Помоги проекту - поделись книгой:
Сообщим исключительно важное: «Гром-камень» – это самый большой за всю историю человечества монолит, когда-либо передвинутый и использованный в архитектурных целях. После того как римские инженеры изобрели бетон и строительный раствор, перемещение «циклопических» глыб прекратилось. Невероятно трудная работа по извлечению и перемещению глыб весом в тонны и десятки тонн была необходима, пока не умели складывать сооружения из небольших камней, скрепляя их раствором. Отесывать камни так, чтобы между ними «нельзя было просунуть лезвие ножа», тоже было необходимо только до появления раствора, когда камни требовалось идеально подгонять друг к другу.
Объем крепостных сооружений Константинополя, возведенных в IV веке по Р. Х., и объем знаменитой пирамиды Хеопса примерно одинаковы. Но пирамида сооружена из блоков массой от 2,5 до 3,5 тонн, а крепостные стены Константинополя – из камней массой порядка 6–8 кг.
Перевозка «Гром-камня» стала операцией, многократно превосходящей любые строительные манипуляции в пространстве: до этого никогда не перемещали глыб, весящих больше 100 тонн. Это обстоятельство следует вспоминать всякий раз, когда очередной контактер с инопланетянами или искатель исчезнувших цивилизаций рассказывает, что только инопланетяне могли построить пирамиды, а человек в древности не мог совершить ничего подобного.
На этот раз перемещение монолита хорошо документировано, а в роли то ли атлантов, то ли инопланетян выступают хорошо известные лица, деятели русской истории. Отметим еще: без преувеличения все образованная Европа с интересом следила, как справятся в России с невероятно трудной научно-технической задачей.
Автором проекта стал глава комиссии по каменному строению в Санкт-Петербурге и Москве, президент Императорской Академии искусств в 1763–1795 годах, инициатор создания Смольного института и Воспитательного дома, личный секретарь императрицы Екатерины II с 1762 по 1779 год, Иван Иванович Бецкой. В Петербурге про Бецкого ходил стишок:
Но уважение к этому умнейшему человеку оставалось неизменным во всех классах общества.
Сам памятник весил 8 тонн. Бецкой предлагал изобразить Петра I, стоящего в позе Августа Октавиана с простертой вперед рукой и с жезлом в руке. Екатерина II видела императора восседающим на коне с жезлом или скипетром. Приехавший из Парижа великий мыслитель Дидро полагал, что надо воспроизвести фонтаны Версаля, о которых нам еще придется говорить. Памятник должен был стать фонтаном со статуей Петра I в центре, а вокруг – аллегорические фигуры. Вода же должна извергаться из ртов лягушек – опять же, как в Версале.
Статский советник академик Якоб Штелин не хотел фонтана и не стремился к тому, чтобы Петра I окружали вкусные для французов лягушки. Но он подробно описывал, что Петр I должен быть изображен в окружении аллегорических статуй Благоразумия, Трудолюбия, Правосудия и Победы. И что сии назидательные фигуры должны попирать ногами другие аллегорические фигуры: Невежества, Лености, Обмана и Зависти.
Когда Фальконе предложил свой вариант, он всем показался каким-то слишком простеньким. Ни фигуры монарха-победителя в традиционно торжествующей позе, ни аллегорий… Екатерина II первоначально была очень недовольна такой простотой и только постепенно прониклась новаторским для того времени замыслом.
При этом Фальконе предусмотрел немало символов, часть из которых была хорошо понятна в XVIII веке и перестала быть понятной нам. Петр I изображен в некоем очень условном одеянии. По словам скульптора, она «принадлежит всем нациям, всем мужам и всем векам; одним словом, это героическое одеяние». Одежда – символ простоты, символ пребывания вне времени, вне официальных рангов. Вместо седла Петр I сидит на медвежьей шкуре. Это тоже символ – символ России.
Понятнее нам, что лошадь под всадником – символ безмозглой природы, подчиненной воле великого человека. Это прекрасно чувствовал Пушкин с его знаменитой формулой, где Петр I «Россию поднял на дыбы». Так же хорошо это чувствовал Николай I, согласившийся взнуздать коней на Аничковом мосту. Первые варианты скульптур были сделаны намного более «вольными», но эти работы император дарил иноземным королям и окончательно утвердил статуи, отражающие разные стадии укрощения коней. В сознании интеллигенции надолго утвердилось мнение, что Николай I выразил таким образом ненависть к свободе. В действительности семантика замысла такова же, как и в Медном всаднике. Остальные смыслы «присоединились» уже позже.
В работе Фальконе законодатель и цивилизатор, Петр I, подчеркнуто динамичен, простирает вперед руку жестом римского приветствия. У пояса меч – все же воин. На голове – лавровый венок: победитель. Змея под ногами вздыбленного коня представляет одновременно и абстрактные «враждебные силы», и змею – символ сатаны. Все это замечательно, но что получилось?
На коне вскинулось бронзовое существо с лицом Петра в позе Георгия-Победоносца. Царь приравнен к одному из святых?! Говорят, на византийских фресках VI века Иисуса Христа иногда изображали с лицом императора Юстиниана… Тогда Медный всадник – аналогичный по масштабу пример кощунства.
Почти открытое обожествление Петра велось еще при его жизни, и сам Петр очень мало ему препятствовал. Петр присвоил титул «отец отечества», а в религиозной традиции «отцом» может быть только духовное лицо; «отцом отечества» – только глава всей Русской Православной Церкви.
Петр I допускал называть себя «богом» и «Христом», к нему постоянно относили слова из Священного Писания и церковных песнопений (слова, которые относимы вообще-то только к Христу). Так, Феофан Прокопович приветствовал Петра, явившегося на пирушку, словами тропаря: «Се Жених грядет во полунощи». После Полтавской битвы 21 декабря 1709 года Петра встречали словами церковного пения, обращенного к Христу в Вербное воскресенье: «Благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних, Бог Господь и явися нам…».
В более поздние времена, до самого последнего времени, «явление» Петра полагалось считать триумфальным шествием разума и просвещения, рассекающего царство полного мрака. Даже грязь и кровь его эпохи трактовались в романтическом свете – как неизбежность, на которую падает отсвет некоего мрачного величия.
Начинали уже современники Петра. Феофан Прокопович утверждал, что Петр «всю Россию, каковая уже есть, сделал и создал», а уйдя от мира «дух свой оставил нам». Петр Крекшин, один из первых биографов и историков Петра, всерьез продолжал эту линию: «Отче наш, Петр Великий! Ты нас от небытия в бытие произвел». И после Петра не смолкал славословящий хор, причем из людей очень часто умных, деятельных и по заслугам знаменитых.
Историк Татищев утверждал, что всем в своей жизни, а особенно «разумом» он обязан Петру. Кантемир писал «Петриду», посвящал Петру свои поэмы и «вирши». «Он бог твой, бог твой был, Россия!», – восклицал вполне благонамеренный Ломоносов. Примерно так же писал и совсем не благонамеренный Белинский:
Медный всадник – зримое развитие тенденции превращения Петра в земного бога. Кощунство, смысл которого разделяли на протяжении веков люди очень разных убеждений.
На голове скачущего существа – лавровый венок, которым венчали триумфаторов. Что-то «римское» несет и надпись по латыни на одной и сторон постамента. Почему на латыни? Почему не на немецком, не на французском? Естественно, Фальконе стремился передать образ Петра-императора. Петра – главы империи, сравнивавшей саму себя с Римской. Отсюда и венок, и латинская надпись «Petro primo – Catharina secunda».
Вторая причина появления этой надписи – амбиции Екатерины II. Императрица не имела в своих жилах ни капли крови династии Романовых. Ее оставалось опираться на дворянство, подкупаемое фантастическими привилегиями, и воображать себя наследницей и продолжательницей Петра I. Этот код малозначим для потомков, но был очень понятен для современников: Екатерина II «делала» себя преемницей Петра, творила законные основания своего пребывания на троне. На одной из складок плаща Петра I скульптор оставил надпись «Лепил и отливал Этьен Фальконе парижанин 1778 года». Но надпись малозаметна и на прочтение образа воздействия не оказала.
Символики отождествления Российской империи с Римской в Петербурге вообще гораздо больше, чем сразу кажется. Д. С. Лихачев справедливо заметил: «Петру бесспорно принадлежит смена всей знаковой системы Древней Руси. Он переодел армию, переодел народ, сменил столицу, перенеся ее на Запад, сменил церковнославянский шрифт на гражданский, он демонстративно нарушил прежние представления о благочестивейшем царе и степенном укладе царского двора»41.
В знаковой системе, нужной для новой империи, огромное место занимают символы, восходящие к Риму: хотя бы использование золотой, солнечной краски. Прежнее знамя Московии – сине-краснобелое, «русский триколор», а на нем – золотой двуглавый орел, было утверждено Боярской думой в 1669 году. Петр поменял геральдику: орел стал черным и держал карты четырех морей. А фон, на котором изображен орел – золотой. Напомню – золотой цвет был официальным цветом для казенных зданий. Даже здания учебных и научных учреждений окрашивались золотой краской, а «желтый дом» в переносном значении означал «сумасшедший».
Римская символика считалась самой «политкорректной», именно поэтому Петербург украшают в таком количестве посейдоны, нимфы, атланты, которые держат небо на каменных руках, и так далее.
Но возможны и другие понимания, присоединение других смыслов. Святой ли он – всадник, вздыбивший коня на краю дикой скалы и указующий в бездну? Скорее всего, первоначально именно в среде старообрядцев родилась версия, что в облике Петра изображен не кто-нибудь, а один из всадников Апокалипсиса. Всадник, имя которому смерть, и ад следовал за ним. Но кто бы первым ни придумал – монумент вполне можно «прочитать» и таким образом. Даже венок на голове Петра понимается как языческий символ – ведь римская языческая символика как нельзя более уместна на челе адского существа.
Впервые об этой версии «прочтения» Медного всадника – как всадника Апокалипсиса – я слышал от пожилого родственника, весьма ученого человека. Говорил старик с юмором, немного насмехаясь над «малограмотными старообрядцами», но главное – он об этой версии знал.
Конечно, символика Медного всадника не ограничивается сказанным. Медвежья шкура, на которой сидит Петр, символизирует Россию? Это тоже может стать источником весьма интересных «прочтений». Наверняка существуют, тем более, неизбежно появятся новые культурные коды для понимания этого памятника… Мы уже «читаем» Медного всадника не так, как его «написал» Фальконе, а наши правнуки тоже увидят его иначе, чем мы.
Независимо от меры нашего понимания Медный всадник действует на нас. На зрителя влияют символы, лежащие в основе композиции памятника. Включаются другие коды, лежащие в более общих, более примитивных пластах культуры, если даже стоящий на Сенатской площади россиянин не слышал никогда о культе Петра – ни о прижизненном, ни о посмертном. Допустим, он никогда не читал строк «…Россию вскинул на дыбы» и понятия не имеет, почему этот исполин назван Медным всадником. Даже тогда действует сама по себе символика: вздыбленный конь, лавровый венок, простертая рука… Все это сообщает человеку ощущение некоего величия – как памятники Древнего Рима. У не ведающего российской истории русскоязычного туземца из глубины России возникнет не логическое понимание, а эмоциональное переживание.
Вместо четкого «Величие Петра – величие российской империи» адресант оказывается в силах понять лишь смутное «величие… неизвестно кого и чего». И трудно сказать, какие фантастические очертания примет российская история в его девственной голове, какими смыслами наполнит он Сенатскую площадь. Еще сильнее будет отличаться «прочтение» текста памятника в культурах европейских народов. «Медный всадник, яр и мрачен, все так же скачет наугад», – писал Адам Мицкевич.
История поставила интересный эксперимент: в России с 1793 года жили 16 японских моряков, потерпевших крушение на паруснике «Вакамия-мару». Император Александр I сделал дружественный жест – вернул в Японию ее людей. Согласились вернуться не все, но четверых согласных передали японским властям 27 марта 1805 года. Японские чиновники подробно допрашивали вернувшихся, по их рассказам художник сделал рисунки – в том числе Медного всадника. Совершенно очевидно, что часть «текста» японцы не заметили, часть восприняли самым фантастическим образом, а часть этого текста додумали по-своему – ведь они понимали памятник в соответствии со своими собственными культурными кодами.
Так, для японцев постамент памятника показался сложенным из небольших камней, а не гигантским монолитом. По-видимому, японцы «просмотрели» многие символы, очевидные для европейцев, – например, идею борьбы разума и воли с неорганизованной дикой природой. Вообще, чем меньше мы понимаем смысл текста, тем активнее начинаем его додумывать. Попросту говоря, на послания предков потомки, а на послания других народов иноземцы наслаивают свои собственные представления…
Время идет, и потомки забывают часть символов (как забылся смысл медвежьей шкуры). Даже если у них сохраняется полная уверенность, что они знают «все» – это заведомо не так.
Но зато памятник, здание или урочище, понимаемые все менее верно, обрастают шлейфом сведений неточных, вымышленных, но зачем-то нужных для потомков. Изменяется культура, и памятник наполняется новым содержанием. Получается поразительная вещь: потомки «знают» о памятнике больше его создателей – за счет того, о чем автор и не догадывался, но что приросло к «тексту» за все предыдущие случаи его «прочтения».
Мог ли Фальконе предполагать, что его памятник Петру I станет источником жутких историй в городском фольклоре, а потом вдохновит Пушкина на его знаменитую поэму? Маловероятно…
Первоначально Монферран предлагал установить в память побед Александра I гранитный обелиск высотой 25,6 метра на гранитном цоколе, украшенный барельефами, изображающими собой события войны 1812 года.
Но Николай I однозначно заявил, что памятником покойному брату и его победам в войне 1812 года должна быть именно колонна. Реализуйся первоначальный замысел Монферрана, Дворцовая площадь, приобрела бы совсем другой облик. С одной стороны, это был бы памятник более оригинальный. С другой, постановка именно колонны вписала Дворцовую в контекст европейской культуры.
Николай I указал, что «его» колонна должна быть выше и колонны Траяна в Риме, и Вандомской колонны, которую установил в Париже Наполеон в 1807 году. Монферран создал не только более высокий, но еще и монолитный монумент. Гранитный монолит для стебля колонны выломали в скале, которую нашел сам скульптор в Финляндии. В 1830–1832 годах в Пютерлакской каменоломне, между Выборгом и Фридрихсхавном, выломали гигантскую призму, а после отделения заготовки из этой же скалы вырубили громадные камни для фундамента памятника, до 400 тонн каждый42.
На Дворцовой площади, доведя котлован до 5,2 метров глубины – до песчаного материка, уложили фундамент из громадных блоков. Затем с помощью специальных лесов усилиями 2 тысяч солдат и 400 рабочих 30 августа 1832 года всего за 1 час 45 минут колонну привели в вертикальное положение и поставили на фундамент. Число зрителей составило несколько тысяч человек, которые заняли всю площадь, окна и крышу здания Главного штаба.
Когда колонна плавно опустилась и стала на рассчитанное место, площадь взорвалась криками «ура!». Император же громко закричал:
– Монферран, вы себя обессмертили!
И опять Россия продемонстрировала высочайший уровень технологий.
Глава 2. Удивительные приключения ландшафтных парков
Стало общим местом утверждать, что дворцово-парковые комплексы России сложились под прямым и сильным влиянием Франции. С одной стороны, это совершенно справедливо.
Версаль начался с «охотничьего домика» Людовика XII в 1634 году, а знаменитый комплекс сооружался под руководством Людовика XIV с 1661 года и фактически до последних лет его продолжительной жизни. Версаль сделался, во-первых, личной резиденцией короля-солнца и до сих пор является своего рода памятником эпохи его затянувшегося на 72 года правления. Версаль был резиденцией французских королей до 1789 года, но память о личности Людовика Великого до сих пор почиет в Версале. Во-вторых, Версаль – это художественно-архитектурное выражение идеи «абсолютизма», как сказали бы марксисты, или воплощение единства Франции, как предпочитают выражаться французские историки. В-третьих, Версаль – максимально целостное и последовательное выражение типичной для европейского Нового времени идеи «власти человека над природой». Считается, что важнейшим выражением этого принципа стал регулярный принцип застройки, – в нашем случае, принцип организации парков. Внесенная человеком «соразмерность начал» превращала «хаос неорганизованной природы» в нечто безопасное и красивое, гарантированно подчиняющееся разуму и его замыслам, понятное и легко постижимое.
Считается, что крупнейший в Европе дворцово-замковый ансамбль Версаля отличается уникальной целостностью замысла и гармонией между архитектурными формами и переработанным ландшафтом. Эта мысль традиционна для России – французы о совершенстве Версаля отзываются намного осторожнее. По существу эта «целостность» на 90 % определяется регулярностью. Помимо копирования самих архитектурных форм, Европа заимствовала в первую очередь эту идею.
С конца XVII века Версаль сделался образцом для «королевских городов», то есть загородных резиденций европейских монархов и аристократии. Как прямое подражание Версалю созданы СанСуси в Потсдаме, Шенбрунн в Вене. Вероятно, дворцово-парковые комплексы в окрестностях Петербурга – Гатчине, Ораниенбауме, Петергофе, Царском Селе, Павловске – тоже следует считать таким «подражанием». Но Царское Село, в том числе и его более старая Екатеринская часть, а особенно Павловский садово-парковый комплекс, семантически совершенно иные, нежели Версаль. В структуре и эстетике этих комплексов прослеживается действие иных идей, причем эти идеи заложены изначально.
Создается впечатление, что версальская семантика, или семантика версальских образцов, проникла в Россию при Петре I и быстро претерпела ряд серьезных изменений.
Петергоф создавался в годы, когда формирование версальского ансамбля еще продолжалось. Впервые Peterhof, Петров двор, упоминалось в походном журнале Петра I в 1705 году как «путевой двор» и пристань для переезда на остров Котлин. Но тот Петергоф, который мы знаем, начинался в 1710 году.
В 1710-м же одна из многих мыз – «попутных светлиц» по пути из Петербурга в Кронштадт – Кроншлот, стала летней императорской загородной резиденцией.
В 1710-е годы здесь начались активные ландшафтные и архитектурные работы по строительству усадьбы Петра I. В 1714 году были заложены Большой Петергофский дворец, Большой грот с каскадами, Монплезир и другие сооружения Нижнего парка. Неподалеку от строительства дворцово-паркового комплекса возникла Малая и Большая слобода, так называемый Старый Петергоф. Это место обитания вовсе не одной аристократии.
Формирование дворцово-паркового ансамбля было в основном завершено к 1723 году. Тогда, в сравнимые с Версалем сроки, возник памятник мировой архитектуры и дворцово-паркового искусства XVIII–XIX веков. Императорская резиденция, а после падения монархии – музей-заповедник.
Петергоф семантически близок к Версалю. Та же регулярность, особенно Верхнего парка. Многие изображения на фонтанах как будто скопированы с версальских. Похожие формы дворца, сходные черты его организации и убранства. Но уже появилось нечто, Версалю совершенно несвойственное.
Во-первых, уровень регулярности Нижнего парка ниже версальской. Деревья тут естественные, все зеленые прямоугольники, растительные шары и лабиринты остались в более раннем Верхнем парке. Во-вторых, органичной частью дворцово-паркового комплекса стали включенные в него естественные рощи и побережье Финского залива.
Стремясь воспроизвести, а в чем-то и превзойти Версаль (нет в Версале ничего подобного Большому каскаду), российские строители начали отступать от французского образца. Причем регулярный Верхний парк занимает 15 га территории, а площадь нижнего парка превышает 100 га.
Царское Село было основано как императорская загородная резиденция год в год с Петергофом, в 1710 году: тогда Петр I подарил эти земли своей второй жене Марте-Екатерине. Но исходить из формальных документов о статусе урочища – значит экстраполировать на его историю позднейшие результаты исторического процесса. И, кстати, «царским» это место сделалось скорее по звукописи, чем по содержанию.
Впервые это поселение упоминается в составе Никольского Ижорского погоста в «Переписной окладной книге по Новгороду Вотской пятины 1501 года. На картах, составленных для Бориса Годунова, поместье имело название «Сарица». Предположительно название восходит к финскому Saari mojs – возвышенность. В шведское время (1609–1702 гг.) на территории Екатерининского дворца существовала усадьба шведского аристократа – Sarishoff, то есть Сарская мыза. Это была небольшая усадьба, состоявшая из деревянного дома, хозяйственных пристроек к нему и сада, разделенного перпендикулярными аллеями на четыре квадрата.
Сарская мыза трансформировалось в Сарское Село, когда там вырос небольшой двухэтажный каменный дворец Екатерины I по проекту архитектора Иоганна Браунштейна. Построенный в 1718–1724 годах, дворец был окружен подсобными постройками, новым, значительно расширенным садом, заново перепланированный террасами мастером садово-паркового искусства Я. В. Розеном. Недалеко от дворца возникла слобода дворцовых служителей. В 1716 году была построена деревянная Успенская церковь.
Но все эти сооружения не определили лица нового урочища культуры. То Царское Село, которое известно нам из истории и из опыта живущих сегодня поколений, возникло в 1750-е годы. Тогда скромный (и плохо известный в деталях) дворец Екатерины I перестроили в роскошную летнюю резиденцию. В основных чертах дворец и сейчас имеет облик, который был придан ему Растрелли в 175 – 1756 годах. Тогда же шло расширение территории сада до современных Нижних прудов. В саду появились скульптуры и парковые павильоны.
В Царском Селе соотношение регулярных и пейзажных участков еще радикальнее, чем в Петергофе, – в пользу пейзажных. Старый сад мастеров Я. Розена и И. Фохта занимает площадь не более 18 га. Остальная площадь Екатерининского парка, более 80 га, приходится на Английский парк, сооружавшийся в 1760–1796 годах садовыми мастерами Дж. Бушем, Т. Ильиным, архитектором В. Нееловым.
Первоначально геометрически правильный Большой пруд превратился в Большое озеро, прямоугольные очертания Нижних прудов были смягчены. Появились Полулунные пруды, а все водные поверхности, занимающие пятую часть территории Екатерининского парка, оказались связаны между собой в единую самотечную систему. Частью этой системы стали небольшие, но бурные водопады.
Александровский сад был посвящен императору уже готовым. Регулярный Новый сад составил не более 13 % его территории. А в Пейзажном парке, который формировался позднее, создался каскад водопадов, – а скорее перекатов, которые, по словам Пушкина, «стекают».
К этим паркам следует добавить Баболовский, площадь которого сравнима с площадью Екатерининского и Александровского парков, вместе взятых (268,8 га). Созданный в конце XVIII века, он перепланировался и достраивался до 1860-х годов. Прямая Баболовская просека соединяет его с Екатерининским парком, создавая единую систему парков Царского Села. Отдельный Нижний парк площадью порядка 100 га простирается между Царским Селом и Павловском, связывая в единую систему уже парки этих двух городов. Фермский парк, созданный в 1818–1820 годах, исходно предназначался для выпаса животных с Императорской фермы. В парке был специальный Ковшовый пруд для водопоя.
Как видим, парки Царского Села – это сложная система, в которой регулярность, степень влияния на природу как бы нарастает от периферии к центру. Чем позже создавался парк или участок парка – тем регулярности меньше.
Большой Екатерининский дворец по размерам не уступает Большому Версальскому, он не менее роскошен, но менее помпезен – это уже шаг от демонстрации богатства и могущества к проявлению чувства меры и хорошего вкуса.
То же можно сказать обо всех архитектурных сооружениях в парках Царского Села – а их более 100. От дворцов и павильонов, которые могли бы существовать и автономно – павильон Холодная баня с Агатовыми комнатами и Камеронова галерея, Концертный зал и другие, до мостов и памятников-стел и совсем небольших павильонов. Таковы сооруженные в честь российских побед в русско-турецких войнах Башня-руина, Чесменская, Морейская, Крымская колонны, Кагульский обелиск, Турецкий киоск и Турецкий каскад.
В начале XIX века к этим екатерининским памятникам Александр I добавил посвященные победе над Наполеоном ворота «Любезным моим сослуживцам».
В дворцово-парковом комплексе Царского Села содержится идея «собирания» разных земель, территорий и народов. Эта идея очень старая, намного старше Петербурга. Она блистательно воплощена в ансамбле Москвы, где «тракты» и «шоссе» плавно переходят в улицы и собираются к Красной Площади и Кремлю.
Здесь небольшие центральные участки регулярного парка окружены все менее регулярными и притом разнообразными, все более естественными территориями. Удаляясь от этой центральной части, оказываешься среди более «природных» участков.
Что же касается семантики архитектуры и искусства, то она отражает стремление сделать дворцово-парковый комплекс психологически комфортным для обитателей или посетителей. Они не испытывают давления ни места, ни воплощенной в нем идеи. Притом, что здесь представлены образцы высокого искусства, в огромной степени изменившего природу. Образцы скорее ведут за собой, нежели давят.
Таким образом, Петергоф возник почти одновременно с Версалем. По срокам появления – это его младший брат. А Царскосельский дворцово-парковый комплекс, если сравнивать со сроками тогдашней человеческой жизни, – поздний сын, если не ранний внук Версаля.
Различия между Царским Селом и Версалем показывают: Россия (по крайней мере дворянская придворная Россия верхушки Петербурга) приняла нововременную европейскую идею, ассимилировала ее. Она создала новые дворцово-парковые комплексы уже исходя из собственной ментальности.
Петербург, который мы знаем, вовсе не является детищем Петра I. Этот город создавался в период с эпохи последних лет Елизаветы Петровны и до середины правления Николая I. Петергоф выпадает из периода, это действительно детище эпохи Петра I. Царское же Село создавалось как часть ансамбля уже по-новому осмысленного Петербурга.
Предшественником города Гатчины считается новгородское село Хотчино, которое впервые упоминается в 1500 году, а потом в шведских «Писцовых книгах Ижорской земли» в 1618–1623 годах. Романтики придумали языческую богиню Хочену, от имени которой якобы и произошло название Хотчино. Говорят о происхождении Гатчины и от слова «гать». «Чинная (то есть хорошая) гать – вот и Гатчина. Придворный поэт Рубан хотел угодить Павлу I, любившему все германское, и придумал, что название происходит от «Hat Schöne» – то есть «имеет красоту».
Гатчинское имение Екатерина II в 1765 году подарила Григорию Орлову, и с 1766 года началось строительство Большого дворца, организация пейзажного парка.
После смерти Орлова в 1783 году владельцем Гатчины стал великий князь Павел Петрович, поручивший архитектору Бренна завершить строительство, а с 1795 года началась реконструкция дворца.
Датой основания Павловского села считается 12 декабря 1777 года, когда Екатерина II подарила великому князю Павлу Петровичу 362 десятины земли по берегам реки Славянки, с двумя деревнями – Линна и Сеппеля. Екатерина любила охотиться в этих местах, для нее даже построили деревянные домики «Крик» и «Крак».
Но возводимый здесь в 1780–1786 годах Павловский дворец (архитектор Чарльз Камерон) не имел ничего общего с этими домиками. В 1788 году Павел, который предпочитал жить в Гатчине, подарил село Павловское своей жене Марии Федоровне.
Расцвет Павловского дворца и парка пришелся на время после смерти Павла I. После его убийства и до своей смерти в 1828 году Мария Федоровна жила в Павловске. Она не могла простить императору Александру I участия в убийстве отца и не принимала его здесь.
То есть Павловск устраивали люди, годившиеся создателям Версаля даже не во внуки, а в правнуки и в праправнуки, тогда как Петродворец – Ораниенбаум создавали дети и внуки строителей Версаля. К тому же Гатчину и Павловск строили опальные, удалившиеся от дворца, люди, которые и хотели, и имели возможности реализовать не официальные, а свои личные представления о прекрасном. В Гатчине началась, в Павловске окончилась эволюция европейских образцов садово-паркового искусства в российские.
Легко заметить, что те же черты, которые проявились в Царском Селе, усилены и развиты в Павловске. Павловский дворец – не помпезное официальное сооружение, а, скорее, дом богатого человека. Если это идеальная царская резиденция, то устроена она в соответствии с совсем другими вкусами, чем даже Царское Село, не говоря о Петергофе.
В Петербурге после гибели фонтанов Летнего сада в бурю и наводнение 1777 года, Летний сад был перестроен и преобразован в соответствии с новыми тенденциями садово-паркового хозяйства. Тогда и появился тот Летний сад, в который «мосье» водил гулять Евгения Онегина. А другие сады и парки возникали по лекалам не Версаля, а Царского Села и Павловска. Они и сформировали тот облик петербургских парков, который стал типичен для города, сделался одним из его ярких признаков.
Большинство современных жителей Санкт-Петербурга, с которыми мне доводилось обсуждать эту тему, однозначно отдают предпочтение именно Павловскому парку. В Петергоф поведут скорее «гостя города», особенно иностранца. Павловский дворец и парк – нечто более интимное, частное, национальное.
В XVII–XVIII веках иезуиты имели репутацию блестящих педагогов и преподавателей. После первого раздела Речи Посполитой 201 иезуит оказался на территории Российской империи под покровительством Екатерины II.
Белорусские иезуиты продолжили служение в своих школах и церквях. В 1800 году император Павел I передал обществу церковь святой Екатерины в Санкт-Петербурге и разрешил устройство колледжа при ней. В этом колледже давалось блестящее образование, но велась и активная пропаганда католицизма. Выпускник колледжа иезуитов князь Иван Гагарин стал воинствующим католическим фанатиком.
В 1816 году иезуитов выслали из Петербурга, а в 1820-м император Александр I, по докладу князя А. Н. Голицына, указал выслать иезуитов из Российской империи, закрыть все их учебные заведения, а имущество конфисковать. Но до этих мер «конкуренция» с иезуитами заставила правительство создать новое учебное заведение – Царскосельский лицей.
Императорский Царскосельский лицей (с 1843 по 1917 годы – Александровский) – стал привилегированным высшим учебным заведением для верхушки дворянства с 1811 по 1917 годы. Славу ему создало творчество знаменитейшего из его выпускников, А. С. Пушкина, воспевшего Лицей и годы обучения в нем. Императорский Царскосельский лицей был призван выпускать будущих государственных чиновников высших рангов. В него принимали детей 10– 14 лет, прием осуществлялся каждые три года. Телесные наказания воспитанников официально были запрещены. Продолжительность обучения первоначально составляла 6 лет, два трехгодичных курса. С 1836 года – 4 класса по полтора года в каждом.
За это время изучались Закон Божий, этика, логика, правоведение, политическая экономия, латынь, французский и немецкий, литература на этих языках и на русском, российская и всеобщая история, физическая география, математика, физика, начала космографии, математическая статистика, чистописание, рисование, танцы, фехтование, верховая езда, плавание. Учебный план неоднократно менялся, но гуманитарно-юридическая направленность сохранялась – готовили-то высших чиновников. Лицейское образование приравнивалось к университетскому, выпускники получали гражданские чины с 14-го по 9-й класс, в зависимости от успеваемости.
Поразительное свойство всех учебных заведений: их первые выпуски всегда особенно хороши. Из первого выпуска 1811 года (30 человек) по крайней мере 12 сделали потрясающие карьеры. В том числе барон Корф, чьи мемуары печатались в «Русской старине»; в том числе последний канцлер Российской империи, князь Горчаков – человек, вошедший в историю европейской дипломатии, вернувший России политическое величие после Крымской войны.
И в последующем Лицей дал нескольких крупных чиновников и дипломатов. Конечно, их не следует считать учеными в современном смысле слова – они не проводили самостоятельных исследований. Но, люди большой учености, они способствовали интеллектуализации России и ее высшего слоя.
29 мая 1918 года Лицей был закрыт Совнаркомом, а здание отдано Пролетарскому политехникуму. В 1925 году грянуло «дело лицеистов»: в ОГПУ дело «№ 194 Б» называли «Контрреволюционной монархической организацией», а также «Делом воспитанников» и «Союзом верных». Арестованным по делу, свыше 150 человек, были предъявлены неопровержимые доказательства их «преступной деятельности»: они традиционно собирались на ежегодные встречи выпускников в Лицейский день – 19 октября и служили в церквах Петрограда панихиды по погибшим и умершим лицеистам, на которых поминались также и члены императорской семьи.
Поделиться книгой: