Украденный трон

   — Я вижу, вы так замёрзли, так промокли, — живо и ласково заговорила она, укрывая Романовну тёплым пуховиком, — не бережёте здоровье, огорчаете мужа, близких.

Она передохнула и напрямик спросила — жаль было тратить время на бесплодные разговоры, дел по горло:

   — Что же побудило вас приехать в столь поздний час?

Она говорила на великолепном, изысканном французском — знала, что немецкий, её родной, даётся Романовне с большим трудом в светских разговорах, а по-русски та знает лишь какие-нибудь десять фраз.

Молоденькая её подруга вспыхнула румянцем — от жаркого одеяла, от того, что поняла всю бестактность своего визита. И оттого ляпнула напрямик:

   — Юродивая кричала...

Она сказала это по-русски, сама не заметив, как повторила слова своей старой няньки. И пытливо всмотрелась в лицо царской невестки. Оно не изменилось, ничего не выражало, кроме любезности и внимания, и внезапно Романовна поняла, что та всё знает раньше её, что всё уже решила, что тайные мысли давно оформились в дела. Но всё это лишь смутно и неотчётливо пронеслось в голове, и она отодвинула эту мысль на потом, когда сумеет спокойно и ясно проанализировать ситуацию.

И ещё ярче залилась румянцем.

Просвещённая, умная женщина, идущая в ногу с веком. И такие бредни, юродивая, предрассудки... Что должна думать о ней её высокородная подруга?

Но, раз начавши, она должна закончить.

   — Пеките блины, кричала... Ведь это что-нибудь же да значит? Она не просто кричит, она всегда пророчит... — Романовна уже перешла на французский и живо заговорила: — Тучи, над вашей головой тучи... Что-то надо делать, что-то предпринимать. Если у вас какой-нибудь план, что вы хотите и можете предпринять...

Прижав руки к груди, горячо, захлёбываясь от нетерпения, она пристально вглядывалась в лицо своей царственной подруги.

   — И что я могу сделать для вас? Подскажите, вы же знаете, что более преданного друга у вас нет... Я не могла более противиться желанию узнать, как можно сделать, чтобы развеять эти тучи. — И совсем тихо закончила: — Доверьтесь мне, я заслуживаю вашего доверия. И в дальнейшем надеюсь заслужить его. Приказывайте, повелевайте...

Из глаз Екатерины вдруг брызнули слёзы. Всё-таки она только женщина, и любое проявление внимания, преданности вызывает в ней глубокое чувство жалости к себе. Она быстро и легко плакала.

Лёгким жестом она схватила руку Романовны и прижала к своему сердцу.

   — Я так признательна вам, дорогая княгиня, — сквозь слёзы, но по-прежнему ровным и любезным тоном проговорила она, — но верители вы, что у меня нет никакого плана. Я не могу да и не хочу что-либо предпринимать. Да и что я могу? Я хочу и должна мужественно встретить то, что должно случиться. Моя надежда одна на Бога, и я отдаю себя в Его руки...

Последние слова прозвучали несколько напыщенно и торжественно, но тон их был вполне искренен. И Екатерина мысленно похвалила себя за эту сцену...

   — В таком случае, — горячо заговорила Романовна, глотая слова, — за вас должны действовать ваши друзья. И я не уступлю другим в рвении к жертвам, которые готова принести ради вас...

«Ах, слова, слова, — пронеслось в голове у Екатерины, — много они могут выразить и ещё больше скрыть»...

   — Нет, нет, — продолжала она играть чувствительную сцену, — нет, не вздумайте подвергать себя опасностям из-за меня. Не навлекайте на себя несчастий. Иначе я вечно буду сожалеть об этом. Да и возможно ли что-либо предпринять?

Она сказала это так вкрадчиво и тихо, чтобы понять, есть ли за спиной княгини кто-то, что она не так просто взяла да и прибежала во дворец в пылу молодости и неопытности.

Но её ждало глубокое разочарование. Княгиня не назвала ни одного имени, ни одной силы, которая бы показала, что намерения её не просто слова.

   — Теперь я могу заверить вес только в одном, — торжественно выпрямилась под пуховиком Романовна, — ничего не будет сделано, чтобы скомпрометировать вас. Ничего. И если кто-то пострадает, то лишь я одна. И у вас, вспоминая о моей преданности, никогда не будет оснований огорчаться или думать о несчастье.

Екатерина хотела ещё что-то спросить, выпытать у этой родовитой девчонки, но та быстро сказала:

   — Мне нельзя долее оставаться у вас. Я вовсе не хочу подвергать вас опасностям...

Вместо ответа Екатерина прижала подругу к сердцу.

Портьера тихо шевельнулась, и в спальню скользнула Шаргородская, словно знала, в какой момент нужно войти. Как во сне укуталась Романовна в шубу, поданную Шаргородской, низко поклонилась постели с лежащей на ней женщиной и последовала в приёмную.

Первым её вопросом дома было:

   — Князь Михаил приехал?

Молодой щёголь прошёл к ней в комнату, и она, торопясь и путаясь в словах, рассказала о визите к великой княгине. Князь Михаил с уважением посмотрел на свою молоденькую жену.

Она обещала вскоре стать верной и нужной помощницей, искусной интриганкой, а без этого при дворе не проживёшь. Как жаль, что она так некрасива, с сожалением думал князь Михаил, рассматривая свою жену пристально и равнодушно. Лоб большой и высокий, но зато щёки толстые и одутловатые. Глаза глубоко посажены, надбровные дуги так велики, что нависают над ними, почти их закрывая. Чёрные волосы редки и тусклы, хоть и тщательно уложены в замысловатую причёску, приплюснутый нос нависает над толстыми губами, а рот с чёрными, испорченными зубами. А маленький рост. Полное отсутствие талии, огромная грудь, никакой грации, врождённого благородства. Лицо обезображено редкими оспинами.

Но как всё меняется, когда она только начинает говорить. Сколько силы, задора и ума, блестящих фраз. Живостью характера, благородным родством да богатством соблазнила она его, и он знал, что не прогадал. А красавицы — что ж, их можно сколько угодно найти на стороне...

Они долго обсуждали, как и что можно сделать. Михайла обещал поговорить с несколькими офицерами, сама Романовна тоже наметила, с кем можно откровенно обсудить это рискованное, могущее стоить головы дело...

И всё-таки жаль, думал, уходя из спальни, князь Михаил, что жена его так некрасива. Надо же, две родные сёстры, Елизавета и Екатерина, обе счастливы во всём, а вот не дал им Бог красоты, не дал благородства и грации. Та, Лизавета, хоть и фаворитка Петра и мечтает об императорской короне, да рябая, толста, глупа, ругается, как извозчик, курит вонючие трубки и напивается как сапожник. И это лучшие невесты во всей империи — родовитее и богаче их нету...

Глава IV

Едва за маленькой княгиней закрылась дверь и опустилась толстая портьера, из-за ширм вылез к Екатерине Григорий Орлов[17]. Был он немножко пьян, как всегда, расстёгнутый мундир и распахнутые брыжи[18] открывали мощную грудь, поросшую золотистым волосом. Екатерина протянула руки, и Григорий плюхнулся на постель, ещё хранившую тепло Романовны.

   — Какова? — спросила Екатерина после первых ласк.

   — Дурочка несмышлёная, — лениво процедил Григорий. — Ничего, кроме слов. Ах, преданна, ах, буду предпринимать, а что она может?

Екатерина задумалась. Да, конечно, пока только слова. Но маленькая некрасивая княгиня слыла в придворных кругах смелой и резкой, открыто стояла на стороне Екатерины. И нельзя было сбрасывать со счёта — самая родовитая. Да если ещё и не будет связывать своё имя с именем Екатерины, а действительно предпринимать что-то для переворота...

   — Не прав, друг мой, — мягко сказала она Григорию, — её муж влиятелен в гвардейских полках.

   — Ну уж, — обиделся Григорий, — я да братья мои — это сила. Слово скажу, все пойдут за мной.

   — Знаю, друг мой, знаю и люблю тебя за силу эту, смелость, за преданность. Но сколько сложных усилий, сколько надо предусмотреть.

   — Да какие там усилия, стоит мне слово сказать, и все как один пойдут за мной...

   — Ты сам говорил — слова ничего не стоят, нужны средства, и немалые, а я и так кругом в долгах.

Григорий удивлённо уставился на Екатерину.

   — Да, да, — мягко настаивала она, — не просто слова, а чарка водки, кусок мяса, гривенник какой-нибудь привяжут солдата крепче всякой присяги. И от моего имени до каждого дойти, к каждому дорожку протоптать.

Григорий искоса посмотрел на неё. Умна, ничего не скажешь, великая княгинюшка... А ведь чем чёрт не шутит, когда Бог спит? Может, эта вот постель и вывезет его, Григория Орлова, во всероссийские императоры? В мыслях он был уже далеко, сидел на троне, в шапке Мономаха с горящими алмазами. Для этого он всех своих братьев поднимет на ноги[19].

Оставшись одна, Екатерина попробовала уснуть, но мысли кололи её иглами и не давали закрыть глаза. Что там кричала юродивая? Пеките блины? Она и без юродивой знала: часы Елизаветы сочтены. Что-то будет, когда муж её, Пётр, которого она ненавидела и презирала, взойдёт на престол? Как ни старалась Екатерина нравиться всем и каждому, как ни льстила, как ни хитрила, с ним у неё ничего не получалось. И почему это произошло, что только ему одному не смогла она вскружить голову? Даже Елизавета обманывалась на счёт характера Екатерины, даже ей удалось закрыть глаза на проделки и хитрости великой княгини...

А вот с Петром ничего не получалось. И как это он лучше других понимал её тайные мысли и побуждения, знал её лучше всех остальных? В случае нужды, беды он всегда бежал к ней, искал умного совета и помощи, но хорошо видел подоплёку всех её поступков. И что же будет теперь?

Она ясно осознавала всю неустойчивость, всю никчёмность своего положения. Да, Елизавета не сегодня-завтра умрёт, если уже не умерла. Хотя нет, соглядатаи великой княгини уже доложили бы ей об этом. Екатерина всегда заботилась о том, чтобы везде, даже у царского одра смерти, у неё были свои люди, свои шпионы. Иначе как бы она продержалась все эти долгие восемнадцать лет ожидания престола...

Ну ладно, будет она императрицей, будет этот её взбалмошный, никчёмный муженёк императором. Но ей-то что? Она по-прежнему останется в тюрьме, по-прежнему не сможет сделать ничего, что надобно ей. Как изолировать его, как прорваться к настоящей власти? Муж... Смешно, какой он ей муж?

Неожиданно она вспомнила о том, как избавилась от своего первого возлюбленного. О, это была целая история, хотя ей достаточно было ясно и чётко сказать — не хочу...

Её собственный дядя. Как же он сумел обойти её, как сумел вырвать обещание выйти за него замуж?

Какими ласковыми, какими жаркими были его речи, что она попалась на его удочку! А мать... Ей так не терпелось пристроить свою некрасивую и незадачливую дочь, что она готова была выдать её за первого попавшегося, лишь бы не думать о её будущем.

Удивительно, как складывается судьба, если ты уверен в себе, если понимаешь, что высокое небо вовсе не высоко, если знаешь, что звёзды — вот они, в твоей руке, если не довольствуешься тем, что тебе предназначают люди, трезво оценивая твои возможности.

Что, если бы тогда, в свои тринадцать лет, она не поняла этого? Была бы сейчас женой кривобокого принца Жоржа, всю жизнь считала бы каждый грош, экономила на прислуге и нарядах.

Но она твёрдо верила в своё предопределение. Каноник Пфаль предсказал ей три короны, и она начала добиваться...

Дядя Георг Людвиг... Это было её первое знакомство с неистовой любовью, со страстью неистребимой... Её сердце ещё спало тогда.

Он перешёл со службы из Саксонии ко двору прусского короля. Он продавал свой титул и своё невежество и нигде по-настоящему не мог ужиться, потому что даже при его высоком родстве надо было хоть мало-мальски смыслить в военном деле. Его просто пристраивали, надо же что-то делать для маленького, не блистающего никакими талантами принца, давать ему хоть какое-нибудь жалованье. И родня старалась...

При малейшей возможности он приезжал ко двору — если это можно было назвать двором — младшей сестры, принцессы Иоганны Елизаветы Анхальт-Цербстской, бывшей замужем за истым солдафоном, не хватавшим звёзд с неба. Легкомысленную мать покорило внимание младшего брата — в семье никогда не хватало теплоты и внимания. Жорж любезен, весел, бегает по её мелким поручениям, советует, какие рюшки пришить на платье и какие драгоценности надеть на очередной бал, чтобы не так была заметна стеснённость в средствах. И хоть он неказист, мал ростом, худосочен, угреват и кривобок, с маленькими и вечно потными ручками и большими, неуклюжими ступнями ног, всё равно казался подходящим мужем для Софи, тоже не очень-то большой красавицы. Круглые фразы так и выкатывались из его узкогубого маленького рта, будто проткнутого булавкой на бледном, землисто-сером лице. Зато улыбка озаряла большие, навыкате, голубые глаза и делала сносной его физиономию.

Этот маленький принц из всего мог извлекать выгоду — из своей любезности, из своей службы, из своего многочисленного родства. И хотя не обладал никакими талантами, карьера его должна состояться.

Софи бойко трещала на французском, любила танцы и веселье и была предельно любезна с дядей. Десять лет разницы между ними почти не чувствовались, казалось, они ровесники, так он умел её развлечь, заговорить.

С утра до вечера он почти не оставлял будущую императрицу Екатерину, почти не выходил из её комнаты, проникая в тайны её мелких и больших забот.

Однажды вся семья собралась к родственникам в гости в Брауншвейг. И вот тут-то и состоялся разговор, который внезапно отрезвил Софи, заставил её серьёзно задуматься над собственным будущим.

   — Жаль, — тихо и грустно говорил дядя, — я так буду стеснён в Брауншвейге. Мне уже не придётся свободно говорить и видеться с вами, как здесь, как я привык.

   — Почему? — искренне удивилась Софи. — Вы же мой дядя...

Он бросил на неё взгляд. Эти невинные глаза смотрели с неподдельным недоумением и искренностью.

   — Это дало бы повод к сплетням.

Софи всё ещё не понимала ничего.

   — Всё дело в том, что я вас слишком люблю...

   — Ну и что, — недоумевала Софи, — и я вас тоже очень люблю.

   — Вы ещё ребёнок, с вами нельзя говорить серьёзно.

   — Я вас очень люблю, — запротестовала Софи, — и мне больно, что я вас так огорчаю.

   — Но хватит ли вашей любви, — прищурил принц свои голубые глаза, — чтобы утешить меня так, как я этого хочу, по-моему?

   — Конечно, я сделаю всё, чтобы вы не огорчались, — принялась уверять его Софи.

   — Хорошо, — он принял решение, — обещайте же, что выйдете за меня замуж...

Софи с изумлением взглянула на него.

   — Вы шутите? — наконец проговорила она. — Вы — мой дядя, я вас люблю, но как родственника, а не как...

   — Не как мужчину? — дополнил он.

   — Ну, я не так сказала, — смешалась она, — но, наконец, отец и мать не захотят, ведь вы же мой дядя...

Она лихорадочно искала предлога, чтобы отказать ему. Она и не предполагала, что тут нечто большее, чем родственная привязанность...

   — Всё зависит от вас, — загнал он её в ловушку, — ваша мать не против...

Софи всё ещё не могла опомниться от удивления. Потом у неё появилось и чувство брезгливости — как, этот вот...

   — Так что же, — настойчиво заговорил он, — всё зависит только от вас. Я вижу, вы не хотите?

Он был очень огорчён, едва не плакал. Никогда не видела Софи таким своего любезного, весёлого дядю.

   — Конечно, если будут они согласны, — вяло ответила она, — то и я...

Улыбка озарила его серое лицо, засияли счастьем большие голубые глаза. Он целовал её руки, робким поцелуем прижался к её губам. А ей вдруг сделалось противно. Что это он себе позволяет, этот тщедушный, неказистый, с почти прозрачными ручками и такими огромными ступнями ног?

Когда за ним закрылась дверь, она возненавидела его.

И тут подумала о матери. Значит, за её спиной они давно сговорились. А может быть, мать сама подстроила всё это и выпихивает её замуж. Что ж, придётся выдержать бой, пусть даже эти бесконечные пощёчины, это бешенство, эта грубая ругань...

На помощь ей пришёл случай. Тогда, в тринадцать лет, она поняла, как нужно пользоваться случаем, потому что Бог его посылает, а уж от человека зависит, как им воспользоваться.

За обедом отец передал матери несколько писем. Она тут же вскрыла их, и у неё вырвалось несколько удивлённых замечаний.

Софи бросила беглый взгляд на конверты, уловила удивление и равнодушное пожатие плеч ей матери, связала это с теми днями, когда писался и отправлялся портрет её, Софи, в далёкую заснеженную Россию.

Софи всё поняла, сложить два и два она всегда умела.

   — Что это за письма? — наивно спросила она у матери.

Та холодно взглянула на неё и ничего не ответила.

После обеда Софи тихонько скользнула в кабинет матери. Прочесть письма было сущим пустяком.

Вечером, сидя за вышиванием в пустой гостиной, Софи снова принялась выспрашивать мать:

   — Какие новости, у вас так много писем?!

   — Пустое, — резко ответила мать.