно топорщилась толстыми космами во все стороны и забиралась хозяину в рот. Бороду явно красили, но ее иссиня-черный цвет отчего-то не вызывал несоответствия с обветренным решительным лицом человека, разменявшего пятый десяток лет. Напротив, отсутствие седины казалось вполне естественным. К бороде имелись брови — такие же густые, кустистые, нависающие над парой темных, и оттого непонятного цвета, глаз. Глаза же были веселые, щурящиеся, прыгающие взглядом беспрестанно, с доброй, хоть и грозной поначалу, искрой.

— Ааааа, гости! — Фома расплылся в улыбке, которую почти полностью поглотила его роскошная борода. — Здравы будьте. Простите старика, что не встретил. Луку вот отрядил… Как дорога? Не замерзли ли? Гадостная погода у нас тут по зиме. Да уж… Холода нет, но сырость отвратительнейшая. Как на малярийных болотах. Чаю не изволите ли? Лука, подай-ка нам чаю, да? Замечательный чай, господа, имею — с бриттской Ост-Индии везут. Одна чашка — и вы про другой позабудете сию минуту, уверяю! С вареньем брусничным. Есть еще варенье? Смотри, нету — спишу из жалованья, негодяй. Это Лука, помощник мой. Удивительнеший плут, но человек добрый. И чего держу… Варенья нам, значит, и… Простите великодушно, вы же, должно быть, голодны, а я тут… Никакого варенья! Неси нам телятины, хлеба сдобного свежего, картошки, гравьеры пару фунтов, глинтвейну…

Изобилие слов, прорывающихся из-под черных зарослей, оглушало — как океанская волна, бьющая в лицо и норовящая втоптать в песок. Мы замешкались, даже решительный обычно Марк был немного сбит с толку.

— Нет, благодарю, не стоит, мы уже позавтракали в гостинице.

— Разве в гостиницах сейчас найдешь пристойный стол? О нет, эти мошенники горазды потчевать постояльцев хоть овсяной кашей, у них нет ни совести, ни вкуса. К тому же вы наверняка остановились в «Свистульке и козе». Я знаю этих паршивцев, столоваться у них очень опрометчиво, уверяю вас. Я послал за вами вчера на станцию человека, да видно, то ли спутал он, подлец, чего, то ли разминулись вы… Прошу покорнейше простить.

— Это ничего, гостиница вполне пристойна, — поспешил сказать Марк. — Да мы и не надеемся там надолго останавливаться. Разрешите представить…

— Пардон! — воскликнул Фома, приложив здоровенную пятерню к тому месту, где должно было скрываться его сердце, здоровенное, точно у быка. — Я всегда непочтителен. Прошу опять же простить. Многие пеняют, да старого пса новым фокусам не научишь, как известно. Стоит заговорить — ничего не слышу, — он раскатисто засмеялся, — верите ли, самого имперского легата доводилось в жизни перебивать. Прошу, прошу.

— Госпожа Таис, — представил меня Марк. — Юрист нашего Общества, и наш спутник во всех поездках.

Фома расплылся в улыбке, даже борода дрогнула.

— Очень приятно, госпожа Таис. Как говорится, Legalitas regnorum fun… fumen… а, бес его… fundamentum.

Я протянула руку не без опаски, ожидая его сокрушительного рукопожатия, но он неожиданно вывернул руку ладонью вверх, мягко но сильно ухватил меня за запястье и увлек вверх, с чувством поцеловав. Губы у него были твердые и сухие, а борода смешно щекоталась, как мех огромного медведя.