Помоги проекту - поделись книгой:
Что касается иных примеров обещаний повстанцев или полисов освободить рабов, можно вспомнить попытку государственного переворота некоего Сосистрата в Сиракузах в 415–413 гг. до н. э.; предложение свободы рабам в ходе войны против Рима Сиракузами в 214 г., Ахейским союзом в 146 г. и Митридатом VI Евпатором Понтийским в 86 г., а затем и в 65 г. до н. э.; также упомянем националистическое восстание Андриска против Рима в Македонии в 149–148 гг. до н. э., отчасти опиравшееся на рабов, и аналогичное восстание в Анатолии Аристоника Пергамского в 133–129 гг. до н. э.
Римская история документировала восстания личных рабов несколько лучше, хотя все равно сведения остаются весьма скудными. Мы слышим о восстаниях буквально с первых дней существования республики, но первым достоверным отчетом о восстании рабов является документ о мятеже в центральной Италии в 198 г. до н. э. порабощенных военнопленных-карфагенян, захваченных в ходе недавно закончившейся Второй Пунической войны (218–201 гг. до н. э.). Известны еще несколько восстаний рабов в Южной Италии (и в одном случае в центральной Италии) в 180 г. и около 104 г. до н. э. Некоторые из них представляли собой бунты пастухов, возможно даже, вдохновленные экстатическими религиозными ритуалами. В отдельных случаях в восстаниях участвовали тысячи рабов, но настоящие проблемы начались позднее.
Грандиозные восстания рабов, каждое с участием многих десятков тысяч человек, вспыхнули сначала на Сицилии, а затем в Италии между 140 и 70 гг. до н. э… Это так называемые Первая и Вторая Сицилийские войны рабов (соответственно 135–132 и 104–100 гг. до н. э.) и восстание Спартака (73–71 гг. до н. э.). Таковы крупнейшие рабские войны древнего мира; более того, они занимают место среди наиболее значительных восстаний рабов в мировой истории. Они длились по несколько лет на относительно небольшом географическом пространстве – следует учесть, кстати, что Спартак пытался распространить свое восстание из южной Италии на Сицилию. Отделенные друг от друга двадцатью-тридцатью годами, они обеспечили «веселую жизнь» примерно трем поколениям римлян[345].
Получившие чрезмерное значение благодаря марксистской историографии и преуменьшаемые по значимости в большинстве «буржуазных» исследований о событиях времен поздней республики, другие римские рабские войны были по-настоящему важными. Неспособность Рима справиться с первым сицилийским восстанием рабов внесла немалый вклад в ощущение кризиса, который стимулировал реформы Тиберия Гракха, что, в свою очередь, привело к римской революции[346]. А неспособность Рима подавить восстание Спартака содействовала карьере «штабных» полководцев, представлявших наибольшую угрозу республике. Плюс, не позволяя сельской местности успокоиться, восстания рабов усугубили чувство незащищенности, которое в итоге заставило римлян принять переход от республики к империи.
Ни эпоха, ни место великих рабских войн не являются случайными. Между 300 и 100 г. до н. э. в римской Италии и на Сицилии сложилась новая экономика. Вдохновленный своими военными завоеваниями в Средиземноморье, Рим заполонил Италию подневольными рабочими руками. К I в. до н. э. на Апеннинском полуострове насчитывалось 1–1,5 миллиона рабов, это приблизительно около 20 процентов населения Италии. Значительную часть этих рабов составляли прежде свободные люди. Рабов поставляли римские военачальники, местные предприниматели и работорговцы, а также пираты. Последние активно действовали в восточной части Средиземного моря около 100 г. до н. э. и обеспечивали существенную часть «товарооборота» в работорговле. Подобно современным криминальным картелям, переправляющим наркотики через международные границы, пираты переправляли людей – невинных жертв похищений, продаваемых в рабство.
Хотя некоторые из римских рабов подвизались в городах, большинство было занято в сельском хозяйстве, где доминировали крупные предприятия-латифундии. Основными единицами сельскохозяйственного производства были фермы и конезаводы, и везде трудились рабы. Сицилия и Южная Италия, в особенности Кампания, являлись главными центрами рабского сельского хозяйства. Там рабы буквально кишели.
Рим непреднамеренно готовил почву для восстаний, нарушая все правила. Римляне сочетали массовую эксплуатацию с недостаточным вниманием к вопросам безопасности. Хотя древние писатели, от Платона и Аристотеля до Варрона и Колумеллы, предостерегали хозяев от привычки концентрировать в одном месте рабов одной национальности, римляне размещали вместе огромное количество рабов из восточного Средиземноморья. Будучи выходцами из разных земель, большинство этих рабов говорили на одном языке, греческом. Римляне также допускали чрезмерную концентрацию фракийцев и кельтов, например в гладиаторской казарме, где родилось восстание Спартака. Спартак был фракийцем, а два его сподвижника, Крикс и Эномай, – галлами.
По тем же причинам бдили за рабами недостаточно тщательно. Общественная «полиция» была в ту пору примитивной или вообще отсутствовала. Рабы с ферм трудились в оковах и проживали в бараках, где велся довольно строгий надзор, но вот на конезаводах и прочих «ранчо» все обстояло иначе. Пастухи крупного рогатого скота, овец, свиней и коз свободно перемещались вместе со стадами с пастбища на пастбище. Летом они уходили на высокогорье, зимой спускались на равнины. Их знания местности позволяли успешно скрываться от властей. Из-за угрозы со стороны бандитов, медведей и кабанов рабам-пастухам разрешалось носить оружие. Многие рабы умели пользоваться оружием, поскольку их нередко набирали из военнопленных, что прошли в свое время необходимую подготовку. Спартак, например, служил во вспомогательном отряде римской армии (то есть он воевал в составе союзного подразделения, вероятно конного), прежде чем каким-то образом нарушил закон и в итоге превратился в раба. Без сомнения, другие рабы имели опыт ораторов и организаторов, полученный на свободе. Надсмотрщики тоже обладали организаторскими способностями, и некоторые из них присоединялись к восставшим. Например, Афинион, один из вождей второго сицилийского восстания, раньше был надсмотрщиком.
Вынужденные самостоятельно добывать пропитание, сицилийские рабы сбивались в банды и отправлялись разбойничать. Концентрируя рабов одной национальности или языка, многие из которых были прежде солдатами, и давая им относительную свободу и даже оружие, а также доступ к горным убежищам, Рим, безусловно, играл с огнем.
Читатели вправе предполагать, что восстания рабов подпитывала и риторика, направленная против рабства. Движения Нового времени, такие как аболиционизм и ранняя борьба за отмену работорговли, а также гражданская война в США и, прежде всего, марксистское признание Спартака символом пролетарской революции, вполне соответствуют подобным ожиданиям. Некоторые ученые отмечают, однако, что почти во всех античных восстаниях рабов идеология фактически отсутствовала. Мы знаем лишь нескольких людей, которые выступали против рабства в принципе. К их числу принадлежат греческие философы (всего одного, малоизвестного Алкидама, источники называют по имени), быть может, две маргинальные еврейские группы, по крайней мере один отец христианской церкви, Григорий Нисский, и, возможно, отдельные христианские еретические группы. В остальном доктрина аболиционизма оставалась неведомой ни свободным гражданам, ни рабам[347].
Естественно, восставшие рабы добивались свободы. Рабы, восставшие в Первой Сицилийской войне, жаловались на суровое и унижающее достоинство обращение. Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой этого восстания были рабовладельцы Дамофил Энна и его жена Металлида (или Мегаллида), чьи жестокие наказания сподвигли рабов на ответное насилие. Дамофил владел огромным «ранчо» крупного рогатого скота и славился вульгарным стремлением кичиться богатством; Металлида же была известна жестокостью к своим прислужницам и рабыням. Когда однажды к нему подошли голые рабы и попросили одежду, Дамофил отправил их отбирать накидки у путников; чем не совет «кушать пирожные»?[348] Когда началась революция, супругов застали врасплох в сельской местности и притащили, связанных и в оковах, в Энну, где выставили перед толпой в театре. Дамофила убили там же, без суда; Металлиду ее рабыни растерзали и сбросили с утеса. Но их дочь-подростка пощадили, потому что она всегда относилась к рабам гуманно.
Если первая война вспыхнула из-за жестокости хозяев, Вторая Сицилийская война была порождена пустыми надеждами, которые внушили рабам римляне. В ответ на жалобы важного союзника из Анатолии римляне решили предоставить свободу похищенным и проданным в рабство. На первом слушании наместник Сицилии освободил несколько сот рабов, но затем богатые сицилийские рабовладельцы воспользовались своим влиянием, чтобы остановить этот процесс. И тем самым, не подозревая о том, спровоцировали новое восстание.
Обратимся к другому примеру: когда Спартак и его товарищи в 73 г. до н. э. вырвались из гладиаторской казармы, где их держали как рабов, они поступили так, по словам одного автора, чтобы «отважиться попытать свободу вместо услаждения взоров зевак»[349]. Ими двигали стремление к свободе и чувство собственного достоинства, если верить этому свидетельству, а вот о желании освободить всех рабов мы ничего не слышим. Думается, такого желания не было и в помине. Спартак и его люди, например, освобождали в основном гладиаторов и сельских рабов, лишь немногие из их последователей принадлежали к более «элитной» группе городских рабов.
Но все же время от времени мы сталкиваемся с проявлениями более широкой идеологии. Восстание Аристоника в Анатолии (133–129 гг. до н. э.) стоит особняком, потому что он созывал бедняков, негреков и рабов, которых освобождал; он называл всех своих сподвижников Heliopolitae («гражданами солнца»)[350]. Греческий философ Ямбул (возможно, III век до н. э.) написал утопию о Гелиополе, «Городе солнца»; в этом городе кастовое общество, возможно, свободное от рабства (сохранившиеся отрывки не позволяют сказать наверняка)[351]. Быть может, и сам Аристоник опирался на некую фантазию – или просто использовал пропаганду, чтобы заручиться поддержкой.
Не менее важно, что Спартак настаивал на равном распределении добычи между его сторонниками и не требовал львиной доли. Это была, пожалуй, просто разумная политика, а вовсе не зачаточный коммунизм. Зато равенства не было в сицилийских восстаниях рабов, чьи вожди именовали себя царями, рядились в диадемы и пурпурные одежды. Спартак не принимал титула, но позаимствовал такие атрибуты римской республиканской власти как фасции, символ власти, в том числе власти предавать смерти.
Впрочем, и «врожденную» враждебность восставших к рабству в целом нельзя исключать полностью. Хотя об этом ни словом не упоминается в источниках, не будем забывать, что эти источники фрагментарны и написаны с точки зрения хозяев[352]. Однако все же наличие подобной идеологии маловероятно, поскольку дохристианскому миру Греции и Рима, как правило, недоставало мобилизующих идеологий всеобщего освобождения. И никакое учение древности, в отличие от позднего марксизма, не сочетало утопическое светское видение с международной идеологией. Революции той поры были локальными и «приходскими».
К тому же, в них бросается в глаза мессианизм[353]. Религия всегда играла важную роль в древней политике, от Фемистоклова решения использовать оракул, чтобы созвать афинян в поход к Саламину, до римского обожествления императоров. Вожди восстаний рабов шли еще дальше и объявляли себя наместниками богов на земле и даже воплощениями божеств. Всякий раз, изучая античное восстание рабов, мы видим харизматичного лидера.
Одним из рабов-мятежников, которому покровительствовали боги, был Дримак (вероятно, III век до н. э.). Он объявил гражданам Хиоса, что восстание рабов – не обычная секулярная революция, а результат божественного вмешательства. И хиосцы согласились с ним, по крайней мере, посмертно. Добровольная сдача Дримака хозяевам по их требованию не принесла рабовладельцам покоя; наоборот, выступления рабов только усилились. В сельской местности появился даже храм Дримака, посвященный «Добродетельному герою». Четыреста лет спустя, во II в. н. э., беглые рабы по-прежнему приносили в этот храм толику украденного. А Дримак, как гласит легенда, являлся свободным хиосцам в их снах и предупреждал о грядущем восстании рабов, за что и они тоже делали подношения в его святилище[354].
Вожди Первой и Второй Сицилийских войн притязали каждый на прямое личное родство с богами. В Первой войне (135–132 гг. до н. э.) Эвн, греческий раб в сицилийском городе Энна, призывал недовольных к восстанию. Уроженец сирийской Арамеи, он утверждал, что получает во сне божественные откровения, полные пророческих посланий. А еще он умел входить в состояние, подобное трансу, выдыхать дым изо рта (используя трюк с полой раковиной и угольями) и изрекать пророчества. Избранный царем мятежников, он принял тронное имя Антиох, как монарх из династии Селевкидов, и стал чеканить собственные монеты. На этих монетах изображена богиня – возможно, греческая Деметра или весьма популярная на Востоке Богиня-Мать.
Повстанцы во Второй Сицилийской войне (104–100 гг. до н. э.) выбрали себе царем некоего Сальвия, известного умением играть на флейте экстатическую музыку на религиозных женских праздниках, а также пророчествами. Он принял тронное имя Трифон, напоминавшее имя киликийского авантюриста, что притязал на престол Сирии около 140 г. до н. э.; это, безусловно, импонировало многим киликийцам среди рабов острова. Другой вождь этого восстания, Афинион, славился как астролог.
Мы также можем разглядеть за восстаниями рабов фигуру Диониса. Будучи божеством вина и театра, Дионис вдобавок считался богом освобождения. Римляне относились к нему с подозрением. В 186 г. до н. э. римский сенат заявил, что бродящие по всей Италии дионисийские труппы готовят заговор. Развернулась «охота на ведьм», сенат запретил римлянам отправлять культ Диониса, отныне это дозволялось только женщинам, иноземцам и рабам. Словом, Диониса оставили «униженным и оскорбленным» Италии, и они приняли его всем сердцем. В 185–184 гг. восстали рабы-пастухи Апулии, на «пятке» итальянского «сапога», и источники намекают, что они называли своим покровителем Диониса. Оба сицилийских восстания рабов обращали мольбы к Дионису[355]. Митридат VI Евпатор Понтийский, возмутившийся против Рима в 88–63 гг. до н. э., именовал себя «новым Дионисом» и чеканил монеты, на одной стороне которых были лик божества и виноградная лоза, а на другой – колпак освобожденного раба.
Восстание Спартака объединило образ Диониса, пророчества и ореол «звезды сцены». Будучи гладиатором, Спартак добился немалой известности. Он был человеком «огромной силы и крепости духа», и это, пожалуй, не просто шаблонное описание: гладиаторов подбирали по росту и силе, а Спартак был мурмиллоном, то есть «тяжеловесом»[356]. Еще он был фракийцем, а те славились статью и мощью.
Кроме того, о фракийцах ходила слава истинно религиозного народа, и в этом отношении Спартак тоже был настоящим фракийцем. У него имелась фракийская «женщина» (жена или подруга), которая впадала в транс, якобы вдохновленный Дионисом[357]. Божество многих ипостасей, Дионис в одном из своих многочисленных проявлений считался богом Фракии. Без сомнения, это добавляло доверия к пророчествам, которые изрекала женщина Спартака. Когда Спартака впервые продали как раба и он уснул, змея обернулась вокруг его головы; во всяком случае, так рассказывали. Поскольку змеи обычно не ведут себя подобным образом, это был либо сон, либо чудо. В любом случае, фракийская женщина объявила это «знаком великой и страшной силы» и предсказала, что Спартака ждет славная (или, по некоторым текстам, бесславная) судьба[358]. Возможно, отзвуком пророчеств фракийской женщины полнятся слова позднего римского поэта о том, что Спартак «прошел по всей Италии огнем и мечом, как почитатель Диониса»[359].
От Хиоса до Сицилии и Италии личная харизма вождей вдохновляла повстанцев. И вдохновение требовалось им на самом деле, потому что античные восстания рабов неизменно воплощали торжество надежды над реализмом. Противник имел в своем распоряжении все ресурсы государства, и у восставших было мало шансов на успех в долгосрочной перспективе. Используя внезапность и нетрадиционную тактику, они добивались краткосрочных побед, причем иногда весьма значимых. Так, Спартак и его люди, например, спустились с горы Везувий по веревкам, сплетенным из дикого винограда, а затем напали на плохо охранявшийся римский военный лагерь.
Успеху способствовало и продвижение по территории, населенной «мягкими целями» – то есть мирными гражданами.
Месть являлась мощным побудительным мотивом, оборачивалась сексуальным насилием, пытками, нанесением увечий, убийствами (прежде всего хозяев, которые жестоко обращались с рабами). Жадность тоже не стоит сбрасывать со счетов, что доказывают широко распространенные грабежи и уничтожение имущества.
Повстанцам обычно не хватало оружия, продовольствия и других ресурсов. Вождь сицилийцев Эвн, к примеру, вооружил своих людей крестьянскими инструментами, то есть топорами и серпами; сторонники Спартака начали восстание с кухонными ножами и другой утварью. Обе группы использовали самодельное снаряжение вроде щитов из виноградной лозы и закаленных в очаге копий; позже они раздобыли настоящее оружие – грабили римских пленников и снимали мечи с трупов. Они также переплавили свои цепи и ковали из них оружие и доспехи. А Спартак еще покупал железо и бронзу (проза жизни).
Хотя очень многие рабы имели военное прошлое, поскольку в свое время оказались в плену на войне, повстанческим отрядам не хватало сплоченности, которая достигается совместным обучением. Языковая и этническая неоднородность затрудняла общение, не говоря уже о солидарности. Кроме того, лагерь приходилось разбивать на враждебной территории, без стен и городской базы.
Поскольку противник обычно собирал хорошо вооруженных и подготовленных воинов, привычных сражаться вместе и не избегающих столкновений, эти люди представляли собой силу, которую повстанцы вряд ли могли одолеть в «регулярном» бою. Точнее, они не могли надеяться на победу в долгосрочной перспективе. Да, поначалу восставшие брали верх, когда превосходили римлян числом и бились с легионерами-новобранцами. На Сицилии, например, два легиона наместника были, скорее, полицейскими, нежели военными отрядами. Понадобились подкрепления с материка, во главе с консулом, чтобы разбить мятежников. В Италии Спартак и его люди тоже вначале сражались с новобранцами. Они даже смогли разгромить консульские армии. Это, безусловно, свидетельство тактического мастерства Спартака, но также и доказательство отсутствия в Италии в ту пору ветеранов, которые воевали за рубежами – в Испании, на Балканах и в Анатолии.
Посему лучшей тактикой для повстанцев, как правило, являлись набеги. Партизанские методы и нетрадиционные тактики были присущи всем восстаниям рабов. И это часто сбивало с толка хозяев (плюс ситуация усугублялась политическими затруднениями и экономическим парадоксом). Тяжело вооруженная пехота с трудом справлялась с налетами повстанцев, потому что предназначалась совсем для другого. Вдобавок мятежники отлично знали местный ландшафт, прежде всего холмы и горы, обычные укрытия восставших рабов.
Для хозяев необходимость переоснащать войска для борьбы с повстанцами была досадной, само переоснащение требовало времени, а кроме того, нередко хозяева не испытывали ни малейшего желания что-либо предпринимать. В подавлении восстания рабов немного славы, и еще меньше чести и доблести в боях с «недостойной» тактикой. Рабские войны, говорил один римлянин, «не заслуживали зваться войнами»[360]. Идеальным решением считалось заставить большую часть мятежников сдаться, предпочтительно – после убийства их вождей, дабы искоренить зерна новых бунтов. И потому хозяева обычно окружали и осаждали лагеря и укрепления повстанцев. В Первой Сицилийской войне, например, римский консул Публий Рупилий в 132 г. до н. э. успешно взял измором два главных оплота мятежников – Тавромений и Энну.
Сознавая все это, лидеры повстанцев преследовали три возможные стратегические цели: (1) оторваться от противника и создать полноценные поселения в горах – позднее такие поселения стали называть «мароновыми», от испанского слова, означающего «жить в горах»; (2) бежать за пределы Рима или (3) найти союзников среди свободных, либо за границей, либо из числа недовольных дома.
Дримак, вождь восстания рабов на Хиосе (вероятно, III в. до н. э.), успешно использовал «маронскую» тактику. Бежав в горы и став лидером беглых рабов, Дримак принялся нападать на хиосские фермы и разбил несколько отрядов, высланных против него. Потом он предложил перемирие, пообещал не допускать новых грабежей и вернуть беглых рабов, не способных доказать жестокое обращение со стороны хозяев. Хиосцы согласились на эти удивительно прагматичные условия, и предположительно число побегов и вправду сократилось. Но в конце концов хиосцы отказались от перемирия и назначили награду за голову Дримака. По преданию, уже в преклонном возрасте Дримак велел своему любовнику убить себя, обезглавить тело и получить вознаграждение. Лишь впоследствии он в глазах хиосцев обрел божественность.
Менее реалистичными, без сомнения, выглядели попытки вождей рабов на Сицилии основать собственные царства – с монаршими почестями, царскими советами и народными собраниями. Изгнав с острова карфагенян, Рим не мог допустить, конечно, чтобы Сицилия перешла в руки рабов. Возможно, повстанцы черпали воодушевление в поддержке части населения Сицилии – свободной бедноты. К сожалению, источники, повествующие о сицилийских восстаниях рабов, настолько односторонние и путанные, что один ученый даже заявил: это были вовсе не восстания рабов, а народно-освободительные войны[361]. Эта теория, скорее, остроумна, чем убедительна, но нельзя отрицать, что рабы находили союзников среди свободных бедняков. Когда началась Первая Сицилийская война, «простой народ… радовался, так как завидовал неравномерному распределению богатств и неравенству положения». Вместо того чтобы помочь подавить мятеж, «чернь… из зависти, под видом рабов устремившись по деревням, не только расхищала имущество, но и сжигала виллы»[362]. Во Второй Сицилийской войне, говорит тот же источник, «всю Сицилию охватили расстройство и целая цепь бедствий… Не только масса рабов опустошала охваченную мятежом область, но и свободные, не имевшие имений в ней, обратились к грабежу и бесчинствам»[363].
Спартак, чуткий к переменам, пытался реализовать обе тактики – бежать за границу и найти союзников. Первоначальный план, когда восстание разгорелось, подразумевал поход в Северную Италию, где его люди разделились бы на группы, преодолели Альпы и разошлись бы по домам. Этот план потерпел неудачу из-за разногласий среди рабов. Спартак не мог «взять авторитетом» этнически неоднородную массу повстанцев, ему противостоявших: среди них были кельты и германцы, а также фракийцы и другие племена, подвергавшие сомнению его распоряжения. Кроме того, рабов испортил успех: многочисленные победы убедили их остаться в Италии. Будучи ветераном, Спартак понимал кратковременность этого успеха: он знал, что рано или поздно Рим выставит обученное и опытное войско, с которым «мятежному сброду» не справиться, сколько этот сброд ни муштруй.
Так все и случилось. Марк Лициний Красс получил особые полномочия и собрал новую армию. Многие из его солдат-ветеранов, вероятно, сражались за Суллу в римских гражданских войнах десять лет назад, других быстро «вразумили» благодаря железной дисциплине, которой сумел добиться Красс. На всякий случай римляне даже отозвали легионы из Испании, где Помпей (Гай Помпей Великий) только что разгромил местный мятеж. С помощью надписи на стене Спартак убедил своих отступить на юг и попытаться попасть на Сицилию через Мессинский пролив. Он надеялся на лучшее – либо начать Третью Сицилийскую войну рабов, либо использовать остров как перевалочный пункт для бегства за море. Но сперва требовалось пересечь пролив.
Не имея лодок, Спартак попытался нанять пиратов, которые в те дни имели на Сицилии укрепленную базу. Для него это был не первый опыт союза со свободными людьми.
Фракийский гладиатор в первые дни своего восстания пользовался поддержкой «многих беглых рабов и некоторых свободных людей с полей»[364]. Возможно, он даже получил некоторую помощь от южноитальянской элиты, либо вследствие их неприязни к «римской кичливости», либо просто потому, что их удалось подкупить.
Возвращаясь к пиратам: они были родом из южной Анатолии или с Крита, считали себя врагами Рима и давно уже состояли в дружбе с главным врагом Рима на Востоке, царем Митридатом. Таким образом, союз с ними казался весьма перспективным. Однако, получив от Спартака деньги, пираты бросили восставших рабов на итальянском берегу. Виной тому то ли банальная нечестность, то ли страх перед римским наместником Сицилии, Гаем Верресом. Увековеченный Цицероном как коррупционер, Веррес на самом деле предпринимал энергичные меры по укреплению береговой линии Сицилии и преследовал мятежных рабов по всему острову. Вполне вероятно, что он лично вел переговоры с пиратами – или, что называется, перебил предложение Спартака. Оставшись ни с чем, фракиец велел своим людям строить плоты, но те не выдержали студеных зимних волн. Возможно, Спартак установил связь и с Митридатом, как римский мятежник Серторий несколько лет назад из Испании. Митридат позднее восхвалял восстание Спартака перед кельтами, побуждая тех вторгнуться в Италию (вторжение не состоялось). В любом случае, Спартак не нашел новых союзников, и рабы вынужденно остались в Италии.
Эндшпиль обоих сицилийских войн и восстания Спартака мало отличаются по сути. В Первой Сицилийской войне рабам удалось разгромить несколько римских отрядов, которые они значительно превосходили числом, и занять ряд городов. После череды унизительных поражений консул Публий Рупилий осадил два главных города мятежников и в каждом отыскал предателя, открывшего ворота. Затем он приступил к «зачисткам» по всему острову. Что касается Второй войны, поначалу ее последовательно провалила вереница некомпетентных полководцев, но вот консул Гай Ацилий оказался на высоте. Он убил царя повстанцев в поединке, и это принесло бы ему в Риме наивысшие воинские почести, будь противник свободным человеком, а не рабом.
Спартак разбил римлян в девяти схватках, но не смог совладать с войском Красса. Сначала Красс попытался блокировать его в горах на «мыске» итальянского «сапога» зимой 72–71 гг. до н. э., причем римляне развернули масштабное строительство стен и окопов. Спартак прорвался, но заплатил немалую цену. Преследуемый врагом по пятам, он наконец решился на бой, вероятно, в верхней части долины реки Силар (современная Селе), недалеко от современного города Салерно. Римляне разгромили войско рабов, сам Спартак был убит.
Вопреки популярной легенде, Спартака не распяли, но вот 6000 его соратников ожидала именно такая участь. Их тела висели на крестах вдоль дороги от Рима до Капуи (город недалеко от Неаполя, колыбель восстания Спартака). Тело Спартака так и не нашли. После битвы при Силаре войско Спартака перестало существовать как боевая единица. Оно распалось на множество групп. Римляне охотились на них время от времени и уничтожили последнюю «маронскую» общину в горах Южной Италии лишь в 60 г. до н. э.
Гибель Спартака ознаменовала конец великой эпохи античных восстаний рабов. Спорадические восстания, конечно, вспыхивали и позже, например восстание некоего Селура на Сицилии при жизни географа Страбона (ум. после 21 г.), восстание рабов в южной Италии в 24 г. и вероятное восстание во главе с Буллой Феликсом в Италии в 206–207 гг.[365] Но с крупными восстаниями было покончено.
Несколько факторов способствовали этому. Римляне эффективно применяли репрессии. За каждым провалившимся восстанием следовали показательные расправы. Также, о чем свидетельствуют действия Верреса на Сицилии в ожидании Спартака, римляне в конце концов научились принимать всерьез угрозу восстания. Еще не будем забывать о череде гражданских войн 49–30 гг. до н. э.: эти неурядицы обеспечили возможности «трудоустройства» для недовольных рабов. Уже не было необходимости формировать собственное войско: так, 30 000 беглых рабов примкнули к повстанческому флоту Секста Помпея (сына Помпея Великого), который господствовал в водах Сицилии с 43 по 36 г. до н. э.[366]
Возможно, наиболее важным фактором был сам Pax Romana. Возвышение Августа, первого римского императора (30 г. до н. э. – 14 г. н. э.) завершило эпоху римской экспансии. Это, разумеется, неизбежно сократило число военнопленных, которые становились рабами. Ранее, в 60-х гг. до н. э., Помпей Великий сумел изгнать большинство пиратов из Средиземного моря, тем самым уничтожив другой источник пополнения рабской силы. Да, сама работорговля продолжалась, но источники рабов были уже не столь обильны, а рабы не столь дешевы. Кончилось все тем, что среди римских рабов большинство составили домашние рабы. Без постоянного притока военнопленных и иноземцев ряды потенциальных мятежников существенно сократились.
Все больше и больше рабы смирялись с новой жизнью в Италии и на Сицилии и воспринимали вольноотпущенничество, а не восстание, как путь к свободе. Греческое и римское рабство всегда предусматривало такую возможность на гораздо более выгодных условиях, чем современные общества. Конечно, никто не отрицает жестокость древнего рабовладения, но этот факт может объяснить, почему люди вроде Спартака в конечном счете превратились в пугала для детей, а не в реальную силу внутри римского общества.
В наше время имя Спартака широко известно. Если не считать Артура Кестлера, разочарованного экс-коммуниста, который видел в Спартаке своего рода постреволюционного Ленина, развращенного властью, большинство современных людей почитают Спартака как освободителя или первого социалиста; девятнадцатое столетие превратило его в националиста, наподобие Гарибальди.
Если, однако, беспристрастно рассмотреть действия Спартака или Дримака, Сальвия или Эвна с точки зрения военного искусства, нам предстанет совершенно иная картина. С военной точки зрения, они наглядно показали малую вероятность победы восставших над регулярной армией. «Мятежный сброд» Греции и Рима не мог соперничать с логистическими и институциональными преимуществами государства. Они могли собирать своих людей в подобия легионов и громить перепуганное ополчение, могли искать союзников за рубежом, но едва государство обрушивалось на них всей силой, они неизменно терпели поражение.
Вдобавок рабы не могли рассчитывать на существенную добровольную поддержку местного свободного населения; последнее наверняка сознавало, что в конце концов большинство мятежников окажется в цепях или повиснет на крестах. После первого побега и нескольких успешных налетов на виллы, ради добычи и мести, восставшим нередко советовали уходить как можно дальше, в горы или за границу.
Вот урок для сегодняшнего дня. Мятежники могут отпраздновать громкий успех, как было со Спартаком и его гладиаторами. Могут добиться религиозной поддержки и терроризировать местное население. Могут привлекать в свои ряды новых недовольных – на первых порах. Могут даже спуститься с холмов и попробовать завладеть городом или провинцией. Но стоит государству отреагировать «как положено», мятежники обыкновенно обречены.
Современные восстания, как правило, ожидает аналогичная судьба. В Ираке, например, когда союзники продемонстрировали политическую волю и подобрали эффективную военную тактику, им не составило труда разгромить повстанцев (2003–2009 гг.). Тем не менее нельзя утверждать, что всякий мятеж непременно ведет к провалу. Изменить исход возможно несколькими способами, одинаково маловероятными, но все же допустимыми. Например, можно выиграть время и пространство и превратиться из «сброда» в регулярную армию. Изолированная база вдали от центров силы весьма этому способствует. Опыт китайской коммунистической Красной армии после Великого похода 1934 г. служит тому примером. Вторая возможность – заручиться помощью какого-либо государства. Афганские моджахеды опирались на поддержку таких стран, как Китай, Иран, Пакистан и США, что позволило им победить советскую армию в 1980-х.
Наконец, нынешние повстанцы обладают преимуществом, которого были лишены мятежные рабы древности: они могут взывать к общественному мнению в стране-противнике. В ходе алжирской войны за независимость (1954–1962 гг.), например, повстанцы терпели военные поражения, но выиграли войну обращениями к французскому общественному мнению.
Гаитянская революция (1791–1804 гг.) – единственное успешное восстание рабов в истории, и она использовала перечисленные выше факторы. Повстанцы вели длительную войну вдали от метрополии. Британцы оказывали помощь вопреки блокаде острова. Французская революция воодушевляла мятежников. И после нескольких лет кровопролитной войны и эпидемий французы сдались.
Успешные мятежи, однако, являются исключением. Древние восстания рабов напоминают нам, что, когда доходит до войны, торжествует обычно государство.
Отличным введением в тему является работа Брента Д. Шоу «Спартак и работорговые войны: краткая история с документами» (Boston: Bedford / St Martins, 2001). Книга Терезы Урбанчик «Восстания подданных в античности» (Stocksfeld, UK: Acumen Publishing, 2008) содержит отличный обзор источников. О восстаниях рабов в Древней Греции см.: Ивон Гарлан «Рабство в Древней Греции» (Ithaca, NY: Cornell University Press, 1988); о восстаниях в Древнем Риме: Кейт Брэдли «Рабство и восстания в римском мире, 140-70 г. до н. э.» (Bloomington: Indiana University Press, 1989).
Другие труды по античному рабству: М. И. Финли «Античное рабство и современная идеология» (Princeton, NJ: Marcus Wiener Publishers, 1998); Й. Фогт «Античное рабство и идеал человека» (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1975); Кейт Хопкинс «Завоеватели и рабы» (Cambridge: Cambridge University Press, 1978); Питер Гарнси «Идея рабовладения от Аристотеля до Августина» (Cambridge: Cambridge University Press, 1996); Ф. Г. Томпсон «Археология греческого и римского рабства» (London: Duckworth, 2003); Томас Грюневальд «Бандиты в Римской империи: миф и реальность» (London: Routledge, 2004); Нил Маккаун «Изобретение античного рабства?» (London: Duckworth, 2007); сборник документов под редакцией Томаса Видемана «Греческое и римское рабство» (London: Routledge, 1981).
Отдельные аспекты античного рабства: Питер Хант «Рабы, войны и идеология в трудах греческих историков» (Cambridge: Cambridge University Press, 1998); Пол Картледж «Спартанцы: мир воинов-героев Древней Греции, от утопии к кризису и коллапсу» (Woodstock, NY: Overlook Press, 2003); он же «Спарта и Лаконика: региональная история, 1300-362 гг. до н. э.» (London: Routledge, 2002); Нино Лураджи и Сьюзен Олкок «Илоты и их хозяева в Лаконике и Мессении: история, идеология, структура» (Washington, DC: Center for Hellenic Studies & the Trustees for Harvard University, 2003); Нино Лураджи «Древние мессенцы: реконструкция этноса и памяти» (Cambridge: Cambridge University Press, 2008); Александр Фукс «Восстания и смуты на Хиосе в III в. до н. э.» // Atheneum, 46, 1968; П. Грин «Первая Сицилийская война рабов» // Past and Present, 20, 1961; Н. А. Машкин «Эсхатология и мессианство в последний период Римской республики» // Феноменологические исследования, 10, вып. 2, 1949; Барри Стросс «Война Спартака» (New York: Simon & Schuster; London: Weidenfeld & Nicholson, 2009).
9. Юлий Цезарь: полководец как государство
Ранним утром 11 января 49 г. до н. э. Юлий Цезарь повел Тринадцатый легион через Рубикон – и стал бунтарем. Река эта на самом деле была немногим больше ручья, и сегодня ее уже невозможно отыскать, но когда-то она обозначала границу между провинцией Цизальпийская Галлия и Италией. К северу от этой границы Цезарь, наместник провинции, имел законное право командовать войсками. К югу такого права у него не было. Девятнадцать месяцев спустя, глядя на трупы своих врагов в Фарсале, Цезарь обмолвился: «Они сами этого хотели! меня, Гая Цезаря, после всего, что я сделал, они объявили бы виновным, не обратись я за помощью к войскам!»[367]
Цезарь был наиболее успешным среди всех римских полководцев, одержал «пятьдесят побед в сражениях, превзойдя Марка Марцелла, который победил в тридцати девяти»[368]. И все же его репутация слегка подмочена, поскольку многие свои сражения он вел против других римлян. Более чем за год до пересечения Рубикона Цезарь и его противники в сенате затеяли игру в балансирование на грани войны, и каждый по очереди повышал ставки. Вероятно, обе стороны ожидали, что соперник рано или поздно отступит. При этом нельзя сказать, что между ними были глубокие идеологические разногласия. Противники Цезаря стремились загубить его карьеру, а сам он намеревался ее сохранить. Итогом оказалась война, охватившая все Средиземноморье и обошедшаяся в десятки тысяч жизней. Противники Цезаря могли быть сколь угодно неблагоразумными, но именно Цезарь перешел Рубикон и начал гражданскую войну 49–45 гг. до н. э. Цицерон считал эту войну ненужной и глупой, но продолжал осуждать поведение Цезаря: «И все это он, по его словам, делает ради достоинства. Но где достоинство, если не там, где честность?»[369]
Мятежники выиграли войну. Цезарь стал пожизненным диктатором и завладел верховной властью в республике. Ему также целиком подчинялась римская армия. Его правление было не особенно тираническим. Врагов он помиловал, многим даже помогал, а принятые законы выглядят вполне разумными. Тем не менее республиканская система призвана была предотвращать единоличное обладание подобной властью. По этой и ряду других причин группа сенаторов убила Цезаря 15 марта 44 г. до н. э. Чуть более десяти лет спустя приемный сын Цезаря победил своего последнего соперника и стал первым императором Рима. Август создал систему, которая просуществовала несколько столетий, монархию во всем, кроме названия. Само имя Цезаря превратилось в титул верховного правителя. Цезари правили Римом в течение 500 лет, а также в Восточной и Византийской империях – еще почти тысячу лет. До нашего времени этот титул дошел в словах «кайзер» и «царь».
Цезарь покорил Галлию, вторгся через Рейн в Германию, пересек Английский канал и воевал в Британии. По римским меркам все эти походы были оправданны и служили общему благу государства. От успешных командиров ожидали, что они будут получать выгоды от своих побед, и к Цезарю это относилось в полной мере, учитывая масштабы его кампаний. Гениальный полководец, он затем повернул армию против собственных недругов в республике и провозгласил себя диктатором силой оружия. Его карьера была карьерой талантливого человека, который начинал как слуга государства, а потом сделался его господином.
В современной демократии вооруженные силы должны всегда оставаться подконтрольными гражданским властям; таков незыблемый принцип управления. Важность этого принципа первой оценила Британия, в которой в годы гражданской войны правили Кромвель и военные губернаторы. Воспоминания об этом преследовали американских отцов-основателей, и Джорджа Вашингтона за отказ баллотироваться на третий президентский срок восхваляли ничуть не меньше, чем за победу в войне за независимость. Соединенные Штаты должны были стать «улучшенной версией» древней республики и ни в коем случае не повторить римского сползания к военной диктатуре и императорской власти. По контрасту, революция во Франции возвысила местного Цезаря – Наполеона Бонапарта. На коронации в 1804 году сам Наполеон возложил императорскую корону себе на голову, чтобы подчеркнуть, что он захватил власть, а не получил ее от народа.
Диктаторы обретали власть посредством военных переворотов во многих странах, хотя со времен Второй мировой войны эта ситуация повторялась исключительно в странах третьего мира и казалась невозможной на Западе. Однако важно помнить, что Цезарь появился вовсе не из ниоткуда. Он не в одиночку уничтожил республику и не разрушал стабильную и слаженно функционирующую демократическую систему. Конфликт 49–45 гг. до н. э. не был первой гражданской войной в Риме, и другие римляне не менее Цезаря были готовы прибегать к насилию. Сулла установил диктатуру в 82 г. до н. э., безжалостно преследуя своих врагов. Считается, что он велел выбить на своей надгробной плите хвастливую надпись – мол, никто не сделал больше добра друзьям и зла врагам[370].
Римская общественная жизнь во времена Цезаря была весьма опасной. Ведущие политики теряли родственников и друзей в ходе борьбы между Суллой и Марием. Сенаторы жили с ощущением того, что политическое соперничество легко способно обернуться запугиваниями, насилием или даже войной. Времена наступили менее стабильные, чем на заре республики, и это означало, что появились возможности для быстрого карьерного роста. Помпей Великий нарушил почти все существовавшие правила, добиваясь верховенства в Риме, славы величайшего полководца и одного из «вождей народа». По иронии судьбы, ему предстояло погибнуть, защищая республику от мятежника Цезаря.
Римская республика уже одряхлела в ту пору, когда Цезарь начал свою карьеру; что говорить о времени, когда он перешел Рубикон. Это не значит, что коллапс был неизбежен, но он представлялся реальной возможностью. Военные диктаторы обычно появляются, когда в государстве начинаются серьезные, как правило, долгосрочные проблемы. Наполеон не мог бы прийти к власти, не будь хаоса революции и террора. Военачальник может быть сколь угодно популярным и успешным, но необходимы конкретные обстоятельства, чтобы он выступил против собственного государства. Диктатура Цезаря не являлась армейским переворотом. Политические лидеры республики также располагали армией, и в 49 г. до н. э. они решили использовать легионы для разрешения политического соперничества.
Из истории Цезаря можно извлечь и еще один урок. При всех своих военных успехах он не сумел стать полноценным политиком – и был убит. Есть пределы того, чего можно добиться исключительно силой. Цезарь, возможно, сохранил бы жизнь и власть, прими он меры предосторожности и управляй с большей жестокостью. Август не повторил ошибки и трагической участи своего приемного отца.
Политика и война
Одни и те же люди стояли во главе Рима в мирное время и в годы войн. Мужчины, вступая в публичную жизнь, следовали правилам карьеры, cursus honorum, которые подразумевали череду военных и гражданских должностей. Провинциальные наместники обладали комбинированной высшей военной, гражданской и судебной властью в пределах территории, которой они управляли. Магистраты избирались и занимали должность один год. Наместников, как правило, назначал сенат, и фиксированный срок пребывания на посту для них отсутствовал: они правили, пока им не присылали замену. Впрочем, наместники редко оставались в должности долее нескольких лет.
Командование армией в успешной войне сулило славу и богатство. А слава и богатство обещали значительные политические преимущества, помогая самому полководцу и его потомкам в общественной жизни. Ежегодные выборы означали неизбежную конкуренцию за популярность среди избирателей. Сравнительно короткие сроки пребывания на посту заставляли провинциальных наместников воевать и побеждать, прежде чем их сменят. Сама система способствовала агрессивности и стремлению расширять границы на всем протяжении республиканского периода. Она не поощряла долгосрочного планирования и установления мирных отношений с соседними народами.
Цезарь происходил из аристократического рода, довольно долго остававшегося в сравнительной безвестности. Его ранняя карьера полна событий, но во многих отношениях типична для республиканского Рима. Он начал военную службу младшим «офицером» в Малой Азии, когда ему еще не исполнилось двадцати, и сумел получить corona civica, высшую награду за доблесть, которую традиционно вручали за спасение жизни сограждан. Как частное лицо он собрал отряд, чтобы разгромить пиратскую шайку, а в другой раз сделал то же самое, дабы отразить нападение на римскую провинцию Азия солдат Митридата Понтийского. Позднее Цезарь служил военным трибуном, скорее всего, в годы войны против Спартака. Каких-либо сведений о ратных подвигах в годы его квестуры не сохранилось. В 61 г. до н. э. он отправился наместником в Испанию и возглавил карательную экспедицию против лузитанов. Его армия равнялась по численности трем легионам[371].
К тому времени, когда ему исполнилось сорок, Цезарь успел послужить, не долее шести-семи лет, на различных армейских должностях. Пожалуй, это был показатель чуть ниже среднего для римского политика, но именно что чуть. Его послужной список был неплох, но многие другие римляне могли похвалиться сопоставимыми достижениями. Возвышению Цезаря содействовали его военные успехи, но гораздо важнее иные факторы. Он отстаивал требования простых солдат, завоевал репутацию оратора и юриста и не скупясь тратил заемные средства, чтобы рекламировать себя и добиться популярности. Как выразился Саллюстий, «Цезарь поставил себе за правило трудиться, быть бдительным; заботясь о делах друзей, он пренебрегал собственными, не отказывал ни в чем, что только стоило им подарить; для себя самого желал высшего командования, войска, новой войны, в которой его доблесть могла бы заблистать»[372].
Трудно вообразить себе больший контраст, чем разница между карьерами Цезаря и Помпея. Будучи всего на шесть лет старше, Помпей собрал три легиона за счет своих поместий и сражался за Суллу в годы гражданской войны. Он не имел на это законного права, но его армия была достаточно крупной, чтобы с нею считаться. Все его ранние победы одержаны над врагами Рима, когда он громил противников Суллы в Италии и Африке и заслужил прозвище Молодой Мясник за энтузиазм, с которым он казнил сенаторов. В 78 г. до н. э. сенат поручил ему разобраться с попыткой государственного переворота консула Лепида. После этого его отправили в Испанию, добивать сторонников Мария. Он получил должность проконсула, но никогда не избирался магистратом и даже не был сенатором. В 71 г. он вернулся в Рим, потребовал и получил право на консульство и наконец стал сенатором. В 67 и 66 гг. до н. э. в качестве наместника необычайно крупных провинциальных единиц он разгромил по-настоящему серьезных иноземных противников. По возвращении в Рим в конце десятилетия он был уже сказочно богат и имел послужной список, с каким не мог соперничать ни один другой сенатор.
Цезарь желал войны, чтобы добиться славы, как у Красса и Лукулла, а в идеале – как у Помпея. Также война требовалась ему, чтобы оплатить огромные долги. В 60 г. до н. э. он вступил в тайный союз с Помпеем и Крассом, которые оба были разочарованы тем, что не получили того, к чему стремились, от сената. Цезарь стал консулом в 59 г. до н. э. и с поддержкой Помпея и Красса провел законы, которых те хотели, а также некоторые из своих собственных. Кроме того, он обеспечил себе военное командование, объединив провинции Цизальпийская Галлия и Иллирия, что предоставило в его распоряжение армию из трех легионов. Это произошло не по воле сената, но по вотуму народного собрания, который одновременно установил пятилетний срок его наместничества. (Помпей аналогичным образом получал некоторые свои назначения.) Сенат же лишь увеличил провинцию Цезаря, прибавив к ней Трансальпийскую Галлию после внезапной смерти ее правителя. Эта область предоставила Цезарю еще один легион.
Подготовка к войне
Как и многие успешные государственные деятели, Цезарь был оппортунистом. Когда он отправился в свою провинцию в 58 г. до н. э., он искал войны, любой войны, которую можно вести с размахом. Первоначальные планы предусматривали поход на Дунай, скорее всего против богатого и могущественного царя даков Буребисты. Неожиданное добавление Трансальпийской Галлии вскоре обернулось известием о миграции гельветов, племени из тех мест, где ныне расположена Швейцария. Гельветы хотели пройти через римскую провинцию и были восприняты как угроза племенам, союзным Риму. Цезаря наверняка бы критиковали, проигнорируй он эту проблему. Так или иначе, он быстро оценил представившуюся возможность и незамедлительно принял меры. Армия провинции приготовилась отразить угрозу и разбила гельветов. Затем Цезарь покинул провинцию, чтобы преследовать рассеянных гельветов и постепенно покорить.
К концу кампании было уже слишком поздно вспоминать о походе на Балканы. Чтобы не терять зря время, Цезарь решил атаковать германца Ариовиста. Последнего некогда призвали в Галлию секваны, но постепенно он подчинил себе это племя и его соседей. До сих пор римляне мирились с таким положением дел, и в 59 году до н. э. Цезарь сам назвал Ариовиста «другом и союзником римского народа». Но теперь он заявил, что германский вождь представляет собой серьезную угрозу для союзных Риму племен, таких как эдуи. Римская армия, разумеется, победила Ариовиста. Вовлеченность в дела Галлии предлагала и иные возможности для вмешательства. В 57 до н. э. Цезарь опять объявил, что необходимость защиты союзников и интересов Рима требует еще одного масштабного похода, на сей раз против белгов.
Цезарь тщательно излагал собственные мысли и фиксировал достижения в своих знаменитых «Записках», которые, по-видимому, публиковались отдельными книгами в зимние месяцы после похода[373]. Текст изображал полководца, всегда помышляющего и действующего на благо республики. Но там не упоминалось о более личных факторах, которые сказывались на войне; вместо этого перед читателем представала вереница славных – и логически обоснованных – побед. Племена галлов рисовались как неспокойные, склонные к бунтарству, но по сути статичные. Зато германские племена Цезарь описывал как полукочевых скотоводов, постоянно глядящих на запад, на плодородные земли Галлии. Подобные описания пробуждали воспоминания и давние страхи перед кимврами и другими племенами, что угрожали самой Италии в конце II в. до н. э. Рейн изображался природной разделительной линией между галлами и германцами, хотя из собственного рассказа Цезаря следует, что все обстояло несколько сложнее. В любом случае, он обрел четкую границу территорий, подлежавших оккупации, и очевидный повод для истребления любого германского племени, отважившегося прийти в Галлию. Вылазки за Рейн были краткими и не предусматривали постоянной оккупации. Они лишь показывали, что римляне могут переправиться через реку, если сочтут нужным. А переправа по наведенным мостам – что намного превосходило возможности местных племен – дополнительно подчеркивала подавляющее превосходство Рима[374].
В 56 г. до н. э. война носила локальный характер, и в значительной степени ее вели подчиненные Цезаря, командовавшие отдельными подразделениями армии. Отчасти это было вызвано тем, что основные очевидные цели и противники уже пали, а отчасти – политическими трудностями, которые задержали Цезаря в Цизальпийской Галлии, как можно ближе к Италии. Напряженность в отношениях между Помпеем и Крассом едва не разрушила их союз. Оба приезжали к Цезарю в его провинцию, на так называемую встречу в Луке. В итоге удалось достичь нового соглашения, одним из следствий которого стало продление полномочий Цезаря еще на пять лет.
Это расширило для Цезаря горизонты планирования. Вполне вероятно, что он уже тогда обдумывал экспедицию в Британию. В 56 г. до н. э. он победил венетов, племя, обладавшее флотом и способное помешать этой экспедиции. В 55 г. до н. э. пришлось снова сражаться с мигрирующими германскими племенами, так что лишь малочисленный римский отряд пересек Канал в самом конце года. Поход закончился катастрофой, поскольку большая часть флота была потеряна во время шторма. Цезарь вернулся на следующий год, с крупными силами. Он одержал малую победу, но в очередной раз недооценил коварство Английского канала и чуть было не оказался отрезанным на острове. В военном отношении экспедиция в Британию не оправдала связанных с нею рисков. Зато политически она принесла ошеломляющий успех, сенат проголосовал за награждение Цезаря двадцатью днями общественных молебствий – никто не удостаивался такого прежде[375].
Кампании Цезаря были агрессивными и оппортунистическими. Тем не менее они ровным счетом ничем не отличались от других римских завоевательных походов. Разве что Цезарь, в отличие от большинства полководцев, имел в распоряжении многочисленное войско и дольше прочих оставался в должности. По римским меркам, его войны были справедливыми. Единственным, кто подверг нападкам кампанию в Галлии, был Катон Младший в 55 г. до н. э. – после того, как Цезарь рассеял мигрирующие германские племена. Озабоченность Катона вызвала не сама бойня, а то обстоятельство, что она произошла во время перемирия и потому нарушила хваленую верность Рима слову (fides). И накануне гражданской войны оппоненты Цезаря продолжали попрекать его «резней 59 г.», усматривая в ней проявление его истинных амбиций. Кажется, иных упреков за деятельность в Галлии они ему предъявить не могли[376].
Различные политики
Цезарь выиграл почти все сражения, которые затевал, и не потерпел неудачи ни в одной кампании. Тем не менее с самого начала своего пребывания в Галлии он понял, что успеха на поле боя недостаточно. Рим заключал союзы со многими племенами, особенно с теми, что обитали на границе Трансальпийской Галлии. Защита этих союзников являлась основным поводом для первоначального вмешательства Цезаря и большинства последующих кампаний. Чем дальше он проникал в Галлию, тем больше становилось у Рима новых союзников. И Цезарь всегда был значительно более жестоким к врагам из-за пределов Галлии, чем к уже осевшим на галльских землях племенам. Ариовиста, гельветов и мигрирующие германские племена разгромили наголову и беспощадно рассеяли. А вот с галльскими племенами, которые воевали против него, он обходился куда мягче. Союзные племена поставляли ему войска и пользовались плодами его побед. Эдуи, давнишний римский союзник, извлекли много выгод и расширили свое влияние, когда стало ясно, что их союзники тоже не обойдены римскими милостями.
Отдельные вожди и предводители от дружбы Цезаря выигрывали более прочих. Каждый год он созывал вождей племен на совет (часто не один раз). Он также встречался и советовался с ними по отдельности. Некоторые из них служили в его армии длительное время. Коммий из племени атребатов сыграл значимую роль в ходе экспедиции в Британию и был вознагражден за эту и другие услуги, став царем своего народа и владыкой менапиев. Дивициак из эдуев показал себя верным союзником и заручился сторонниками из других племен, поскольку было известно, что Цезарь часто ему покровительствует.
Цезарь пристально следил за взаимоотношениями племен и поддерживал лидеров, которые демонстрировали лояльность. Для таких людей приход римской армии представлял возможность укрепить свои позиции. Кроме того, это была реальность, которую нельзя игнорировать. То же самое верно и в отношении Ариовиста, приглашенного секванами, но впоследствии подчинившего их самих и соседние племена. Цезарь уничтожал всех потенциальных соперников, чтобы остаться единственным «внешним фактором» в политике местных племен.
Завоевание Галлии не обернулось переселением в регион большого числа римских колонистов. Провинцию, которую он создал – как, впрочем, и в случае с практически любой другой римской провинцией, – предстояло заселить людьми, уже проживающими на этой территории. Для успеха этого начинания требовалось убедить достаточное количество местных жителей, что принять римское владычество в их интересах. Могущество римской армии являлось сдерживающим фактором для сопротивления, но самого по себе его было мало. Цезарь увеличил свои силы с четырех легионов до дюжины в ходе Галльской кампании, но даже после этого войска не могли присутствовать везде одновременно. Да и непрактично (и нежелательно) удерживать провинцию грубой силой. Ведь содержание крупной армии может стоить больше дохода от провинции. Необходимость гарнизонов вдобавок давала понять, что война на самом деле не выиграна, и значительно ослабляла ценность победы.
Таким образом, с 58 г. до н. э. Цезарь посвящал немало времени и сил дипломатии, рассчитывая завоевать доверие племенных вождей. Прежних союзников поощряли, с побежденными врагами обращались милостиво, чтобы превратить их в новых союзников. Таков был стандартный римский метод, свойственный, кстати сказать, самым успешным империям в истории. Цезарю немало помогало то обстоятельство, что он обладал гражданской и военной властью; это означало, что в каждой кампании стратегия формировалась с учетом текущей политической ситуации. Пожалуй, подобного сложнее добиться в современном мире, где ситуации зачастую более комплексные, а авторитетов минимум несколько. На момент написания статьи Соединенные Штаты и их союзники участвовали в конфликтах в Ираке и Афганистане, где вооруженные силы сами по себе не способны победить без обеспечения стабильного политического урегулирования. Тем не менее не стоит забывать, что Цезарь не пытался создать жизнеспособную демократию, а затем уйти из региона. Он покорял навсегда и бывал весьма жесток. Римлянам не приходилось задумываться о мировом общественном мнении[377].
Однако некоторые факторы не меняются и по прошествии тысячелетий. На каждого племенного вождя, выигравшего от прихода Цезаря, находились те, кто понес урон. Местная политика представляла собой яростную конкуренцию между племенами, как и в Римской республике. Если вождь видел, что ему предпочитают его соперников, у него имелось мало личных стимулов поддерживать Рим. Один из вариантов сопротивления заключался в призыве о помощи к «внешним силам» – например, к германцам, – но это было чревато утратой самостоятельности. Кроме того, вождь мог напасть и победить своего соперника. В идеале это можно было сделать быстро и решительно, чтобы Цезарю пришлось признать свершившийся факт; но в целом наместник следил за порядком и сурово карал подобного рода нападения[378]. Веди он себя иначе, и самих римлян рано или поздно изгнали бы из Галлии. Слишком упрощенно представлять себе про– или антиримские фракции в каждом племени и не менее ошибочно рассуждать о наличии про– и антизападных групп в современных конфликтах.
Люди наподобие Коммия и Дивициака лелеяли собственные планы и амбиции. Такие вожди полагали, что используют Цезаря в той же степени, в какой он использовал их, и расширяли свою власть благодаря римский поддержке. Брат Дивициака Думнорикс искал помощи среди других племен, чтобы стать верховным вождем эдуев. Видя, что его брат обретает все большее влияние, Думнорикс втайне начал злоумышлять против римлян. Позже, вероятно после смерти Дивициака, Думнорикс принялся распускать слухи, что Цезарь намеревался именно его сделать царем эдуев. Впоследствии он был убит по приказу Цезаря, когда попытался улизнуть от участия в первой экспедиции в Британию.
Лояльности, как известно, переменчивы. Личный интерес более всего определял, какие вожди поддерживают Рим или сопротивляются Цезарю. И этот интерес также был подвержен колебаниям. Зимой 53–52 гг. многие галльские вожди сочли, что присутствие римлян сковывает их свободу действий. Вспыхнуло крупное восстание, в ходе которого к вождям, впавшим в немилость Цезаря и постоянно ему сопротивлявшимся, присоединились и те, кто пользовался покровительством Рима. Верцингеторикс, лидер этого восстания, был любимцем Цезаря, хотя в «Записках» об этом не упоминается[379]. И куда подозрительнее выглядело отступничество Коммия.
Цезарь был близок к поражению в 52 году до н. э. и потерпел серьезную неудачу, тщетно осаждая Герговию. Но он не сдавался и, одержав малозначимую победу, перехватил инициативу и запер Верцингеторикса в Алесии. После кровопролитного штурма Верцингеторикс был вынужден просить пощады. Впрочем, на этом война не закончилась. Более года Цезарь и его легаты последовательно проводили карательные операции против племен, которые все еще оказывали сопротивление. На вождей вроде Коммия охотились особо, хотя лично ему удалось бежать в Британию. Когда был взят город Укселлодун, Цезарь приказал отрубить руки всем, кого взяли в плен.
Тем не менее, как всегда, наряду с репрессиями и угрозой силы использовалась дипломатия. Как выразился один из легатов, «…единственной целью было сохранять дружественные отношения с общинами, ни в одной из них не возбуждать излишних надежд на восстание и не подавать повода к нему… Поэтому он обращался к общинам в лестных выражениях, их князей осыпал наградами, не налагал никаких тяжелых повинностей и вообще старался смягчить для истощенной столькими несчастливыми сражениями Галлии условия подчинения римской власти»[380]. Задача была выполнена за два с небольшим года. Как обычно, дипломатия основывалась на личных контактах. И в 49 г. до н. э. Цезарь увел почти всю свою армию сражаться в гражданской войне. Галлия не восстала, когда римские войска покинули провинцию и Цезарь оказался занят в другом месте.
За этот успех пришлось заплатить позднее. Цезарь неправильно оценил ситуацию зимой 53–52 гг. до н. э. и был застигнут восстанием врасплох. Хотя в итоге он снова победил, потребовалось много времени и сил, чтобы восстановить мир. По Риму бродили слухи о серьезных поражениях в Галлии, побуждавшие оппонентов Цезаря верить в его уязвимость. И сроки подготовки к возвращению в Рим пришлось сократить. Проведи Цезарь год или более в Цизальпийской Галлии, ближе к Италии, с ним легче было бы связываться влиятельным людям, а это, возможно, позволило бы избежать гражданской войны. Впрочем, тут многое зависело и от Помпея. Именно его переход на сторону врагов Цезаря обеспечил тех воинским контингентом для начала войны[381].
Частные армии
Ни одна из гражданских войн не состоялась бы без готовности римских солдат убивать друг друга. К I в. до н. э. римская армия уже представляла собой профессиональную военную силу, пополняемую в основном из бедных слоев общества. Таким новобранцам армия сулила постоянный, пусть и не особенно щедрый заработок, сытость и одежду. В отличие от прежней армии, набиравшейся из собственников, эти людей не имели источников доходов после увольнения из армейских рядов. Сенат обычно избегал рассматривать подобные вопросы, и, как правило, только невероятными усилиями командир мог добиться участков в сельской местности для отставников-ветеранов. Это укрепляло связь между полководцем и солдатами, и такая связь зачастую оказывалась крепче уз между легионерами и государством. Защита участков ветеранов стала одним из главных мотивов, побудивших Помпея к союзу с Крассом и Цезарем. Последний же внес необходимые изменения в законодательство в 59 г.[382]
При этом связи между полководцем и солдатами укреплялись не только экономической зависимостью. Общие победы помогали создавать взаимное доверие, хотя самого по себе этого было недостаточно. Лукулл, несомненно, являлся одним из изощреннейших тактиков своего периода, но солдаты его не любили, называли скрягой, ибо он был скуп на вознаграждения. Зато Помпей куда щедрее делился плодами побед.
Цезарь отличался харизмой, и верность ему солдат в ходе гражданской войны была почти фанатичной; во всей истории человечества подобную верность заслужили всего несколько человек, например Наполеон. Верность при этом не была мгновенной и не возникла из ничего. В 58 г. до н. э. Цезарь возглавил четыре легиона, собранных другими наместниками. Он сразу же набрал два новых легиона, а следующей зимой добавил к ним еще два. За двенадцать месяцев его армия удвоилась, а вскоре и утроилась.
Поначалу солдаты не знали Цезаря и не особенно ему доверяли. В кампании против гельветов он совершал ошибки, в частности, предпринял неудачное ночное нападение на лагерь, в результате которого часть войска оказалась отрезанной, а остальные, с Цезарем во главе, не имели возможности сражаться. Гельветы попросту не заметили свой шанс или почему-то не сочли нужным им воспользоваться. Позже, летом, произошел мятеж в Везонтионе, где некоторое время армия отказывалась выступать против Ариовиста. Цезарь лестью и посулами переубедил солдат, а затем быстро разгромил противника. За победами 58 г. последовал трудный успех на Самбре в 57 г. до н. э. В этой битве Цезарь лично командовал строем, подвергся наиболее сильному давлению противника, демонстрируя, что не бросает своих воинов. Со временем легионеры почувствовали, что могут положиться на своего командира, что тот всегда поддержит их и приведет к победе. Уверенность в том, что они непременно победят, сделала солдат Цезаря чрезвычайно упорными бойцами.
Не сомневаясь в победе, солдаты Цезаря одинаково не сомневались и в награде. А добыча была существенной. Один источник утверждает, что миллионы людей были проданы в рабство в ходе Галльской кампании. Другой упоминает о разграблении местных святынь и присвоении их сокровищ. Цезарь сурово следил за дисциплиной в армии и установил изматывающий режим тренировок, но смягчал недовольство, даруя солдатам свободу в другое время. Доблесть и мужество вознаграждались деньгами и продвижением по службе – а также упоминанием по имени в «Записках». Цезарь и другие источники неоднократно утверждают, что римские солдаты воевали лучше, когда видели своего командира, который имел власть награждать и наказывать[383].
Поделиться книгой: