Огонь и агония

Вот ты берешь любую песню из первой его сотни – и пишешь по ней кандидатскую диссертацию. Что – «Охота на волков»? Давайте! Слова все помнят, ну в общем? Итак:

Образ волка в литературной и фольклорной традиции.

Волк как положительный образ: сильный, независимый, одинокий, храбрый, не сдается, не приручается, гибнет в борьбе, сжав челюсти на горле врага.

Охота на волков: организованная система травит и уничтожает независимых одиночек.

Нечестность, низость, заведомое неравенство и неблагородство этой травли и охоты: силы и средства неравны, исход предрешен.

Подлость и несправедливость охоты на тебя, независимого и одинокого, травимого и сильного: против тебя смертельное оружие, тебе поставлены запреты – притом, что ты им ничего не сделал!

Участь гордого независимого одиночки – быть травимым и уничтоженным неуязвимой системой.

Справедливость на стороне жертвы! Жестокость и преступления на стороне системы!

И они еще улыбаются… И они применяют против тебя этот низкий прием: тебе запрещено уходить за флажки, ты обязан быть здесь, на обложенной территории, и здесь тебя прикончат без помех и наверняка.

Не тебя одного: и щенков, и волчиц – всем конец, уже обложили все ваше племя.

Плюй на их запреты – уходи за флажки, спасай себя, ничего ты им не должен в этом загоне, где на тебя охотятся.

Прикажете продолжать перечисление уровней? Можно:

Поэт и государство.

Одиночка и толпа.

Система и тот, кто в нее не выписался.

Борьба насмерть за свое достоинство, свое дело и право на жизнь.

Герой – тот, кто борется за правое дело один против всех.

Не дай себя затравить! – победа.

Участь наша – борьба за выживание среди жестоких и бессердечных сволочей, которые хотят истребить таких, как ты, и у них вся власть.

Еще? Ладно:

Отчаянье.

Страх.

Поиски выхода.

Напряжение всех сил на грани смерти.

Ненависть к улыбающимся, безопасно уничтожающим тебя убийцам.

Чувство мести.

Нарушение сакрального запрета: не преступи закон, выгодный убийцам и смертельный для тебя – так преступи, нарушь его!

И злое, мстительное счастье спасения, жизни, себя, будущего, – и оставить в дураках своих уничтожителей.

Хотите прибавить к этому рисунок, который проступает из сюжета в тумане советских семидесятых лет? Тотальная цензура, всевластие партийных функционеров, уничтожение всего инакомыслящего, эмиграция художников, писателей, поэтов? Запреты концертов и фильмов, мерзостные официальные статьи, требование пойти на поклон: сыграть в кино Ленина (о, этой чести еще нужно было удостоиться), прославить Великую Октябрьскую социалистическую революцию, заклеймить позором американский империализм и израильский сионизм – это как? А железный занавес с красными флажками на въездных КПП, закрытые границы, уголовная статья за хранение валюты, все контакты с иностранцами контролирует КГБ – забыли уже? Что читать, что смотреть, что слушать, на чем ездить, где тебе жить и что говорить – все предписано и приказано, все под контролем!

А побеги за границу – на машинах, ползком, спрыгнув с теплохода в море; остающиеся «там» артисты на гастролях, дипломаты-перебежчики и разведчики-дезертиры, от летчика на МиГе до представителя СССР в ООН – это как? И выездные комиссии и инструктажи, профкомы и парткомы, представители КГБ в группе и стукачи на работе – это чтобы все в едином строю! Шаг влево шаг вправо – пытка к бегству! И не только буквально – фигурально: собственное мнение, свой стиль, почерк, образ мыслей – все это было попыткой к бегству!

И как все это люто ненавидели! И как воспринимали всеохватывающую контролирующую функцию Компартии и государства – как ненавистного рабовладельца, диктатора, урода, врага!

Но! Нам всем осточертело быть овцами! Это было позорно, мучительно, гнусно, сколько можно! В государстве цепных псов, кем бы они ни притворялись – мы мечтали быть волками! Мы мечтали вести себя, как волки! Мечтали быть свободными, независимыми, храбрыми, сильными, опасными и жестокими со сволочами – что знали нас, чтоб опасались, чтоб считались и уходили в пути (мечтали мы, да что мечтали – и мечтать не смели, но все равно хотелось)…

А еще следует говорить о чисто поэтическом ряде, о созвучиях и аллитерациях, чередовании длинных «л» и «р», создающих впечатление увязания в снегу и прыжков… и так далее, в общем.

И все эти мысли, обстоятельства, запреты, чувства – сконцентрировать в метафору, в образ, и пропеть, прокричать, дать в песне квинтэссенцию всей этой жизни нашей – не через доклад по социальной психологии, а через отчаянье души наболевшей: так конечно народ обомрет, и звучать это будет в душах, и отзовется. Потому что это – про самую суть жизни нашей.

И когда вы начинаете погружаться в эти стихи, в эту песню, плюс звучание высоцкое неповторимое, плюс вся жизнь наша внутри системы социальных запретов, где бы ты ни жил, – смысл вдруг расступается, как подводная пещера при погружении, и ты с изумлением сознаешь, что тут смысла более, и поэтического смысла, и социального, и философского – да чем в едва ли не любом стихотворении прославленного и признанного столпа русской поэзии ХХ века.

Ну так подобное можно сказать о многих его песнях. Очень многих, что поразительно.

Классификацию поэзии Высоцкого при желании и терпении каждый может сам составить – это еще ждет своего скрупулезного литературоведа-классификатора. Но! Она так переслоена одно в другое, что классификаций должно быть несколько (мы раньше уже упоминали) – вот смотрим:

Блатные-дворовые

Военные

Спортивные

Сказочные

Научно-фантастические

Производственно-бытовые

Про ученых

Про пьянство

Медицинские

Лирические о друзьях

Лирические любовные

Биографические и как бы автобиографические

Исторические

Морские

Про животных

О смерти как таковые

Философские

И в то же время песня любой тематики может быть:

Исповедальная

Ироническая

Юмористическая

Пародийная

Патетическая

Лирическая

Философская

И в то же время его поэзия включает в себя, применяет, использует, органически содержит в себе:

Сугубо разговорную лексику, что характерно

Элементы фольклорные

Элементы устойчивой фразеологии

Просторечия

Высокие поэтические обороты

Жесткие штампы

Литературные цитаты явные и скрытые

Отсылы к сюжету и образу мифа и фольклора

Отсылы к литературной классике

– то есть мы имеем уровень чистого постмодернизма также: за счет скрытого цитирования и отсылов текст несет гораздо более содержания, нежели в нем прямо написано. Велика постмодернистская роль над-текста, под-текста и за-текста, рискнул бы я выразиться.

То есть! Мы говорим не только об огромном, удивительном многообразии песен Высоцкого, но и – об их формальной сложности при внешней простоте – часто удивительной, предельной простоте. (Ну, не все его песни формально очень просты, абсолютизировать не надо.)

Ну вот возьмем «Гербарий»: «Лихие пролетарии, закушав водку килечкой, спешат в свои подполия налаживать борьбу. А я лежу в гербарии, к доске пришпилен шпилечкой…» Это что – про насекомых? А еще – сатира? А еще – философия: про судьбу непохожего человека в жизни нашей, где на все свои таблички? А еще – ирония, шутка, горькая издевка? А еще – исповедь в нехитро-иносказательном довороте? А вот и мельком намек: «Пусть что-нибудь заварится, а там – хоть на три гвоздика, а с трех гвоздей, как водится – дорога в небеса…» Вот шутка, а вот и Иисус…

Вы слушаете «Балладу о книгах» – и с самого начала: «Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров…» Вот и вся картина исторических приключенческих романов, вся экспозиция, настроение, образный строй, мгновенно включающийся поток ассоциаций. Четыре существительных о четырех прилагательных – четыре сугубо литературные образа, четыре отсыла, четыре блока устойчивых ассоциаций. А дальше – дальше дети становятся бойцами, мужчинами, защитниками…

А вот одна только строчка коротенькая из «Песни о конце войны» (которую Говорухин не включил в «Место встречи изменить нельзя» – и правильно не включил: опять бы песни Высоцкого одеяло на себя перетянули и перекосили все кино, а сериал-то отличный): «Вот уже зазвучали трофейные аккордеоны». И все! И – картина, пейзаж, жанровое полотно, кино с людьми и компаниями, музыкой и дворами, это как одеты и выражения лиц – это полная экспозиция с пейзажем, жанром, звуком и настроением: май 1945. Это о мастерстве, о таланте, о гении. Простенько так, без напряга.

«Если б Кащенко, к примеру, лег лечиться к Пирогову – Пирогов бы без причины резать Кащенку не стал».

«Он с волками жил, и по-волчьи выл, а потом взревел по-медвежьему».

«И рассказать бы Гоголю про нашу жизнь убогую – ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы».

Уважаемые господа и братцы-товарищи. Нам надо сейчас провести научную конференцию, на несколько дней, по секциям можно, и выслушать кучу докладов, и монографии нам представят: «Морская тема в творчестве Владимира Высоцкого», или – «Любовная лирика Владимира Высоцкого», или – «Кони как символ движения по жизни в песнях Высоцкого»; и так далее. Ну, и будут все эти конференции, и программки будут печатать, и синопсисы докладов, и симпозиумы будут, и сборники научных статей. Но не сейчас. Чуть позже. Ладно. Время еще у Бога есть. И имя Владимира Высоцкого будут носить проспекты и площади, а не швали никому не известной, как сейчас. А сейчас… да, несмотря на удвоенное время, оно опять подходит к концу, попробуем сказать еще самое принципиальное из главного.

Почему Высоцкого не любили чиновники советские, не разрешали ставить на роль в некоторых фильмах, не дали ему никаких абсолютно государственных не то что наград – знаков отличия. Ведь он был абсолютно советский человек, патриот, автор некоторых ну предельно честно патриотических песен – и не только военных, но и спортивных тоже: скажем, «Профессионалам по разным каналам то много, то мало на банковский счет – а наши ребята за ту же зарплату уже пятикратно выходят вперед!..»

Вот потому что самостоятелен был. Не управляем. Не направляем. Не руководим. Не редактируем. Не организован. Да что он пишет?! Воры, хулиганы, пьяницы, и все с подковыркой норовит, все иронизирует! И ни слова о Партии, о комсомоле, о достижениях советской власти… Не то чтобы вовсе чужд, но – не родной, не свой, не сливается в экстазе с новой общностью – советским народом. Нет чтобы посоветоваться, ну хоть как-то встать в ряды.

А эта французская жена, причем из русских эмигрантов, и кажется даже – белоэмигрантов? Эти пьянки, эта дружба сомнительная с высланным антисоветчиком Шемякиным, абстракционистом и религиозным мистиком, боровшимся против социалистического реализма? Этот «мерседес», это Таити, этот Голливуд, – совершенно же чуждый человек! Он и так процветает – пусть спасибо скажет!..

Еще – да: он очень хотел, мечтал издать сборник своих стихов. Чтоб была – книга, напечатанная, факт входа именно в литературу, в поэзию, чтоб отстали с этими «бардами» и «поэтами-песенниками», этими «исполнителями под гитару». И о Союзе писателей тоже думал – да, время было такое, все литературное течение, если не откровенный андеграунд, если признание и реализация творчества, проходило через ворота Союза писателей СССР. Это было типа официально признанного факта: да, этот – в литературе. Если жить здесь, не эмигрировать, не работать в стол – то это было совершенно естественно.

Понятно, что функционеры и здесь желанием не горели. Хотя – даже если взять тексты песен, прозвучавших только в фильмах и спектаклях – то есть официально утвержденных, залитованных (прошедших цензуру то есть) – так их бы и то набралось на тонкий сборник, и их можно было дополнить стихами совершенно, так сказать, не касающимися политических основ. Но – никому не охота издавать «морально и политически нетвердого» автора.

Тут друзья-поэты маститые могли бы и помочь. Слово Евтушенко или Вознесенского, скажем, было весьма весомо, и связи у них были, и в высокие кабинеты вхожи. Решаемый, в принципе, вопрос. Да он звучит из каждого окна – хрен ли этот сборничек! Н-но… Поэты – между нами – ревнивы, завистливы, лицемерны и недобры по отношению друг к другу. Ну судите вы сами: он в самом модном театре страны, на Таганке, прима, главные роли. Он снимается в кино, и ведь успешные роли были. Он женат на Марине Влади, нет, ты понял! Ездит по миру, опять же – Таити, Голливуд! У него пластинки во Франции и еще где-то! У него «мерседес», он гребет деньги концертами. Его поет и слушает полстраны, и работяги млеют, и итээры, да и гуманитары ведь! Так к этому ко всему – ему еще издавать песни-стихи свои книгами и впереться в Союз писателей. Чтоб там сбегались в коридор смотреть, как он идет. Нет, хватит. Достаточно Володе и так. Вполне свое взял. А уж литература, книги, поэзия – извини, брат, это не твое; это наше.

Вот примерно такой ход мыслей и отношений. Это сейчас может казаться несерьезно даже, неважно, мелко. А тогда было вполне даже серьезно. Понимаете, художника очень болезненно задевает несправедливость по отношению к нему. Несправедливое непризнание на каком-то уровне официальном. Несправедливое умаление его таланта каким-либо образом.

И вот – тема Черного Человека. Это у Моцарта мог быть Черный Человек, у Пушкина, у Есенина. А у Высоцкого – это просто Черная Рать, которая сопровождала его почти всю творческую жизнь. В двадцать шесть лет он, уже после «Штрафбатов» и «Братских могил», написал: «Если б не насмерть, ходил бы тогда тоже героем…». В двадцать восемь: «…пусть говорят, но нет – никто не гибнет зря; так лучше, чем от водки и от простуд!» В двадцать девять: «Спасите наши души!.. нам нечем… нам нечем… но помните нас!!.» И вскоре: «…мы выбираем деревянные костюмы…»

И это по жизни нарастает: «Выходит, и я на прощание спел: мир вашему дому!» «Архангел нам скажет: в раю будет туго». От военных песен это нарастает в прямую формулировку: «Кто кончил жизнь трагически – тот истинный поэт… Поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души…» И вот – тридцать четыре года, середина и вершина жизни – знаменитые и известные всем «Кони привередливые»: «Мы успели. В гости к Богу не бывает опозданий… Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!..»

А в тридцать пять лет он написал «Памятник» – уж такую себе эпитафию и программу, что дальше некуда: «Я хвалился косою саженью – нате смерьте! – я не знал, что подвергнусь суженью после смерти». И в том же году – «Прерванный полет»: «…Конь на бегу и птица влет – по чьей вине, по чьей вине…»

Он все пишет и пишет песни, а они все не входят в фильмы, которым предназначены – так «Сказу, как царь Петр арапа женил» была «Разбойничья»: «Лучше ляг да обогрейся – я, мол, казни не просплю… Сколь веревочка не вейся – а совьешься ты в петлю!»

И в канун сорокалетия он пишет «Райские яблоки». Все помнят. Тут невозможно строчку цитировать, и незачем. Не знаю… «Всем нам блага подай, да и много ли требовал благ я, мне чтоб были друзья, да жена чтобы пала на гроб…»

Он еще напишет скорбную, нехарактерную для него прежде «Конец охоты на волков» – безнадежную, усталую… нет, понимаете, и сила есть, и страсть, и все – но надежды нет. Не то, что в тюрьму посадили или даже убили – а все равно не сломлен, не сдался, не побежден. А здесь – констатация поражения. Это оставляет очень тягостное послевкусие, простите за такие слова, но вы понимаете…

В последние полтора года писал Высоцкий уже не много. Сил убавилось. Здоровья убавилось. Он знал и чувствовал, что так или иначе недолго осталось.

Он умер в сорок два года, есть такая сакральная цифра. В сорок два года умер Элвис Пресли, Джо Дассен, Сергей Курехин, Павел Луспекаев, Динара Асанова, Тициан Табидзе, Генри Каттнер, Вальтер Шеленберг, погибли Роберт Кеннеди и Хью Лонг… непростая такая цифра, чреватая.