Огонь и агония

Дорогие мои! Человеку все в жизни потребно! И даже страдать, и даже сидеть в тюрьме – чтобы испытать, каково это, чтобы прожить и прочувствовать эту тоску, эту жажду свободы, эту безнадежную гнетущую неволю. И быть страдальцем, и быть зеком, и познать эту сладкую справедливость ненависти к тюремщикам, и пьянящее счастье удачливого вора, и высокую горделивость хулигана, которому никто на улице возразить не смеет.

Плюс. Вдобавок это безопасно, понарошку, невсамделишно, расплачиваться судьбой и ничем не надо: отождествил себя песенно, душевно с кем-то социально чуждым, но опасно-обаятельным, агрессивно-превосходящим – замолчал, закурил, и ты в своей комфортной хорошей жизни.

Плюс еще. Ну, какая-никакая мораль в каждом нормальном человеке, социально адаптированном то есть, сидит. И человек знает, конечно, что красть и бить женщин нехорошо, быть вором нехорошо, быть алкашом и громилой нехорошо. Поэтому – рефлексия: одной частью души человек отождествляет себя с образом зека и его судьбой – а другой частью души, как бы «контрольной», он этого стесняется, посмеивается над своим инфантилизмом неприличным, над тягой к детской блатной романтике. Над собой же посмеивается, в это играющим.

Плюс еще одно, конечно. Как вы нам все надоели с вашими строителями коммунизма, с вашими героями-строителями и творцами-созидателями; с вашим Лениным, который всегда впереди и такой молодой, с вашими маршами коммунистических бригад, с моряками, которые едут молодые на побывку, и вашими солдатами, у которых значки сверкают на груди: провалитесь наконец все пропадом, хоть ненадолго. Свободы хочу! Про хулигана петь буду! Про жулика! Постой, товарищ, не ершись, моя фамилия Сергеев, а кто такой рецидивист, я и понятья не имею!

То есть! Сейчас мы это выведем на научный уровень и там обоснуем. Эстетическое пространство стремится к гармонии, к равновесию. Это вроде как организму требуются и белки, и жиры, и углеводы, и масса разных витаминов и минералов. Точно так же: где есть искусство героическое, прогосударственное, созидательное и бла-ародное – там должна быть и какая-то доля низкого, иного; не только смешного, но и противовесного, уравновешивающего эти сплошные положительные призывы и примеры. Так было везде, всегда, у всех: разбойничьи песни, воровская мифология и так далее.

Спрос рождает предложение, вот уж пардон за банальность. В обществе был спрос на песни анти-социальные, анти-рабочие, анти-созидательные и даже анти-моральные. Вы что же думаете, греки свои вакханалии, а римляне сатурналии, зря устраивали? Людям иногда необходимо сбрасывать эти путы, обручи запретов, и делать то, что подмывает – хоть раз в год, хоть несколько дней!

И блатная лирика – это необходимые поэтические сатурналии, условно выражаясь высоким штилем. Это должно быть! (И «Лука Мудищев» Баркова, и «Гавриилиада» Пушкина, и «Сашка» Лермонтова – это такие выбросы «а-моральной» страсти, протуберанцы за пределы одежды приличий и норм.) Ибо без этого нельзя. Как без отправления некоторых физиологических потребностей.

Вот блатная лирика – это необходимый психологически и эстетически выброс аморальной (с господствующей точки зрения государства) потребности.

Вот что такое советская литературная интеллигентская городская блатная песня.

Потом их будет много:

В тот вечер я не пил, не пел,

я на нее вовсю глядел,

как смотрят дети, как смотрят дети,

но тот кто раньше с нею был

сказал мне, чтоб я уходил,

сказал мне, чтоб я уходил,

что мне не светит.

Я женщин не бил до семнадцати лет,

в семнадцать ударил впервые.

и слева, и справа

я им раздавал чаевые.

Что же ты, зараза, бровь себе подбрила,

для чего надела, падла, синий свой берет!

И куда ты, стерва, лыжи навострила?

От меня не скроешь ты в наш клуб второй билет.

Слушайте, ну много их, все знают, нет смысла перечислять:

«Я был душой дурного общества», «У меня было сорок фамилий», «Я в деле, и со мною нож»…

Твердил он нам: «Моя она!»

«Да ты смеешься друг, да ты смеешься!

Уйди, пацан, – ты очень пьян, –

А то нарвешься, друг, гляди, нарвешься!»

То есть! Высоцкий писал и пел о том, что было в жизни – но никогда не было в литературе! Какое там «Если бы парни всей земли!» Какое там «Заправлены в планшеты космические карты»! Братцы мои – где эта вся земля, где эти космические планшеты – а где мы, грешные, с жизнью нашей многотрудной? «Ведь это я привел его сюда, и я сказал: нальем ему, ребята».

В этом вылезала романтика двора, романтика улицы и подворотни, романтика рыцарей финки и бутылки. Не бог весть какая высокая? Зато своя собственная, ближе некуда. А романтика-то юному существу всегда потребна! Драка и любовь, честь и благородство на доступном, по жизни нашей, на пацанском уровне – они в человеке всегда присутствуют! Хоть в самом ботанике, в книжном тихом отличнике – а все равно присутствуют, он тоже мужчина, у него натура та же, за ним родослровная тысячелетняя та же! И это ханжество и лицемерие, это ложь – отрицать нормальность, естественность этих чувств у подростков, юношей, молодых мужиков, самцов, если хотите, Понимаете: мы все – генетические бойцы, завоеватели, покорители, любовники, поединщики, в нас всех эта закваска. Этим покуда и живы! Но!!! Говорить об этом, писать, петь – ой, что вы, как плохо, безнравственно, незрело, порочно, низко, незрело, аморально, это негуманно, это не искусство, это надо не просто запретить и осуждать – это надо человеку запретить внутри себя самого так думать и чувствовать! Мы же воспитываем нового человека! Раньше говорили – социалистического, советского. Теперь говорят – гуманного, толерантного. Один хрен: лживого по отношению к самому себе.

Так вот. Главнейшее, что есть в «блатных» песнях Высоцкого. Это свобода. Раскованность. Никаких предписанных рамок и ограничений. Полная свобода. Внутренняя человеческая свобода. Свобода социальная, человеческая, психологическая. Свобода чувств. Порывов. Поступков, выражений.

И. Из этого прямо следует. Абсолютная свобода поэтическая. Психологически и по смыслу это связано.

Это чрезвычайно важно! Это оказало огромное, необходимое, принципиальное влияние на всю поэзию, все творчество Высоцкого: свобода.

Понимаете, что принципиально, что тут сыграло к лучшему. Он, естественно, и близко никогда не рассчитывал, что эти песни будут официально признаны, опубликованы, напечатаны в журналах, звучать по радио. Это бред, и в голову никому прийти не могло.

Они писались иначе. Вот как человек за столом или в тамбуре вагона рассказывает попутчику историю. Привирает, может, чтоб поинтереснее. Но тут уже – элемент чисто народного творчества: людям напрямик, из уст в уста, а не через журналы и книги, которые еще издать надо.

И вот первые песни Высоцкого – это, понятно, для друзей. Для своих компаний. Для знакомых. А для кайфа, для веселья – ну и просто потому, что хочется, само лезет, изнутри что-то идет. Талант – это избыточная энергия. Она наружу сама просится.

Здесь уместно вспомнить, как Высоцкий почитал Пушкина. Его посмертная маска на столе, преклонение перед его поэзией и судьбой. И поскольку о Пушкине написана библиотека – кое-что яснее и в Высоцком становится. Да просто все, если подумать.

Вот Пушкин первые стихи сочинял по случаю, в альбомы, к каким-то мелким событиям, друзьям и тому подобное. И в этот юношеский свой первый период творчества, на таких вот экспромтах и частных обращениях, обрел несравненную легкость стихотворную, необыкновенную свободу в стихосложении. Это он ведь писал не для истории, не для публикаций, не для славы и вечности – а так просто, баловство и экзерсисы. И вот эти навыки свободы и легкости письма ему потом пригодились на всю жизнь, сыграли большую роль в формировании его поэтического гения.

У Высоцкого аналогично. Его дворовые, блатные, хулиганские ранние песни – оказались своего рода экзерсисами, упражнениями, ступенькой в творчестве. Именно то, что они никак не рассчитывались на официальные исполнения, публикации, славу большую – снимало с автора какое бы то ни было чувство связанности и ответственности перед кем или чем либо, кроме себя самого. То есть: а чтоб вышло ладно и складно, друзей развлечь и самому развлечься. Ты полностью свободен в теме и ее решении, свободен в словаре и морали, в форме и содержании, в выборе жанра и смешении жанров и лексических пластов. А как напишешь и исполнишь – так и будет: все равно хорошо, а вообще не имеет значения. Можно плевать на любые правила и создавать собственные.

Как школа свободы – блатная лирика сыграла огромную роль в формировании таланта Высоцкого.

Но. Эта свобода в его поэзии – в блатной лирике в частности – всегда подавалась не то чтобы сама по себе.

Были дерзость, храбрость, наглость, любовь к риску, вызов.

Рукоплескали нашей дерзости зэка –

Зэка Петрову и Васильеву зэка.

Не брал я на душу покойников

и не испытывал судьбу,

а я, начальник, спал спокойненько

и весь ваш МУР видал в гробу!

Я в деле, и со мною нож –

и в этот миг меня не трожь, –

а после – я всегда иду в кабак.

И кто бы что ни говорил –

я сам добыл – и сам пропил,

и дальше буду делать только так.