Помоги проекту - поделись книгой:
Покидая Абдеры, Демокрит пировал с юнцами, а вернувшись, попал на симпосион старцев, потому что и сам уже не молод. Иные народы определяют жизнь человеку в семьдесят лет, иные — в сто. От тридцати восьми до семидесяти — тридцать два. Это меньше, чем прожито. А прожитое кажется не длиннее одного мига.
Отяжелевший от пищи и вина, Протагор неохотно поднялся с ложа, кряхтел, охал. И словно в отмщение за эти муки, за беспокойство, причиненное ему, произнес речь, повергшую всех в уныние.
— Я хочу прославить Гарпократа, бога молчания, — сказал он. — Самое величественное в мире — это тишина. И самый мудрый должен молчать, ибо величайшая мудрость — в молчании. Все наши знания не стоят и одного слова. В мире нет закона, нет порядка, ничто не следует из другого. Все разрозненно и бессмысленно. Да здравствует Гарпократ! — Протагор выпил и опустился на ложе, которое заскрипело под ним, как телега под тяжестью бычьей туши.
— Кубок Демокриту! — приказал виночерпиям Дамаст. — Пусть скажет Демокрит!
Виночерпий подбежал к Демокриту с большим рогом, окованным по срезу золотом. Рог был тяжел от вина и холоден. Демокрит встал, кивком головы поблагодарил Дамаста. Потом повернулся лицом к Протагору и какое-то время молча глядел на него. Диагор, думая, что Демокрит решил, по совету Протагора, молчать, засмеялся, захлопал ладонью по своему бедру.
— Не торопись, — сказал Диагору Демокрит. — Впрочем, все поэты таковы: они бегут впереди философов, возвещая миру не истину, но звук истины.
— Ты — философ? — усмехнулся Протагор.
— Я философ, — ответил ему Демокрит. — Почему ты спросил об этом?
— Я уже сказал: мудрый должен молчать.
— И камень молчит. Кто скажет, что камень — мудрец? Кто скажет, что мертвый — мудрец?? Мудрость — удел живых. Цель мудреца — просвещать умы живых. Так поступали мудрецы всех времен — они учили других. Чему может научить других молчащий мудрец?
— Молчанию, — ответил Протагор.
— Значит, лучшим учителем мы должны назвать смерть.
И орфики22 считают так. Они говорят, что жизнь — это терпеливое приготовление к смерти. Этому же учит и ныне здравствующий в Афинах философ Сократ. Но многие, которые мудрее других, утверждают, что лучшее для человека — жизнь и что за пределами ее — ничто. И если жизнь — праздник, то лучшим угощением на этом празднике является знание, Протагор.
Мы возникли из глины и воды. В глину и воду обратимся мы после смерти. Бессмертно то, из чего состоит наше тело. Но нет бессмертной души.
Есть горячая, светящаяся, как огонь, подвижная, ликующая и страдающая смертная душа. И нужно делать все, что она умеет: петь, говорить, кричать, мыслить, молчать, двигаться, взлетать, если можешь, и падать в безмолвие, когда наступает срок. Знания избавляют человека от ненужных страданий и указывают ему путь к удовольствиям.
— Самым счастливым должен быть самый мудрый? — спросил Протагор.
— Да, — ответил Демокрит. — Мудрого не терзают страхи, он знает, что будет завтра, он умеет соизмерять свои желания с тем, что полезно, он знает, как жить. Мудрость, Протагор, заключается в способности выносить прекрасные решения, безошибочно говорить и делать то, что следует. Теперь же следует выпить это ароматное вино.
— Ты думаешь, что человек — это знания, — сказал Демокриту Протагор, когда тот лег. — Но и сегодня справедлива старая истина: человек — это деньги23. Только для богачей открыты все пути к удовольствиям, только их не страшит завтрашний день. Как легко было бы мне, когда б я мог зарабатывать деньги молчанием. Но мне приходится говорить, говорить, говорить. Как намерен зарабатывать деньги ты? Или братья поделятся с тобой своим богатством? Я перестану пить и есть, если это произойдет, Демокрит.
— Ты стал толстым и ворчливым, Протагор, — сказал Демокрит. — Но что случилось с твоим сердцем — вместилищем мыслей? Ужели оно оскудело?
— Вместилище мыслей — мой череп, — сказал Протагор.
— Череп? — засмеялся Демокрит. — Нет. Сердце! Сердце, Протагор. Человек мыслит сердцем! Там его душа.
Протагор не был первым человеком, от которого Демокрит услышал утверждение, будто человек мыслит головой. И асклепиад24 Гиппократ говорил ему то же самое. И все же странно это. Неужели они, Протагор и Гиппократ, не чувствуют, что мысль рождается в сердце, неужели не ощущают, как сильно оно начинает стучать, когда в нем рождается истина, как замирает в ее предчувствии, как болит, когда истина попирается невеждами? Нет, нет! Сердце — центр разума! Голова же служит глазам, ушам, языку и носу — она для ощущений, проникающих в нее через органы чувств, для цвета, запаха, вкуса и звука. Для души же, которая никогда не знает покоя, создано сердце, не знающее покоя…
— Если ударить человека по голове, он лишается ума, — сказал Протагор.
— Он лишается памяти, и у него отнимается язык. Гомер сказал о Гекторе: «Он лежал и мыслил иначе». Прав был Гомер.
Диагор покинул свое ложе и пересел к Демокриту.
— Великий теосец Анакреонт25,— сказал он, обнимая Демокрита, — так пел о пирующих:
Демокрит ответил ему стихами Симонида Кеосского26:
— закончил строками из другого стихотворения Симонида Диагор, потом наклонился к самому уху Демокрита и спросил шепотом: — Ты видел прекрасную Алкибию?
— Да, — ответил Демокрит.
— Уговори брата Дамаста, чтобы он продал ее мне.
— С каких это пор поэты стали покупать любовь?
— С той поры, как покупаются и продаются поэты, — ответил Диагор.
— Я не могу исполнить твою просьбу, — ответил Демокрит, — ибо есть человек, который опередил тебя.
— Кто он?
— Я, — ответил Демокрит. — Я хочу, чтобы Дамаст отдал Алкибию мне.
— И тогда?.. — с надеждой в голосе спросил его Диагор. — Или?..
— Моя нянька Клита хочет жить в моем доме. Она хочет также, чтобы рядом с ней была Алкибия. Этого же желаю и я. И вот мне кажется, что для тебя не остается места, Диагор…
Диагор встал и молча направился к своему ложу. Демокрит же, выпив очередной бокал фасийского вина, разбавленного морской водой, вышел в сад.
И хотя ему приятно было находиться на пиру среди знакомых и близких ему людей, с которыми он не виделся так много лет, здесь, в саду, он испытывал еще большую радость. С новой силой возникло в нем сладкое чувство родины. Оно соединяло в себе все: запах земли и цветов, ласковые прикосновения ветерка, блеск звезд на теплом небосклоне, журчанье ручья, веселые переклички лягушек в болотце за садовой оградой, собачий лай, доносившийся иногда с соседних улиц, отдаленные голоса людей — но как легко угадывались слова родного языка! — и еще тысячи едва уловимых звуков и запахов, каждый из которых был все-таки знаком: птица ли встрепенулась во сне среди густой листвы, скрипнула ли осторожно дверь в соседнем доме, всхрапнула ли лошадь в конюшне… Повернулся ветерок и донес запах сыроварни Гекатея, расположенной на холме. Потом воздух остановился, душно и сладко запахло фиалками. Демокрит вспомнил о венке, которым украсила его голову Алкибия, снял его, положил рядом на теплый камень скамьи. Потом запрокинул к звездам лицо, хотел было запеть, но лишь тихо рассмеялся. Когда пища прогнана от сердца, распределена по всему телу и размягчена, петухи, удовлетворенные покоем тела, издают крик. Он сам об этом написал. И вот, едва не уподобился петуху — едва не запел…
Покой, удовлетворение, блаженство — это краткий миг. Тревоги, беспокойство, заботы — вся остальная жизнь. Покой сам уничтожает себя: когда он длится больше мига, возникает опасение, что он будет нарушен, возможно, ужасным образом…
Звезды поднялись высоко и трепещут в черной пустоте. Значит, между ними и землей летят мокрые ветры. Мокрые ветры под Орионом28 — предупреждение земледельцу: увози необмолоченный хлеб под кровлю, чтобы он не погиб от дождей.
Галька тихо заскрипела под чьими-то осторожными шагами. Вспыхнувший в сердце жар бросился в лицо и обжег его, словно дыхание Ливийской пустыни. «Нет, нет, — сказал он себе, — это не страсть, это фасийское вино». Но почему он подумал о ней? Ждал ее? Конечно, ждал. С того самого мгновения, как вышел в сад. И еще раньше: он поднялся со своего ложа и покинул пир с мыслью об Алкибии.
Но это была не Алкибия. Озираясь по сторонам и вслушиваясь в ночные шорохи, к нему приближалась Клита.
— Демокрит! — позвала она тихо.
— Что тебе? — отозвался Демокрит. — Я здесь.
Старуха остановилась перед ним.
— Дамаст ищет тебя, — заговорила она. — Я скажу ему сейчас, где ты, и он придет к тебе. Венок упал с его головы — так много он выпил вина. Самое время попросить у него Алкибию…
— Хорошо, — ответил Демокрит. — Приведи его.
— Брат мой! — шумел Дамаст, когда Клита вела его по саду. — Где ты, брат мой? Не похитили ли тебя нимфы? У меня красивый брат, — обращался он во весь голос к Клите. — У меня мудрый брат, самый мудрый из всех абдеритян! Протагор — жалкий болтун в сравнении с моим братом. Где ты, Демокрит?
Демокрит посмеивался, слушая слова Дамаста, но не отзывался, зная, что Клита приведет брата к нему.
Действительно ли Дамасту показалось, что Демокрит спит, сидя на скамье, но только, увидев его, он закричал в восторге:
— Он спит, Клита! Мой брат спит в моем саду! Он счастлив и спокойно спит! Я обниму его и тоже усну! Ты спи, спи, — сказал он, садясь рядом с Демокритом и обнимая его, — ты не просыпайся. Я тоже… — он положил голову на плечо брата. — Я тоже…
— Но я не сплю.
— Ничего. Все равно спи. А ты, Клита, — махнул Дамаст рукой, — ты уходи! Не мешай нам спать.
Клита ушла.
— Ты мне самый милый человек, — сказал Дамаст, продолжая обнимать брата. — Я для тебя сделаю все, что ты захочешь. Что ты хочешь, ну? — Он отстранился и толкнул Демокрита ладонью в грудь. — Говори! Я все-все…
— Отдай мне Алкибию, — сказал Демокрит.
— Алкибию?! Ты сказал: «Отдай мне Алкибию»? — Он встал, потом повалился на землю и стал кататься по ней, хохоча. — Алкибию! Всем подавай Алкибию! Все сошли с ума! — выкрикивал он между приступами смеха. — Всем нужна Алкибия! Протагор хватает меня за грудь и требует: «Отдай мне Алкибию в уплату за обучение твоих детей». Моих детей… — Дамаст перестал смеяться, сел. — Брат Геродот говорит: «Если ты не отдашь мне Алкибию, я умру». Это два. — Дамаст стал загибать пальцы. — Этот страшный Диагор требует: «Продай Алкибию». Три. Теперь ты туда же… Что с вами случилось, а? Что случилось?
— Она красивая, — ответил Демокрит.
— Да, она красивая. — Дамаст поднялся с земли и сел на скамью рядом с Демокритом. — Ты прав: она очень красивая. А если так, то можно ли отдать ее толстому Протагору?
— Нет.
— Да, нельзя. Можно ли отдать ее старому и больному Геродоту? Нельзя. Диагор — беспутный болтун, и лицо у него страшнее медузы. Значит, нельзя отдавать Алкибию Диагору.
— А мне? — спросил Демокрит.
— Тебе? Ты красивый. Но… — он поднял кверху руки, — сначала ты сделай что-нибудь для меня, Демокрит. Сделай, пожалуйста, — он снова обнял брата. — Подари мне что-нибудь.
— Хорошо, — ответил Демокрит. — Я подарю тебе огромное богатство. Но ты получишь его лишь в том случае, если поверишь мне.
— Я тебе поверю, — с готовностью сказал Дамаст. — Знаешь, я очень-очень жадный. Только тебе признаюсь в этом. Очень жадный. Я люблю богатство. Я поверю тебе.
— Мне верили великие цари, со мной соглашались знаменитые маги, индийские гимнософисты29 и египетские жрецы…
— Скорее говори о богатстве. Я сгораю от нетерпения.
— Завтра разразится сильный ливень. Нужно убрать весь скошенный хлеб под кровли.
— Всё?
— Всё.
Дамаст встал, молча прошелся по дорожке, вернулся к скамье.
— Хорошо, — сказал он. — Алкибия придет к тебе завтра. Под проливным дождем. Или никогда не придет.
— Благодарю, брат.
— Ты так веришь себе, своему предсказанию, будто ты сам, а не боги, сотворишь ливень.
— Боги не имеют к людским делам никакого отношения, — сказал Демокрит, тоже поднимаясь со скамьи. — Они живут в пространствах между мирами. Они больше людей и лучше людей. Но они не управляют судьбами людей, как мы не управляем судьбами ночных светлячков.
— О мудрости твоей поговорим потом. Теперь же вернемся к гостям — пир продолжается, Умник!
Глава третья
Пир длился до рассвета, до третьих петухов. В сущности, он продолжался и потом, но уже не в пастаде, а в саду, куда слуги вынесли ложа, амфоры с вином и кратеры и где был поставлен круглый стол с высокими бортами — арена для петушиных боев. Ожидалась крупная игра. И пока посыльные гостей бегали за бойцовскими — танагрскими и родосскими — петухами, пока кормили их чесноком для возбуждения злости, пока привязывали к их ногам острые металлические шпоры, пирующие заключали друг с другом пари, делали ставки и с нетерпением ждали восхода солнца — начала петушиных боев. Пари заключали все: и те, чьи петухи готовились к бою, и те, у кого петухов не было — ставки делали на чужих. Диагор против Протагора поставил на петуха Дамаста. У Протагора же был свой петух — черный танагрский красавец с ярко-красным высоким гребнем, по кличке Мох. Эта кличка была дана петуху по имени древнего финикийского мага Моха, который жил еще до Троянской войны и, кажется, был первым из людей, сказавших, что все в мире состоит из твердых и неделимых частиц — атомов. Петух же по кличке Мох был знаменит тем, что стал победителем во многих боях и принес Протагору немалую сумму денег.
Моха принесли в просторной, сплетенной из белой лозы клетке. Первым, кто подошел взглянуть на Моха, был Дамаст: он поставил против него два таланта — сумму, за которую в Абдерах можно было купить каменный дом. Столько же поставил и Протагор против петуха Дамаста — красного родосца по кличке Арион30. Эта кличка дана была ему за высокий и звонкий крик, каким он встречал рассвет. Арион был вспорот Мохом в первой же схватке. Дамасту пришлось расстаться с двумя талантами. Он выложил на стол деньги и потребовал, чтобы петух Протагора дрался сразу же с другими его петухами. И хотя это было против правил — один петух не мог драться кряду с двумя, — Протагор согласился, сказав при этом Дамасту:
— Только потому, что ты хозяин пира, и только для того, чтобы утешить тебя, Дамаст. Ставлю три таланта против Алкибии, — добавил он. — Хотя она не стоит и двух мин. Или я снимаю Моха со стола.
Дамаст отыскал взглядом Демокрита, потом взглянул на безоблачное небо, золотое в лучах только что взошедшего солнца, усмехнулся и ответил:
— Я согласен, несите петуха! — приказал он слугам.
Демокрит подошел к брату и, кипя от негодования, напомнил ему о недавнем обещании.
— Три таланта! — засмеялся ему в лицо Дамаст. — Неси три таланта — и ты получишь Алкибию. Распечатай наконец свой ларь. Я пробовал его поднять — он тяжелый, будто набит золотом. Не жалей денег. Юная красота Алкибии стоит трех талантов.
— У меня нет денег. Но ведь мы договорились, брат.
— Небо не обещает дождя, — не дал ему договорить Дамаст. — Оно чисто, Демокрит. Разве можно обнаружить приметы дождя на чистом небе?
Демокрит не ответил. Он повернулся и зашагал к дому.
— Петухов на стол! — нарочито громко, чтобы слышал Демокрит, скомандовал Дамаст. — Алкибия против трех талантов!
Диагор догнал Демокрита и взял его за руку.
— Я дам тебе три таланта, Демокрит, — сказал он ему. — Но ты купишь Алкибию для меня.
— Нет, — ответил Демокрит. — Я не ждал от тебя благодарности. И это не благодарность. Оставь меня!
Неся свой тяжелый ларь на плече, он вышел за ворота, остановился у столба Аполлона Агиея.
— Ты прав, Агией, — проговорил он с горькой усмешкой. — Жизнь — это дорога. И значит, надо идти…
А утро занялось славное. Оно было соткано из чистого света, из щебета птиц, из сладкого запаха росы, упавшей на камни и травы, из голубого, белого и зеленого. Впереди за крышами дальних домов и храмов светилась широкая янтарная полоса — море. На краю Фракийского моря, за Геллеспонтом — Персия, за пятью морями — Египет. За Персией — Вавилон и Индия, за Египтом — Эфиопия, А если плыть через Эгейское море от Хиоса на закат, мимо Эвбея и Андроса, глазам откроются прекрасные берега Аттики — земли, на которой стоят великие Афины.
Поделиться книгой: