Помоги проекту - поделись книгой:
Сельский доктор
Джеймс Грейнджер, поэт, писатель, врач и наставник плантаторов сахара, начал свою карьеру в качестве хирурга 13-го Пехотного полка во время восстания якобитов в 1745 г. Позже он основал собственную врачебную практику в Лондоне и стал корреспондентом ряда литературных журналов.
Возможно, чтобы поддержать имидж разностороннего человека, он издал исследование армейских болезней, но годом ранее вышла более интересная работа на ту же тему Джона Прингла. К тому же Прингл написал свою книгу по-английски, а Грейнджер на латыни, так что труд последнего проигрывал при сравнении. Однако Грейнджер был почитаем в кругу лучших литераторов Лондона, среди которых были Сэмюэл Джонсон, Джеймс Босуэлл и Томас Перри, и, среди прочего, вел получивший известность спор со Смоллеттом по поводу перевода стихов Тибулла.
В 1759 г. Грейнджер предпринял вместе со своим покровителем Джоном Буррье плавание с целью посетить сахарную плантацию последнего, находившуюся на острове Сент-Китс. В то время велась война с Францией, и поэтому их корабль шел под конвоем, на обратном пути Грейнджера перевели на другой корабль, чтобы он помог женщине, заболевшей оспой. Там он познакомился с дочерью этой женщины, носившей необычное имя Дэниэл Мэтью Берт. Имя не соответствовало ее полу, зато указывало всем жителям Сент-Китса, что его владелица имеет отношение и к фамилии Дэниэл, и к фамилии Мэтью — обе были там известны.
Джеймс Грейнджер, доктор и светский лев, женился на Дэниэл Берт и начал врачебную практику на Сент-Китсе. Вскоре он задумался и о достойном его талантов занятии, которое сделало бы ему репутацию и принесло состояние. Очевидно было, что плантаторам необходимы наставления по производству сахара, и Грейнджер решил этим заняться. Однако, отринув прямолинейную прозу, он обратился как к образцу для подражания к «Георгикам» Вергилия, описывавшим сельское хозяйство Рима в I в. до н.э., включая пчеловодство.
Этот стиль, привычный в то время, вскоре должен был выйти из моды; впрочем, Эразм Дарвин, дед Чарлза, прославился тем, что писал в такой манере о природе, классификациях и своих взглядах на эволюцию новых видов. Эразма высоко ценили как поэта, он повлиял на многих английских поэтов начала XIX в.: он наглядно продемонстрировал, что, когда пишешь «Георгики», нельзя называть лопату лопатой:
«Железный клинок, женатый на деревянной палке,
Тобой селянин переворачивает дерн».
После ссоры со Смоллеттом Грейнджеру следовало быть более осмотрительным и не давать такого очевидного повода поднимать себя на смех, но, похоже, он учился слишком медленно. «Сахарный тростник: поэма в четырех книгах», опубликованная им в Лондоне в 1764 г., была громоздким томом белых стихов, посвященных всем аспектам выращивания сахарного тростника, обращению с рабами, производству сахара и многим другим темам. К сожалению, плантаторам не было особого дела до изысканного стиля, а лондонцам не были интересны подробности таких важных вопросов, как порча тростника крысами, болезни рабов или навоз. Доктор Джонсон от души посмеялся над Грейнджером, как рассказывает Босуэлл:
«Он говорил с пренебрежением о поэме Дайера "Руно"». «Из этой темы, сэр, невозможно извлечь поэзию. Как можно поэтично писать о сарже и драгете? Вы увидите, что многие будут нелестно отзываться об этой замечательной поэме, "Руно"". Говоря о "Сахарном тростнике" Грейнджера, я вспомнил, что м-р Лэнгтон рассказал мне, как все острословы, собравшиеся на чтении рукописи у сэра Джошуа Рейнолдса, прыснули со смеха, когда после помпезных белых стихов поэт начал новую главу со слов: "Теперь, о Муза, воспой же крыс".
И что еще смешнее, один из присутствовавших, смотревший на чтеца слегка сверху вниз, подметил, что изначально там было слово "мышь", но его заменило слово "крыса" как более величавое».
Это, конечно же, было неправдой. Согласно Ричарду Лигону, крысы всегда были проблемой для посевов тростника — и потому, что они повреждали растения, и потому, что разносили скверную болезнь лептоспироз. И все же, немного подменив понятия, Джонсон высмеял эту работу. Вот что рассказывает Босуэлл:
«Джонсон сказал, что доктор Грейнджер — милый человек, который делает все, что в его силах. Он считает, что его перевод Тибулла был очень хорош, но "Сахарный тростник, поэма" ему не понравился, и он воскликнул: "На что ему дался сахарный тростник? Так кто-нибудь еще напишет "Грядку петрушки, поэму" или "Капустное поле, поэму""».
Грейнджер по-видимому надеялся, что эта работа создаст ему репутацию и поможет заработать достаточно денег, чтобы отойти от дел, вернуться «домой» и наслаждаться своим богатством. На Сент-Китсе он лечил рабов, посещал владельцев плантаций, «креолов», как их там называли, и торговал лекарствами. Он также выезжал на соседние острова, когда его туда вызывали к больному. Его поэма несла серьезное послание, она имела целью научить начинающего плантатора всему необходимому:
«Какую землю предпочитает тростник, какой заботы требует;
По каким приметам высаживать, каких болезней ждать;
Как лучше застывает горячий нектар
И как обращаться с африканским черным племенем;
Муза, что долго блуждала в лесах,
О праздности мирта поет».
Самое забавное место, пожалуй, там, где он возносит хвалебную песнь хорошему компосту (который до сих пор пользуется благосклонностью садовников):
«О компосте Муза снизойдет ли пропеть
Иль не земля ее божественно венчает? Священная Муза
Презренное не почитает, но лишь основы; до тех лишь пор,
Как истинная добродетель своей печатью ее отметит.
Ты, сеятель, удвой свои владенья;
И никогда, о никогда, не постыдись ступать
В твои навозы, где отходы с мельниц,
И прах весь, и котлов нарост,
И сорняки, и перегной, помет, и затхлость
В компосте скудную удобрят землю».
Хотя компост и навоз наверняка были важны для фермеров и его читателей на плантациях, едва ли они были интересны его потенциальной аудитории в Лондоне, так что продажи его книги были плохи. Но это еще не все:
«Что лучше: тучный ли компост в любую ямку
Бросить иль разбросать его по верху,
То неизвестно: суд должен решить
Хорошего дождя, питающей росы паденье,
Чтоб растопить компоста соли, что плод родят;
Ущербное растенье, предавшее твои надежды,
Взрастет оттуда, не спеша, где пал навоз:
Но если он разбросан щедро и повсюду,
Тростник перенесет жар солнца легче;
Попросит меньше влаги; и многим урожаем
Разродится твоя земля, являя благодарность».
Компост был важен, но рабам он был не в радость. Во избежание поверхностной эрозии почвы тростник высаживали в «ямки», участки шириной около 1,5 м и глубиной 15 см, что затрудняло или даже делало невозможным подвоз навоза на телегах, а он бывал необходим при появлении первых всходов. Так что навоз приходилось подносить рабам в корзинах на своих головах. Мисс Шоу описывает этот процесс в своем дневнике в 1774 г., через несколько лет после смерти Грейнджера:
«У каждых десяти негров есть погонщик, который идет за ними, в руках у него короткий хлыст и еще один длинный… Они двигаются, соблюдая порядок, у каждого небольшая корзина, в которой он несет в гору навоз, а возвращается к мельнице со связкой тростника. Они поднимаются рысью, а спускаются галопом…»
«Небольшая корзина» с грузом весила около 35 кг (75 фунтов и более), а ее влажное содержимое постоянно капало на головы носильщиков. Позже освобожденные рабы не скрывали, что это была самая унизительная для них работа, а потому некоторые нервные управляющие из страха быть отравленными часто вовсе забывали о том, что поля надо удобрять навозом.
Мало пользы принесло науке написанное в 1816 г. лордом Дандональдом «Исследование практической химии для сельского хозяйства», в котором в качестве лучшего удобрения для тростника рекомендовался торф. Томас Сполдинг отреагировал так: «Это не более чем фантазия излишне разгоряченного ума, когда он советует добывать торф в Шотландии и отправлять его на Ямайку».
Грейнджера ждал провал, потому что он, как и Дандональд, пренебрег элементарными фактами. Большинство островов обладали бедной почвой, и без компоста тростник в самом деле рос плохо из-за нехватки питательных веществ. В некоторых частях Бразилии плантации просто перемещали на новое место, когда земля истощалась, но на небольших островах это было невозможно.
В чем бы ни была причина, но искушенные лондонцы посмеялись над педагогическими попытками Грейнджера, и он так и не получил желаемой награды за свои труды. Читатели в Англии не понимали его иносказательных описаний, а островитяне либо считали, что все это уже знают, либо вовсе не читали книг.
Медицинское образование поэта выходит на первый план, когда Грейнджер пишет об обращении с рабами. Еще в 1717 г. леди Мэри Уортли Монтегю писала из Константинополя о том, как турки справляются с оспой, заражая сами себя, пока еще здоровы:
«Оспа, такая смертоносная и такая обычная среди нас, здесь совершенно безвредна благодаря "прививке", как они это называют. Есть множество старых женщин, которые занимаются тем, что проводят эту операцию каждую осень, в сентябре, когда спадает жара. Люди спрашивают друг друга, не собирается ли кто-нибудь из их семей заболеть оспой…»
Прививка, или вариоляция, осуществлялась с помощью материала, взятого у перенесшего оспу человека, так что это был достаточно слабый штамм вируса. Методика была успешно применена Коттоном Мэзером перед его смертью в 1728 г., он говорил, что узнал о ней от африканских рабов. Даже Джордж Вашингтон прививал своих солдат перед битвой.
Позже этот способ позволил Эдварду Дженнеру опробовать эффект коровьей оспы на юном Джеймсе Фиппсе, после чего вариоляция стала обычной практикой. Когда сейчас Дженнера обвиняют в том, что он поступил неэтично, «намеренно привив оспу мальчику», совершенно забывают о медицинских нормах того времени.
И если сегодня нам не надо задумываться о необходимости прививок, во времена Грейнджера это был важный вопрос, поэтому довольно странно, что он счел необходимым советовать своим читателям очевидные для них вещи:
«Скажи, зараза ведь лишь раз сражает
Сынов Гвинеи, не надо ли привить
(Так, чтобы оспа счастливо прошла)
Пораньше этот элемент твоим рабам?»
Грейнджер также дает совет по технике безопасности, который, должно быть, помог Макандалу за пару лет до этого:
«Теперь танцуют страстно мельницы по ветру;
Питай их страсть: но будь, о, осторожен;
Не доверяй стальным цилиндрам
Неосторожных рук: захваченными им быть,
И горевать навеки будешь о грустном зрелище!»
Еще один совет, касающийся того, позволять ли рабам пить сок тростника во время сбора урожая:
«Пока идет медоточивый сок из тростника,
Ты не противься, друг мой, чтоб рабы с рассветом,
А хворые и молодые на закате
Себя вознаграждали питием
Прохладного нектара, чтоб здоровье
Не покидало твоих негров и труд был легок их».
Он яростно нападает на несносных французов, которые разбавляли свой сахар, чего ни один настоящий британец никогда бы не сделал (хотя Г. К. Честертон, похоже, считал, что английские бакалейщики постоянно этим занимались). Грейнджер пишет:
«Сыны коварной Галлии, что пашут острова,
Мешают сахар свой с бессмысленным песком,
Обманом чтоб повысить его вес,
Как далеки от подобного лукавства сыны Британии».
Если бы плантаторы обратили больше внимания на советы Грейнджера или Грейнджер изложил свои советы не в такой замысловатой форме, сколько жизней можно было бы спасти! Грейнджер описал большое количество глистов и их лечение, депрессии, питание и все необходимое для того, чтобы рабы оставались здоровыми, а главное — живыми. Более того, Грейнджер снабдил свою работу комментариями, которые поясняли, например, что «минеральный продукт корнуоллских шахт» — это не что иное, как олово, которое он рекомендует в качестве глистогонного средства как в виде порошка, так и кусками.
В результате Грейнджер со своей поэмой «свалился на пол, не усидев на двух стульях». В 1860 г. Джордж Гилфиллэн назвал Грейнджера в числе «малоизвестных поэтов», а в 1930 г. он был включен в «Фаршированную сову», антологию плохих стихов. И то и другое не так ужасно, как может показаться: в список Гилфиллэна вошли также Джон Донн, сэр Филип Сидней, Кристофер Смарт и Джонатан Свифт, а плохими стихотворцами в «Фаршированной сове» были признаны: Бернс, Байрон, Китс, Лонгфелло, Вордсворт и опять же Смарт. Неплохая компания для шотландского доктора.
Давайте годовалому ребенку по 15 капель скипидара с сахаром утром натощак в течение трех дней; к последней порции добавьте хорошую дозу касторового масла; это будет превосходное глистогонное. Доза скипидара для ребенка двух лет — 20 капель, трех лет — 25 капель, четырех лет — 30 капель и т.д.
7. Ром и политика
«М-ру Уотрехаусу дается позволение поставить ром вместо бренди на корабли короля Якова на Ямайке, ему вменяется в обязанность изучить благие и дурные эффекты этого напитка как для экономии, так и для здоровья и удовлетворения наших моряков и сообщить нам в течение года или двух (или раньше, если вы сочтете это необходимым).
На протяжении всей истории где бы ни захотели люди добавить хмеля в свою жизнь, они всегда вспоминали или вновь изобретали искусство получения алкоголя из сахара. Капитан Кук так описывал свой опыт использования тростникового сока, когда прибыл со своими людьми на Гавайи в 1779 г.:
«Раздобыв некоторое количество сахарного тростника и обнаружив, что из его густого отвара получается весьма недурное пиво, я приказал сварить еще немного для общего использования. Но когда мы недавно откупорили бочку, никто из моей команды не осмелился его попробовать. Я сам и мои офицеры продолжали принимать его, когда удавалось достать материалы для его приготовления. Несколько шишек хмеля, которые имелись на борту, исправили дело. Напиток имеет вкус свежего солодового пива, и думаю, никто не станет спорить, что напиток благотворен. Хотя моя невежественная команда уверена, что он вредит ее здоровью».
Корабль принял на борт четыре бочки рома в Рио, и возможно, люди не хотели этого «пива», потому что все еще оставался ром. Или они думали, что это очередное лекарство от цинги, как растворимый суп или квашеная капуста. Приближалось Рождество, а это было обычное время, когда команде Кука позволялось праздновать, как это было во время его первого плавания в Южное море. Вот фрагмент из дневника Джозефа Бэнкса от 25 декабря 1768 г., т.е. на 10 лет ранее. Из него можно сделать вывод, что по крайней мере в том плавании на борту было достаточно выпивки:
«Рождество; все добрые христиане, иначе говоря, вся команда, отвратительно пьяны, так что ночью едва ли был хоть один трезвый человек на борту, ветер, слава богу, умеренный, иначе бог знает, что бы с нами стало».
Официальная запись самого Кука не так категорична: «Вчера было Рождество, люди были не совсем трезвы». Ни Бэнкс, ни Кук не упоминают, какой напиток пили на корабле; ром использовали и раньше, но только в 1775 г. он вошел в стандартный набор для британского флота. До этого в обиходе были разнообразные напитки, тот же Бэнкс сообщает, что, когда «Эндевор» «перешел черту» (впервые пересек экватор), те, для кого это было в первый раз, могли выбрать, быть ли выброшенными за борт или «отказаться на четыре дня от вина, что было обязательным условием». По стандарту или нет, но ром был обычным напитком британских моряков в течение долгого времени.
Дистилляция — старейшее в мире искусство применения химии, а самое древнее химическое оборудование, дистиллирующий аппарат для выделения летучих веществ, датируется 3600 г. до н.э. Арабские химики прекрасно знали дистилляцию (наше слово «алкоголь» происходит от арабского) и принесли эту технологию в Испанию. Несмотря на то, что ром обычно ассоциируется с Карибским морем или Америками, вполне возможно, что какой- нибудь внимательный испанец и раньше замечал, что сахарный сок, если оставить его на время, обычно начинает бродить и превращается в «пиво» Кука; отсюда остается уже всего один шаг до получения напитка наподобие рома.
Хотя происхождение его названия неясно, ром был известен с тех пор, как англичане колонизировали Барбадос в 1627 г., а испанцы и португальцы, вероятно, занимались дистилляцией алкоголя на своих сахарных плантациях и раньше. Говорят, что искусство дистилляции пришло на острова вместе с еврейскими беженцами из Бразилии, умевшими делать кашасу, которую получают из сырого тростникового сока, а не из мелассы, как ром. Единственная неувязка здесь в том, что евреи не бежали из Бразилии примерно до 1654 г., а к тому времени ром уже был известен на Барбадосе.
«Этимологический словарь английского языка», изданный в 1888 г., предполагает, что «ром» — это искаженное brom, малайское слово, означающее арак, алкогольный напиток, получаемый дистилляцией пальмового сока, но это не так. Это слово на самом деле пишется beram, и хотя произносится примерно как «брам», малайский beram делают из риса или тапиоки. А это совсем не ром, который, согласно Ямайскому акцизному закону № 73 от 1941 г., может быть описан как «алкогольный напиток, полученный путем дистилляции только из сока сахарного тростника, мелассы сахарного тростника или отходов сахарного тростника, крепостью не более 150 градусов стандартного спирта», т.е. до 75 градусов.
Для Ричарда Лигона ром был «крепкой, дьявольской и ужасной жидкостью», также известной как kill-devil, откуда пошло французское guildive и датское kiel-dyvel.
Сегодня ром производят из сахарного тростника дрожжевым брожением. В получающейся бражке всего около шести градусов, ее дистиллируют до состояния чистой, бесцветной жидкости крепостью до 80 градусов с резким вкусом. Коммерческий белый (светлый) ром — это и есть этот продукт, разбавленный до 40 градусов, тогда как золотой (темный) ром — это тоже он, но выдержанный в небольших (по 40 галлонов) дубовых бочках. Выдержка помогает избавиться от едких летучих компонентов, тогда как химические реакции между ромом и дубом добавляют аромата. К тому же кислород, который все-таки попадает в бочку, превращает часть алкоголя в ароматический эфир, который привносит разнообразные «фруктовые» нотки.
Сахар дал плантациям доход, а ром сделал его стабильным. Даже в условиях падения цен на сахар ром обеспечивал выручку, а если и он дешевел, его можно было приберечь на складе или залить им плантаторское горе. Он также подслащал тяжелую жизнь моряка — ее Джонсон сравнивал с заточением в тюрьме, которое можно перенести лишь в надежде утонуть.
Припев «пятнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома» напоминает о том, что ром был одним из немногих земных благ, доступных пиратам, особенно когда они были в море. Говорят, капитан Кидд высадил пятнадцать человек из своей команды на самый маленький из Виргинских островов (вероятно, он имел форму гроба), чтобы закопать свои сокровища, а затем убил их всех, чтобы сохранить свой секрет в тайне. Возможно, он напоил их ромом или добавил яд в напиток, чтобы легче было справиться с ними, а затем столкнул их в яму. Так что ром мог погубить моряка разными способами.
«Старый грог»
Адмирал Эдвард Вернон, родившийся в 1684 г., в 21 год уже был капитаном Королевского военно-морского флота, а в 24 года — контр-адмиралом. Он с успехом служил много лет до тех пор, пока (если верить его сторонникам) его не заставили уйти, потому что слишком часто оказывался прав. К тому времени он выиграл множество знаменитых сражений, но не таких знаменитых, как его битва против рома. Слишком много морских волков, говорил он, взбиралось на реи, когда в животе у них было многовато хорошего ямайского рома, они делали неверный шаг и погибали.
«Хороший ямайский ром», зовет его Вернон, но частенько это были отходы и остатки, которые торговцы не могли сбыть иначе, как толкнуть хитрым клеркам, сухопутным крысам, которые официально были на жалованье у Адмиралтейства, но одновременно получали взятки от торговцев. Эти люди богатели на взятках, закупая третьесортное и четверосортное пойло.
Моряки хотя бы могли проверить качество рома по содержанию в нем спирта. Они капали немного напитка на щепотку пороха и подносили искру — если он был качественным, вода начинала бурлить и испарялась, порох высыхал и загорался, такой ром проходил испытание. Некачественный ром оставлял порох сырым и не позволял ему загореться.
Моряки могли проверить, содержал ли ром достаточно спирта, чтобы согреть их нутро, но ведь его также было достаточно и для того, чтобы они теряли внимание на такелаже и реакцию в сражениях. До 1650-х гг. в рацион моряков входили вино и пиво, потом непродолжительное время использовали бренди, но когда в 1680-х гг. Британия отбила у испанцев Ямайку и увеличила производство сахара, кто-то должен был употреблять весь тот ром, который там производили. И поскольку ром, в отличие от вина и пива, не портился в море, он был добавлен в список разрешенных напитков.
Но ром губил людей, и адмирал Вернон приказал разбавлять его водой. Среди своих подчиненных адмирал получил прозвище Старый Грог за то, что носил водонепроницаемый плащ из ткани грогрем, или гросгрейн; само собой, разбавленный ром также стали называть грогом. Это слово вошло в английский язык, хотя моряки и жаловались на то, что Старый Грог лишает их такой жизненно важной вещи.
В 1740 г. Вернон приказал, чтобы ежедневный паек, который равнялся одной пинте рома на человека, смешивался с квартой воды в открытой бочке, которую специально держали на палубе для этой цели. Смешивание происходило в присутствии дежурного лейтенанта, в обязанности которого входило следить, чтобы никто не жульничал.
Грог также использовался как награда морякам за выполнение сложных и тяжелых заданий. Если рвался грота-брас, очень тяжелый трос, управляющий гротом, его надо было срастить так, чтобы трос снова прошел через все блоки и шкивы. Пока грота-брас не был сращен, корабль мог держаться только на одном галсе, так что матросы, выполнявшие это задание, должны были работать быстро и слаженно, за что и получали дополнительную порцию грога. Выражением «сращивать грота-брас» стали называть любое поощрение.
После приказа Вернона ежедневную пинту рома с водой на всем флоте стали выдавать в две части: одну до полудня, вторую — вечером. В 1824 г. вечернюю порцию отменили, а в 1850 г. паек сократили до одного гилла (восьмая часть пинты) рома с двумя гиллами воды на человека в день. В 1937 г. количество воды урезали вдвое, а в 1970 г. «эра грога» завершилась — ром на Королевском флоте был запрещен.
Ром, сахар и налоги
В XVIII в. ром был важен для английской культуры. Лонгфелло в своей «Скачке Пола Ревира» не рассказывает всей правды об остановке своего героя в Медфорде, но сам знаменитый наездник и серебряных дел мастер был более откровенен. Позже он вспоминал, что «освежился» в Медфорде, недвусмысленно намекая на то, что употребил самый известный продукт этого местечка в Новой Англии, славившегося своим ромом. Известно также, что Джордж Вашингтон был избран в городское собрание Виргинии после того, как щедро поделился с избирателями 75 галлонами рома.
В Австралии, на тот момент молодой колонии, ром имел большое значение, поскольку поселение в Ботаническом заливе управлялось моряками и даже солдаты, охранявшие заключенных, были морскими пехотинцами. И офицеры флота, и морские пехотинцы (а это были независимые друг от друга подразделения) высоко ценили ром, а пехотинцы еще и видели в нем средство зарабатывания денег. Ром стал основной валютой в бухте Сиднея. Уильям Блай, известный по событиям на «Баунти», а позже губернатор колонии, сообщает:
«Плотник готов распилить сто бревен за одну бутыль, которая стоит два шиллинга и шесть пенсов, — ее он выпивает за несколько часов; за ту же работу он мог бы запросить два бушеля зерна, которые обеспечили бы его хлебом на два месяца».
Блай признавал, что ром несет зло, но он был командиром «разложившегося» гарнизона, известного в тех местах как Ромовый корпус, и держал маленькую колонию мертвой хваткой. Присвоение им нелегально ввезенного перегонного оборудования спровоцировало Ромовый бунт, который, если судить по закону, должен был закончиться повешением всех виновных, однако этого не произошло. Ромовый бунт и невнятная реакция на него английского правительства привели в конце концов к тому, что колония Новый Южный Уэльс обрела частичное самоуправление.
За ромом и сахаром всегда стояли деньги, а за деньгами — власть, так что ром и сахар влияли на действия власти, и не только через раздачу крепких напитков избирателям. Сахарному бизнесу, а также богатствам, которые он приносил, и делам, на которые эти богатства тратились, мы можем быть благодарны (или винить их) за то, что в Америках и Британии сегодня так много людей африканского происхождения, за распространение английского языка по Северной Америке и много за что еще. Можно даже сказать, что сегодняшняя политическая карта мира была сформирована событиями и силами, имеющими отношение к сахару. Примером служит Англия, где члены парламента часто избирались «гнилыми местечками», когда-то густо населенными округами, в которых осталась легко управляемая горстка людей.
Сахар во всех его видах облагался высокими налогами, поскольку английское правительство (как и правительства других стран) считало, что в «домашнюю» казну должна возвращаться максимальная прибыль. Это означало, что сахарные колонии были вынуждены отправлять необработанный сахар в Европу, где его рафинировали и делали за это наценку. Как и все налогоплательщики, плантаторы жаловались и искали пути избавления от налогового бремени, которые находили в повышении цены или, что хуже, в утаивании доходов. Ничего удивительного, что им казалось, будто все деньги, которые платит конечный потребитель, должны получать они, производители. В Англии, поскольку плантаторы были богаты (даже с учетом налогов, которые они платили), «сахарное лобби» могло себе позволить покупку большого количества «гнилых местечек» для продвижения выгодных ему решений и сохранения баланса сил.
В 1767 г. лорд Честерфилд попытался купить такое «гнилое местечко» для своего сына, но обнаружил, что весь «товар» распродан. Человек, занимавшийся продажей голосов избирателей, сообщил, что «местечек на продажу больше нет, богачи из Ост- и Вест-Индии контролируют их все и платят как минимум три тысячи фунтов, но многие четыре тысячи, а два или три, насколько он знает, пять тысяч». В дальнейшем такое использование «гнилых местечек» привело к реформе избирательной системы, что позволило Британии стать более демократической страной. Связь с сахаром и ромом здесь не прямая, но они все же сыграли свою роль.
Около 1780 г. король Георг III ехал в карете с тогдашним премьер-министром Питтом-старшим и увидел карету, намного более богатую, чем его собственная. На вопрос, чья это карета, ему ответили, что она принадлежит плантатору из Вест-Индии. Согласно легенде, король, который не всегда был душевно болен, сказал: «Сахар, сахар? Все этот сахар. А как же налоги, Питт, как же налоги?» Рассказ, возможно, является апокрифом, но хорошо иллюстрирует природу сахарных богатств и то, почему его рассматривали как источник государственных доходов.
Англия конца XVIII — начала XIX в. изображена в романе «Мэнсфилд-парк» Джейн Остин, где семья плантатора становится невероятно богатой и покупает себе имение. Соседи смотрели на «новых богачей» свысока, но по мере того, как Вест-Индская плантократия получала власть и влияние, ей удавалось просачиваться в низшие слои аристократии, и ее представители начинали как минимум рассматриваться в качестве достойных партий для младших сыновей и дочерей благородных семейств.
Существовала большая разница между французскими сахарными островами, которые служили рынком для французского бренди, и английскими островами, производившими ром для англичан. Если Ямайка и остальные английские острова использовали всю свою мелассу в производстве рома для подконтрольных рынков, то французским плантаторам нужно было от нее избавляться за пределами Франции, и большая ее часть оседала в тогда еще британских колониях в Америке.
Французская меласса отправлялась на Род-Айленд, где ее превращали в ром и тайком провозили в другие колонии. Здесь мы сталкиваемся с одной из главных причин Американской революции, но чтобы оценить ее верно, мы должны вернуться к Семилетней войне 1756–1763 гг., в которой Британия и Франция сражались за доминирование в мире. Это был конфликт мирового масштаба, боевые действия велись в Европе, Северной Америке и Индии, на стороне Франции выступали Австрия, Россия, Саксония, Швеция и Испания, а на стороне Британии — Пруссия и Ганновер. Война закончилась поражением Франции.
В мирных переговорах, которые последовали за войной, никому не было дела до Канады, зато сахарные колонии ценились высоко. В Англии те, кто рассуждал с позиций налогов и доходов, считали, что не следует держаться за захваченные французские острова Мартиника, Гваделупа и Сент-Люсия. Им оппонировали сторонники «американских интересов» Англии, которые хотели, чтобы французов изгнали из Северной Америки. Сахарное лобби понимало, что сахар с теперь уже британской Гваделупы будет на равных конкурировать на английском рынке с ее собственным сахаром, поэтому оно выступало за возврат Карибских островов Франции. В конце концов Англия предложила обмен: несколько островов на всю Канаду (предложение, которое Вольтер с иронией назвал «обменом сахара на снег»).
Эта сделка имела далекоидущие последствия, но она была лишь частью мирного договора. Чтобы избежать перехода всей Луизианы к Британии, Франция в 1762 г. тайно уступила Испании (по Фонтенблоскому договору) территорию к западу от Миссисипи и острова Орлеан. Парижский договор (мирный договор 1763 г.) отдавал все французские территории к востоку от Миссисипи, за исключением острова Орлеан, Британии, т.е. будущим Соединенным Штатам. Затем по договору 1800 г. Испания вернула Франции земли к западу от Миссисипи, создав возможность продажи Луизианы. Карты были сданы, игра должна была вот-вот начаться, и снова она шла вокруг сахара.
Вернемся к Семилетней войне: после 1763 г. Британия продолжала контролировать «уступленные острова» — Доминику, Гренаду, Сент-Винсент и Тобаго, которым по-прежнему было разрешено импортировать дерево из Канады и колоний в Новой Англии и экспортировать мелассу и ром на другие территории. Но в следующем году Англия совершила необдуманный ход — парламент одобрил Закон о сахаре в 1764 г. Он возобновлял Закон о патоке 1733 г. и устанавливал налог…
«…на весь белый и отбеленный сахар, произведенный или изготовленный в любой колонии или плантации в Америке, лежащей вне доминиона Его Величества… на весь индиго и кофе иностранного производства или изготовления, на все вина (кроме французских), на весь тканый шелк, бенгальский хлопок и ткани с содержанием шелка или трав производства Персии, Китая или Ост-Индии и весь ситец, окрашенный, набивной или мореный; на весь иностранный лен, называемый кембрик или французский батист, которые будут импортированы или ввезены в любую колонию или плантацию в Америке, ныне или в будущем лежащую в доминионе Его Величества…»
Другие статьи закона устанавливали налоги на ром, алкогольные напитки и мелассу, и тогда американцы поняли, что Англия им больше не нужна. Торговцы с Род-Айленда понесли большие убытки во время Семилетней войны, а теперь страдали от налогов, которые били прямо по их карману, и им это не нравилось. Контрабандисты Род-Айленда тоже почувствовали угрозу для себя. В 1764 г. акцизная шхуна «Св. Джон» была выведена из бухты огнем береговых батарей — род-айлендцы до сих пор утверждают, что это были первые выстрелы приближавшейся войны. Другая акцизная шхуна, «Свобода», была сожжена в Ньюпорте в 1769 г. В 1772 г. третья шхуна, «Гаспи», была посажена на мель, затем род-айлендцы вышли в море в лодках и подожгли ее.
Британия могла оправдывать высокие налоги для американских колоний, пока французы в Канаде представляли для нее угрозу, но теперь, после того как Британия сделала свой выбор, закрепленный Парижским договором, колониям уже нечего было бояться, и они решили, что смогут сами распоряжаться своей судьбой. Сахарная политика очистила Североамериканский континент от других европейских сил, и она же позволила сформироваться независимому государству, которое смогло купить землю к западу от Миссисипи у французов и таким образом распространить англоговорящие владения по всему континенту. Это в свою очередь создало возможность для экспансии Соединенных Штатов, так что можно сказать, что политика и политические решения начала XIX в. сыграли значительную роль в формировании баланса сил XX в.
Меньший масштаб имеет история Фиджи, на которую также повлиял сахар. Формально власть перешла к британцам от старейшин острова в 1874 г., но губернатор сэр Артур Гордон решил избежать отчуждения земли, которое произошло на Гавайях, в Австралии и Новой Зеландии. Чтобы не дать плантаторам прибрать к рукам всю землю, он придал официальный статус Босе Леву Вакатурага, Великому совету старейшин, как совещательному органу при губернаторе по «делам Фиджи». Корни напряженности между потомками индийских наемных работников и современными фиджийцами кроются в этом решении.
Доминирование на море, сахар и война
Неожиданным эффектом Войны за независимость Америки стало наращивание военно-морской мощи Британии. После того как 24 французских корабля не позволили британскому флоту войти в Чесапикский залив, чтобы спасти армию лорда Корнуоллиса в сентябре 1781 г., британские морские силы пришли в упадок и позволяли французам захватывать свои сахарные колонии до тех пор, пока адмирал Родни не одержал победу в сражении у островов Всех Святых в 1782 г., не позволив французам взять Ямайку, самый ценный трофей. Как бы ни оценивали роль французов в Американской войне, сами французы не сомневались, что в реальности на карту были поставлены сахарные колонии и сахарные доходы.
После заключения мира в 1783 г. Британия начала перевооружаться, построила 43 новых линейных корабля, отремонтировала 85 других, создала базу в Австралии и еще одну на острове Норфолк, недалеко в Тихом океане. (Французы в свое время посмотрели на этот остров и признали негодным, сказав, что он «подходит только для ангелов и орлов» — там не было безопасных бухт.) Хотя Норфолк был бесполезен как военно-морская база, британцы разглядели в его соснах материал для мачт и рангоута, а также засеяли его льном, который использовали для изготовления парусов. Они «ввезли» (именно так — их похитили) двух мужчин маори, чтобы те ткали лен, правда, англичане не знали, что среди маори ткачеством занимались только женщины.
Большинство австралийцев считает, что их страна родилась как место ссылки заключенных, но власти тогда рассматривали ее и как опорную базу военно-морского флота в Ост-Индии, которая по-прежнему была театром военных действий. Джеймс Матра, лоялист, плававший с Куком по Тихому океану, посещавший Норфолк, побережье Австралии и Ботанический залив в 1770 г., позже, в 1783 г. защищал австралийское поселение, ввозившее древесину для нужд флота из Новой Зеландии и выращивавшее специи:
«…Поскольку часть Нового Южного Уэльса лежит на той же широте, что и Молуккские острова, и даже близко к ним, у нас есть все причины полагать, что все то, что природа щедро даровала маленьким островам, может быть найдено и на большом. Но если… этого не произойдет… то, поскольку семена прорастают здесь с легкостью, любое их количество может быть незамедлительно высажено».
Матра доказывал: «мы сможем очень серьезно досадить» и Голландии, и Испании, используя эту базу в военное время. Он также время от времени утверждал, что Австралия может стать хорошим домом для американских лоялистов и что различные ремесла смогут процветать там, хотя почему-то никогда не упоминал сахар, возможно, потому, что Британия уже имела превосходный источник сахара в Вест-Индии.
Сахарные плантаторы, имевшие места в британском парламенте, направляли британскую морскую политику, проводили перевооружение и повлияли на ход войны с Францией, которая, то затихая, то разгораясь, продолжалась с 1793 по 1815 г. В дальнейшем растущие морские и береговые силы Британии в Карибском море стимулировали развитие сахарной индустрии в других местах, в частности на Маврикии и в Бразилии, а также поощрили использование главного конкурента сахарного тростника — сахарной свеклы.
Возьмите 10 галлонов чистого спирта, 2 кварты рома из Новой Англии или 1 кварту рома с Ямайки, коньячное масло от 30 до 40 капель, добавьте в полпинты алкоголя, окрасьте раствором камеди или жженым сахаром, что предпочтительнее. Хорошо смешайте и перелейте в бутыль.
8. Конец рабства в Америках
Подсчитано, что между 1450 и 1900 гг. из Африки в Северную и Южную Америку было вывезено около 11,7 миллиона рабов. Только 9,8 миллиона достигло противоположной стороны Атлантики, разница — количество погибших в пути. К этому числу мы должны добавить тех, кто был убит или искалечен во время рейдов по захвату рабов, тех, кто умер, ожидая отправки на берег или продажи, а также детей, погибших после того, как забрали их родителей. Если мы приплюсуем еще и тех, чья смерть не была прямым следствием работорговли, количество жертв наверняка будет приближаться к 20 миллионам. На новом месте большинство рабов определили на выращивание сахарного тростника, худшую из работ после того, как истощились испанские прииски.
В XVIII в. сахарные прессы могли выжимать лишь половину сока из тростника, т.е. с плантации надо было собрать 20 тонн тростника, чтобы получить одну тонну сахара. К тому же необходимо было вывозить багассу (отходы тростника после выжимки), собирать топливо для огня, в пропорции пять тонн на тонну сахара, а также снимать лопасти с мельниц в ветреные месяцы. Считалось установленным фактом, что белый человек не может заниматься физическим трудом в тех условиях, в которых хорошо растет тростник. Для этого нужны были черные люди — рабы, другими словами. Слова, впрочем, были, несомненно, важны, что доказывает «Не плантатор» в своем письме в журнал Gentlemen's Magazine в 1789 г.:
«На вульгарный народ действуют имена и названия. Вместо "рабов" давайте звать негров "помощниками плантатора", и мы не услышим этих гневных протестов против работорговли от набожных святош, добросердных поэтесс и недальновидных политиканов».
«Не плантатор» имеет в виду простую толпу, когда говорит о «вульгарном народе», но как раз большинство жителей сахарных островов были вульгарными авантюристами. Плантаторы отправлялись в колонии только на то время, которое требовалось для зарабатывания денег. Это отмечал и Ричард Лигон во время своей поездки на Барбадос: «Полковник Томас Модифорд часто говорил мне, что принял для себя решение не показывать носа в Англию до тех пор, пока не заработает на поездку и пребывание там 100 000 фунтов стерлингов — и все с этой сахарной фермы».
Этот Модифорд в 1664 г. стал губернатором Ямайки, куда вместе с последовавшими за ним плантаторами завез сахарный тростник. Когда он вместе с Морганом объявил войну Испании, его отозвали назад в Британию и заключили в Тауэр, но в 1675 г. позволили вернуться на Ямайку, где он и умер в 1679 г. Впрочем, это не было частью его плана.
Торговля и благосостояние
Сахар и рабство слишком хорошо служили тем, кто принимал решения и устанавливал правила, поэтому покончить с рабством было непросто. В 1689 г. Эдвард Литтлтон издал памфлет «Стоны плантаций» (The Groans of the Plantations). Судя по названию, его темой могло быть тяжелое положение рабов, но на самом деле памфлет рассказывал о потребностях бедных, страдающих плантаторов, жалующихся на злобную, жадную и грабительскую компанию, стоявшую между ними и дешевыми рабами на побережье Гвинеи.
«Из всего, что нам нужно, негры — самое необходимое и ценное. И не может быть ничего печальнее для нас, как отдавать их под контроль одной Компании в ее монополию, так что цены оказываются завышенными в два раза…
На Барбадосе мы можем заработать лишь самую малость на сахаре (хотя это и не бремя для нас), если не переработаем его: очистим и окрасим. Другие могут жить, производя грубый сахар, — мы должны перерабатывать его… Но налоги так ужасно велики, что это обескураживает и ставит нас в тупик».
Было бы ошибкой считать, что Литтлтон не заботился также и о потребностях рабов:
«В худое время наши бедные рабы составляют нам компанию в наших страданиях и стонут под бременем таких тяжких поборов. Они знают, что из-за налогов они вынуждены работать больше и довольствоваться меньшим. И что их хозяева не могут позволить себе снабжать их всем, чем могли бы и снабжали бы…
Мы должны как можно раньше получить несколько сотен пар горшков и кувшинов сахара. Каждая сотня пар стоит около десяти фунтов, и мы должны доставлять их за несколько миль на головах негров».
Иначе говоря, если вы заботитесь о бедных черных рабах, позвольте их хозяину получить больше денег — и с рабами все будет в порядке. Недовольство налогами выявило существовавшую в колониях напряженность, поскольку правительство полагало, будто колонии, основанные на деньги метрополии, существуют исключительно ради обогащения ее и ее правительства. Страх восстания рабов рос по мере того, как их количество начинало превышать количество белых. В конце XVIII в. Законодательное собрание Ямайки захотело сократить количество прибывающих рабов, установив на них налог, но инициатива была отвергнута в 1774 г., а когда ямайцы стали протестовать, им ответили: «Мы не можем позволить колониям мешать или противодействовать в любой мере трафику, столь прибыльному для государства».
Поделиться книгой: