Рядом с врагом

— Война! — выдохнул Равчук.

— Как война?

— Началась война…

— Брось, Михайлыч! Что это с тобой? Или выпил лишнего?

— Кто же с кем воюет? — наклонился всем телом Шерали к Равчуку.

— Немцы. С нами. Гитлеровские фашисты перешли границу. Сегодня на рассвете. Дела! — Равчук медленно повернулся к Шерали и посмотрел на него. — Уже много захватил немец. И… Червонный Гай тоже, наверное, взял.

— И Червонный Гай?! — Опанас Гаврилович и Шерали в ужасе переглянулись. — Не может быть! Там же Тамара с Галей!

— Значит, может… — проворчал бородач. — Сейчас все может быть.

— Откуда все это тебе известно?

— Знаю… Представляю…

Равчук, оказывается, был на разъезде и узнал там о начавшейся войне. Разговаривал с Козловым.

— Он и дал для вас записку, вот она, — закончил Равчук свой короткий рассказ, вытаскивая из кармана сложенный листок бумаги.

Шерали выхватил записку и, развернув, прочитал:

«Хотел добраться до вас. Но пока нужно работать. Что будет — неизвестно, что делать — не знаю. Будем вместе, видно, встречать беду. Будьте осторожны. Твой друг Степан».

Опанас Гаврилович и Шерали не могли прийти в себя. Только несколько минут назад все было ясно в жизни — и настоящее и будущее.

Война!

Шерали смотрел на записку Козлова и не верил этим коротким, видно, наспех нацарапанным строкам. Хотелось о чем-то спросить Равчука, о большом, основном, а он выяснял подробности.

— Когда Козлов дал записку?

— Утром.

— Что же раньше не принес?

— Трудно с разъезда выйти.

Шерали почувствовал, что он говорит не о том. Да, война…

Только сейчас вспомнил о радиоприемнике. В этой суматохе его ни разу не включали. Шерали резко поднялся, стал подключать батареи.

Наконец мигнул зеленый огонек, и в тихую комнату лесника ворвался военный марш. Он гремел победно, злорадно, торжествующе.

В постели заворочался Бахтияр — марш мешал ему спокойно спать.

— Выключи, Шура, — не выдержал, наконец, Опанас Гаврилович.

Старик встал и подошел к внуку, укрыл его одеяльцем, наклонив голову, прислушался к ровному дыханию Бахтияра.

— Пусть спит… — и, повернувшись к Шерали, проговорил: — Что ж, снова придется свидеться… Старые знакомые… Да… Война…

Шерали ходил по комнате, заложив руки за спину. О войне он знал по книгам, по кинофильмам. Если бы он сейчас был в армии! Там все ясно: ты идешь в строю с товарищами, в руках у тебя оружие. А сейчас?

— Что же, батя, выходит, мы… позади… за немцами остались? А где же наши? Где? Где Тамара?

Старик откашлялся, прежде чем ответить: думал, как сказать.

Нужно взглянуть… Выбраться хотя бы к разъезду.

Повернувшись к Равчуку, Опанас Гаврилович предложил:

— Ты пока возвращайся к себе, сиди дома…

Равчук поднялся и, накинув капюшон на голову, молча направился к двери. Уже взявшись за скобу, он повернулся и буркнул куда-то в пространство:

— До свидания! — и захлопнул за собой дверь.

А лес гневно шумел, и по оконным стеклам дробно барабанили крупные капли дождя.

Тесть и зять долго сидели, придавленные бедой. Молчание прервал Шерали:

— Удивляет меня, батько: если фашисты находятся в Червонном Гае, почему сюда не идут? Что их удерживает?

— И не придут! — ответил старик. — Они боятся леса. Они будут разбойничать в селах и городах, на больших дорогах. Наших лесов боятся. Мы их знаем с восемнадцатого года, когда они пришли на Украину. Они и тогда боялись леса пуще черта.

Шерали проговорил медленно, задумчиво:

— Если бы иметь оружие…

Подойдя к тестю, он обнял за плечи:

— По-моему, батько, не худо бы сейчас узнать, как дела на разъезде, Степана Ивановича вызвать сюда надо. Здесь действительно тише… Лесная глушь. Здесь бы сообща и решили, что делать. Не сложа же руки сидеть…

— Сидеть сложа руки душа не позволит… — согласился Опанас Гаврилович. — А что делать, тоже ума не приложу.

НА РАЗЪЕЗДЕ

Шерали решил сам проехать к разъезду, если и там немцы, то хотя бы издалека, из леса посмотреть, что делается. Взглянуть на врага, который был совсем рядом.

Привыкнуть к мысли о войне Шерали по-прежнему не мог. Казалось, пройдет еще день, второй и все встанет на свое место.

А в небе бесконечным потоком шли самолеты. Словно скопившись где-то за лесом, за огромной черной тучей, они выжидали удобного момента, нужной минуты, чтобы рвануться в спокойный июньский простор.

Но Шерали пока еще видел смутные контуры войны.

…Убедившись, что на разъезде нет ни одного немецкого солдата, Шерали выехал из леса.

Куда девалась традиционная тишина «Лесного»!

Степан Иванович, обхватив голову руками, старался не обращать внимания на крики толпы, которая стремилась втиснуться в каморку телеграфа.

— Когда будет поезд?

— Почему нет поезда?

— Предатель!

— Ждешь немца!

Вероятно, до этого Степан Иванович делал попытки отвечать людям, потому что изредка он брался за горло, тяжело кашлял.

Иногда над толпой, перекрывая ее шум, раздавался истерический женский крик:

— Пропали! Пропали!

Крик повисал в воздухе, и тогда толпа на секунду смолкала. Увидев Султанова, Степан Иванович подбодрился. Он осмотрелся, словно хотел найти выход. Но в это время истерический голос снова приглушил шум толпы:

— Пропа-али!

Воспользовавшись короткой паузой, Степан Иванович взял инициативу в свои руки.

— Товарищи! Все поезда от Червонного уже прошли. Ничего не будет. На большак! Там идут машины.

Толпа замерла и вдруг, рванувшись с места, бросилась с перрона.

Степан Иванович сел и облегченно вздохнул. Шерали продолжал растерянно смотреть на него.

— Проходите, товарищ Султанов, — пригласил начальник разъезда, — отдохните с дороги. Тоже на поезд?

Тон у Степана Ивановича был далеко не дружеский. Взглянув еще раз на Шерали, начальник разъезда понял, что тот не собирается уезжать.

— Страшное творится, — как бы извиняясь за свой прием, продолжал Степан Иванович. — Страшное…

Конечно, Шерали видел все происходящее.

— Действительно, больше поездов не будет, — пояснил начальник разъезда. — Пройдет один, без остановки… Из Червонного… Набит до отказа. Вот, чтобы не создавать паники, я… и обманул людей.

Он повернулся к телеграфистке:

— Что там, Аня, нового?

Пока телеграфистка рассматривала узкую ленту, Степан Иванович не то обратился к Шерали, не то рассуждал сам с собой:

— А почему, собственно, обманул? Там, на большаке, конечно, идут машины. Этот состав проскочит — и все. Можно закрывать, свертывать…

Телеграфистка резко повернулась.

— Вам, Степан Иванович, из Червонного…

Козлов вскочил и выхватил ленту из рук девушки. Пробежав глазами сообщение, он непонимающе посмотрел на телеграфистку.

— Это все, — оправдываясь, словно именно она в этом виновата, прошептала девушка. — Оборвалось.

Червонный замолчал.

— «Оставайтесь службе… ждите»… — уже вслух прочитал Козлов. — Как оставаться? Чего ждать?

Начальник разъезда посмотрел на девушку, на аппарат, потом перевел взгляд на Шерали.

— Да, да… — Он скомкал ленту. — Да. Там уже все. Там немец. Надо решать. Сейчас же решать!

Козлов шагнул к окну.

— Аня, запрашивай Узловую. Через семь минут пропустим состав. Последний состав.

И состав ворвался на разъезд. Он нес на себе тяжелейший груз — груз человеческого горя. Стук колес заглушался плачем и криками. Люди плотно облепили вагоны. Люди были на крыше, подножках, они почти свешивались к колесам.

Как в мирное время, начальник разъезда вышел встречать поезд. Он стоял спокойный, невозмутимый, словно мимо него мчался самый обыкновенный состав. Даже не пассажирский.

Шерали невольно восхитился такой выдержкой, но вдруг простая и вместе с тем страшная мысль бросила его вслед за поездом.

— Тамара! Тамара!

Конечно, где-то там в переполненных вагонах была она. И этот необычный состав уносил ее далеко-далеко, неизвестно куда.

Шерали бежал по перрону, пока самообладание не вернулось к нему, пока он не стал рассуждать спокойно, трезво: «Догнать же поезд нельзя!.. Нельзя!..»

Он возвращался к станционному помещению, низко опустив голову. Козлов продолжал стоять, ожидая Султанова.

— Она что, была в Червонном?.. — только и спросил он.

— Да. За мной поехали.

— С тобой-то что?

— Какая-то чепуха вышла. Извинились — и все. Думаю, кого-то «встречали». Чего не могло быть перед этим…

— Неужели никто не знал об этом? — уже возвращаясь к разговору об основном, главном, о войне, задумчиво произнес начальник разъезда. — Быть не может! Так бы не ждали. Встретили бы! И как встретили!

Уже давно смолк стук колес. Но над перроном, казалось, повисли и плач, и крики.

— Что же делать будем, Шерали? — впервые после встречи Козлов назвал лесовода по имени. Общее несчастье было особенно ощутимо на тихом, пустом разъезде. — Что же делать?

Из помещения вышла телеграфистка. Маленькая девичья фигурка не оживляла перрон, а, наоборот, придавала ему какой-то растерянный, испуганный вид.