Мы стоили друг друга

— Почему? — радостно вскрикнула я.

— Потому что он всегда звенит нормально, а тут как-то психованно зазвенел, будто свихнулся…

Я не знала, как на это реагировать. Решила не обижаться.

— Мне Наташка сказала…

— Она соврала.

— Ну, знаешь ли…

— Послушай, — сказал он, — ты мне не нравишься, понимаешь? Ни капельки, ясно?

— А что, ты мне нравишься, что ли?

— Ну вот, видишь, так чего звонить?

— Здравствуй, Дима, — неожиданно даже для себя сказала я. — Проходи. Извини, Юля, это не тебе. Ко мне пришли. До свидания! — И я положила трубку.

Дома никого не было. Я поставила на проигрыватель пластинку и стала танцевать, потому что думать о чем-либо боялась. Иначе вспомнилось бы и то, что мне не хватило красивой эмблемки, и что мне дали рваную шапочку, и что Дима Спешнее назвал меня Квазимодо. Я танцевала якобы с Юлькой, хоть он и сказал, что я ему не нравлюсь. Но я не могла иначе. Все-таки у него были самые прекрасные глаза, губы, зубы, руки… И родинка у него на виске была какая-то необыкновенная, будто жужжащая. Так разве я могла не думать о нем? И что, если я ему не нравлюсь?! Ничего нет в этом стыдного — разве стыдно, когда ты голоден и хочешь хлеба? Не дадут — умрешь. Или нужно взять самой. Кто бы что бы ни говорил…

Он исчез, и я думала, что навсегда. Наташка говорила, что он яростно гоняется за этой чертовой Галей, а Галя и смотреть на него не хочет. Еще Наташка сказала, что он теперь почему-то ей, Наташке, обо всем рассказывает. Ей это было странно и непонятно. Мне — тоже.

А потом он пришел к Наташке опять. Опять узнать, что задано по английскому. И опять они стояли на лестнице и разговаривали. Я схватила коробку с гримом, подвела глаза ярко-голубым, до ушей прямо развела глаза, накинула пальто и опрометью бросилась по коридору. Его я не заметила.

— Он уехал, — сказала я Наташке трагическим шепотом.

— Кто уехал? — спросила ошарашенная Наташка.

— Сережа. Его взяли в армию.

— Ах, Сережа! — сказала Наташка. — Прискорбно…

Бедная Наташка, я втягивала ее во все новые и новые авантюры, и она, по доброте душевной, вынуждена была мне подыгрывать.

Я летела по лестнице и слышала, как она громко говорит ему:

— Представляешь, у них такая любовь, и вдруг его берут в армию…

Потом она рассказала мне, что на это ее сообщение он только фыркнул и сказал, что ему пора домой.

В авантюру я втянула не только Наташку, но даже и умную Тамару — мою принципиальную подругу, старосту класса.

Дело в том, что с некоторого времени Юлька стал ездить в школу на том же автобусе, на котором ездила я. Никто из нормальных людей так бы ездить не стал, потому что автобус этот безбожно кружил, и моя Наташка, например, ездила на трамвае. Ехать было всего-то две остановки. А он ездил на автобусе, который до его школы делал одиннадцать остановок.

Я увидела однажды, как он влезал в автобус, сама же влезть не успела и на следующий день пришла на остановку раньше. А он в тот день пришел позже. Я показала его умной Тамаре, когда он бежал за автобусом. Чтобы она знала его в лицо. Потом, стоило ему войти в автобус, как рядом с ним оказывался кто-нибудь из моих знакомых девиц (двое, конечно, а если можно — трое) и начинался спектакль.

— Ты представляешь, в Машку Семашкину все влюблены, — говорила, например, умная Тамара.

— Да, это что-то ненормальное, — подыгрывала ей оказавшаяся поблизости статистка.

Потом все, что он при этом делал, становилось известным мне. Однажды он позвонил. К телефону подошла я.

— Я вас слушаю…

— Это ты, что ли?

— Да, я…А это ты?

— Я. Слушай, я давно хотел тебе сказать… Я из-за тебя просто боюсь ходить по городу.

— Почему это? (Вот он сейчас скажет что-нибудь такое необыкновенное. Скажет, чего я так жду.)

— Да потому, что из каждой урны, из каждой водосточной трубы вылезает человек и произносит твое имя…

— «Мое имя наводит ужас, как заборная крепкая брань…» — циничным голосом сказала я.

— И вообще, мне не тебя надо, а Наталью…

— Ее нет дома. Что передать?

— Я хотел спросить, что задано по английскому.

Вполне понятно, что после этого случая я мчалась к телефону на любой звонок.

Вставалось по утрам теперь очень легко, потому что с самого утра я готовилась его встретить. И встречала. Иногда мы даже сидели в автобусе рядом, но не разговаривали. Мы не видели друг друга в упор, так-то. Правда, иногда я проезжала свою остановку. Но в таких случаях я и не думала выходить на следующей, а ехала до кольца. Кольцо было на Невском, и вместо того чтобы идти в школу — я шла в кино. Я чувствовала его ехидный взгляд, но не замечала его. Я знала, что прогулять так легко, как я, он не может. Очень уж разные у нас были школы! В нашей школе учителя пытались понять наше настроение. Я помню, когда приехал Фидель Кастро и директор школы поняла, что многих сегодня на уроке не окажется, то она взяла в руки школьное знамя и сказала, что если встречать — так уж встречать. И вся школа целиком пошла встречать Фиделя. А все остальные школы учились. Поэтому, если я честно говорила, что прогуляла школу потому только, что на улице хорошая погода, мне говорили:

— Смотри, ведь экзамены…

Гораздо неприятнее было объясняться с умной Тамарой.

— Где твоя гордость? — говорила она.

У Юльки школа была другая. Девочек выгоняли из класса, если они завивались. Парни обязаны были ходить в школьной форме. Помню, что на Юльке эта форма расползлась по швам и выглядела совсем неприлично. Когда у них были вечера, то по углам стояли классные дамы и следили, «чтоб не прижимались». О каких прогулах могла идти речь в такой школе?

Вот поэтому я и чувствовала себя на коне в этой ситуации. Я дразнила Юльку своей свободой, тем, что еду куда хочу, что до ушей подрисовываю глаза ярко-синим гримом, и вообще…

И однажды я его вывела из себя… Он не вышел на своей остановке.

— Ты проехал, — сказала я небрежно.

— Ты тем более, — ответил он.

— Для меня это ничем не чревато, мой мальчик.

— Я не мальчик и не твой! — буркнул он.

Возразить было нечего. Я оскорбленно молчала.

— Куда двинем? — примирительно спросил он.

Я хотела спросить, с каких это пор я и он — мы, но промолчала. Я устала быть с ним в ссоре, поэтому и пропустила возможность уколоть.

— В кино, — сказала я.

И мы были в кино. Потом, через несколько лет, выяснилось, что ни он, ни я не помним ни названия фильма, ни хотя бы самого завалящего кадра. А ведь так внимательно смотрели, даже потом обсуждали фильм. Правда, кто там кого убил и кто на ком женился — так и не выяснили.

Шатались по морозу, замерзшими руками сжимая одеревеневшие папки, которые были тогда в моде.

…А через два дня, встретившись в автобусе, не поздоровались.

…Восьмое марта тогда еще не было выходным днем, и мы ехали в школу. Я, Тамара, Элка Котенок и еще какая-то девчонка, имени которой я не помню. Юлька тоже ехал в этом автобусе. Мы с девчонками, помню, обсуждали невеселую долю девчоночьего класса. Всех будут поздравлять, а нас, кроме четырех наших мальчишек, похожих на девчонок, и поздравить некому. И еще мы говорили о том, что праздники вообще — самые неприятные дни.

День был на удивление снежным. Автобус шел по тоннелю, прорытому в снегу, задерживаясь на остановках дольше, чем обычно, потому что пассажиры прыгали чуть ли не в сугробы, шли вдоль сугробов, прижимаясь к автобусу, пока не выбирались на проторенную тропинку. День этот был все-таки очень красивым. Розовым каким-то, тихим днем.

Юлька вышел на нашей остановке, плюхнулся вдруг на спину прямо в сугроб, побарахтался в нем и поднялся. Теперь в сугробе была ложбинка.

— А то ножки промочишь! — сказал он. Он мне это сказал!

Я остановилась, но кто-то толкнул меня в спину.

— Иди, — сказал он.

Я прошла по тропинке, которую он сделал для меня. За мной пошла Элка Котенок, но умная Тамара схватила ее за руку.

— Это не тебе, — сказала умная Тамара, — это Машке.

— Спасибо, Юлька, — сказала я.

— С праздничком! — пробурчал он.

Лицо его было невозмутимо, как всегда.

В этом же автобусе ехали еще какие-то ребята из нашей школы. И на следующей перемене я слышала за спиной:

— Вот она, эта самая…

— А он бросился и говорит: иди по трупу.

— И она пошла!

— Во дает!

Я слушала все это и думала мстительно: ничего, болтайте, болтайте, вот придет мой мальчик, тогда вы узнаете, он вам покажет…

Однажды, когда я зазевалась на переходе, он схватил меня за руку, а потом так и забыл отпустить. И мы вдруг замолчали, как-то панически замолчали — дыхание перехватило. Помню, что мне захотелось убежать. Он на меня не смотрел. Ах, как мне хотелось увидеть в его лице что-то смешное — чтоб рассмеяться, чтоб стало просто! Эти его смешные усы, только пробивающиеся, эта шляпа (он приходил к нам в шляпе), все это, когда его не было рядом, казалось мне смешным, но сейчас…

А на следующий день мы встретились как незнакомые. И все опять пришлось начинать сначала. У нас каждый раз все начиналось сначала, по нулевому циклу — привычки друг к другу не появлялось.

Помню горы отчаянного вранья, которые мы в поте лица воздвигали в наших разговорах. Я врала со всей энергией старосты миллиона кружков, оставленных мною во имя этих наших встреч и разговоров.

Он тоже много врал (тогда я этого не знала), мы прикидывались приятелями и спрашивали друг у друга совета. Его нисколько не удивляло, что за время нашего с ним знакомства «моего Сережу» успели взять в армию и уже дважды отпустить в отпуск. А меня не удивляло, что его Галя ждет его каждый день, а он, вместо того чтоб идти к ней, торчит у нас.

Но, как ни странно, мы друг другу верили. Я верила в Галю, а он верил в Сережу. И аил штурмовали эти горы вранья, мы лезли на них, скатывались вниз, но опять лезли.

Я отчаивалась, плакала, но верно сидела дома, ожидая его прихода.

А он, как я узнала потом, давал себе слово, что больше не придет, шел вправо-влево, туда-сюда, но вдруг оказывался у нашего дома.

Однажды, возвращаясь из булочной, я увидела, что он стоит против нашего дома и, запрокинув голову, смотрит на мои окна.

И я все меньше и меньше врала про Сережу. И он реже вспоминал про Галю. В конце концов были и другие темы для разговоров. Правда, тут он верил мне меньше.

…По литературе у него была тройка с минусом. Раньше человек, который имел тройку по литературе, для меня не существовал. А он — существовал. Он не виноват, что у него был плохой учитель, а у меня — хороший.

О, как молила я, чтоб время остановилось! И пусть бы я бесконечно училась в школе, а он приходил бы якобы к Наташке, якобы списать задание. Не нужно никаких перемен. Я не хотела быть взрослой.

Но вот и последний звонок отзвенел. Пошла работать по специальности, которую мне дала школа. В нашем НИИ было полно мальчиков, только что окончивших институт. Эти мальчики напоминали мальчиков из нашей великолепной, привилегированной школы. Но, как ни странно, ко мне они относились совсем не так, как те. Я всех ужасно забавляла и поэтому нравилась. Меня звали на дни рождения, за город, на каток. Да и не была я так уж некрасива, как думалось мне в минуты отчаяния (впрочем, думалось почему-то с удовольствием).

Юлька заходил редко. Делал вид, что он пылкий друг Наташкиного детства.

Он менялся: стал еще выше и шире в плечах, и усы как-то враз перестали быть смешными.

— Ой, сегодня еле встал с перепою, — гордо говорил он.

Ясное дело, после школы, в самый первый год, все мы часто бываем «с перепою» (бутылка портвейна на троих), «бабы нам надоели», а денег у нас «куры не клюют».

Я говорила, что приглашена на ужасную пьянку, что не понимаю: и чем это я так нравлюсь этим глупым мужчинам?

Похоронив Галю и Сережу, мы принимались тут же за новое вранье.

И вот Юлька исчез. Я сидела дома и ждала, что он придет. А он не приходил.

У всех была любовь, у всех были нормальные парни, а я сидела и ждала неизвестно чего. Окончательно добило меня сообщение о том, что Элка Котенок выходит замуж. Элка, хоть и была красива, была ужасно глупая. Она все время говорила:

— Я такая страстная, такая страстная; больше двух раз одного парня видеть не могу!

От Элки пришло приглашение на свадьбу. Чтоб обсудить это событие, явилась умная Тамара.

Было воскресенье, мои родители ушли из дому, и мы втроем — я, Тамара и Наташка — пили вино под названием «Столовое».

Черт возьми, мы ведь взрослые люди — и можем же за бокалом вина обсудить нашу подругу, которая не что-нибудь, а замуж выходит.

Сегодня был последний день, назначенный мной для прихода Юльки. Если он не придет…

Ну что я сделаю, если он не придет? Позвоню? А он подойдет к телефону и скажет;