Стихи и песни (сборник)

Там, где зелень трав росистых,Там, где дым скупого быта,Посреди земель российскихВойско польское побито.Не в окопе, не в атаке,Среди сабельного блеска —В старобельском буераке,И в катынских перелесках.Подполковник и хорунжий —Посреди березок стылых,Их стреляли, безоружных,Ближним выстрелом в затылок.Резервисты из Варшавы,Доктора и профессура —Их в земле болотной ржавойСхоронила пуля-дура.Серебро на их фуражкахПоистлело, поистлелоВозле города Осташков,В месте общего расстрела.Их зарыли неумело,Закопали ненадежно:«Еще Польска не сгинела,Але Польска сгинуть должна».Подполковник и хорунжийСтали почвой для бурьяна.Но выходят рвы наружу,Как гноящаяся рана.Над планетой спутник кружит,Вся на пенсии охрана,Но выходят рвы наружу,Как гноящаяся рана.Там, где мы бы не хотели,Там, где сеем мы и пашем.Не на польском рана теле —А на нашем, а на нашем.И поют ветра суровоНад землей, густой и вязкой,О весне сорокового,О содружестве славянском.1988

Песни к спектаклю по повести Астрид Линдгрен «Рони, дочь разбойника» в инсценировке Семена Лунгина

1. Марш серых гномов

Там, где лес грустит о лете,Где качает сосны ветер,Где в зеленом лунном светеСпит озерная вода,Мы идем в минуты этиНа людей расставить сети.Все – и взрослые, и дети, —Разбегайтесь кто куда!Гномы, гномы, гномы, гномы,Не дадим житья чужому!Уведем его от домуИ возьмем на абордаж!Если ты не пахнешь серой,Значит, ты не нашей веры.Если с виду ты не серый,Это значит – ты не наш!Наших глаз сверкают точки.Мы слабы поодиночке,Но, собравшись вместе ночью,Не боимся никого.Нету сил у инородцаПротив нашего народца.Грудью, ежели придется,Встанем все на одного.Гномы, гномы, гномы, гномы,Не дадим житья чужому!Уведем его от домуИ возьмем на абордаж!Если ты не пахнешь серой,Значит, ты не нашей веры.Если с виду ты не серый,Это значит, ты не наш!Мы – борцы-энтузиасты.Человек – наш враг, и – баста!Словно волки мы зубасты,Ядовиты, как оса.За отечество радея,Изведем его, злодея.Наша главная идея:Бей людей – спасай леса!Гномы, гномы, гномы, гномы,Не дадим житья чужому!Уведем его от домуИ возьмем на абордаж!Если ты не пахнешь серой,Значит, ты не нашей веры.Если с виду ты не серый,Это значит, ты не наш!

2. Волчья песня

В реке, омывающей берег,В зеленом лесу над рекойИ рыбе, и всякому зверюДля отдыха нужен покой.Спешит перелетная птицаРодные найти берега,И путник усталый стремитсяНа свет своего очага,И теплое логово волчьеМохнатую манит родню.И мы собираемся молчаИ тянем ладони к огню.С утра приключений мы ищем,Но вечером этого дняНам теплое нужно жилище,Одетое светом огня.Пустеет вечернее поле,Холодные ночи близки.И сердце сожмется от боли,И выбелит иней виски,И осень звенит в колокольчик,Сжигая траву на корню.И мы собираемся молчаИ тянем ладони к огню.Спеши же, охотник усталый,В тобою покинутый дом:Цветок распускается алыйПод черным кипящим котлом,Забыты недавние муки,Близка долгожданная цель,Где женские легкие рукиТебе застилают постель,И месяц является ночьюНа смену сгоревшему дню.И мы собираемся молчаИ тянем ладони к огню.1988

Плавание

Невозможно на сфере движение по прямой.Отвыкаешь со временем ост отличать от веста,Ведь куда бы ни плыл ты – в итоге придешь домой,Постарев на полгода, а значит – в другое место.Любопытства хватает на первые десять лет,А потом понимаешь – нельзя любопытствовать вечно.На вопросы твои не пространство дает ответ,А бегущее время, – уже не тебе, конечно.Океан не земля – он меняется и течет,Пересечь его трудно и лайнеру, и пироге.Капитаны безумны – один Одиссей не в счет,Он домой торопился и просто не знал дороги.Покидающий гавань уже не вернется сюда,Без него продолжается шумная жизнь городская.От намеченных курсов вода отклоняет суда,Из минуты в минуту стремительно перетекая.1988

Цусима

Цусимы погребальные дымыИз памяти изгладились едва ли.Почти что век все бередит умыЛегенда о бездарном адмирале,Отдавшем наш Балтийский грозный флотНа истребленье азиату Того.Что знали мы до этого? – Немного.Архив японский новый свет прольетНа давний полюбившийся нам мифО глупости. Вводя эскадру в дело,В кильватер флагман выстроил умелоСвои суда, врага опередив.И правые борта окутал дым,И грянули басы наводки дальней,Но не было заметных попаданий, —Ответ же оказался роковым.Напрасны обвинения молвыВ стрельбе неточной. Дело было вот как:Без промаха сработала наводка,Снаряды же не взорвались, увы.Из побежденных кто об этом знал,Когда, лишенный флота и охраны,Рожественский, злосчастный адмирал,Сдавался в плен? – Хлестала кровь из раны.Кто клевету бы после опроверг,Припомнив запоздалый этот довод?Империя, как взорванный дредноут,Пошла крениться ржавым брюхом вверх.И двинулся беды девятый вал,Сметая государства и народы.Рожественский, конфузный адмирал,Не ты виновник нынешней свободы.Не флагманы, разбитые поврозь,И не раскосый желтолицый ворог, —Виной пироксилин – бездымный порохИ русское извечное «авось».1988

Русская словесность

Святой угодник МирликийскийСо свитком в высохшей руке.Исток словесности российскойВ церковном древнем языке.Духовный, греческо-славянский,Его надежда и оплот,Неповоротливый и вязкий,Как в сотах затвердевший мед.Не куртуазные баллады,Не серенады струнный звон,А тусклый свет и едкий ладан,И Богу истовый поклон.В нее вложила голос вескийНебес торжественная синь.Язык церковный здесь и светскийНе разводила врозь латынь.Из бывших риз ее знамена.Есть в музыке ее речейСуровость Ветхого канонаИ жар оплавленных свечей.Не легкость музы, что незримоОпределяет лад стихов,А покаяние и схима,И искупление грехов.Не современные манеры,Газетный шумный разнобой,А правота жестокой веры,Враждебность к ереси любой.1988

Дорога («Солнце в холодную село воду…»)

В небе лучом полыхнув зеленым.Человечество делится на скотоводовИ земледельцев. В делении оном,Неприменимом в двадцатом веке,Осталась верной первооснова,Коренящаяся в самом человеке,А не в способе добывания съестного.Ты это все вспоминаешь в душнойКомнате тусклой порой вечерней.В теле твоем законопослушномНеопрятный ворочается кочевник,Не отличающий оста от веста,Но ненавидящий прочные стены,Надеющийся переменой местаПроизвести в себе перемены.Прочь же поскачем, в пыли и гаме,Не доверяя земле вчерашней!Пастбище, вытоптанное ногамиСотен животных, не станет пашней.Где остановимся? Что засеем?Чем успокоим хмельные души?Вслед за Колумбом и Моисеем,Вплавь и пешком, по воде и по суше.Женщины этой ночное ложе,Дом твой, вместилище скучных бедствий, —Что бы ни выбрал ты, выбор ложен, —Первопричина открытий – в бегстве.1988

Колокол Ллойда

Между реклам, магазинов и бронзовых статуй,Грузных омнибусов и суеты многолюдной,В лондонском Сити, от времени зеленоватый,Колокол Ллойда звонит по погибшему судну.Зрелище это для жителей обыкновенно.В дымное небо антенны уводят, как ванты.Мерно звенит колокольная песня Биг-Бена,Вторят ему погребальные эти куранты.Стало быть, где-то обшивку изранили рифы,Вспыхнул пожар, или волны пробили кингстоны.Жирные чайки кружатся, снижаясь, как грифы.Рокот воды заглушает проклятья и стоны.Кто был виною – хозяин ли, старая пройда,Штурман беспечный, что спит под водой непробудно?В лондонском Сити, у двери всесильного ЛлойдаКолокол медный звонит по погибшему судну.Где ты, мое ленинградское давнее детство?Тоненький Киплинг, затерянный между томами?Тусклая Темза мерцает со мной по соседству,Тауэр тонет в томительно темном тумане.Как же я прожил, ни в Бога, ни в черта не веря,Вместо молитвы запомнивший с детства «Каховку»?Кто возместит мне утраты мои и потери?Кто мне оплатит печальную эту страховку?Сходство с судами любому заметить нетрудноВ утлом гробу или в детской тугой колыбели.Колокол Ллойда звонит по погибшему судну, —Не по тебе ли, любезнейший, не по тебе ли?В час, когда спим и когда просыпаемся смутно,В час, когда время сжигаем свое безрассудно,В лондонском Сити, практически ежеминутно,Колокол Ллойда звонит по погибшему судну.1988

«Как прежде незлопамятен народ…»

История злопамятнее народа!

Карамзин об Иване ГрозномКак прежде незлопамятен народ,История – куда его суровей.Он как стрелец, устало хмуря брови,На плаху со свечой в руках идет.Еще он вспомнит взятие Казани,Азовское сражение в дыму,Меж тем как высшей меры наказаньеЕму уже готовят самому.Всегероизм и всепрощенье рядом.Привыкли так: три пишем, пять в уме, —И памятник стоит под Сталинградом,И памятника нет на Колыме.Шумит толпа. Кричать недолго всласть ейИ палачей умерших обличать,В то время как тоска по сильной властиУже по кругу нас уводит вспять.Бесцелен этот путь, несметны беды,Чему и улыбается слегкаЗлодей усатый с орденом ПобедыНа ветровом стекле грузовика.1988

Камиль Коро

Разрушение СодомаНа картине у Коро, —Угол каменного дома,Дуб с обугленной корой.Красный дым на небосводе,Сжаты ужасом сердца,Дочь из города уводитПрестарелого отца.На лету сгорает птицаМеж разрядов грозовых,И темны от страха лицаПрародителей моих.Разрушение СодомаНа картине у Коро.Нет людей в долине Дона,Нет на Темзе никого.Обгорят у лавров кроны,В реках выкипит вода, —Нет гражданской обороныОт Господнего Суда.Разрушение СодомаНа картине у Коро.Возле ног, как ад, бездонноРазверзается метро.Долго после вернисажаБудит в полночи меняЖаркий воздух в дымной саже,Пляска темного огня.И до самого рассветаСотрясает блочный домНебо Ветхого ЗаветаС черным атомным грибом.1988

Песни западных славян

Песни западных славянНе поют сегодня боле.В них тоска сиротской долиИ в мужья нелюбый дан.В них ведется бедам счет,Словно яхонтам в шкатулке.Мать-старушку режут турки,По березе кровь течет.Песни западных славян —Ни надежды, ни просвета.Иссушит колосья лето,И юнак умрет от ран.Молодой душе пропастьВ поле боя опустелом.Волк наелся белым телом,Ворон крови попил всласть.Песни западных славянНетипичны для Европы, —В них голодный слышен ропот,Черный стелется туман.Их лесной дремучий богХристианством лишь затронут.Так речной не скроет омутТонкий временный ледок.В песнях западных славянНет струны любовной тонкой, —Рубят надвое ребенка,Полонянок гонит хан,Убивает сын отца,Манит глупых небылица…Не поют, а песня длится,И не видно ей конца.1988

Русская церковь

Не от стен Вифлеемского хлеваНачинается этот ручей,А от братьев Бориса и Глеба,Что погибли, не вынув мечей.В землю скудную вросшая цепко,Только духом единым сильна,Страстотерпием Русская церковьОтличалась во все времена.Не кичились седые прелатыВатиканскою пышностью зал.На коленях стальных императорПеред ними в слезах не стоял.Не блестел золотыми дарамиДеревенский скупой аналой.Пахло дымом в бревенчатом храмеИ прозрачной сосновой смолой.И младенец смотрел из купелиНа печальные лики святых.От татар и от турок терпели,Только более всех – от своих.И в таежном скиту нелюдимом,Веру старую в сердце храня,Возносились к Всевышнему с дымом,Два перста протянув из огня.А ручей, набухающий кровью,Все бежит от черты до черты,А Россия ломает и строит,И с соборов срывает кресты.И летят над лесами густымиОт днепровских степей до Оби,Голоса вопиющих в пустыне:«Не убий, не убий, не убий!»Не с того ли на досках суровыхВсе пылает с тех памятных летСвет пожара и пролитой крови,Этот алый пронзительный свет?1988

Избиение младенцев. Питер Брейгель

Избиение младенцев в Вифлееме.В синих сумерках мерцает свет из окон.Где оливковые рощи? Снег и теменьВ этой местности, от Библии далекой.Избиение младенцев в Вифлееме.Но заметить я, по-видимому, должен:От влияния позднейших наслоенийНеспособен был избавиться художник.Перепутав географию и даты,Аркебузы ухватив, как автоматы,Скачут грузные испанские солдаты,Шуба жаркая напялена на латы.И стою у полотна, не зная – где я?Вифлеем ли это, право, в самом деле?Снег кружится в этой странной Иудее,И окрестные свирепствуют метели.Прячут головы несмелые мужчины,Плачет женщина пронзительно и тонко, —Двое стражников, одетых в меховщину,Вырывают у нее из рук ребенка.Вьюга темная младенцев пеленает.Снег дымится, от горячей крови тая…То не ты ли, Белоруссия родная?То не ты ли, Украина золотая?1988

Пизанская башня

Падение Пизанской башни,Замедленное на века,День нынешний и день вчерашний,Неразличимые пока.Ах, этот столб из белых кружев,Ценителей берущий в плен,Где очевиден лишь снаружиВнутри неощутимый крен!На лестнице, крутой и затхлой,Ты убедишь себя не раз,Что упадет она не завтра,Еще не завтра, не сейчас.На лестнице, крутой и затхлой,Где все гуськом идти должны,Тебе припомнятся внезапноПросторы собственной страны.На лестнице, крутой и затхлой,Ты убедишь себя не раз,Что упадет она не завтра,Еще не завтра, не сейчас.1988

«Как случилось, что я – это я?…»

Как случилось, что я – это я?Не в варяги попал и не в греки?Что достался мне в нынешнем векеЛотерейный билет бытия?Что я этот разучивал гимн,И болезнями этими болен,Что судьбою своею не воленПоменяться я с кем-то другим?Как случилось, что я – это я?Ни Христу не молюсь, ни Аллаху,И ношу я цветную рубаху,А не плащ золотого шитья?Неуклонно движение вниз.Сны цветные ночами не снятся.Я снижаюсь, как парашютист,Что обратно не может подняться.Мой недолгий сегодняшний срокНе продлят валидол или грелка.Годовая вращается стрелка,И бесшумный струится песок.Что же все-таки будет потом?Мне не верится, честное слово,Что бесследно исчезну, и сноваНе возникну в обличьи другом.Скоро стропы обрежут ножом,И закончится век мой короткий.И, в последний свой рейс снаряжен,В деревянной безвесельной лодкеК берегам неизвестных морейПоплыву я сквозь низкие двери,До последней минуты не веряОднократности жизни моей.1988

«Из всех поэтов Кушнера люблю…»

Из всех поэтов Кушнера люблю,Он более других мне интересен,Хотя гитарных не выносит песен,Которые поем мы во хмелю.Мне нравится традиционный стройЕго стихов, гармония неброскихПолутонов, которые поройМилее мне, чем гениальный Бродский.Быть может, переехавший в Москву,Я оттого люблю их, что другиеВо мне не вызывают ностальгииТуманную и вязкую тоску.Из всех поэтов Кушнера люблю,За старенький звонок у старой двери,За то, что с детства он остался веренПлывущему над шпилем кораблю.За то, что не меняет он друзей,Что и живет он там как раз, где надо —На берегу Таврического сада,Близ дома, где Суворовский музей.И я опять стремлюсь, как пилигрим,Туда, где он колдует над тетрадкой,И кажется не горькою, а сладкойВся жизнь моя, написанная им.1988

Лагерные поэты

Вас позабыть могу ли,Дети земли болотной, —Здравствующий Жигулин,Умерший Заболоцкий,Клещенко и Шаламов,Выжившие в аду?Да не приимут срамаВынесшие беду!Там, где рычат собаки,Следуя по пятам,Где не дождался пайкиМерзнущий Мандельштам,Их запирали в карцер, —Высохни и умри,Ставили их на картуПьяные блатари.Не дотянул до завтра,Не пережил свой страхНам неизвестный автор,Певший о сухарях.В вечность ушел без даты,В памяти общей стерт,Тот, кто воспел когда-тоВанинский гиблый порт.Кто нам об этих войнахМожет поведать быль?Из-под сапог конвойныхСнежная вьется пыль.Мучает свежей ранойНынешние срокаСтавшая безымяннойГорестная строка.1989

Падение Рима

Если вправду разрушен РимИ от этого над гороюПахнет ветер соленой кровьюИ багровый клубится дым,Если варвар и вправду смог,Набирая сил понемногу,Апеннинский тугой сапогНатянуть на босую ногу,И дворцовое пьют виноЭти воры с большой дороги,На портянки пустив сукноИмператорской алой тоги,И не врет этот рыжий галл,Неотвязчивый и лукавый,Поднимая рукою правойЗолоченый чужой бокал(На щеке его – след клейма,Пляшет тело его от зуда.Он оскалил гнилые зубы,И внимает ему корчма),Если рухнули те столбы,Что веками держали своды, —Это значит, что мы, рабы,Дождались наконец свободы.Что не станет нас жечь, как встарь,Ежедневное чувство страха.Каждый будет отныне – царь, —Вот неясно, кто будет пахарь.Это значит – плыви, плотва,Безопасной от щук рекою!Это значит – гуляй, братва, —Начинается Средневековье!И задумался пилигрим,На мгновенье забыв о Боге:«Если вправду разрушен Рим,То куда же ведут дороги?»1989

Петр Первый судит сына Алексея. Николай Ге

Прогрессу мешает духовность.Не ведая истины сей,Умрет от подушки пуховойЦаревич святой Алексей.В немецком постылом мундире,С родителем встрече не рад,Он на пол глядит в Монплезире,Ступая на черный квадрат.Ах, шахматной партии этойНедолог печальный конец!Внизу ожидает карета,И в сторону смотрит отец.Боярин предерзостный ПушкинКазнен за лихие дела.Молчат перелитые в пушкиЧугунные колокола.Волны опьяняющий запахПером описать не берусь.Россия стремится на Запад, —В скиты удаляется Русь.Хмельных капитанов ораваУводит на Балтику флот.Держава уходит направо,Духовность – налево идет.1989

Памяти Татьяны Галушко

Все не верится глазу, – неужтоТам, где листья легли на гранит,Поэтесса Татьяна ГалушкоПод плитой запыленной лежит?Разоряет осинники осень,И становятся дали ясней.Двадцать лет уж, как в общем доносеУпомянуты были мы с ней.И заложены в памяти прочноВ те поры поражавшие всехЕе звонкие юные строчки,Ее звонкий девчоночий смех.Только рак в наше время не лечат,И не стало Татьяны, увы.Этих нет, а иные далечеОт крутящейся мокрой листвы.Сблизив даты разлук и свиданий,Дышит стужею гиперборейС перевалов Армении дальней,От арктических ближних морей.Не затем ли друзей мы хоронимНа пороге грядущей зимы,Чтобы в мире том потустороннемОдинокими не были мы?1989

Дон-Кихот

Дон-Кихот благороден. И все же – смертельно опасенВ постоянном стремлении зло корчевать на Земле.Он стремительно скачет, за ним не поспеть Санчо ПансеНа домашнем приземистом, коротконогом осле.У дороги в садах наливаются соком маслины,Глаз ласкает вокруг незатейливый сельский уют.Мир навстречу плывет меж ушей треугольных ослиных.В нем леса зеленеют, и яркие птицы поют.Но в багровую тучу окрестности мирные канут,Если волю дадим подозрительным чувствам своим.Встанут мельницы в ряд – угрожающий ряд великанов,Атакующим змеем летящий окажется дым.Дон-Кихот старомоден, и все же сегодня опасен.Нам доспехи его и заржавленный меч – ни к чему.Все он ищет врагов меж полей, перелесков и пасек,Черный дым подозрений глаза застилает ему.Стали нравы другими, и время сегодня иное,Нет волшебников больше, и время драконов прошло,Но, копьем потрясая, вторгается в мир паранойя,Сея страх и вражду, и добро обращая во зло.1989

Последний летописец

Памяти Натана Эйдельмана

Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк.Пустует промятый диван,Завален бумагами столик.В квартире, где мертвая тишь,Раскатистый голос не слышен.Вчерашние скрыты афишиПолотнами новых афиш.Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк.Его сочинений томаОтныне немалого стоят.При жизни он не был богат,Теперь же – богат он несметно, —Истории ангельский садЕму остается посмертно.Для веком любимых детейГосподняя явлена милость:Эпоха их жизней смениласьЭпохой великих смертей.Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк.В густеющий глядя туман,В своих убеждениях стоек,Твердил он опять и опять,Борясь со скептическим мненьем,Что можно Россию поднятьРеформами и просвещеньем.Свой мерный замедлили бегНад черною траурной датойЕго девятнадцатый век,Его беспокойный двадцатый.От бремени горестных путТеперь он на волю отпущен.Его для беседы зовутРылеев, и Пестель, и Пущин.И снова метель в декабре —Предмет изысканий ученых.Пополнив отряд обреченных,Безмолвное стынет каре.Скончался Натан Эйдельман,Последний российский историк,И весь черносотенный станГуляет у праздничных стоек.За что их звериная злостьИ ненависть эта? За то ли,Что сердце его порвалось,Всеобщей не выдержав боли?Что, славу презрев и почет,России служа безвозмездно,Он, им вопреки, предпочелЕдинственный способ отъезда?Скончался Натан Эйдельман.Случайно ли это? – Едва ли:Оборван истории план,Стремящийся вверх по спирали.Захлопнулась времени дверь,В полете застыла минута, —Безвременье, голод и смутаСтрану ожидают теперь.И нам завещает он впредьПознание тайны несложной,Что жить здесь, увы, невозможно,Но можно лишь здесь умереть.1989

«Покуда солнце длит свой бег…»

Покуда солнце длит свой бег,Распространяя отблеск меди,С соседями из века в векВраждуют ближние соседи.Земли медлительный ковчегПоскрипывает от нагрузки.Эстонцы проклинают русских,Словака презирает чех.Не одолел двадцатый векЛюдей звериную натуру, —Армяне ненавидят турок,С киргизом ссорится узбек.За все им предъявляют счет:За облик, с собственным несхожий,За цвет волос, и глаз, и кожи, —Да мало ли, за что еще!За ежегодный недород,За жизнь, которая убога.И каждый нож вострит, и БогаК себе в сообщники зовет.И в доме собственном несмелоЯ стороною прохожу,Свое отверженное телоПодставив этому ножу.Я слышу чей-то выкрик злой,Я вижу толп оскал крысиный,И нестерпимо пахнет псинойНад первобытною землей.1989

Песня о полевой почте (песня)

Памяти погибших в Афганистане

С чем там почта к тебе полеваяВ дом стучится?И на грязной войне убивают,Как на чистой.Днем и ночью зовут замполитыТам в герои.Да на грязной войне быть убитым —Хуже втрое.Видно, годы минувшие этиВсе проспал ты,Что сегодня пошли твои детиВ оккупанты.Отшумит над горами ненастье,Снег растает.А стоять им приказано насмерть —Где поставят.С чем там почта к тебе полеваяВ дом стучится?И на грязной войне убивают,Как на чистой.Кружит смерч над ущельем проклятым,Бог всевышний,Там, где брат разбирается с братом, —Третий лишний.Под огнем он стремительным сгинет,Под фугаской,На бесплодной на этой чужбинеНа афганской.Писаря сосчитают потери,И негромкоПостучится в закрытые двериПохоронка.1989

«Мне говорят, что нужно уезжать…»

Мне говорят, что нужно уезжать.

Иосиф Бродский«Мне говорят, что нужно уезжать».За окнами, хлебнув хмельной отравы,Шумит чернорубашечная ратьИ неотложной требует расправы.Меня усердно за собой маня,Предчувствуя неотвратимость бедствий,В дорогу собирается родня, —Уже не эмиграция, а бегство.А я вослед им говорю: «Пока, —Я опасаюсь временных пристанищВ безмолвии чужого языка,Который мне родным уже не станет».Меня пугают: «Худшей из смертейУмрешь ты здесь, растерзанный и голый».Мне говорят: «Пора спасать детей, —Теперь не время думать про глаголы.Недолгий срок тебе судьбою данДля нового открытия америк.Когда вскипает штормом океан,Не время выбирать удобный берег».Уже последний отзвенел звонок,Но медлю я, приникнув, как Овидий,К родной земле, где я не одинок, —Где есть кого любить и ненавидеть.1990

«Меня приучали, что здесь я чужой…»

Меня приучали, что здесь я чужой,Что жить как и все – не мое это делоВ российских негостеприимных пределах,Где места мне нет за любою межой.Меня приучали стыдиться лицаИ предков, себя ощущая уродцем, —В стране, где доносит и сын на отца,Не дай тебе, господи, быть инородцем!«Здесь все не твое – и земля, и вода!» —Сто раз повторяли мне голосом зычным.Не русский поэт я, а русскоязычный, —Мне русским поэтом не быть никогда.И все-таки с детства люблю я, хоть плачь,Проселки и серое небо над ними,И эту любовь у меня не отниметНи пьяный погромщик, ни Бог, ни палач.1990

Полукровка

Полукровка, полукровка,Как живешь, свой грех тая?Не помогут маскировкаИ фамилия твоя.Спросит строго пережиток,Кто ты родом, чей ты сын, —Полутурок, полужидокИли полуармянин.Полукровка, полукровка,Неудачливый изгой,Где проходит эта кромка —Пол одной и пол другой?Чьи в тебе сокрыты вины?Чьи платить тебе долги?Две твоих же половины —Неизменные враги.Полукровка, полукровка,Песню общую не пой.Ненадежным будет кров твойНа земле всегда чужой.Одинок ты будешь вечно.Всюду встретишь ты врага.Ты везде – ни богу свечкаИ ни черту кочерга.Спрос идет с любой из наций, —Ты в ответе за двоих.Все к своим бегут спасаться, —У тебя же нет своих.Позабыли, видно, род свойТо ль отец твой, то ли мать.Если кровь твоя прольется,Где какая – не понять.1990

Гражданская война (песня)

Клубится за окном пожара едкий чад,Не жаворонки в нем, а вороны кричат.Голодная страна огнем обожжена, —Гражданская война, гражданская война.Гражданская война, гражданская война,Где богу грош цена, и жизни грош цена.Пылает за межой неубранная рожь,Где свой и где чужой, никак не разберешь.Гражданская война, гражданская война,Где сыты от пшена и пьяны без вина,Где ждать напрасный труд счастливых перемен,Где пленных не берут и не сдаются в плен.Гражданская война, гражданская война,Земля у всех одна, и жизнь у всех одна.А пулю, что летит, не повернуть назад:Ты думал – враг убит, а оказалось – брат.И кровь не смоешь впредь с дрожащих рук своих,И легче умереть, чем убивать других.Гражданская война, гражданская война,Будь проклята она, будь проклята она!1990

Беженцы

Курчавая женщина сахар ссыпает в мешокИ хлеб со столов собирает в пустынной столовойДля худенькой девочки, смуглой и черноголовой,И грустного мальчика с именем звучным Ашот.Им месяц назад предоставили временный кров,Под зимнею Рузой в пустом санатории этомНа сто километров ни близких, ни родичей нету.В ушах их проклятья, в глазах отражается кровь.Крикливых и шумных, голодных и полубольных,Куда их девать? Ни жилья им здесь нет, ни работы.Уборщица Нина презрительно смотрит на них,И окна в квартире им бьют по ночам «патриоты».А я вспоминаю войною отмеченный год,Где с матерью вместе, покинув разрушенный дом свой,По улице шли мы и, встав у тесовых ворот,Смотрели нам в спину угрюмые жители Омска.Беспечные люди, чьи мысли пока далеки,Поскольку подобное с ними стрястись не могло бы,Не завтра ли утром завязывать вам узелкиИ, в путь отправляясь, бежать от стремительной злобы?Еще за столом собирается к чаю семья,И вечер спокоен, и в кухне плита не остыла,Но дымное пламя уже задевает краяНедолгих границ ненадежного вашего тыла.1990

Трофейные фильмы

Трофейные фильмы поры позабытой,Окошко наружу из нищего бытаЭпохи мальчишеской послевоенной,Жестокой, опасливой, неоткровенной.Мы так вас любили, трофейные фильмы,Где вина рекой, и закуски обильны,Где брат расправляется с царственным братом,И воля в морях королевским пиратам.В краю не бывая заморском далеком,Мы мир познавали из призрачных окон.Не зная с младенчества Божьего храма,Мы чувствам высоким учились с экрана.Мы вам благодарны, трофейные фильмы,Где счастье даровано смелым и сильным,И движутся черных слонов вереницыПод мраморным сводом Индийской гробницы.Мы вас вспоминаем, трофейные фильмы,Печальные дети погибших и ссыльных,Мы шли, чтоб увидеть пространство иное,В нетопленый зал с малолетней шпаною.Мы вас не забудем, трофейные фильмы,Тропический зной над колонною пыльной,Шпионские нерасторжимые сети,Рыдание саксов в неоновом свете.Трофейные фильмы, трофейные фильмы,Ваш давний навеки усвоили стиль мы.До смерти от вас никуда нам не деться,Трофеи голодного нашего детства.1990

«Горько соплеменнику скажу я…»

Горько соплеменнику скажу я,Гнева и печали не тая:Не влезай в историю чужую, —Не твоя ведь это, не твоя!Отшумят в местечке спозаранкуКонский топот и собачий лай.Черную не надевай кожанку,Маузер к бедру не прицепляй!Не считай, что всем голодным равенВ мировом решительном бою,Жизнь чужую отнимать ты вправе,Если не жалеешь и свою.Ну куда ты лезешь? Ну куда ты, —Жидок, узкоплеч, сутуловат?Все они не будут виноваты, —Ты один лишь будешь виноват.Не садись в чужие эти сани,Жизнь свою не отдавай зазря, —Пусть они приканчивают самиСвоего кровавого царя!1990

Спарта

Время шлемов золоченых,Что оставило для нас ты?В Спарте не было ученых, —Лишь солдаты и гимнасты.У Афин все ныли раны, —Спарта ширилась и крепла.От Афин остались храмы,А от Спарты – кучка пепла.Не поведают секретовПолустершиеся плиты.В Спарте не было поэтов, —Были воины-гоплиты.Где Пилаты и Оресты,Эврипиды и Солоны?От Афин остались фрески,А от Спарты – пук соломы.От Афин остался Фидий,Разойдясь в десятках копий,А от Спарты только фига —Наконечники для копий.Наступает век суровый,Солнце в понт ныряет рыбой,И умы морочит сноваНевеселый этот выбор.1990

Николаевский мост

А мне вспоминается сноваНенастной порой дождевойЧасовня Николы МорскогоНад хмурой осенней Невой.Живущие рядом едва лиПрипомнят сегодня о том,Как эту часовню взрывалиВ забывшемся тридцать шестом.Ее византийские сводыНа глыбы разбил аммонал.В ту пору мне было три года,И мало я что понимал.О взорванной церкви жалея,Рукою касаясь перил,Я: «Папа, когда ее склеят?» —С наивностью глупой спросил.А солнце, за облаком рея,Смотрело на нас с высоты,Над храмом Святого Андрея,Где сорваны были кресты.И странная взрослая шалостьВсе длилась, соборам грозя,И то, что кругом разрушалось,Уже было склеить нельзя.1990

Старики

Мне жалко больных стариков,Кончающих век в коммуналках,Скупых ветеранских пайков,Венков их общественных жалких.В тайге зажигая огни,Свой скарб умещая в котомке,Горбатили спины они,Чтоб счастливы были потомки.Мне жалко больных стариков, —Что в жизни они повидали? —Лоснящихся их пиджаков,Где звякают дружно медали.Они умирали в бою,Черняшку глотали на завтрак,И жизнь оставляли своюНа завтра, на завтра, на завтра.Мне жалко больных стариков,Наивных и непримиримых,За то, что удел их таков, —Дожить до падения Рима.Свои переживших года,Упасть не успевших в атаке,Которым уже никогдаРодной не увидеть Итаки.Мне жалко больных стариков,За то, что не короток век их,Что сгинуть им не от штыков,Осколков и ложных наветов.Что рухнули их образа,А время несется по кругу,И нам уже с ними в глазаСмотреть невозможно друг другу.1990

«Мой друг писал историю Кремля…»

Памяти Натана Эйдельмана

Мой друг писал историю Кремля,Точнее, – обитателей кремлевских.Его зашили в гробовые доскиИ сделали щепоткою угля.Кирпичных стен кровавое пятно.Сквозь сито факты тайные просеяв,Нам открывать сегодня их даноОт Калиты не ближе Алексея.Здесь кажется зловещим скрип дверей,Здесь все источник гибельной заразы, —Царь-колокол, не знавший звонарей,Царь-пушка, не стрелявшая ни разу.В какой необнаруженной пещере,В какой из стен скрывается тайникТого неубиенного Кащея,Что сотни лет здесь правит, многолик?Здесь ночью раздается крик совы,А ввечеру, едва начнет смеркаться,Крадется тень, минуя часовыхБесшумною походкою кавказца.И сохнут, не поднявшись, тополя,И мостовые ненавистью дышат.Мой друг писал историю Кремля, —Теперь ее никто уже не пишет.1990

Голодай

Евгению Рейну

«Поболтать и выпить не с кем»,А сознаться в этом больно.За Ростральные колонныПрогуляюсь я туда,Где за кладбищем СмоленскимЗеленеет остров Вольный,И становится соленойНесъедобная вода.На границу топкой сушиПрихожу опять сюда я,Где гниет пустая пристаньВозле серых валунов,Где витают чьи-то душиНад песками Голодая,И могилу декабристовОтыскал поэт Чернов.Царство сырости и стужи,Черно-белые эстампы.В берег бьет неутомимоГрязноватая волна.Над Маркизовою лужейПроступает контур дамбы,Нас отрезавшей от мира,Как Берлинская стена.Ничего не бережем мыИз того, что есть на свете.Не далось нам счастье в руки,Откровенно говоря.Нас покинувшие жены,Нас покинувшие дети,Нас покинувшие внукиУлетели за моря.Только ты живешь бездарноВ неуюте темных комнат,На Васильевском унылом,Озираясь, словно тать.Из потомков благодарныхКто тебя сумеет вспомнить?Кто потом твою могилуЗахотел бы отыскать?Что ж в места приходишь эти,Убежав от срочных дел ты,Где за каменною грудой,Не застынув в холода,Уподобясь дымной Лете,Две протоки Невской дельтыВытекают ниоткудаИ впадают в никуда?1990

Памяти Давида Самойлова

Его везли от собственных столиц…

Давид СамойловЕго везли от собственных столиц,Где был он лишь ненадолго – проститься,И вслед ему веселой вереницейТянулись стаи прилетевших птиц.Его везли от площади Борьбы(«С самим собой», – так он шутил когда-то),Где лет минувших памятные датыКак верстовые видятся столбы.От подмосковных домиков и круч,Заснеженных опушек невозвратных,Где высветил его армейский ватникНеугасимый моцартовский луч.Его везли от собственных столиц.Так увозили некогда другого,И были так же сдержанно суровыИзмученные лица у возниц.Шумела у обочины вода.Зажегся день, недолгий, словно спичка.Быть вне столиц – вернейшая привычка,При жизни и по смерти – навсегда.Среди несчастий тяготиться счастьем,Не слышать шума и дышать в дыму,Быть ко всему, как Пушкин, непричастнымИ все-таки причастным ко всему.Не все ль равно лежать в земле какой,Опалихе, Москве или Пернове,Когда возможно воплотиться в слове,Которое витает над Землей?И устремясь к ему лишь видной цели,Живущим дав несбыточный пример,В конце строки вдруг умереть на сцене,Как Сирано, как Гамлет, как Мольер.1990

Монолог Моисея

Прегрешенья наши, Господи, прости нам.Пусть никто не обвинит меня в тиранстве.Сорок лет вожу народ я по пустыне,Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.Про жестокий им назначенный экзаменЗнают путники бредущие едва ли,Эти женщины с бездонными глазамиИ мужчины, что оковы разбивали.Тот, в ком с детства кровь от страха в жилах стынет,Неспособен жить при равенстве и братстве.Сорок лет вожу народ я по пустыне,Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.Вот идут они, словам моим поверя,Позабыв об униженьях и напастях,Но нельзя войти в сияющие двериС синяками от колодок на запястьях.Все возможно только средствами простыми, —Мы в самих себе не в силах разобраться.Сорок лет вожу народ я по пустыне,Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.След причудливый за нами вьется гибко.Звон бубенчиков и топот караванный.Тем, кто вышел вслед за мною из Египта,Не добраться до Земли Обетованной.Схоронив своих мужей в песке постылом,Плачут вдовы в белом траурном убранстве.Сорок лет вожу народ я по пустыне,Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.Треплет ветер их убогую одежду.Солнце гневное восходит на Востоке.Я внушаю им покорность и надеждуИ считаю им отпущенные сроки.Бурдюки с водой становятся пустыми.Серый коршун растворяется в пространстве.Сорок лет вожу народ я по пустыне,Чтобы вымерли родившиеся в рабстве.Скоро смерть в свои холодные объятьяИ мое возьмет измученное тело,Но не должен прежде срока умирать я,Не закончив мне порученное дело.И покуда не скончается последний,Буду я водить народ мой по барханам.В царство светлое войдет его наследник,Лишь родителя увидев бездыханным.Мне на посох все труднее опираться.Бог всевидящий, меня не слышишь разве?…Чтобы вымерли родившиеся в рабстве,Чтобы вымерли родившиеся в рабстве!1988

Памятник

Я обошел все континенты света,А город мой все тот же с давних пор,Там девочка, склонясь у парапета,Рисует мост, решетку и собор.Звенят трамваи, чаек заглушая,Качает отражения вода.А я умру, и «часть меня большая»Не убежит от тлена никуда.Моих стихов недолговечен срок.Бессмертия мне не дали глаголы.Негромкий, незначительный мой голосСотрут с кассет, предпочитая рок.Прошу другого у грядущих дней,Иная мне нужна Господня милость, —Чтобы одна из песен сохранилась,Став общей, безымянной, не моей.Чтобы в лесной далекой стороне,У дымного костра или под крышей,Ее бы пели, голос мой не слыша,И ничего не зная обо мне.1988

Когда судьба поставлена на карту (1991–1994)

Терпандр (песня)

Зевс-громовержец, людей покарай недостойных,Век свой проведших в покорном и рабском молчанье!На площадях, перекрестках и даже в застольяхВсе друг на друга кидаются нынче с мечами.Полные прежде, театры пусты и бассейны.Нету спасенья от мести враждующих партий.Град покидая, бегут со стенаньями семьи, —Все разбегутся, и кто же останется в Спарте?Зевс-громовержец, людей покарай недостойных,Путь позабывших в твои белоснежные храмы!Всюду проклятия, крики и хриплые стоны,Снадобий скоро не хватит, чтоб вылечить раны.Жадно Афины следят за кровавою дракой, —Не избежать поражения нам и полона…Что же нам делать? Ответствуй, дельфийский оракул!– Надо Терпандра позвать и почтить Аполлона.Четверострунную лиру сменив семиструнной,Чуткими пальцами тронет он струны тугие.Песня начнется – окончатся споры и ругань.Братья вчера – мы сегодня друг другу враги ли?Кончим раздоры, воспомним о собственном доме,Брань заглушат музыкальной гармонии звуки.Бросим мечи, от железа очистим ладони,Для хоровода сплетем дружелюбные руки!Кубки наполните пеннокипящею влагой,Мрачные речи заменим напевом веселым.Пусть состязаются силой своей и отвагойЛучники, копьеметатели и дискоболы.Предотвращая разящие грозно удары,Не иссякает мелодия струн этих тонких.Слава Терпандру, певцу Аполлонова дара!Жаль его песен – о них позабудут потомки.1991

«С детства идолопоклонник…»

С детства идолопоклонник,Никогда не знавший Бога,В общей маршевой колоннеКак и все шагавший в ногу,Я запомнил ритуалыПионерского парада, —Галстук шелковый и алый,И плечо соседа рядом.Я не слышал пенья скрипки,А привык внимать покорноКрику яростно и хриплоУказующего горна.Я любил не пенье птичьеИз окрестного тумана,А надутое величьеПризывного барабана.Где вы, символы отваги,Те учебные тревоги,Наши крашеные флаги,Наши гипсовые боги?Ах, костров забытый запах,Детский хор над общим горем:«Дан приказ: ему – на запад»,«По долинам и по взгорьям»!Длится песенка лихая,И стучится в сердце долго,Постепенно затихаяОт таблетки валидола.1991

Памяти Леонида Агеева

Снова провожаем мы друг друга,Словно в институтские года,В те края, где не стихает вьюга,Реки несвободны ото льда.В этот дом старинный на Покровке,Помнится, в такой же вот морозСиний тортик вместо поллитровкиКушнер по наивности принес.За начало новых экспедицийСтопку поминальную налей,Трудновато будет возвратитьсяИз далеких нынешних полей.В том краю, где не бывает хлеба,Как и встарь, без вилки и ножа,Все мы соберемся возле Глеба,Рюмки невесомые держа.А пока что молча, без улыбки,Вспоминаем посреди зимыТот квартал болотистый и зыбкий,Где живали некогда и мы.Где, гордясь горняцкою фуражкой,По асфальту шел я, молодой,И мерцала медленная ПряжкаЧерной непрозрачною водой.1991

Эмиграция

Потомки далекие вспомнят без смеха,О тех, кто сегодня отсюда уехал,Но вряд ли напишут когда-нибудь стансыО тех, кто остался.Не так ли папируса свиток не гибкийМолчит, вспоминая исход из Египта,О тех, кто остался в столетие оноВ земле Фараона?Припомнят лишь тех, кто упорен и стоек,Прошел лабиринт шереметьевских стоек.Вовек вам желаю не знать ностальгии,Мои дорогие!Вот так по дороге к чужому причалуСебя человек возвращает к началу,Конец своей жизни – мол, будет иная —С нуля начиная.Их грабит в порту напоследок таможня,Воруя подряд, что нельзя и что можно,Последнюю сумку в предверии раяИз рук отбирая.Не так ли когда-то их гнали пинкамиВ сырые предбанники газовых камер,Следя, чтобы все они в общей могилеЛежали нагие?Но нету у них ни обиды, ни боли, —Есть только язык, что забрали с собою,Который не хлеб им, не завтрак, не ужин, —Который не нужен.Не так ли, родную покинув природу,Уходит ныряльщик в холодную воду,Туда, где нужны обитателям жаднымЛишь плоские жабры?Не так ли зародыши будущих распрейУносит на волю родившийся в рабстве,Наивно надеясь в желанье удачи, —Все будет иначе?Не так ли в финале, где гибель актера,Звучит декламация древнего хора,Кровавой развязкой кончая спектакли?Не так ли?Не так ли, рукою махнув Подмосковью,Летишь ты и сам над планетой с тоскою,Под потной рубашкой неся свое бремя, —Пространство и время?1991

«А мы из мест, где жили деды…»

А мы из мест, где жили деды,Где будут внуки жить опять,Летим делить чужие беды,Чужою жизнью доживать.В края, где газовую печь намУже готовят, может быть,Мы возвращаемся беспечно,Спасительную бросив нить.Но голос ночью мне раздастся,Вдруг пробуждая ото сна:«Я Бог твой. Я народ из рабстваОднажды вывел». Тишина.И в царстве холода и снега,Душою немощен и слаб,О вероятности побегаПодумает усталый раб.Постой и задержи дыханье,Мгновение останови,И смутное воспоминаньеВ твоей затеплится крови.И жизни собственной дорога,Разматываясь на лету,Забрезжит, как явленье Бога,И снова канет в темноту.1991

Иерусалим

Этот город, который известен из книгЧто велением Божьим когда-то возникНад пустыни морщинистой кожей,От момента творения бывший всегдаНа другие совсем не похож города, —И они на него не похожи.Этот город, стоящий две тысячи летУ подножия храма, которого нет,Над могилою этого храма,Уничтожен, и проклят, и снова воспет,Переживший и Ветхий и Новый завет,И отстраиваемый упрямо.Достоянье любого, и все же ничей,Он сияет в скрещенье закатных лучейБелизною библейской нетленной,Трех религий великих начало и цельВоплотивший сегодняшнюю модельРасширяющейся вселенной.Над Голгофой – крестов золоченая медь,На которую больно при солнце смотреть,А за ними встает из туманаНад разрушенным Котелем – скорбной стеной,Призывая молящихся к вере иной,Золотая гробница Омара.Этот порт у границы небесных морейНе поделят вовек ни араб, ни еврейМеж собою и христианином.И вникая в молитв непонятный язык,Понимаешь – Господь всемогущ и великВ многоличье своем триедином.1991

«Под утро просыпался я в ознобе…»

Александру Радовскому