Огонь и агония

и Вечный Огонь зажигает.

Вот так начались военные песни Владимира Высоцкого, о которых можно читать отдельную лекцию, и писать отдельное исследование тоже можно. Мы попробуем как-то сказать о них как можно больше, лучше понять их.

Одни из них сугубая лирика, минорные, трагедия и печаль военных потерь, прерванных молодых судеб – такие, как «Звезды» или «Он не вернулся из боя»:

Мне этот бой не забыть нипочем,

смертью пропитан воздух.

А с небосклона бесшумным дождем

падали звезды…

Другие написаны в форме романса или фольклорной баллады, как «Письмо» или «Песня Вани у Марии», например:

…Вместе с первым разрывом

парень молвил тоскливо:

«Почтальон, что ты мне притащил?

За минуту до смерти

В треугольном конверте

Пулевое ранение я получил!»

Третьи – классические военные баллады, как «Тот, который не стрелял», «О моем старшине»… Вообще полсотни военных песен Высоцкого отличаются удивительным жанровым, формальным разнообразием.

Ну, классический и традиционный вопрос: сам Высоцкий не воевал, не служил, почему у него столько военных песен, откуда это? Сам Владимир Семенович отвечал, что он из военной семьи, отец его прошел войну; и кроме того, на войне человек весь виден, здесь не солжешь, не обманешь людей; кроме того, он любит писать о сильных людях, а на войне это хорошо видно – кто сильный, кто нет.

Думаю, надо сказать еще вот что. Большинство людей более или менее благополучно доживает до старости и умирает соответственно от болячек дома или в больнице. Но вот художникам, писателям и поэтам то есть, это неинтересно! Они любят драмы и трагедии – это считается высокий жанр, показывающий всю высоту человека, и глубину всю, и широту, вообще все измерения. Пардон за неуместную, быть может, шутку.

Я давно сформулировал: трагедия – это испытание героя на прочность в полном диапазоне вплоть до полного разрушения. И тогда его натура, его характер и суть человеческая видны на изломе: он проявляет качества, которым просто нет места в обыденной жизни. И еще. Смерть червяка – это происшествие, но не трагедия. Трагедия – это смерть героя. Смерть крупной личности, которая в смертельной борьбе с роком, с судьбой являет свое величие. Древние греки примерно так это себе и представляли, хотя говорили чуть иначе.

Поэту потребно, необходимо показать сильные характеры в смертельной борьбе. Ибо только в трагедии обнажается человеческая суть. А какие в жизни нашей трагедии? Чтобы – бороться, рискуя жизнью, готовый погибнуть – но настоять на своем. Или бандит на разборке, зэк на зоне – или солдат на фронте. Потребность в экстремальных чувствах, необходимость показать человека в экстремальных обстоятельствах – вот чем обусловлена военная тема в творчестве Высоцкого. (И что роднит военную тему с блатной.)

…Но прежде чем продолжать, необходимо сказать о двух песнях, (вернее, двух событиях, песен там больше), которые явились такой четкой чертой, отделившей молодого Высоцкого с его ранним творчеством – от Высоцкого зрелого, состоявшегося, поднявшегося на свою высоту и ставшего известным всей стране. Причем по отношению к Высоцкому «известный» означает «любимый»; это понятно.

Во-первых, появляется «Парус». Иногда он назывался «Беспокойство», но такое название как слово с пояснительной смысловой нагрузкой оказалось излишним. Как «песня» это уже, вроде, не лезет ни в какие ворота. Это поэзия. Чистая поэзия, высокая поэзия. Родство ее, происхождение в русской поэзии можно провести только от «Есть речи – значенье темно иль ничтожно…» Лермонтова и к «Неистов и упрям…» и «Синяя крона, малиновый ствол…» Окуджавы. То есть:

Здесь нет никакого сюжета. Никакой единой смысловой линии, сформулированной как движение какой-то мысли – что, скажем, свойственно сонету. Нет лирического героя – ни явного, ни скрытого, ни подразумеваемого, ни даже возможного. Это можно было бы назвать чистым вербальным импрессионизмом. Если бы не сильнейшее эмоциональное напряжение, импрессионизму не свойственное, а чаще связанное с экспрессионизмом. Колоссальная экспрессия, выражение сильнейших чувств!

«Парус» – это набор коротких фраз, никак не связанных между собой на предметном, сюжетном, конкретном уровне. Каждая фраза – это блок из нескольких слов, вырванный из опущенного контекста экстремальной ситуации: боя, катастрофы, усилия на грани смерти, зловещего ожидания опасности, гибели мира, отчаянья. И личная причастность ко всем бедам мира, и несогласие с этими бедами и несправедливостями, и безнадежность – и бунт против безнадежности мира.

А у дельфина

взрезано брюхо винтом.

Выстрела в спину

не ожидает никто.

На батарее

нету снарядов уже.

Надо быстрее

на вираже!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Каждая фраза – деталь большой картины, каждая фраза мгновенно разворачивается, подсознательно, в куст деталей, смыслов и эмоций: это океан, скорость, пена, ревущий мотор, бешено взбивающий воду винт, вспоротое серо-белое брюхо, кровь в воде, кишки, затихающие судороги тела, случайность и трагизм происшедшего, и боль, кровь, жестокость, конфликт ситуации – а это только одна фраза из четырех слов.

Еще три фразы: о выстреле в спину, бое гибнущей батарее и истребителе в бою; все три – экстремальные ситуации, решительные сцены войны близ гибели. И каждая фраза – выкрик из каждого, своего мира, из своей истории, своего сюжета, своей драмы. Выкрик – как один миг жизни того мира, один проблеск далекой трагедии, один бит сверхнапряженной инсайдерской информации, простите такой пошлый современный оборот.

То есть. Небывалая, невозможная концентрация информации фактической, предметной, событийной – и эмоциональной, выплеск в решительные моменты сверхнапряжения в борьбе на грани жизни и смерти.

Важное о приеме: здесь намеренно одни штампы или фразы очевидно-штампоподобные – по нескольким словам предельно ясно, о чем речь. Подсознанию легко: сопряженные в подсознании в клишированные блоки, слова мгновенно и автоматически разворачиваются в весьма подробные картины происходящего.

Фразы сочетаются друг с другом не по грамматической логике – это было бы длиннее, слабее, совсем другое. Они сочетаются 1. по характеру ситуации, по ее экстремальности; 2. по эмоциональной напряженности и тональности – предельное эмоциональное напряжение в борьбе на грани жизни и смерти. То есть фразы сочетаются по ассоциативному принципу, по сходной степени напряженности сильнейшей образов и эмоций. То есть эмоция одна – и все образы на нее работают, все образы ситуативно и эмоционально аналогичны. И эти картины смертельной борьбы, это эмоциональное напряжение, наезжая раз за разом одно на другое, усугубляя одно следующим, дают эффект редкостный, беспрецедентный.

«Парус» Высоцкого – стихи в русской поэзии новаторские, уникальные, в своем роде единственные.

Здесь необходимо еще раз сказать о сущности поэзии. Потому что чаще всего под ней понимают изощренность формы в сочетании с утонченным развитием традиции. Что крайне примитивно.

Сущность поэзии – это единство мысли и чувства, передающееся через организованный вербальный образ. Чем эмоции мощнее, острее, глубже, чем мысли возникают многозначнее и глубже, чем сильнее общее воздействие на психику человека, на душу его, банально-образно выражаясь, – тем полнее поэзия явила свое воздействие. То есть явила себя – то, ради чего она создана, что есть ее суть. Чтобы человек проникся образами, чувствами, мыслями, настроением, чтобы он всем своим существом, своим нутром, внутренне пережил и прочувствовал то, что поэт ему сказал.

Вот степень организации слов в стихах, вербальный образ, форма и способы его организации – могут быть разные, в зависимости от уровня эстетической подготовки автора и слушателя, уровня условности именно этого уровня поэзии. Эстетически развитому читателю будут доступны вещи более сложные, с большей степенью формальной условности, а вещи более примитивные будут ему смешны, вызовут эстетическое и эмоциональное отторжение, не воспримутся. А примитивный слушатель взыскует простоты формы, даже примитива, штампа, – ему это понятно, он это хорошо воспринимает. И там, где один наслаждается и переживает – другой может хмыкать и пожимать плечами. Ну понятно, что аудитории Бродского и Асадова – разные.

Так с Высоцким вот какая удивительная штука. Уникальная. Почти все его песни формально очень просты. Их вербальный уровень очень прост. И доступен слушателю любого умственного и образовательного уровня. Но! При этом. У него нет ни единой погрешности против хорошего вкуса. Вот ни одного случая дурновкусия, эстетической ошибки, пошлости, нелепости – я лично у Высоцкого припомнить не могу.

Почему? Потому что он всегда абсолютно естественный. Почему? Потому что он всегда честен. Дурновкусие в поэзии – это всегда фальшь. Это поэт говорит не то, что думает и чувствует, или не так, как думает и чувствует на самом деле. У Высоцкого есть эта редкая черта – за каждое свое слово он отвечает.

Возвращаясь к «Парусу». Это самое многозначное, наверное, стихотворение (песня) в русской поэзии. И последний – всего-то третий куплет – дает уже образы глобальные, образы мировой обреченности и человеческого несогласия, несмиренности поэта с ней:

Многие лета

всем, кто поет во сне.

Все части света

могут лежать на дне.

Все континенты

могут гореть в огне.

Только все это

не по мне!

Парус! Порвали парус!

Каюсь! Каюсь! Каюсь!..

В восемнадцать лет мы орали это белыми ночами на ленинградских улицах, и не могли бы, конечно, сказать, о чем это мы орем – но души рвали эти слова, была в них какая-то причастность ко всему великому, и военному, и опасному, и трагедии мира, и мировой обреченности, и готовности все равно бороться с мировой судьбой, и хрен знает что еще, но очень сильное, настоящее, благородное, мужественное и черт знает какое еще. Так что я хочу сказать сейчас: вот это – и есть поэзия в самом высшем ее явлении. Где улица, и душа, и драйв, и судьба мира, и все на свете – воедино.

И уж если Гейне сказал: «Мир треснул, и трещина прошла через сердце поэта», – то к Высоцкому это относится в максимальной степени. Ребенок войны, юноша оттепели, возмужавший в шестидесятые и созревший, состоявшийся как раз к закрытию этих шестидесятых, к закручиванию гаек, к перекрыванию кислорода, к удушению всего живого, Поэт народа, умерший в конце семидесятых, в восьмидесятом московском олимпийском году, и смерть его как отчеркнула конец эпохи, конец СССР, через год начнется кремлевский звездопад и вскоре все рухнет – Владимир Высоцкий жил на разрыве времен, разрыве эпох, и вот эта страшная болевая трещина эпохи и прошла через него. Он был весь из своего времени и своей страны, и весь героизм страны и эпохи, и вся боль, и весь раздрай душевный, и вся злая сатира и добрый юмор, и все жертвы страны и ее герои – вот все это великое противоречие через него, его сердце и прошло.

Видите ли – что есть настоящий Поэт? Он точно такой же самый, как все граждане, и чувствует то же самое, и думает то же самое – просто он чувствует гораздо острее, больнее, сильнее, и это острое мощное чувство вызывает в его сознании образы, мысли, и вот он облекает их в слова, дан ему такой дар, такая жажда слагать и петь ему дана, и он поет людям то, что звучало в их сердце – но было гораздо тише, неотчетливее, неразборчивее. И вот приходит Поэт, и люди слышат его слова – и оказывается, что он выразил то, что они смутно чувствовали и думали, да сказать не особо могли – а вот он смог и сказал. И тогда их души, их нервы звенят в унисон, и они готовы плакать оттого, что их кто-то так понял, и услышал, и выразил, и вернул им их чувства и чаянья словами, которые им так близки и понятны.

Вот то, что я сейчас попытался сформулировать – это сущность народного Поэта – истинного, настоящего. И вот такая штука – именно к Владимиру Высоцкому это в полной мере относится.