Стихи и песни (сборник)

Под утро просыпался я в ознобе.Белели стены в сумерках. Сквозило.За окнами маячило надгробьеБиблейского пророка Самуила.И постепенно вспоминая, где я,Балконную приоткрывал я дверцу,И чуждая мне ранее идеяСтучалась вдруг в поношенное сердце.Ход этих мыслей был мне неприятенМеж размышлений, ранее любимых.«Ты был на дне, – мне говорил приятель, —Изведай же и большие глубины».С ним осушив бутылку водки «Стопка»,Себя наутро чувствовал я скверно,Быть может, оттого, что выпил столько,Быть может, оттого, что жил неверно.Согретое дыханием пустыни,Седое небо становилось красным.Почто, Господь, покинув на чужбине,Ты жизнь мою истратил понапрасну?1991

Бахайский храм (песня)

У вершины Кармель, где стоит монастырь кармелитов,У подножья ее, где могила пророка Ильи,Где, склоняясь, католики к небу возносят молитвыИ евреи, качаясь, возносят молитвы свои,Позолоченным куполом в синих лучах полыхая,У приехавших морем и сушей всегда на виду,Возвышается храм новоявленной веры БахаиВозле сада, цветущего трижды в году.Этот сказочный храм никогда я теперь не забуду,Где все люди вокруг меж собой в постоянном ладу.Одинаково чтут там Христа, Магомета и Будду,И не молятся там, а сажают деревья в саду.Здесь вошедших, любя, обнимают прохладные тени,Здесь на клумбах цветов изваянья животных и птиц.Окружают тебя сочетания странных растений,Что не знают границ, что не знают границ.Буду я вспоминать посреди непогод и морозовЛабиринты дорожек, по склону сбегающих вниз,Где над синью морской распускается чайная розаИ над жаркою розой недвижный парит кипарис.Мы с тобою войдем в этот сад, наклоненный полого,Пенье тихое птиц над цветами закружится вновь.И тогда мы вдвоем осознаем присутствие Бога,Ибо Бог есть любовь, ибо Бог есть любовь.1991

«Когда я в разлуке про Питер родной вспоминаю…»

Когда я в разлуке про Питер родной вспоминаю,Взирая на облик его многочисленных карт,Все время мне кажется область его островнаяПохожей на сердце, которое гложет инфаркт.Еще под крестом александровым благословенным,Как швы, острова ненадежные держат мосты,Еще помогают проток истлевающим венамГранитных каналов пульсирующие шунты.Но сквозь оболочку как будто живущего телаУже проступает его неживое нутро.Исходит на нет кровеносная эта система,Изъедено сердце стальными червями метро.Живущие ныне – лимитчики и полукровки, —От них этот город уходит теперь навсегда, —Он с теми, кто канул в бездонные рвы Пискаревки,Кто возле Песочной лежит без креста и следа.Взгляни на него, ностальгией последнею позван,На серое взморье в балтийской закатной крови,И сам убедишься, что реанимировать поздно,Как Санкт-Петербургом вдогонку его ни зови.1991

Петербург

Провода, что на серое небо накинуты сетью,Провисают под бременем туч, постепенно старея.Город тонет в болотах не год и не два, а столетье, —Человек утонул бы, конечно, гораздо быстрее.У Кронштадтского створа, грозя наводненьем жестоким,Воду вспять повернули балтийские хмурые ветры.Погружается город в бездонные финские топиНеизменно и медленно – за год на полсантиметра.Вдоль решеток узорных спешите, проворные гиды, —Гложет дерево свай ледяная болотная влага.Вместо плена позорного выбрал он честную гибель,Не желая спускать с голубым перекрестием флага.Современники наши увидят конец его вряд ли,Но потомкам когда-нибудь станет от этого жутко:На волне закачается адмиралтейский кораблик,Петропавловский ангел крылом заполощет, как утка.Позабудут с веками, смешав отдаленные даты,О дворцах и каналах, о славе и подвигах ратных.От орды сбережет его, так же, как Китеж когда-то,Праотец его крестный, высокого рая привратник.Он уходит в пучину без залпов прощальных и стонов,Чуть заметно кренясь у Подъяческих средних и малых,Где землей захлебнулись, распахнутые как кингстоны,Потаенные окна сырых петербургских подвалов.1991

Гемофилия

Фазилю Искандеру

Злополучный царевич из угличских смутных времен,Что в припадке падучей упал на подставленный ножик,Был убит или нет он? – Никто нам ответить не может,Но легенда злодейства московский разрушила трон.А в уральском лесу, под колючей январской пургой,В шурфе брошенной шахты, с убитыми сестрами рядом,Безымянно лежит убиенный царевич другой, —Детский череп расколот армейским тяжелым прикладом.По голодному Питеру странствуют полчища крыс.На шрапнельном ветру догорает донская станица.Полысевшему гению мальчик кровавый не снитсяВ полуночных видениях, так как Ильич – не Борис.Но поросшие щеткой обильной и рыжей травы,Под ковшом экскаватора, шрамами старых ранений,Открываются вдруг неизвестные ранее рвы,Потаенные рвы неопознанных захоронений.И почти уже век, появляясь негаданно вновь,На просторах империи, – что Магадан, что Фили ей, —Проступает сквозь снег убиенного мальчика кровь,Неспособная высохнуть вследствие гемофилии.1991

Молитва Аввакума (песня)

Боже, помоги, сильный,Боже, помоги, правый,Пастырям своим ссыльным,Алчущим твоей правды.Стужа свирепей к ночи,Тьмы на берега пали.Выела вьюга очи —Ино побредем дале.Боже, помоги, крепкий,Боже, помоги, святый.Глохнут подо льдом реки.Ужасом сердца сжаты.Плоть мою недуг точит,Грудь мою тоска давит,Нет уже в ногах мочи —Ино побредем дале.Господи, твой мир вечен —Сбереги от соблазна;Льстивые манят речи,Царская манит ласка:«Много ли в цепях чести?Покаянье беда ли?Три перста сложи вместе!» —Ино побредем дале.Впору наложить руки.Воют за плечом черти.Долго ли сии муки?Аж до самыя смерти.Жизнь, моя душа, где ты?Дышишь ли ты, жива ли?Голос мой услышь с ветром! —Ино побредем дале.Тлеет ли свеча в храме,Ангел ли в ночи трубит,В мерзлой ли гнием яме,В черном ли горим срубе,Душу упокой, Боже, —Долго мы тебя ждали.Век наш на Земле прожит —Ино побредем дале.1991

Баррикада на Пресне

Не чаял я с седою головойВпервые в жизни строить баррикаду,Вытаскивая зябкими рукамиБулыжники из мокрой мостовой.Я два часа сооружал ееСтарательно, как все, и неумело,Военного значенья не имелоНепрочное строение мое.Но знал я, что дороги нет иной,Что станут, пусть недолгою стеною,И этот камень, переданный мною,И песенка, придуманная мной.Я праздновал над грудою камнейВ тревожном и веселом этом гамеПобеду не над внешними врагами, —Над внутренней покорностью своей.И танковый перемещался громПод тучами сгущающейся ночи,И было страшновато, но не очень,Скорее любопытно, а кругом,Не уточняя «против» или «за»,Клубилась жизнь обычная чужая,Гудел привычно Киевский вокзал,Мешочников в дорогу провожая.Сновали обыватели Москвы,От встреченных глаза пустые пряча,И женщины с воззванием горячимВ метро к ним обращались, но – увы.И исказив кривой ухмылкой рот,По-воровски подмигивая глазом,Топтун, переодетый под народ,Срывал листовку с ельцинским указом.А в высоте светился надувнойАэростат, и, как в блокадном детстве,Я понимал, что никуда не деться,Что мы в кольце за этою стеной.И надо мною всматривались в ночьЗащитники той баррикады гордойНоль пятого забывшегося годаНе в силах ни себе, ни нам помочь.Но недоступен ярости атак,Нацелив курс на будущие годы,Вздувался на ветру российский флаг,Как парус непривычной мне свободы.21 августа 1991, Москва

Не разбирай баррикады у Белого дома

Александру Хочинскому

Белого дома защитник, коллега мой славный,Где ты сегодня? Тебя повстречаю едва ли.Время меняется – нынче февраль, а не август.Смолкли оркестры, цветы на могилах увяли.Снег обметал ненадежной свободы побеги,В темном краю появляется свет ненадолго.Не обольщайся бескровной и легкой победой,Не разбирай баррикады у Белого дома.Вязнут в ушах о недавнем геройстве былины.Всем наплевать на смешную твою оборону.Вслед за игрушечным заговором КатилиныЦезарь идет, открывая дорогу Нерону.Снова в провинции кровь потекла, как водица, —Дым на Днестре и ненастье в излучине Дона.Памятник этот еще нам, дружок, пригодится —Не разбирай баррикады у Белого дома.Пусть говорят, что рубеж этот больше не нужен, —Скорбь о погибших, обманутых злая досада.Всюду измена – противник внутри и снаружи, —Нас одолела ползучая эта осада.«Вечно добро» – объясняли тебе не вчера ли?Пообветшала наивная детская догма.Бывший стукач обучает сегодня морали —Не разбирай баррикады у Белого дома.Скоро ли снова мы танковый грохот услышим,Ранней весной или поздним засушливым летом?В небе московском у края заснеженной крышиДымный закат полыхает коричневым светом.Старых врагов незаметно сменили другие,Сколько ни пей, эта чаша черна и бездонна.Не изживай о победной поре ностальгии,Не разбирай баррикады у Белого дома!1992

«Снова слово старинное «давеча»…»

Снова слово старинное «давеча»Мне на память приходит непрошено.Говорят: «Возвращение Галича»,Будто можно вернуться из прошлого.Эти песни, когда-то запретные, —Ни анафемы нынче, ни сбыта им,В те поры политически вредные,А теперь невозвратно забытые!Рассчитали неплохо опричники,Убежденные ленинцы-сталинцы:Кто оторван от дома привычного,Навсегда без него и останется.Слышен звон опустевшего стремениНад сегодняшним полным изданием.Кто отторгнут от места и времени,Тот обратно придет с опозданием.Над крестами кружение галочье.Я смотрю в магазине «Мелодия»На портреты печальные Галича,На лихие портреты Володины.Там пылится, не зная вращения,Их пластинок безмолвная груда…Никому не дано возвращения,Никому, никуда, ниоткуда.1992

Горный институт

Владимиру Британишскому

Наш студенческий сборник сожгли в институтском дворе,В допотопной котельной, согласно решенью парткома.Стал наш блин стихотворный золы неоформленным комомВ год венгерских событий, на хмурой осенней заре.Возле топкого края василеостровской земли,Где готовились вместе в геологи мы и в поэты,У гранитных причалов поскрипывали корабли,И шуршала Нева – неопрятная мутная Лета.Понимали не сразу мы, кто нам друзья и враги,Но все явственней слышался птиц прилетающих гомон,И редели потемки, и нам говорили: «Не ЛГИ»Три латунные буквы, приклепанные к погонам.Ветер Балтики свежей нам рифмы нашептывал, груб.Нас манили руда и холодный арктический пояс.Не с того ли и в шифрах учебных студенческих группСодержалось тогда это слово щемящее «поиск»?Воронихинских портиков временный экипаж,Мы держались друг друга, но каждый не знал себе равных.Не учили нас стилю, и стиль был единственный наш:«Ничего кроме правды, клянусь, – ничего кроме правды!»Не забыть, как, сбежав от занятий унылых и жен,У подножия сфинкса, над невскою черною льдиной,Пили водку из яблока, вырезанного ножом,И напиток нехитрый занюхивали сердцевиной.Что еще я припомню об этой далекой поре,Где портреты вождей и дотла разоренные церкви?Наши ранние строки сожгли в институтском двореИ развеяли пепел – я выше не знаю оценки.И когда вспоминаю о времени первых потерь,Где сознание наше себя обретало и крепло,Не костры экспедиций стучатся мне в сердце теперь,А прилипчивый запах холодного этого пепла.1992

Матфей

«Поднявшие мечиПогибнут от меча», —Не князь сказал в ночи,Доспехами бренча.Так говорил Матфей,Уже немолодой,В предчувствии гвоздей,Пронзающих ладонь.Его тащил на смертьПодвыпивший эскорт.Небес синела твердь,И был он духом тверд.Твердили: «Замолчи», —А он все шел, ворча:«Поднявшие мечиПогибнут от меча».Три облака вдалиКлубились над водой:Конь черный – прах Земли,Конь бледный и гнедой.И намечалась связьРазрядов грозовых,Которые, светясь,Пришпоривали их.«Поднявшие мечиПогибнут от меча», —Смеялись палачиИ крест сползал с плеча.1992

Памяти Якова Виньковецкого

Его я снова вижу четко,Хотя немало лет прошло, —Слегка похожий на галчонка,Задорным видом или челкой,Напоминающей крыло,Он затевал неосторожноДиковинные виражи.Он говорил, что он художник, —Ему твердили: «Докажи».Казались странными предметыЕго рисунков и поэм.В его теории планетыРеальной не найти приметыСреди полуабстрактных схем.Как было жить ему непростоВ кругу обыденных людей,В стране неисправимых ГОСТовИ общепринятых идей!Пусть говорят, что ни при чем тутЕго печальная звезда, —Он был похожим на галчонка,Что рано выпал из гнезда.Никто из нас с ним рядом не был,Когда при помощи петлиРванулся он в чужое небоИ оторвался от Земли.К ее неразрешимым тайнамДобавил он еще одну,Полетом ледяным летальнымОдолевая вышину.1992

Самодостаточность еврейства

Самодостаточность еврействаМеня пугает всякий раз:Взгляд немигающий и резкийВ пространство обращенных глаз,Где неподвижные в подвижномОни живут не первый век.Их прежний дом пожаром выжжен,Переменились русла рек.На что им полосатый талес,Когда они обречены?От всех реликвий им осталосьЛишь основание стены.Какой мечтой, какой надеждой,В их судьбах горьких виноват,Их Бог жестокосердный держит,Им на земле устроив ад?В эпоху межпланетных рейсовИ трансконтинентальных трассСамодостаточность еврействаМеня смущает всякий раз.Мне так несовременных жаль ихЗа беспощадные посты.Утерянные их скрижалиЗаметены песком пустынь.Им не отмыть мазутных пятенТого, что вслед им говорят.Смешон другим и непонятенСинагогальный их наряд.Всегда за все они в ответе.Их казней бесконечен срок.Не сорок лет – тысячелетьяВ пустыне водит их пророк.Порой погромов и арестов,Пустопорожних громких фраз,Самодостаточность еврействаМеня пленяет всякий раз.В долине гнилостного НилаКакой найдя себе родник,Они одну читают Книгу,Других не признавая книг?Что им дает общенье с Богом,Среди враждебных им держав,Когда в быту своем убогом,Неукоснительно сдержавВетхозаветные обеты,Они вступают с ним в контакт,Раскачиваясь, как поэты,Словам, произнесенным в такт?1992

«Мне будет сниться странный сон…»

Мне будет сниться странный сон:Кричащий за окошком кочет,Самумом поднятый песок,Что ноздри сфинксовы щекочет.Разъединение культур,Их позднее соединенье, —Всеволод, храбрый багатур,И князя Игоря плененье.Египетский позорный плен,И избавление от рабства.Среди двенадцати коленПоди попробуй разобраться!Мне будет сниться до утраЗемли коричневое лоно,Арап Великого Петра, —Фалаш из рода Соломона,И петербургская пургаСреди окрестностей дубравных,Где в ожидании врагаСтоял его курчавый правнук.Мне будет сниться странный фильм:Пустыня сумрачного видаИ шестикрылый серафим,Слетевший со щита Давида.1992

Мертвое море

Мертвое море, Мертвое море,Горько-соленое, словно горе.Бездна литая небо качает.Здесь не летают скопища чаек,Здесь не синеют мокрые сети —Нет солонее моря на свете.Мертвое море, Мертвое море, —Плачь по Содому и по Гоморре.Рябь свою гонит море без рыбыНад полигоном ядерных взрывов.Кадиш хамсина кружит во мракеНад Хиросимой и Нагасаки.Мертвое море, Мертвое море, —К рифам Эйлата, к склонам Хермона.Трещиной в недрах, Господом данной,Через Кинерет вдоль Иордана,Вьется тугая светлая лента,Разъединяя два континента.Мертвое море, Мертвое море, —Белые флаги с синей каймою,Горечь осады, мертвое братство,Место присяги для новобранцев.Грозного Рима гнев и досада, —Непокорима крепость Масада.Зыблется сонно Мертвое море.Жидкою солью руки омою.Память о Боге, память о доме,Дай опустить мне в воду ладони.Может, не струшу перед бедою,Вылечив душу мертвой водою.1992

«Опять разворочены мостовые…»

Опять разворочены мостовые,И завтрашний день обещает беду.Оркестры гремят у метро духовые,Как перед войною в воскресном саду.Опять добрались мы до самого края.Грохочет и пенится круговорот,И все же, покуда оркестр играет,Надежда живет, и корабль плывет.С асфальтовой палубы некуда деться,Все ближе соленый клубящийся мрак.Восторг и отчаянье те же, что в детстве:«Врагу не сдается наш гордый «Варяг».Пусть бездна, врываясь в кингстоны и люки,Покинутый трюм заливает, кружась, —Покуда слышны эти медные звуки,Меж нами еще сохраняется связь.Помедли, прохожий, старушки, не плачьте,Замри, эскалатор, минута, постой!…И кренится в небе высокая мачта,Где ангел крылатый и крест золотой.1992

Античный век

Античный век – эпоха атеизма,Не потому ли так и дорог он?Венера златокудрая капризна,И мстителен коварный Аполлон,Которого опережает смертный,Не разглядев над головою нимб.Дары природы юные несметны.Полузаросший невысок Олимп,Где соком наливаются оливы.Жив Прометей, прикованный к скале.Поводит бык рогами похотливо,Наложниц похищая на земле.Клонятся лозы, побуждая к пьянству,И мрамор бел, и зелен кипарис.Не избежать ли нам войны Троянской, —Не разделить ли яблоко, Парис?Еще невнятны иудеев речи,И летний сон спокоен и глубок.Еще для всех покуда засекреченНевидимый, неумолимый Бог.1992

Ахилл

На афинском базаре я эту картинку купил,Под старинную фреску подделанный грубый лубок.Вспоминаю тебя, быстроногий красавец Ахилл,Полукровка ахейский, что был полугрек-полубог.Понимаю тебя, неподвижно сидящий Ахилл.Отражает твой профиль щита потускневшая медь.Шлемоблещущий Гектор с тобою в сравнении хил:Победил он Патрокла – тебя ему не одолеть.На него регулярно садится ночами жена,В нарастающем ритме сгибая раскрылия ног.У троянца жена, у тебя же, увы, ни хрена, —Вот убили Патрокла, и сделался ты одинок.Вот убили Патрокла, и сразу не нужен успех,Понапрасну связался ты с этой Троянской войной.Почерневшая кровь его твой покрывает доспехС золоченой насечкой коринфской работы ручной.На троянские стены сырой опускается мрак,Только крик часовых и собак несмолкающий лай.Что тебе Агамемнон, надутый и старый дурак,Хитроумный Улисс, рогоносец тупой Менелай?Вот убили Патрокла, и жизнь тебе недорога.Жадной грудью вдыхая рассола эгейского йод,Ничего ты не видишь – лишь сильное горло врага,Что, обняв Андромаху, из кубка тяжелого пьет.1992

Меншиков (песня)

Лошади каурые, крепка снасть,Лишь мосток некрашеный трещит.С перепою хмурый он князь, князь,Государя нашего денщик.Лошади по городу тук-тук,Лошади по городу топ-топ.А за ними ворона круг, круг,На четыре стороны топь, топь.Лошади по городу цок-цок,А перед каретою цуг, цуг,Жалован Ижорою герцог,Государю Петеру друг, друг.Государю Петеру камрад,С голубою лентою камзол.Если хама плетию – хам рад,Ежели молебеном – хам зол.Меж фасадов розовых вскачь, вскачь,По снегу морозному вжик, вжик.Кулинар березовых каш, каш,Будешь ты в Березове жить, жить.Скор за занавесками шаг, шаг,Иноходи-поступи в лад, в лад.Королевству Свейскому шах, шах,Королевству Польскому мат, мат.Сбруи позолочены, бренчат,Колесо накатано, скрип, скрип,А возле обочины – чад, чад,Крепостных да каторжных хрип, хрип.Им по свае молотом бить, бить,Не сменив исподнее, пропасть,Петербургу-городу быть, быть,И на то Господняя власть, власть.Колокол на Троице дон-дон,Белая холодная пыль, пыль,Скоро здесь достроится дом, дом,А под ним болотная гниль, гниль.По Неве над ребрами льдин, льдинКрест могильный, веха ли – топ, топ.Бубенец серебряный динь-динь,Вот мы и приехали – стоп, стоп.Ветер, словно леший, во лесах – лют,Конские загубники, зима, стынь.Седоку светлейшему салют,Душам позагубленным – аминь.Вьюгой завивается снег, снег,По-над их могилами синь-наст.Новый начинается век, век —Господи, помилуй и спаси нас!1992

Вспоминая Лермонтова

Перелистывать газетуНе спеши, мой друг.Перечти стихи поэта,Посмотри на юг.Там на юге мутный Терек,Быстрая река,Злой чечен ползет на берег,Держит свой «АК».Там на юге злые вести,Горькое вино.Все мы прежде жили вместе,Нынче – не дано.Все мы прежде жили вровень, —Корка да ватин.Отчего же нашей кровиЖаждет осетин?Оттого ль, что всем на гореВ их краю расцвелБлижний родич их из Гори,Горный наш орел?Оттого ль, что не жалеяВремени для дел,Истреблял нас, зверя злее,Брат его мингрел?Ходит целую эпохуПо аулам быль,Что врагам своим неплохоОтомстил Шамиль.Столько в Тереке смешалосьКрови и песка,Что одна у всех усталостьИ одна тоска.Породнила боль людскаяРазные края, —Ты чужую кровь пускаешь,А течет твоя.1992

Памяти Давида Самойлова

Поэт похоронен в Эстонии,В прозрачном и стройном лесу.Сосна над могилою стонет,Качая янтарь на весу.От шторма спеша схорониться,Гудят из тумана суда.Теперь он попал за границу, —Надолго попал, навсегда.Вокруг подмосковные вьюги,И Родина вроде близка,Но вот не услышать в округеРодного его языка.И некому слово замолвить,Его протерев, как стекло,В краю, где и имя «Самойлов»Латынью на камень легло.У берега Балтики синейНе ждет запоздалых наградОт все позабывшей РоссииПосмертный ее эмигрант.1992

В Михайловском

Мчится тройка – ближе, ближе,И проносится в ночи.Одинок и неподвиженОгонек твоей свечи.Не уснуть подобно прочим, —Воет ветер над стрехой.Это бес тебя морочитТемной полночью глухой.То коснется половицы,То застонет у крыльца.Воротили бы в столицу,Чтоб не спиться до конца!Подопри рукой затылок.Черный сон, – бессилен онПеред ящиком бутылок,Что из Пскова привезен.Истопить прикажем баньку,И раскупорим вино,Кликнем Зинку или МанькуИли Дуньку – все равно.Утешайся женской лаской,Сердце к горестям готовь.Скоро, скоро на СенатскойГрянет гром, прольется кровь.Сесть бы нам с тобою вместе,Телевизор засветить,Посмотреть ночные вестиИ спокойно обсудить.Страшновато нынче, Пушкин,Посреди родных полей.Выпьем с горя, – где же кружки?Сердцу будет веселей.1992

Старочеркасск

Борису Алмазову

Мерцание талого воска,Высокий резной аналойИ герб Всевеликого войска —Олень, пораженный стрелой.Стервятника родич побочный,С хвостатым сойдясь бунчуком,Он станет сидящим на бочкеПохмельным крутым мужиком,Которого шлепнут у стенкиВ двадцатом, среди этих мест,Где цепи казненного СтенькиВ пасхальный вплелись благовест.Где нынче вы, рыцари веры,Что были на подвиг легки,Ковыльных степей тамплиеры,Суровые дончаки?Женившиеся на турчанках,Неистовых, как суховей,Стремившиеся на тачанкахК погибели скорой своей?Дождавшись заветного часа,Чужие надев ордена,Нашив на штанины лампасы,Блатная гуляет шпана.Но смотрят из дали туманнойСо стен, как со снежных вершин,Портреты былых атамановИ крутоголовых старшин.И длится их странная каста,Покуда заметный окрест,Над городом СтарочеркасскомМерцает полуночный крест.1992

Безбожный переулок

Над развилком дорожным Прочту эту надпись со вздохом, —Переулок Безбожный,Безбожная наша эпоха.Время строек невиданных,И разрушений, и гари.Понаставили идолов,После их сами свергали.Снова в моде посты,И молитвы читаются строго,Люди ставят крестыНа жилье возвращенного Бога.И такая в них прыть,Словно вровень они с небесами, —Могут вдруг отменитьИ обратно вернуть его сами.И кружатся грачиНад деревьями парка устало,Где чернеют в ночиОбезлюдевшие пьедесталы.Их не вынуть как репку,Кресты на минувшем поставив.Их сработали крепкоИз камня, бетона и стали.Значит снова наивнаяНедолговечна надежда:Кто воспитан на идолах,Бога в себе не удержит.Ведь недаром известно,Как это в итоге ни грустно,Что нечистое местоНедолго останется пусто.1992

«Глаза закрываю и вижу…»

Глаза закрываю и вижу:Во мраке невидимых вод,Как прежде, подвижный в подвижном,Подводный кораблик плывет.Он будит, светящийся атом,Глубин непрозрачный покой.И я там когда-то, и я тамК стеклу прижимался щекой.Меж скал ноздреватой породыПридонное время текло.Смотрела чужая природаНа нас через это стекло.Там в облаке взвешенной пылиКрутой кипяток закипал,Лиловые гейзеры били,Неся растворенный металл.В расплавленном этом металле,Где красная встала трава,Коричневой серой питалисьТаинственные существа.Пьянея от этих открытий,Поднявшись, мы пили вино,Чтоб было число наших всплытийЧислу погружений равно.И в медленном солнечном дыме,Над темной вися глубиной,Мы делались сами иными,Соседствуя с жизнью иной.1992

«Детство мое богато чужой позолотой…»

Детство мое богато чужой позолотой,Которую я полагал своей.Кованный лев на чугунных воротах,Золототканые шапки церквей,Мрамором связанное пространство,Летнего неба серебряный дым,Все, что себе я присваивал страстноБудучи молодым.Все, что щекочет усталые нервы,Все, что с младенчества взглядом впиталТаинством первым, любовию первой,Неистребимый дает капитал.Вот изначальное виденье мира,Где уживаются ночью и днемБедный уклад коммунальной квартирыИ янтари куполов за окном.Старых дворцов ежедневное чудо,Вязкая от отражений вода.Брошенным буду, безденежным буду, —Нищим не буду уже никогда.1992

«Будет снова оплачен ценою двойной / Обгорелый кусок каравая…»

Будет снова оплачен ценою двойнойОбгорелый кусок каравая.Нету продыха между войной и войной, —То Гражданская, то Мировая.Бесконечно бездарное это кино,Где прожектор дымится во мраке.Ни одежды, ни дома нам знать не дано, —Только ватники всё да бараки.И сегодня, и присно на все времена,Поразмыслишь – становится жутко:Снова кровь и война, снова кровь и война,Безопасного нет промежутка.И под грохот салютов недолгих победБудут новые дети рождаться,Чтобы сгинуть, как это пророчит поэт,На единственной той, на Гражданской.1992

Авангард

От Кантемира и до ОкуджавыДорога оказалась коротка.Предшествуют крушению державыРаспад и разрушенье языка.От мутного дыхания пустыниРека преображается в ручей.Что остается нынче от латыни,Прибежища беспомощных врачей?Верша тысячелетьями обман свой,В который раз уже, в который раз,Нас привлекает темный дух шаманстваИзверившихся в правильности фраз.Распались нерифмованные строки,Обрывки нитей спутаны в клубок.Не так ли ход ветхозаветной стройкиОстановил разгневавшийся Бог?Мы к звукам возвращаемся разъятым,Их смысловую связь разъединив,Слово на части расщепив, как атом,И долгожданный ударяет взрыв.И дым грибообразный в небе сноваВстает, остатки воздуха вобрав.Для варваров предмет захвата – слово, —Им не нужны вокзал и телеграф.Но все же что-то держит, что-то держит,Огонь свечи стараясь уберечь,И слушает опять толпа с надеждойНевнятную юродивого речь.И значит все в небытие не канет,Ночные ливни смоют кровь и грязь,И кто-то, обернувшийся на камни,Начнет их собирать, не торопясь.1992

Север

Не отыщу свои следыВ земле холодной и бесстрастной,В разливах сумрачной воды,Не отражающей пространства.Среди арктических широт,Где дождь сменяется бураном,К зырянам Тютчев не придет,Да и не нужен он зырянам.В краю снегов бумаги нет, —Да и не нужно ей бумаги,А нужен неба алый светИ под ногами мягкий ягель.Да чума серебристый мех,Что останавливает вьюгу,И песенка одна на всех, —Как трубка общая по кругу.1993

«Десанты крылатых семян…»

Десанты крылатых семянКидают на землю березы,И юности горький обманВ облатке тургеневской прозыМеня возвращает назадВ похожую дачную местность,Где каждый цветной палисадЦветную таит неизвестность.Там зеленью пахнет вода,И медом сосновые смолы,И мама еще молода,Как точно заметил Самойлов.Земля завершит оборот,И сладкою вспомнится больюДевчоночий смех у воротИ звонкий шлепок волейбольный.И первой любовью дыша,Рванувшись к угасшему свету,Внезапно заноет душа,Которой, казалось, и нету.Как мне говорил инвалид,Чей танк подорвался на мине,Нога его ночью болит,Которой уж нет и в помине.1993

Соборность

Праматерь лагерей,Любезная соборность, —От горькой чаши сейПускай избавит Бог нас.Ясна из века в векМечта ее простая:Забудь, что человек,Прими законы стаи.Спасаясь на крови,Как все, клыки ощерив,Любому горло рви,Кто подойдет к пещере.Соборность общей лжи,Казармы и барака.С подонками дружи,Не рвись на свет из мрака.Соборность пахановИ початой бутылки,Тех безымянных рвов,Где дыркою в затылкеНас соборует смерть,Дотла стирая лица,Приученных не сметь,Не в хоре – не молиться.И крест, и пустота,И в небе над прохожимНа ветке два листа, —Соседних, непохожих.1993

Фельдфебель Шимон Черкасский (песня)

Кавалер Святого Георгия, фельдфебель Шимон Черкасский,Что лежит на Казанском кладбище в Царском Селе осеннем,Представитель моей отверженной в этой державе касты,Свой последний бивак наладивший здесь, под дубовой сенью.Гренадер императорской гвардии, выходец из кантонистов —Нелюбимых российских пасынков выпала с ним судьба нам.Неродного отечества ради был он в бою неистов,Управляясь в часы опасности с саблей и барабаном.Давний предок единокровный мой фельдфебель Шимон Черкасский,За отвагу на поле брани орден свой получивший,Обладатель ружья огромного и медной блестящей каски,В девяносто четвертом раненый, в девяносто шестом – почивший.Ах, земля, где всегда не хватало нам места под облаками,Но которую любим искренне, что там ни говорите!Ощущаю зависть тайную, видя надгробный камень,Где заслуги его записаны по-русски и на иврите.И когда о последнем старте я думаю без опаскиИ стараюсь представить мысленно путь недалекий сей свой,Вспоминается мне лейб-гвардии фельдфебель Шимон Черкасский,Что лежит под опавшими листьями на окраине царскосельской.1993

Северная Двина

Мы плыли вниз по Северной ДвинеНа белом пассажирском теплоходе,Который прежде назывался «Неман»,Но был позднее переименованВ честь Федора Абрамова. ПисательБыл местным уроженцем. ВспоминаюПубличное признание егоИ яростное самобичеваньеЗа то, что в бытность в университетеНа своего профессора донес,В чем каялся потом, возненавидевПартийных искусителей своих.Не в этом ли особенность душиИсконно русской? – Прежде нагрешить,Дотла пропиться, грабить на дорогах,Быть душегубом, татем полуночным,Детоубийцей или стукачом,А после под иконой жечь свечу,Лоб кровянить поклонами земными,Покаявшись в лихих своих поступках,У Господа вымаливать прощенье,И схиму принимать. Не потому лиВеками здесь поют о Кудеяре,А отроки святые не в чести?Мы плыли вниз по Северной ДвинеС фольклорными ансамблями из Тойвы,Сольвычегодска, Котласа и прочихОкрестных городов и деревеньНа фестиваль в Архангельск. ВечерамиМы приставали к берегу, и вновьНа пыльных сценах поселковых клубов,На площадях прибрежных леспромхозов,Под северными злыми комарами,Плясали вилегодские старухиВ узорных полушалках расписныхИ праздничных багряных сарафанахС подгрудною высокой подпояскойИ необъятным клетчатым подолом,Рассчитанным на деревенских женщин,Беременевших снова, что ни год.Их песни, позабытые сегодня,И танца неподдельное веселье,Что недоступно профессионалам,Крестьянские морщинистые лица,Согбенные, но крепкие тела,И темные беззубые улыбки,Собравшимся иллюзию внушали,Что в старину жилось повеселей.Механики, завхозы, речники,Надев льняные светлые рубахи,Подхваченные пестрым кушакомС устюжскою затейливою вязью,И волосы забрав под ремешок,Преображались в древних берендеев,Гудошников и гусляров, а ночьюНа теплоходе рявкали гармони,И бешено гремела дискотека,В сегодняшний перемещая век.Я вспоминаю поселковый клуб,Плакат «Добро пожаловать» над входом,Крест-накрест заколоченные двериПод надписью, и лужу у крыльца,Вокруг которой зрители стоят,А на крыльце кружится хоровод,Платочками помахивая дружно.Я вспоминаю контуры церквейПреображенья или Воскресенья,Плывущие над белою водойПод берестою северного неба.И таинство полночной тишиныПод неизбывным половодьем света,Где сосны не отбрасывают тени,И красок нет – лишь чернь и серебро.Лесное царство пересыльных тюрем,Владения зловещего ГУЛАГа,Места захоронений безымянных,И вышки зон, и постоянный день,Как в камере, где свет не гасят ночью,Бессонница, что многодневной пыткойПытает обескровленный народ.Как непохожа эта белизнаНа петербургско-пушкинские ночиС графическою оторочкой шпилейИ золотом неярким куполов!А впереди, и сзади, и вокруг,Струилась неподвижная Двина,С обманчиво прозрачною водой,Пропитанная аммиачным ядомБумажно-целлюлозных комбинатовКоряжмы и Архангелогородья.Свободная российская река.С ее широких плоских береговТатарские не пили кони воду,Увязнув безнадежно на путиВ болотах вологодских или ситских.Исконная российская река, —Не Дон, который к туркам уходилВ Азовщину; не Волга, что течетМеж берегов мордовских и болгарских,Татарских, и чувашских, и калмыцких,В Хвалынское впадающая море,Где полумесяц пляшет на волне,Подернутой азербайджанской нефтью;Не Енисей тунгусский; не Иртыш,Отобранный насильно у Кучума;Не Днепр, что от постылых москалейК родному убегает Запорожью,Чернобыльской отравой пораженный;Не Терек, что несется по камням,Песком и кровью яростно плюясь,И задыхаясь от бессильной злобы.В течении Двины отобразиласьНеторопливость спутников моих,Невозмутимых и русоволосых,Архангелогородский говорокС распевной гласной на исходе фразы.Спокойная российская рекаС болотистым многорукавным устьем.Здесь Петр когда-то вздумал строить флот,Да после передумал, спохватившись,Что не доплыть отсюда никуда, —Ни в близкую, казалось бы, Европу,Ни к прочим зарубежным берегам.Пробить пути на Запад и ВостокОтсюда не сумели мореходы:Ни Пахтусов, в Соломбале лежащий,Усопший тридцати с немногим лет,Ни к полюсу стремившийся Седов,Себя велевший к нартам привязать,И где-то от него невдалекеМатросами задушенный своими.Единственная русская река,В российское впадающая море,Откуда путь уходит в никуда —Навстречу льду, безмолвию и мраку.1993

Остров Израиль

Эта трещина тянется мимо вершины Хермона,Через воды Кинерета, вдоль Иордана-реки,Где в невидимых недрах расплавы теснятся и стонут,Рассекая насквозь неуклюжие материки.Через Негев безводный, к расселине Красного моря,Мимо пыльных руин, под которыми спят праотцы,Через Мертвое море, где дремлют Содом и Гоморра,Словно в банке стеклянной соленые огурцы.Там лиловые скалы цепляются зубчатым краем,Между древних гробниц проводя ножевую черту.В Мировой океан отправляется остров Израиль,Покидая навек Аравийскую микроплиту.От пустынь азиатских – к туманам желанной Европы,От судьбы своей горькой – к неведомой жизни иной,Устремляется он. Бедуинов песчаные тропыОборвутся внезапно над темной крутою волной.Капитан Моисей уведет свой народ, неприкаян,По поверхности зыбкой, от белых барашков седой.Через этот пролив не достанет булыжником Каин,Фараоново войско не справится с этой водой.Городам беззаботным грозить перестанет осада,И над пеной прибоя, воюя с окрестною тьмой,Загорится маяк на скале неприступной Масады,В океане времен созывая плывущих домой.1993

Переименование

Твой переулок переименован,И улица Мещанской стала снова,Какой она когда-то и была,А ты родился на Второй Советской,И нет тебе иного в мире местаИ улицы, – такие вот дела.О, бывшая одна шестая суши,Где не умеют строить, не разрушив!В краю всеразрушающих идейОт торопливой удержусь оценки:Вчера еще доламывали церкви,Теперь ломают статуи вождей.Истории людской досадный выброс, —Но я как раз родился в нем и вырос, —Вся жизнь моя в десятках этих лет,И сколько бы ни жил под облаками,Я помню ленинградскую блокаду,А петербургской не припомню, нет.Давно уже забыты песни эти,Становятся чужими наши дети,Исчезли с карты наши города.Нас как бы вовсе не было на свете,И ни один историк не ответит,Зачем мы жили, где или когда.В краю, где снова пусты пьедесталы,Мы доживаем жизнь свою устало,И оборвется наш недолгий следНа улице, что имя поменяла,В том городе, которого не стало,И в той стране, которой больше нет.1993

«Под оком у Всевидящего Спаса…»

Под оком у Всевидящего СпасаНе ведаем мы сами, что творим.Империя не может не распастьсяНа составные части, словно Рим.Ей не дано, как и в былое время,На нужном удержаться рубеже,Чтоб сохранить, как некогда Аврелий,Все то, что завоевано уже.Не отыскать к вчерашнему пути нам.Трещит Гондваны вековечный лед,И Индия, покинув Антарктиду,В объятия Евразии плывет.Так ставшая критическою массаВзрывает раскаленное ядро.Столкнутся снова нации и классы, —Не жди, царица, писем от Дидро!Над горизонтом зарево витает,И всадники летят во весь опор,И физику опять гуманитарийБезграмотный навязывает спор.1993

Беженцы-листья (песня)

Беженцы-листья, гонимые ветром.В сером окне догорает звезда.Киевской линии синяя веткаГонит в дождливую ночь поезда.Снова торопит кого-то дорога,Даль расцветив желтизною монет,В поисках родины, в поисках бога,В поисках счастья, которого нет.К югу летят перелетные птицы,Тянутся листья за ними вослед.В дальние страны легко им летится…Мне только ветра попутного нет, —Сколько бы ни сокрушался, растерян:Время не то и отчизна не та, —Я не из птиц, а скорей из растений —Недолговечен полет у листа.Поздно бежать уже. И неохота.Капли, не тая, дрожат на стекле.Словно подруга печального ЛотаКамнем останусь на этой земле.Теплится утро за темною шторой,И наступает пора холодов…Слышу, как сердце тревожное вторитДальнему стуку ночных поездов.1993

Павел

Курчавый и седой, похожий на грузина,На шутки моряков упрямо сжав уста,В Афины прибыл он. Распятье не грозилоНа эллинской земле апостолу Христа.Он выслушан был здесь внимательно и строго,Изгнаннику не причинили зла,Но проповедь единственного БогаМеж мраморных богов поддержки не нашла.Уверенных в себе ревнителей культурыНе смог он убедить, как говорит Лука.Кривили рот, смеясь, питомцы ЭпикураИ стоики ему внимали свысока.Лишь логике сухой вверяющий идеиДремал ареопаг, не покидая мест.Чем мог их удивить посланец Иудеи,Твердивший про спасение и крест?Не выигравший спор, в плаще дорожном рваном,Он шел, босой ступней нащупывая путь.Как сказано в посланье к коринфянам:«Младенцем будь во зле, в добре же взрослым будь».Внизу сияли воды голубые.Смирение с трудом одолевало злость.Его позднее римляне убили, —Философов меж ними не нашлось.1993

Славяне

Не для чужих славянские миры,Заросшие дремучие дороги.Как счастливы мы были в те поры,Когда в Днепре всплывали наши боги!Мы веру принимали без любви,Мы каялись, но, видимо, без толка,И каиново семя СвятополкаВсходило в отатаренной крови.Живущие в объятиях зимы,Свои мечты о вольности развеяв,Сперва варягов править звали мы,Потом татар, и немцев, и евреев.Здесь пахла дымом каждая заря,Топтался кат на воздухе морозном,И самого кровавого царяПодобострастно называли Грозным.Манили степи запахом травы,Туда бежали, кандалов избегнув, —Так началась от небольшой МосквыОгромная империя из беглых.Здесь для креста слагали два перстаСебя огнем спасавшие схоласты,И непохож на южного ХристаСпаситель узкоглазый и скуластый.1993

Провинция

Насколько мы честно себя ощущаем провидцами?Согласно Ключевскому, центр России – провинция.Не Питер надутый, не матушка Первопрестольная,Откуда лишь смуты и нравы идут непристойные.Здесь мысли неспешны, и топкие версты немеряны,Фельдъегерь с депешей блуждает, в пространстве затерянный.В начальстве изверясь, не примут здесь, семечки лузгая,Ни Никона ересь, ни немца одежду кургузую.Иные здесь лица, иные заботы и праздники,В столице царица а здесь Пугачевы да Разины.Здесь дали туманны, а люди дотошны и въедливы, —Так глубь океана и стынет и греется медленно.Столичные взрывы не тронут их быта сутулого, —Известно, что рыба гниет с головы, а не с тулова.Истлеет во рву, кто задумал с ней мериться силою,Кто, взявши Москву, возомнит, что владеет Россиею.Сто раз оплошает, но снова, болезная, вытянет,Поскольку решает сама – не цари и правители,Не боги столицы, которых возносят и чествуют.Устав им молиться, согласен с идеей Ключевского.1993

Землетрясение

Ненадежно приходящее веселье,Наша жизнь – подобье шахматного блица.Невозможно предсказать землетрясенье, —Ни одно из объяснений не годится.Геофизики апофиз тупиковый,Я твоим соображениям не верю.Распадается жилище, и подковаОтскочила от рассыпавшейся двери.Разрушается и гибнет в одночасьеВсе, что глаз своею прочностью ласкало,Распадается империя на части,Как, казалось бы, незыблемые скалы.И бегут, свои дома покинув, семьи,Что внезапно оказались за границей.Невозможно предсказать землетрясенье, —Ни одно из объяснений не годится.Ненадежна приходящая минута.Все модели и гипотезы – случайны.Захлебнется информацией компьютер,Но никто, увы, не знает этой тайны.Ни сейсмолог в тишине обсерваторий,Ни астролог, загадавший на планеты, —Знает Бог один всеведущий, которыйНе откроет никому свои секреты.Ах, земля моя, мать-мачеха Расея, —Темным страхом перекошенные лица!Невозможно предсказать землетрясенье, —Никакое предсказанье не годится.1993

Четвертое октября

На очередь потративший полдня,Я проявил нечаянную резвость,И взяли кровь в итоге у меня, —Хотя старик, но дефицитный резус.С усилием открыв входную дверь,Я размышлял, покуда брел обратно:Кому она достанется теперь? —Фашисту, коммунисту, демократу?Знобило, и кружилась голова,Но думал я при этом мимоходом,Что не одни лишь звонкие словаЗа жизнь свою я этим людям отдал.Они безумны – это их дела,Но раненые все благословенны,И хорошо, что кровь моя вошлаВ их пулями распоротые вены.Вдоль улицы сирены стлался вой,Багряный лист планировал не быстро.Над солнечной осеннею МосквойСтоял погожий день братоубийства.1993

«Имперский дух в себе я не осилю…»

Имперский дух в себе я не осилю,Когда, проснувшись в утренней Москве,На карту неохватную РоссииВзираю в ностальгической тоске.И, разглядев, со страхом понимаю,Увидевши ее издалека,Как велика страна моя родная,Или точнее – слишком велика.Не удержать соединений ржавых,Спасительным рецептам вопреки.Трещит по швам великая держава,Готова развалиться на куски.Скрипят суставы в одряхлевшем телеИмперии, – пора ее пришла, —Не зря веками в стороны смотрелиДве головы двуглавого орла.Осыпались колосья, серп и молотНе давят на долины и хребты.Евразиатский материк расколот, —Байкал зияет посреди плиты.Так неподвижность зимнюю взрывая,Ломает льдины черная вода,Так, волноломы разнеся и сваи,Прибрежные ночные городаКрушит удар внезапного цунами,И в штормовом кипении зыбейОгромный танкер, поднятый волнами,Ломается от тяжести своей.1993

Подполковник Трубятчинский (песня)

Подполковник Трубятчинский, бывший сосед по каюте,С кем делили сухарь и крутые встречали шторма,Не качаться нам впредь в корабельном суровом уюте,Где скрипят переборки и к небу взлетает корма.Опрокинем стакан, чтобы сердце зазря не болело.Не кляните судьбу, обо всем не судите сплеча!В зазеркалье у вас все читается справа налево, —В иудейской пустыне нашли вы последний причал.Подполковник Трубятчинский – в прошлом надежда России —Он сидит у окна, и в глазах его черных – тоска.Позади океан, ядовитой пропитанный синью,Впереди океан обожженного солнцем песка.Подполковник Трубятчинский, что вам мои утешенья! —Где бы не жили мы и какое б не пили вино,Мы – один экипаж, все мы жертвы кораблекрушенья,Наше старое судно ушло невозвратно на дно.Подполковник Трубятчинский, моря соленого житель,Как попасть вы смогли в этот город безводный Арад?Надевайте погоны, цепляйте медали на кительИ – равненье на флаг, – наступает последний парад!..Возвращение в рай, а скорее – изгнанье из рая,Где ночные метели и вышки покинутых зон…Подтянувши ремень, обживает он остров Израиль —Наших новых времен, наших новых морей Робинзон.1993

«На Маяковской площади в Москве…»

Нам в веках стоять почти что рядом.

Владимир МаяковскийНа Маяковской площади в Москве,Что как и прежде Триумфальной стала,Поверх голов поэт глядит устало,От гибели своей на волоске.Предсказана металлом звонких строкСамоубийства траурная дата, —На горло песне собственной когда-тоОн наступил, и тем себя обрек.Четыре остановки в век длиной.Отмеченный падением и славой,На Пушкинской, точнее на Страстной,Безмолвствует сосед его курчавый.Стоял Страстной когда-то монастырьНа площади, – его там больше нету,И на образовавшийся пустырьПереместили памятник поэту.Не обхватить им пальцами перо,Невидящим не обменяться взглядом,Поставленным «в веках почти что рядом», —На двух соседних станциях метро,В пространстве и во времени одном.И дело, разумеется, не в датах:Один застрелен был в тридцать седьмом,Другой погиб на рубеже тридцатых.И думают прохожие с тоскойОб участи, их схожей и опальной,Когда идут по улице ТверскойОт площади Страстной до Триумфальной.1993

«Стать властителем дум в деспотии…»

Иосифу Бродскому

Стать властителем дум в деспотииНе зазорно, совсем не зазорно,Где врагов обличают витии,И скучает по узникам зона.Стать властителем дум в деспотии,Неизменно бывает опасно,Где гонения слабых сплотили,И безрадостна нищая паства.Быть властителем дум в деспотии, —Ободрять постоянно дрожащих,Здесь, где дух вольнодумства противенВездесущим властям предержащим,Чтобы раб, существуя убогоВ коммуналке, пропитанной дымом,Одного только Господа БогаПризнавал бы своим господином.Там с народом всегда по пути нам,Где тепла не хватает и света.Быть властителем дум в деспотии, —Вот достойная должность поэта.Не в Европе, где залы пустые,Не в нью-йоркском пресыщенном клубе, —Быть властителем дум в деспотии,Где жестоких властителей любят.Где горька в подворотне настойка,Непролазны кривые дороги,И где голову ценят настолько,Что ее отрубают в итоге.1993

Поэты военного поколения

Я говорил от имени России.

Борис СлуцкийПоэты военного поколения,Которых ставили на колени,Сознавали это в какой-то мере,Поэтому предпочитали веритьТому, во имя чего их ставили,Например – за Родину и за Сталина.Они снисхождения не просили,На рубежах обреченных стоя.Себя считали частью России,Ее заражаясь неправотою.И радовались, стихи свои склеивИз приказов расстрельного материала.Россия же не любила евреевИ им свой голос не доверяла.Она доверяла тогда грузинуВ полуопущенных эполетах,С которым перезимовала зиму,С которым перебедовала лето.Среди неопрятных московских сугробов,В кителях полувоенных суконных,Они стояли у этого гроба,Они молились на эту икону,Вдыхая жадно морозный воздухОтчизны неправедной и увечной.И тусклые пятиконечные звездыНад ними мерцали, как семисвечник.1994