Загадки Древней Руси

Следующим по времени «слоем», расселившимся по лесным и лесостепным районам этого региона, наверное, следует считать носителей зарубинецкой культуры, о которой мы говорили выше. Опять-таки, к какому языку, к какому этносу их причислять, то ли ветвь праславян, то ли смесь ранних славян с балтами — непонятно.

В первые века нашей эры на всю степную полосу, от Нижнего Дуная до Нижнего Дона, накатилась волна кочевников — сарматов. Это этнические родственники скифов и живших восточнее их савроматов, то есть тоже североиранцы. О них, так же как и о савроматах, знал еще Геродот со слов скифов, которые говорили ему, что и савроматы, и сарматы — их восточные соседи, говорят на «испорченном» скифском языке. Что все они «родственники» — подтверждается и археологически: их материальная культура в главных своих чертах схожа, хотя и различима. Главная черта — сооружение курганов над погребениями. Так вот, в описываемое нами время сарматы теснили и савроматов, и скифов и занимали их территории, причем расселялись не только в степи, но и в лесостепи, где, как когда-то скифы, частично перешли к оседлому образу жизни. Любопытно, что при этом они перестали насыпать курганы! Но сами погребения при этом оставались типичными сарматскими, то есть вполне определяются археологически. Это очень интересно: по-видимому, у тех, кто перешел к земледелию, не было времени на сооружение курганов, да и места, пригодные для пашни, ценились высоко и их жалко было занимать курганами! Как бы то ни было, это еще один этнический «слой» на интересующей нас территории.

В это же самое время, как мы говорили выше, в эти же места начало активно двигаться пшеворское население с карпатских предгорий и из Повисленья. По почти общему мнению, это ранние славяне, в достаточной степени «кельтизированные» и «германизированные». Не очень понятно, что их сюда толкало. Возможно, избыток населения на их коренных территориях, но, заметим попутно, что чем южнее, тем, как правило, население плотнее, поэтому трудно себе представить, что население северного Прикарпатья уходило из более плотно населенных мест в менее плотно населенные. Такими менее заселенными в то время местами можно считать разве что лесистый и болотистый бассейн Припяти, но никак не бассейн Среднего и Нижнего Днепра. И вполне возможно, что уходила та часть населения, которая просто не желала мириться с наплывом германцев, особенно если последние считали, что как высший слой общества могут собирать дань с местных земледельцев.

Так вот, в результате на интересующих нас землях археологически видится странная картина: вся полоса южного леса и лесостепи, от Карпат до Днепра, превращается в место встречного движения двух потоков разнокультурного и, очевидно, абсолютно разноэтнического населения: с юга — ираноязычного степного, оседающего на землю, с северо-запада — славяноязычного земледельческого, тоже оседающего на эту же землю! Самое интересное заключается в том, что эти потоки не «сталкиваются лбами» на каком-то условном рубеже, а двигаются друг сквозь друга, в результате чего часть сарматов доходит до леса и оседает аж на юге бассейна Припяти, а часть «пшеворцев» доходит до низовьев Днепра и оседает в степи.

Но и это еще не все. С Северных Балкан, с низовьев Дуная в этот же регион надвигаются в это же время (первые века нашей эры) поздние фракийцы — геты, даки, карпы (Карпатские горы — это от карпов, во времена Римской империи заселявших южные их склоны). Возможно, геты и даки пытаются выйти из-под давления Римской империи и потому двигаются на восток, в предгорья Карпат, в бассейн Прута, Днестра, Южного Буга. И здесь они сталкиваются со встречным сарматским потоком и тоже перемешиваются с ним, селясь чересполосно. Но до бассейна Днепра они все-таки не доходят.

Но и это еще не все! Чуть позже, в конце II века н. э., на всю эту территорию с северо-запада, через Припятское Полесье и дальше на юг, вниз по Бугу, через Среднее Поднепровье, вплоть до побережья Черного моря и Нижнего Дуная, катится волна так называемой велъбарской культуры. Она исходит с германской территории, с юга Скандинавии, прокатывается через территорию пшеворской культуры (через славян, стало быть), частично прихватывая «пшеворцев» с собой, и интенсивно двигается на юг, небольшими коллективами оседая по дороге. Заметим попутно, что, если бы они там не оседали, археологи о них ничего бы не знали.

Тут мы подводим читателя к первым рубежам письменной истории этого региона, то есть к моменту, с которого ранневизантийские (позднеантичные) авторы начали писать о землях, лежащих восточнее имперских земель, регулярно. Это понятно: с этого времени набеги оттуда на территорию империи приняли характер все растущего давления, которое вообще-то больше не прекращалось никогда, хотя временами то ослабевало, то нарастало. В результате современным историкам есть с кем из исторических этносов отождествить носителей вельбарской культуры. По мнению большинства специалистов, это готы и родственные им гепиды [Седов, 1994, с. 222–231].

И тех и других (но особенно, конечно, готов) мы все знаем еще со школьной скамьи, а также по массе исторических сочинений самого разного характера. Почти все, наверное, помнят, что огромная готская держава, занимавшая земли от низовьев Дуная до Днепра, воевала время от времени с Римом. В эпоху же Великого переселения народов, уходя от гуннского разгрома, готы двинулись большими массами на запад, а с ними и другие германские и, возможно, славянские народы, что в конечном счете и привело к падению Западной Римской империи и к расселению на Северных Балканах новых народов. Но об этом мы еще поговорим позже.

Сейчас же нас интересует период, предшествовавший эпохе Великого переселения народов. Ведь именно тогда впервые на страницах истории появились анты — народ, который все позднейшие историки отождествляли с большим славянским племенным объединением, причем пережившим гуннское вторжение, хотя и пострадавшим от него. Естественно, раз уж мы следуем за теми специалистами, которые хотят восстановить славянскую историю, пользуясь ретроспективным методом, то мы должны найти какой-то археологический эквивалент народу, называвшемуся антами. Так вот, если исходить из времени и места, где анты должны были жить накануне эпохи Великого переселения народов, и если помнить, что у них были военные столкновения с готами, место обитания которых мы тоже знаем по античным источникам, то приходится признать, что археологически этому соответствует только одна территория — та самая, перипетии заселения которой мы описали выше — территория Черняховской культуры [Седов, 1994, с. 233–286].

Итак, что же такое Черняховская культура? Это одно из самых странных и археологически пестрых образований на земле будущей Руси, Украины и частично Белоруссии. Как мы могли убедиться, это огромная территория, простирающаяся от низовьев Дуная до низовьев Днепра, от Карпат до днепровского правобережья, а местами и до Северского Донца, и от верховьев Днепра до побережья Черного моря. И, несмотря на свою поразительную археологическую, а стало быть, исходную этническую пестроту, это — единая культура, в чем археологи убедились, раскопав на этой площади более четырех тысяч памятников, ей принадлежащих. Это огромное количество открытых, ничем не защищенных сельских поселений, от маленьких, в 7—10 жилых строений, до огромных, где более сотни жилых и хозяйственных построек. Во многих из них стоят вперемежку и наземные дома — срубы, и полуземлянки разных строительных традиций, явно занесенных сюда разными народами. Это и ремесленные центры, также неукрепленные, и усадьбы, напоминающие крымские, греческие, традицию сооружения которых позаимствовали у греков осевшие на земле скифы. Это грунтовые могильники, где на одном могильнике можно встретить и погребения — кремации, по-разному оформленные, и погребения — трупоположения, также отличающиеся друг от друга обрядом. В общем, это — «дикая смесь» народов. Причем если на ранних этапах сложения культуры эти народы жили хоть и рядом, но все-таки особняком, то на поздних этапах — а речь-то идет всего о сотне-другой лет! — все уже перемешались на одних и тех же поселениях, и на одних и тех же могильниках. Конечно, на какой-то части территории можно заметить преобладание одних культурных черт, на какой-то — других. Но в целом — везде смесь.

Так что же все-таки делает население столь обширного региона единой культурой? Главное — это «покрытие» его целиком провинциальноримской культурой. Мы ранее не вводили этого понятия, поэтому следует его расшифровать. Это не значит, что этот регион является территорией Римской империи. Он с ней граничит на юго-западе. Но римская, по крайней мере, материальная культура на ней явственно присутствует и этим нивелирует те этнические культурные черты, которые были присущи всем поселившимся здесь народам. По всей видимости, изначально она была занесена сюда гето-дакийским населением, пришедшим из восточно-римских провинций. И выражается она, главным образом, в широчайшем распространении профессионально-ремесленного производства. Иначе говоря, все доморощенное ремесло, принесенное сюда разными народами, вытесняется продукцией крупных ремесленных центров: изготовленная на гончарном круге и прекрасно обожженная керамика, с формами, присущими римской провинции, черная и цветная металлургия, кузнечные и ювелирные изделия, оружие, ткани и т. д.

Почему это важно? Да потому, что говорит о налаживавшейся на этой огромной территории регулярной системе связей, которая превращала живущее на ней население из странного конгломерата в общем-то чуждых друг другу людей разных культур, разных языков, в единый народ, связанный как минимум торгово-обменными отношениями. Здесь уже есть четкое разделение труда между сельскими хозяевами, ремесленниками и воинами. Скорее всего, есть и профессиональные торговцы, налаживающие обмен продукцией, и не только внутри этой территории, но и с Римской империей: на поселениях найдены импортные амфоры и клады римских монет (датирующий материал, между прочим!). Воинское сословие тоже выделяется своими погребениями с оружием, но жило оно, судя по всему, еще в тех же поселениях, что и все остальные.

Это не значит, однако, что все этнические черты вошедших в Черняховскую культуру народов стерлись за те два века, что она существовала (конец II — конец IV века н. э.). Погребальный обряд, домостроительство, домашняя лепная керамика — то есть все то, что имело еще традиционно-ритуальный смысл — сохранилось, хотя и существенно перемешалось на одних и тех же поселениях. По-видимому, люди этого времени жили достаточно мирно между собой, да и со стороны их особенно никто не беспокоил. Смешение разных этнических черт на одном памятнике — довольно точное свидетельство налаживания брачных межэтнических отношений. Правда, совершенно непонятно, на каком языке общались между собой эти люди. Вспомним: здесь вперемешку жили славяне («пшеворцы»), германцы (двух разных волн), западные балты (верхнеднепровские), балто-славяне («зарубинцы»), скифы, сарматы, фракийцы (ранние и геты-даки-карпы).

Двуязычие одного народа — вещь довольно известная, и, как правило, являлась нормой в империях любого исторического времени. Один язык — общеимперский (латынь в Риме, например), второй — собственный, внутриэтнический. Но Черняховская культура — не империя! Может ли в таком случае выработаться некий общий язык — «койне» — как называли такие языки древние греки? Не знаем! Но некое предположение на этот счет сделать можем, исходя уже из данных письменных источников.

А последние, как мы говорили выше, утверждают, что, во-первых, юго-западная часть этой территории — Готская держава, во-вторых, где-то здесь, между Карпатами и Днепром, жили анты — союз славянских племен. И между собой готы и анты время от времени воевали с переменным успехом. Заметим, что археологически лесостепная часть Черняховского ареала, от верхнего Днестра до Среднего Днепра, несколько выделяется явным преобладанием пшеворского культурного компонента и наложившегося на него сарматского. Этот район называется подольско-днепровским. Именно его логичнее всего считать антским — то есть признать, что местный «койне» — славянский язык. А южную часть Черняховского ареала естественно отождествить с Готской державой и считать, что ее местный «койне» — готский язык. Однако выявить археологически какую-то границу между возможным ареалами употребления славянского и готского «койне», естественно, невозможно. Археологически все этноразличимые составляющие Черняховской культуры мозаично распределены по всей ее территории, и можно говорить лишь о преобладании различных культурных признаков в том или ином ее районе.

Короче, ни Готская держава, ни антский союз племен не были государством в том смысле слова, который мы вкладываем в это понятие, говоря, например, о той же Римской империи. На всей территории Черняховской культуры известны всего три небольших укрепленных каменных городища, фактически — наследие скифских времен. То сеть нет столь характерной для государства системы «город — деревня» с разделением функций между ними. Нет и намека на столицу. Нет больших культовых центров, и непонятно, можно ли говорить о какой-то единой вере всего этого жившего вперемешку населения, хотя культовые предметы — каменные идолы, например — были найдены на некоторых памятниках. Нет выделения воинского сословия в замкнутую касту, жившую обособленно от остального народа. Нет продуманной системы обороны своих рубежей, поскольку нет, по-видимому, еще четкого осознания «государственный рубеж». Люди еще не чувствовали себя членами единого государства, и даже непонятно — когда речь идет о таком полиэтничном образовании, как Черняховская культура — чувствовали ли они себя принадлежащими какому-то этносу! Последний вопрос — сплошная загадка для нас.

Чтобы читателю было легче представить себе пространственно, о чем речь шла выше и пойдет дальше, приводим карту взаимного расположения культур, прямо участвовавших в сложении славянского этноса в Восточной и Центральной Европе к V веку н. э. (рис. 1.3).

_{Рис. 1.3. Карга взаимного расположения археологических культур, участвовавших в сложении славянского этноса:}

_{1 — пшеворская культура;}

_{2 — зарубинецкая культура;}

_{3 — Черняховская культура}

КОНЕЦ СЛАВЯН РАННИХ —

НАЧАЛО СЛАВЯН СРЕДНЕВЕКОВЫХ

Так что же дала в итоге Черняховская культура? Кто стал ее «культурным потомком»? Увы, впрямую — никто! Вся эта налаживавшаяся культурная система, у которой был явный шанс образовать если не одно, то хотя бы два соседствующих и достаточно высокоразвитых государства — славянское (антское) и южногерманское (готское) — не просуществовала и трех веков. Все это было разгромлено в конце IV века н. э. гуннским нашествием. С него началась эпоха Великого переселения народов, и им кончилась Черняховская культура. В этом сообщения позднеантичных источников и данные археологии совпадают. И из тех, и из других вытекает, что все Причерноморье было разгромлено беспощадно [Седов, 1994, с. 287–289]. Разгрому подверглись вся степная и лесостепная зоны Черняховской культуры, и даже южная часть ареала пшеворской культуры. Перестали существовать все ремесленные центры этого обширного региона. Жители крупных поселений были или перебиты, или угнаны в плен — наверное, было и то, и другое. Факт тот, что и поселения, и могильники перестали функционировать. Понятно, что уцелевшие люди ушли кто куда смог.

Ну а что же Готская держава, что воины антского союза племен? Неужели никто не оказал вооруженного сопротивления захватчикам? Конечно, пытались — так утверждают письменные источники [Иордан, 1997]. Но с плачевным результатом: готы были разгромлены, частично погибли, частично покорились гуннам. Если исходить из сведений Иордана, римлянина готского происхождения, жившего в VI веке и написавшего историю готов, то получается, что в это время анты, ранее воевавшие с готами, выступали здесь как союзники гуннов и способствовали готскому разгрому.

А вообще с исследовательской точки зрения тут все очень сложно. Как уже говорилось выше, не только Черняховская культура, но и пшеворская содержит заметный германский компонент, как ясторфский — южногерманский, так и вельбарский — южноскандинавский, готский. И в Черняховской, и в пшеворской культуре именно германский компонент остается, по-видимому, воинским, дружинным, судя по богатым погребениям с оружием. Хотя и тут не все понятно: мы ведь не знаем наверняка, является ли наличие оружия в погребениях того времени этническим признаком или социальным. Известно, что погребение умершего с оружием и в более позднее время для славян было не характерным. Но если это уже в черняховское время — социальный признак, выделяющий таким образом воинов-дружинников, то говорить о том, что это были погребения германцев, нельзя: ведь дружинником мог сделаться в таком полиэтничном объединении кто угодно. Или все-таки не кто угодно, а только германец, гот? Не знаем!

Так, спрашивается, кто составлял воинскую силу у антов, которых многие исследователи считают в основном «ославянившимися» сарматами [Седов, 1994, с. 273–274; Абаев, 1965]? Возможно, что все те же готы, что и в самой Готской державе — южной части того же Черняховского ареала. Только ославянившиеся, сменившие, так сказать, свое «этническое лицо». А может быть, это более ранний германский пласт, потомки носителей ясторфской культуры, тоже ославянившиеся. И для них вторгшиеся на территорию пшеворской культуры с севера и прошедшие ее «насквозь» готы были враждебным народом. В самом деле, еще до гуннского нашествия готы враждовали с антами — так утверждает тот же Иордан, который написал историю готов с момента их вторжения на материк из Южной Скандинавии и до своего времени, то есть до VI века. Так вот, он утверждает, что эта вражда, в конце концов, закончилась победой готов над антами в битве на Днепре под руководством короля Винитария. И это произошло еще до гуннского вторжения. Так надо ли удивляться, что анты стали союзниками гуннов в борьбе с готами?

А ведь с археологической точки зрения, и те, и другие — единая Черняховская культура! Стало быть, наблюдающаяся на археологическом уровне исследования небольшая разница между северной и южной частью Черняховского ареала на самом деле имеет этноопределяющее значений. И хотя очень вероятно, что и там, и там военно-дружинный слой, исходно — германцы, — это разные люди, считавшие себя принадлежащими разным этносам.

Не правда ли, картина получается довольно смутная? Но ведь мы говорили во «Введении», что постараемся показать читателю, что мешает историку дописать историю любого народа и любого периода «до конца». И чтобы читатель убедился в честности наших намерений, мы сейчас покажем, что все только что сказанное может трактоваться и по-другому.

Многое зависит от того, как относиться к сочинению Иордана — важнейшему письменному источнику по рассматриваемой эпохе, между прочим. Дело в том, что это — весьма своеобразное сочинение. Оно названо им не «Готика», как можно было бы ожидать, а «Гетика», то есть «История гстов». И сделано это не случайно. Его главная задача — показать необычайную древность готов как могущественного народа, сыгравшего значительную роль в истории Европы, бог знает, с каких времен, не уступавшего по древности ни грекам, ни латинянам. И он это делает, сливая историю готов с историей гетов — фракийского северобалканского народа, действительно известного античным авторам задолго до Рождества Христова. Да и саму историю гетов он «загоняет» в глубь веков, привязывая ее с помощью сведений Геродота и других авторов о скифах, амазонках, о Троянской войне, о подвигах Геракла ко временам совсем уж мифическим.

Так вот, в результате всех этих псевдоисторических «происков» сочинение Иордана приняло характер невообразимой смеси собственно исторических сведений о готах с момента их вторжения на южнобалтийское побережье с «историями», упомянутыми выше. И современному исследователю бывает не так уж просто отделить одно от другого: на эту тему написано немало работ, и выводы разных авторов относительно достоверности тех или иных сведений, сообщаемых Иорданом, отнюдь не совпадают между собой [Иордан, 1997, с. 9—59].

Это касается и сведений об антах, столь важных для историков славянства. Сложность заключается в следующем. Одни исследователи считают, что Иордан, говоря об истории готов до вторжения гуннов (то есть о событиях III — начала IV века), правильно называет антами их соседей — они действительно так назывались уже в то время. И тогда все приведенные нами выше историко-археологические реконструкции, касающиеся Черняховской культуры, достаточно обоснованы: ведь, по Иордану, те и другие — непосредственные соседи. Другие же исследователи считают, что, описывая этот период готской истории, Иордан «перетаскивает» туда этническую терминологию, а частично, и события своего времени (то есть VI века). Не было до Великого переселения народов этнического понятия «анты». Оно появилось у других авторов поздней античности только при описании событий короткого промежутка времени — с 550-х по 630-е годы — после чего снова и навсегда исчезло со страниц истории [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1999, с. 79–90].

Если это так, то тогда мы напрасно считаем Черняховскую культуру принадлежащей сразу двум этносам — антскому и готскому. «Черняховцы» — чистые готы, а описанные Иорданом их столкновения с антами либо относятся к борьбе с «пшеворцами», которых антами тогда никто не называл, либо к столкновению с действительными антами, союз которых сложился уже после Великого переселения народов на территории погибшей Черняховской культуры, то есть на бывшей готской территории. При той путанице, которую устроил Иордан на страницах своего сочинения, это вполне возможно! «Пшеворцы» же — это «бывшие» венеды или их потомки, которые во времена после Великого переселения народов стали известны как склавины, то есть собственно славяне. Их родственность антам подчеркивается всеми позднеантичными и раннесредневековыми авторами и убедительно доказывается археологически. Вот такая история получается!

А теперь еще об одном весьма важном последствии гуннского нашествия. После того как оно переросло в Великое переселение народов, археологически отмечается интересная вещь: мало того, что погибли все ремесленные центры Черняховской и пшеворской культур, погибли их крупные поселения. При этом еще и исчез весь военно-дружинный компонент в обеих культурах — возможно, он же этнически — германский [Седов, 1994, с. 197]! Так кто же остался на всей территории и Черняховской, и пшеворской культур? А похоже, только исконные земледельцы, пахари и скотоводы, крестьяне, одним словом! И если говорить об их этнической принадлежности, то это — славяне, может быть, частично «ославяненные» балты и сарматы, давно ушедшие из степи и потерявшие кочевнический дух. И хотя мы говорим сейчас об очень страшных, кровавых временах, о массовой гибели людей разных языков, о гибели огромной державы — Западной Римской империи — о крушении установившегося в Европе за предыдущие столетия порядка, мы одновременно говорим и о начале царствования славянского языка в Центральной и Восточной Европе!

Представляется, что тут мы сталкиваемся с главной славянской загадкой. Судите сами. До рубежа эр античные источники — и греческие, и раннеримские — никаких славян вообще не знали. Это нас не очень удивляет, поскольку понятно, что круг интересов и тех, и других в основном замыкался на своих ближайших соседях — народах Средиземноморья и Причерноморья, то есть на тех, с кем они сталкивались «в жизни». И если у того же Геродота (V век до н. э.) в его истории есть большой раздел, посвященный скифам и их соседям, то это отнюдь не случайно: со скифами постоянно контактировали несколько столетий подряд обитатели греческих причерноморских колоний — Херсонеса, Пантикапея, Фанагории и пр. Понятно также, что круг народов, с которыми сталкивалась Римская империя на рубеже эр — еще шире, поэтому возрос и массив сведений о них у авторов римских «Историй». Здесь все закономерно, о чем мы говорили еще в начале этой главы. И тогда же мы говорили о том, что отсутствие упоминания о каком-то народе в документах некоей эпохи вовсе не означает, что этого народа не было: просто он мог обитать за границами «сферы геополитических интересов» государства, в котором писались «Истории» того времени.

Далее. У римских авторов I–II веков н. э. впервые появились некие венеды, которые затем несколько веков не сходили со страниц «Историй», и со времен средневековья устойчиво ассоциировались со славянами. Тут тоже все более или менее понятно: венеды «привязаны» территориально к землям, на которых потом жили славяне под своим собственным именем до нашего времени и никто другой. Так что венедов кроме как славянами трудно кем-либо еще считать, ну разве что еще — ветвью иллириков, чей язык, возможно, был близок праславянскому. Как все это выглядит археологически — мы рассказали выше. Как мог убедиться читатель из этого рассказа, территория, которую в начале железного века — то есть от первых веков до н. э. до первых веков н. э. — можно считать раннеславянской, не слишком велика и периферийна относительно рубежей Римской империи. К тому же она не слишком устойчива. На нее все время кто-то покушался: то кельты, то германцы, то западные балты, то скифы, то сарматы, то фракийцы (геты, даки). «Куда же славянам податься»?

Тем не менее, из этой же археологии видно, что им «было, куда податься». На будущую территорию Черняховской культуры. Тут они неплохо прижились, но, опять-таки, не одни. Им опять докучали, и со всех сторон, и все те же, вышеперечисленные. Но это еще, куда ни шло. Как мы убедились, люди времен пшеворской и Черняховской культур, несмотря на этнические различия, неплохо уживались друг с другом даже в одних и тех же поселениях. Большие совокупности этих поселений начали собираться в целостные системы — антскую и готскую — не всгда мирно сосуществовавшие.

Но туг наступили совсем уж страшные времена — гуннское нашествие, Великое переселение народов. Процветавшие Черняховская и пшеворская культуры погибли, население было вырезано, угнано в плен, разбежалось. Изгнанный с насиженных мест германский (и иже с ним) военно-дружинный слой, разгромленный в боях, катился на запад, увлекаемый — а точнее, подгоняемый — степняками. И, естественно, именно все эти народы в первую очередь попадали на страницы позднеримских «Историй», поскольку эпоха Великого переселения народов — это и позднеримская история, как таковая.

Казалось бы, в таких условиях славяне, едва мелькнув на страницах «Историй» под именем венедов, должны были вообще кануть в небытие. Их и так-то было немного, где-то на северо-востоке от римских окраин, да и были ли они вообще — кого в Римской империи это интересовало? А уж при наступлении страшных, апокалиптических времен — что от них должно было остаться?!

Не тут-то было! К VI веку, когда в Европе сложился некий «новый порядок», не очень, прямо скажем, устойчивый, но по сравнению с предыдущей эпохой все-таки порядок, и образованные люди уцелевшей, хотя и потрепанной, Византии снова взялись за перо, вдруг оказалось, что чуть ли не вся Восточная Европа — как ее представляли себе тогда византийские авторы — это сплошные славяне! Более того, они жили и в Центральной Европе, у самых границ Византийской империи: и на Северных Балканах, и на Нижнем Дунае, и на Среднем Дунае, и на Карпатах, и в Закарпатье, вплоть до берегов Балтийского моря. Жили они вперемежку с другими народами, но из-за своей многочисленности не растворились среди них [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1999, с. 79–90].

Более того, византийские историки даже могли их отделять по каким-то им известным признакам друг от друга: не зря же они утверждают, что анты — это отдельная группа славян! На востоке и северо-востоке их было еще больше — они ведь оттуда все шли и шли! — но там их не очень легко отделить от сарматов, и ранневизантийские авторы их часто путают или отождествляют. Поэтому в историко-географической литературе раннего, да и развитого средневековья вся Восточная Европа зачастую называется «Сарматией», а иногда даже «Скифией». И даже Балтийское море, а потом и Северный Ледовитый океан на картах вплоть до XVI века называется Скифским, или Сарматским, морем. И лишь много позже, в позднем средневековье, вся эта территория — и по тем же причинам — стала называться «Тартарией».

Вот такая интересная получается история. Не было, понимаете ли, никаких славян, когда были фракийцы, иллирийцы, кельты, германцы, скифы, сарматы. Ну, были еще какие-то венеды — что-то среднее между германцами и сарматами: жили как германцы, грабили как сарматы. И вдруг оказывается, что славян этих видимо-невидимо! Откуда они взялись — и сразу столько! ЗАГАДКА!

Сегодня существуют сотни исторических сочинений, как специальных, так и популярных, посвященных ранней истории славян. Их писали и пишут историки и России, и других стран не первый век. В их основу ложатся более или менее полные подборки исторических документов предыдущих исторических эпох, собранные авторами каждой очередной славянской «Истории». И все-таки, насколько нам известно, никто не ставил вопроса о появлении славян в такой форме, в которой предложили его мы в данной книге. Если читатель взялся за нашу книгу — значит, он интересуется историей Руси, а стало быть, и славян: одно от другого неотделимо. И наверняка он знает, что во всех сочинениях на эту тему обсуждается вопрос: «Откуда есть пошла Русская земля?» Знает он также, что точного ответа на этот вопрос до сих пор нет, а точек зрения существует достаточно много. Это же касается и времени появления и славян, как самостоятельного этноса, и Руси, как государства, на исторической арене (о Руси мы будем говорить в следующей главе).

Мы предлагаем читателю посмотреть на славянскую историю несколько с другой стороны. Если считать, что корни славянского этноса продуктивнее всего искать с помощью археологических данных, а именно это мы и пытались показать выше, то вопрос о славянской прародине становится более ясным. Зато на передний план выступает другой вопрос, порожденный описанными выше археологическими материалами: как получилось, что небольшой, сравнительно поздно зародившийся в контактной зоне и вечно затираемый своими соседями этнос, едва не уничтоженный в эпоху Великого переселения народов, вдруг оказался доминирующим на огромной территории и начал играть активнейшую роль в мировой истории на всем ее дальнейшем протяжении? Мы считаем, что главная славянская загадка состоит именно в этом.

И, на наш взгляд, та же археология, и именно она, поможет нам с этой загадкой разобраться. В. В. Седов, на труды которого мы в данном случае в основном опирались, почему-то не сформулировал ее именно как загадку, как проблему, которая порождена его же материалами. Но он же практически и подошел вплотную к ее разрешению, вернее, подвел нас к нему. Нам остается «огласить» здесь это решение.

Итак, снова вернемся на территорию пшеворской и Черняховской культур, во время, следующее после гуннского погрома. Зрелище, прямо скажем, грустное: «Усе побито, поломато» — как поется в одной народной песне. Но не безнадежное, вот что важно! На севере лесостепной и в лесной зонах жизнь продолжается. Правда, она достаточно убога по сравнению с догуннским временем. Но самое-то главное, на что нужно обратить особое внимание: те осколки, обломки предыдущих культур, из которых к VI веку оформятся достаточно устойчивые последующие — это тихие, бедные, скромные земледельцы [Седов, 1994, с. 290, 293]. И если считать, как это утверждает В. В. Седов, что подквадратные полуземлянки со срубными или плетено-мазаными стенами, двускатной соломенной крышей, обмазанной глиной, с глиняными очагами или печками в углу — это этнический признак славян, то именно они и остались почти нетронутыми после гуннского погрома! Именно их в первую очередь видят археологи в качестве основной части населения в огромном ареале культур, к IX веку ставшими собственно средневековыми славянскими!

Так, спрашивается, почему именно они выжили во времена гуннского погрома? Ответ напрашивается сам собой, хотя в первый момент он может показаться унизительным гордому славянороссу. Они выжили потому, что оказались никому не нужны. Их незачем было грабить, поскольку у них почти нечего было взять кочевнику. Ну, разве что, скот порезать или угнать. Гнать их на рынок рабов — некуда: у самих гуннов этого рынка не было, а до европейских рынков они еще не добрались, да и не за тем они шли в Европу. Самим захватчикам крестьянин-земледелец не был нужен — они еще были кочевниками. Скорее, они захватили бы ремесленника, и наверняка захватывали. В итоге славянин-крестьянин, хоть и обобранный, и, возможно, побитый, остался жив, а именно это и главное.

А дальше вот что еще важно понять. Оседлый земледелец-скотовод, причем любой этнической принадлежности, поразительно живуч потому, что он хозяйственно самодостаточен. Если у него останется хотя бы пару мешков зерна — он выживет. Единственное, что его может подкосить — это устойчивый неурожайный период года в два или три, или беспардонный регулярный грабеж. Все же, что ему необходимо для хозяйства, он в конечном счете сделает себе сам. Особенно, если уцелела семья и хоть какой-то соседский коллектив.

Именно так и оказалось после гуннского погрома. Вся эта кочевая масса — гунны, аланы, угры — и побитая или вытолкнутая со своих мест воинская масса готов и прочих людей, в том числе и часть славян, конечно, двинулась дальше в Европу. В степях Причерноморья остались только гунны-акациры [Седов, 1994, с. 289]. А в северной лесостепи и в лесу остались те, кто вроде бы никому не был нужен.

И, что называется, слава Богу! Это население, сильно опростившееся, лишившееся пополнения своего хозяйственного инвентаря, керамики и всего прочего, быстро сумело наладить изготовление всего необходимого само. Археологи отмечают, что все то, чем они пользуются в быту, кустарно, примитивно, но вполне жизнеспособно. И в этих условиях вся эта масса «бедных крестьян» начала активно «плодиться-размножаться» и в силу этого активно расползаться по Европе во всех направлениях. И в результате к VII веку славяне заняли пространства, площадь которых сопоставима разве что с площадью занятой кельтами в период их активной экспансии, или с площадью сармат-кочевников в период их расцвета!

Особенно хорошо это видно, если совместить данные тогдашних письменных источников, которые приводят наименования — правда, не всегда понятно, самоназвания это или нет — массы славянских племен в Южной и Центральной Европе, и данные археологии того периода, которые выявляют славянские культуры в регионах, не попавших в сферу внимания историков того времени. Так вот, сведение воедино всей этой информации показывает нам, что славяне жили:

• на севере Европы — от Эльбы на западе до районов озера Ильмень на востоке, то есть от своей исходной зоны — в обе стороны, на западе тесня германцев, на востоке — балтов;

• в средней полосе Европы (условно говоря — в лесостепной полосе, на востоке переходящей в южную лесную) — от бассейна Среднего Дуная на западе до бассейна Северского Донца, и далее, отдельными большими очагами, в верхнем Подонье, в бассейне Оки и даже в Среднем Поволжье — на востоке; то есть они везде активно проникали в чуждую этническую среду и плотно там приживались в «режиме взаимоассимиляции»;

• на юге Европы — от Балканского полуострова вплоть до его юга — Пелопоннеса, через Нижнее Подунавье, вплоть до Черноморского побережья — на востоке.

Конечно, мы сильно упростили бы картину, считая, что все это широкое распространение славян есть результат движения в разные стороны избыточного славянского населения, бурно расплодившегося в период после гуннского нашествия. На самом деле все намного сложнее. Прежде всего, на Нижний и Средний Дунай и на Балканы ушла часть славянского населения, увлеченная бурным потоком Великого переселения народов, которая влилась в многоплеменное войско гуннов. В годы правления Атиллы — короткий и мощный взлет гуннской державы как единого государства — присутствие славян среди нового населения на Среднем Дунае отмечено Приском Панийским [Древняя Русь в свете зарубежных источников, 1999, с. 80]. И вообще не нужно считать, что Великое переселение народов — это целиком движение людей разных этносов с востока на запад. Это — лишь самое общее, суммарное направление. На самом деле оно сопровождалось массой более частных и мелких по масштабам перемещений и с севера на юг, и с юга на север, в зависимости от конкретной ситуации, сложившейся в данном месте в данное время. Так и со славянами. Часть их вместе с гуннами, аланами, готами и всеми прочими двинулась в Подунавье с востока на запад — это «черняховцы», которые, возможно, анты, а не только готы, о чем мы говорили выше. А часть — «пшеворцы», то есть «склавины» латиноязычных авторов — перевалила Карпаты с севера на юг и тоже осела на Среднем Дунае.

На севере Европы тоже было все сложно. В. В. Седов отмечает, что эта эпоха совпадает с сильным похолоданием и увлажнением климата, продолжавшимися с конца IV по начало VI века, что было замечено по всей Европе, но особенно задело ее север. Низины северных европейских рек были сильно подтоплены и огромными паводками, и поднятием грунтовых вод [Седов, 1994, с. 296–297]. Именно этим можно объяснить бурные миграции североевропейского населения. Часть германского и славянского населения низовьев Эльбы, Одера, Вислы мигрировала на юг, на более высокие и сухие места, вызывая цепную реакцию подвижек обитателей Прикарпатья еще южнее, хотя там и так было неспокойно. Часть же славянского населения двигалась на восток, в лесную зону Восточной Прибалтики, издревле заселенную балтами, а еще восточнее — финнами. Причем мигранты старались двигаться и селиться на высоких местах — на бывших моренных грядах, оставленных последним оледенением. Именно так, по мнению В. В. Седова, возникла в балтской среде большая группа славянского населения в районе озера Ильмень, оставившая в этом регионе первую славянскую археологическую культуру длинных курганов. Из нее в последующие века выросла северорусская народность — Новгородско-Псковская Русь. Конечно, не из нее одной: приток населения с запада продолжался, какие-то группы славян подходили и с юга — все это археологически зафиксировано. Так же, впрочем, как и ассимиляция местных балтских и финских культур славянской культуре [Седов, 1994, с. 298–304].

Но все-таки на юге и в центральной полосе Европы было еще сложней. Здесь совершенно нет необходимости (да и возможности) подробно описывать все происходившие там процессы, даже если говорить только о славянах. Поэтому скажем в самом общем виде о главном, что нашло убедительное археологическое подтверждение.

Во-первых, в последующие за гуннским нашествием века происходил мощный наплыв на центральноевропейские, придунайские и балканские земли народов самых различных этнических корней. Наиболее массовые участники этих процессов — германцы, славяне и подталкивающие их с востока новые волны степняков-кочевников — аваров (обров русских летописей), пришедших с небольшим временным отрывом вслед за гуннами. Этническая карта Европы продолжала перекраиваться, государственная — тоже. В итоге Западная Римская империя превратилась в ряд готских королевств, которые впоследствии тоже погибли, но здесь мы эту историю рассматривать не будем. Заметим только, что готские королевства на самом деле — тоже полиэтничные образования, которые можно было бы назвать не готскими, а просто «варварскими» королевствами. И славянский компонент в них тоже присутствует. В частности, до сих пор нельзя считать твердо доказанным, что знаменитые вандалы, разгромившие Рим и прорвавшиеся даже в Северную Африку — германцы, а не «огерманенные» славяне — венеды. Такое мнение высказывал средневековый автор Мауро Орбини, опираясь на более ранних авторов [Орбини, 1722].

Во-вторых, происходил не менее бурный процесс прорыва и оседания новых этносов на Балканский полуостров, вплоть до самого его юга, то есть на территорию Восточной Римской империи. Любопытным тут является то обстоятельство, что это не привело к крушению государства!. Византия так и осталась Византией, со всей своей государственной структурой. Вторгшиеся же народы — богатая смесь нескольких славянских племен, входивших в антский союз с аварами — постепенно оседая на землях империи и «ославянивая» язык местного населения, быстро втягивались в эту структуру и имперскую культуру. В результате через какое-то время пришельцы, если судить о них по археологическим памятникам той эпохи, «культурно» почти растворились в местной среде и отличались от нее лишь некоторыми чертами в керамических формах и украшениях [Седов, 1994, с. 304–306]. А если вспомнить, что большинство племен антского союза — «ославяненные» сарматы и аланы, то картина получается совсем запутанная.

Заметим попутно, что сам этноним анты не славянского происхождения и не является их самоназванием. Некоторые исследователи считают, что это сарматское слово и его значение — «крайний», «порубежный» [Вернадский, 1996]. В таком случае можно предположить, что так сарматы или аланы называли своих же соплеменников, живших на северной границе их основной территории. Но так же они могли называть и славян, живших на южном рубеже своей территории, граничившей с аланской. В любом случае, это жители контактной зоны, что, как говорилось выше, прекрасно подтверждается археологически материалами черняховской культуры. Другие же исследователи считают, что этот этноним происходит из тюркских языков и его значение — «товарищ», «союзник» [Попов, 1973, с. 34–37]. В таком случае нужно предположить, что он дан гуннами своим союзникам в борьбе с готами, то есть, опять-таки, обитателям контактной славяно-алано-готской зоны — «черняховцам». В итоге у нас нет каких-либо веских доводов в пользу того или иного происхождения имени анты.

В-третьих, как мы отмечали выше, происходили еще и многочисленные перемещения народов «по вертикали», то есть по оси «север — юг». В результате какие-то германские племена вторгались в Южную Европу, какие-то, наоборот, уходили на север. И все это, естественно, задевало и славянские народы, то заставляя их перемещаться по этой же оси, то сдвигаться по широте. В общем, до наступления какого-то этнического равновесия и уж подавно — образования устойчивых государств, известных нам по истории средневековой Европы, было еще далеко. Лишь к IX веку можно будет говорить о славянских государствах Южной Европы, как о чем-то состоявшемся.

В-четвертых, и для нашего изложения — в главных, на «развалинах» пшеворской и Черняховской культур удивительно быстро, за какие-то полтора века, выросли мощные и территориально крупные культурные общности — раннесредневековые славянские, непосредственно давшие начало всем известным славянским народам развитого средневековья, то есть письменного периода истории Восточной Европы. На наш взгляд, именно они и позволяют разгадать главную славянскую загадку, о которой мы говорили выше. Потому что эта территория, разоренная гуннским нашествием, в последующее столетие не пополнялась пришлым населением извне, что подтверждается археологически. Оно росло только за счет собственных ресурсов, за счет прироста собственного населения — тех бедных, никому — на их счастье! — ненужных крестьян, которые остались здесь после гуннского погрома!

А результат таков (рис. 1.4). На месте бывшей пшеворской культуры образовались две культурные общности: более северо-западная, суково-дзедзитская и более юго-западная, пражско-корчакская. Это население будущих Чехии, Словакии, Польши, отчасти — Западной Украины и Белоруссии.

_{Рис. 1.4. Схема славянского этногенез:! (по Седову В. В., 1993)}

На месте бывшей Черняховской культуры образовалась Пеньковская культура, которая зародилась в северной части пшеворского ареала, но очень быстро разрослась на всю бывшую территорию «черняховцев», включая Нижний Дунай. И если антов, как раннеславянское объединение, и можно было считать частью «черняховцев», то Пеньковская культура точно считается антской. Как единая культура она просуществовала недолго: западная часть ее ареала находилась в слишком тесной, разноэтничной и бурной событиями зоне южной Европы и поэтому распалась на ряд культур другого облика. Восточная же ее часть — это население будущей Южной Украины, отчасти — Молдавии [Седов, 1994, с. 316–318].

Но у Черняховской и пшеворской культур были и более территориально далекие потомки. Они интересны для нас тем, что легли в основу великорусского населения последующих веков. Так, еще с III века н. э. из ареала пшеворской культуры в восточном направлении по зоне южного леса начали двигаться отдельные группы земледельческо-скотоводческого населения. Трудно сказать, что их туда толкало: они ведь шли в земли, заселенные людьми совсем чужих культур и языков. Может быть, они не хотели терпеть германское давление с запада, может быть, искали более свободных, мало заселенных земель.

Так вот, это движение продолжалось и в последующие века. Эти группы «пшеворцев» оседали в разных местах лесной зоны, селились довольно компактными группами, и от них до нашего времени дошли археологические памятники, благодаря которым мы и знаем теперь об этом движении. Самая крайняя восточная точка, которой они достигли — район Самарской Луки на средней Волге. Но и на северном Дону, и кое-где в Приочье они оставили свои следы. Правда, на первых порах они довольно быстро растворялись в местном угро-финском населении, но не бесследно. Смешанное население усваивало принесенные формы керамики и другого инвентаря и начинало заниматься земледелием.

Самый же крупный наплыв на восток произошел во время гуннского нашествия. Тут уж на восток побежали все те, кто уцелели в степной зоне и не захотели уйти с гуннами на запад. Удивительно, но самая крупная группа «черняховцев» оказалась в самой восточной зоне славянской миграции — именно на Средней Волге. Смешавшись с более ранними мигрантами — очевидно, тоже славянами — они довольно плотно заселили там большой район, основав массу поселений и даже укрепленных городищ. Все эти археологические памятники называются именьковской культурой. Она выглядит как типичная раннеславянская, но живущая в отрыве от остального славянского ареала. И вообще, она довольно странно появилась и также странно исчезла: в VII веке, когда вверх по Волге начали двигаться из степи тюркские кочевники — болгары, большая часть именьковских поселений опустела. Народ снова бежал, но на сей раз на запад, и опять по южному лесу. При этом он не исчез бесследно. В. В. Седов считает, что он осел на обширной территории днепровского левобережья, по многочисленным днепровским притокам, положив начало предкам славян-великороссов, чьи памятники образуют волынцевскую культуру. Причем на сей раз пришельцы с Волги попали в этнически родственную, славянскую среду: на левых притоках Днепра в VII–VIII веках жили люди Пеньковской же культуры, ассимилировавшие местное балтское население за прошедшие полтора-два века [Седов, 1994, с. 307–315].

А дальше начинается время самое для нас интересное. На обширных землях от Днепра на восток, через верховья Северского Донца и до верховьев Дона на востоке, по бассейну Оки на севере, стали распространяться «культурные потомки» волынцевской культуры — ромейская, боршевская и окская культуры. Время их формирования и жизни — VIII — начало X века. Это типично славянские культуры — и по домостроению (все те же квадратные полуземлянки с очагом или глиняной печью в углу и двускатной соломенной крышей, которым уж тысяча лет), и по керамике, и по бытовым вещам и украшениям, и по хозяйству. И они очень быстро ассимилировали местное население — остатки балтов на верхнем и среднем днепровском левобережье и финнов окского бассейна.

Любопытный и, пожалуй, загадочный момент связан с этой ассимиляцией. Дело в том, что финские культуры лесной полосы на Верхневолжье и в окском бассейне хорошо известны, благо хронологически они везде предшествуют, а иногда археологически и прямо «подстилают» раннерусские памятники: это в основном мощинская и дьяковская культуры. Так вот, до прихода сюда славянского населения люди этих культур — природные охотники-рыболовы и отчасти примитивные земледельцы — жили в основном на укрепленных городищах и на мелких стоянках. А с приходом абсолютно этнически и хозяйственно чуждого им народа жизнь в этих городищах прекратилась. Смешанное население начало жить в открытых селениях довольно крупных размеров и заниматься земледелием и скотоводством, не забывая, впрочем, и охоту с рыбалкой. И ничего страшного, никто никого не грабил, не убивал, все были при деле! На наш взгляд, не очень понятно, как это получилось. Что, наступило всеобщее замирение?

Так вот, все только что сказанное — это и есть становление будущего русского народа, великороссов. Это уже почти они сами, но не совсем, точнее, еще не все, кто стал великороссами. Дело в том, что во времена, о которых мы сейчас говорим — VI–VII века — по соседству с формировавшейся славянской, точнее даже, русской территорией, формировалась территория мощного государственного объединения, известного в истории как Хазария. Это огромный по тем временам регион: почти весь бассейн Дона с Северским Донцом (кроме их верхних течений), низовья Волжского бассейна, степи северного Прикаспия, восточная часть Предкавказья. В первых веках нашей эры этот регион был этнически довольно однородным. Его населяли различные североиранские племена — остатки скифов, савроматов, поглощенные сарматами и более поздними племенными объединениями — аланами.

С началом гуннского нашествия и сразу после него из Азии по степи туда начали двигаться различные кочевые народы тюркской языковой семьи, и отчасти — угорской (будущие венгры). Но к этому времени значительная часть североиранского населения уже осела на земле в лесостепи и Кавказских предгорьях. Собственно кочевые сармато-аланские племена ушли на запад вместе с гуннами, о чем мы говорили выше. В результате в оседлой североиранской зоне, которую мы только что обозначили как Хазарию, сформировалась единая культура, получившая в археологии название салтово-маяцкая. Именно ее носители — сармато-аланы — составили основу будущей Хазарской державы [Седов, 1999, с. 8—12]. Но ее правящий слой сложился из верхушки тюркоязычного кочевого племенного объединения — хазарского, последнего по времени, пришедшего в волго-донские степи после того, как по ним прокатились авары, угры и болгары. История их взаимоотношений сложна, и мы не будем ее рассматривать. Подчеркнем только, что именно хазарам удалось после многих перипетий создать на такой огромной территории стабильную и мощную державу — каганат, довольно долго державший под своим контролем территорию еще более обширную, включавшую и часть восточнославянских племен. Хазарский каганат был настолько значителен, что с ним поддерживала союзные отношения Византийская империя, считая его важным противовесом арабской (мусульманской) экспансии, стремительно набиравшей силу к VIII веку [Новосельцев, 1990].

Подробнее об отношениях «Хазария — Русь» мы поговорим в последующих главах. Здесь же хотим подчеркнуть только одно важное для дальнейшего обстоятельство. Даже если бы не сохранилось никаких письменных свидетельств об истории ранней Руси и Хазарии, на основе только археологических данных мы можем сделать вывод о том, что население, оставившее салтово-маяцкую культуру, постепенно было втянуто в культуру восточнославянскую. Это не было быстрым и безболезненным процессом. Но археологические памятники X–XI веков говорят нам о том, что население леса и лесостепи, включая Верхнюю и Среднюю Волгу и Подонье, в культурном отношении — русское или, по крайней мере, сильно русифицированное. Если в VI веке можно было говорить об островках славянского населения в массе инокультурного и иноязычного населения в этом регионе, то к X–XI векам положение изменилось на противоположное, и можно говорить об островках, правда, не очень маленьких, иноязычного и инокультурного населения в массе русского. Иными словами, то, что мы считаем великорусской национальностью и великорусской землей — это огромная масса разноэтничного народа, веку к XI ассимилированного восточными славянами и, тем самым, включенного в русский этнос.

Из только что сказанного, да и из всего того, что мы изложили в этой главе, напрашивается, на наш взгляд, любопытное заключение: история славянства содержит в себе как минимум еще две загадки, помимо той, главной, которую мы все-таки попытались разрешить.

Загадка первая. В чем заключается колоссальная ассимилирующая сила славянского языка? В том, что такой силой славянские языки обладают, читатель мог убедиться сам. Напомним: население современной Польши, Чехии, Словакии — это лишь отчасти собственно славяне — потомки пшеворской и пражско-корчаковской культур. Как мы говорили выше, это еще и кельты, и германцы, и западные балты. К средневековью — это сплошь славяне, то есть люди, говорящие на славянских языках и считающие себя славянами. Население всей полосы европейской степи и лесостепи — это много столетий подряд ираноязычные народы — скифы, сарматы, аланы, а на ее западных рубежах — еще и готы, и фракийцы (геты, даки, Карпы). Но уже к VII веку — это сплошь славяне, по тем же признакам, а после гибели Хазарского каганата такими же славянами становится население и Подонья.

Далее, рассмотрим Балканы: начиная с эпохи Великого переселения народов на полуостров непрерывным потоком накатываются волны самых различных народов, из которых собственно славян — малая часть. Но к средневековью население всех Северных Балкан — сплошь славяне. А ведь даже в их наименованиях видна другая этническая основа: анты, хорваты, сербы — это иранские слова [Петрухин, Раевский, 1998, с. 171]! То же — и в лесной полосе Восточной Европы, то есть на территории самой Руси. В VIVI I веках в балтской и финской среде были только островки славян, пришедших кто с территории современной Польши, кто с территории современной Украины. К X же — веку это сплошь славяне, в которых островами остались восточные балты, северо-западные финны и западные (относительно собственного ареала) угры. А сколько еще было втянуто в славянизацию тюркоязычных народов и в эти, и в последующие века! В славянах растворились осевшие на землю гунны, авары, частично — хазары. Славянами стали все ушедшие на Балканы болгары.

Так вот, с нашей точки зрения, все это — сплошная загадка. Мы не понимаем сами, почему славянские языки ухитрились стать родными для таких огромных масс самых разных народов мира — при всем том, что на ранних этапах своей истории славяне нигде не становились доминирующим социальным слоем в иноэтнической среде — и не знаем профессиональных лингвистических объяснений этому эффекту. Короче, у этой загадки пока нет разгадки.

Загадка вторая. Разгадку главной загадки славянства мы искали в том, что ранние коренные славяне — это неистребимые, коренные еще с эпохи бронзы, со времен ранней лужицкой культуры, упорные земледельцы, можно сказать, «крестьяне милостью Божией». И именно это, как мы считаем, не только спасло их от полного истребления кочевниками во времена Великого переселения народов, но и помогло восстановить свою традиционную культуру, увеличить свою численность и распространиться по всей Восточной Европе, втягивая в свою этническую среду другие народы. Так, спрашивается, откуда это качество у славян, у этого индоевропейского народа, который с глубочайшей древности был подвижным степным скотоводом, фактически кочевником? И ведь это тысячелетнее «культурное наследие» чувствуется у других индоевропейских народов! Да что там у других, ведь и у самих славян тоже! До крещения одним из главных славянских богов был «скотий бог» Волос (Велес), в самом имени которого содержится корень «вол» — бык. И вообще понятие «скот» — символ богатства, это в древнерусском эквивалентно понятию «деньги», что логично для бывшего степняка-скотовода!

Ну, об иранцах можно и не говорить, тут все очевидно: большая их часть так никогда из степи и не уходила до первых веков нашей эры. Но отношение к скоту, как главному богатству, красной нитью проходит в культурах даже тех индоевропейских народов, которые еще в бронзовом — веке осели на землю, причем в зонах, где они соприкоснулись с народами, издревле земледельческими. Однако и зороастрийская (персидская), и индусская священная литература полны сюжетов, обрядов, обращений к богам, говорящих о почти священном отношении к скоту. Подобные мотивы есть даже в греческой мифологии, хотя греки одними из первых отделились от индоевропейского ствола и осели на землю. С обладанием скотом, с борьбой за скот — даже между богами (Индра с Вритрой, Аполлон с Гермесом)! — связана вся жизнь. А кельты! Дошедший до наших дней ирландский героический эпос — почти сплошь борьба героев именно за скот. Они его угоняют друг у друга и гордятся, хвастаются этим! Но ведь такова психология скотоводов-кочевников, а не оседлых земледельцев! И это притом, что и греки, и кельты создали, каждый в свое время, высочайшую технологическую культуру, требующую многовековой оседлости и упорнейшего труда.

Еще один показатель исконно кочевой жизни — завоевательский импульс. Тут, конечно, на каждом из древних (и не очень) этапов индоевропейской истории проявили себя многие народы этого корня: и индоиранцы, и кельты, и греки, и римляне, и германцы, и венеды — то ли иллирийцы, то ли ранние славяне. А вот собственно славяне — «склавины» ранневизантийских авторов — выступили на мировой арене в иной роли. Похоже, что они не завоевывали другие земли, чтобы «сесть на шею» другому народу, а осваивали новые для себя территории, занимаясь на них все тем же крестьянским, земледельческим трудом!.

Вспомним ранние этапы индоевропейского расселения. И индийцы, и те, кто расселился по южной, западной и центральной Европе, уже застали там коренное земледельческое население и постепенно освоили земледелие сами. Но завоевательский импульс при этом не потеряли: в результате вся Западная (в широком смысле) Европа была занята индоевропейцами, где они стали главенствующими народами. Дольше всех этот импульс сохранился, пожалуй, у германцев. Готы в Италии и Испании, лангобарды в Италии и Франции, франки во Франции, англы и саксы на Британских островах, империя Карла Великого, Священная Римская империя германской нации, походы викингов и их захваты территорий — все это хорошо известно.

А кто знает захватнические походы славян? Таких вроде бы вообще не было. Были походы русое, были набеги ранних русских князей на Византию, на Волжскую Булгарию, на западные прикаспийские районы — обо всем этом поговорим в следующей главе. Но не было славянских военных захватов территорий!. Конечно, славяне ходили в походы — в составе дружин русских князей — и воевали, как и все остальные. Но во всем огромном славянском регионе, сложившимся в средние века, славяне главным образом — мигранты, или пришедшие вместе с завоевателями — это в основном ославяненные сарматы и аланы, двигавшиеся на запад — или пришедшие в результате «ползучей миграции» — это те, кто осваивал Восточную Европу. Но главное: куда бы ни пришел славянин, он везде крестьянин, земледелец!. Везде — он созидатель, а не завоеватель и разрушитель! И на востоке, в лесах, где он учит земледелию восточных балтов и финнов, и на западе, где он оседает в среде таких же земледельцев, как на Дунае или на Балканах. И везде он живет, как и жил у себя, на своей древней прародине: все с тем же домостроительством, с той же керамикой — почему мы его и узнаем среди других. И еще — с тем же языком, который он ухитряется навязать другим!

Так откуда у него эта неистребимая тяга к земле, к земледелию, к крестьянскому тяжкому труду, упорному и незаметному, но столь необходимому для выживания? Откуда у него этот, ни на кого больше не похожий, мифический образ пахаря-богатыря — Микула Селянинович? Он сильнее воинов-богатырей, он независим от князей, он не живет «при дворе» Владимира — Красного Солнышка (то есть не вписывается во «Владимирский былинный цикл»), он сравним по эпической мощи и древности только со Святогором-богатырем, он — сам по себе! На наш взгляд, это — загадка. На разгадку ее мы видим только намек, не имеющий твердой почвы в исторической науке, в том числе и в археологии.

Нам представляется, что славяне в основе своей вообще не индоевропейцы — степные скотоводы. Напомним читателю, что выше мы упоминали о древнейшей, еще неолитической северо-балканской цивилизации, в эпоху раннего энеолита давшей несколько культур, двинувшихся по причерноморской полосе на восток. Самая восточная из них — трипольская культура, осевшая на Днестре, Южном Буге и Нижнем Днепре. Это — древнейшая земледельческая культура на территории Руси, очень мощная и богатая. В начале эпохи бронзы она странным образом исчезла, не оставив культурных потомков. Теперь, когда на многих ее памятниках проведены широкие палинологические исследования, стало ясно, что она не погибла в результате чьих-то враждебных действий. Она подорвала сама себя на экологическом уровне. Дело в том, что в те времена Нижний Днепр не был зоной степей. Это была лесостепь с очень мощными древесными массивами, в основном широколиственными. Так вот, за почти тысячу лет своего существования «трипольцы» этот регион превратили в степь!

Это был необратимый процесс. Вести хозяйство стало невозможно, и население постепенно оттуда ушло, уступив место подвижным скотоводам. Куда? Этот вопрос остался до сих пор без ответа: если культура гибнет именно как культура, в том числе и материальная, способная отложиться археологически, у нас нет возможности понять, куда делось население.

А заговорили мы здесь об этом вот почему. Мы не видим никого, кроме бывших «трипольцев», кто мог бы в районе становления праславянского этноса укоренить в его хозяйстве земледелие как непременную его основу. Нетрудно себе представить, что какая-то часть трипольского населения двинулась на север, точнее — на северо-запад, вслед за отступающей зоной лесостепи, то есть привычного для него ландшафта: от Нижнего Приднепровья к верховьям Днестра, Южного Буга, к Северному Прикарпатью, где, возможно, и осела. Мы не беремся судить, почему эти люди утеряли главные маркеры своей культуры — великолепную расписную керамику разнообразнейших форм. Возможно, в новых условиях она была невоспроизводима технологически, да и потеряла тот сакральный, культовый характер, который имела тогда, когда трипольская культура носила целостный характер. Но тысячелетнее земледелие не исчезло — почву для него они нашли. Так вот, представляется, что именно эта, переселившаяся в новое место человеческая общность, на которую вскоре надвинулась с запада культура полей погребальных урн, и дала в результате лужицкую культуру, из которой выросли праславяне. Именно поэтому они — коренные, потомственные земледельцы, люди с психологией земледельца, а не кочевника-скотовода. Впрочем, это не более чем наши собственные соображения. Истинная разгадка этой загадки — впереди.

В пользу своего предположения у нас есть только один довод, имеющий скорее не археологический, а экологический характер. Напомним читателю об одном нашем утверждении. Мы говорили, что некоторые черты разных культур складываются под непосредственным давлением природных и климатических условий той зоны, где данный человеческий коллектив живет. При этом приводили такой пример: нельзя научиться строить дома из деревянных срубов в степной зоне — нет для этого строительного леса. Разовьем эту мысль дальше: а из чего можно строить в степи, да и вообще в жарком климатическом поясе? Ответ давно известен: из камня, либо из глины! Так оно и есть: все древнейшие цивилизации планеты — а они складывались именно в сухом субтропическом климате — строили именно из камня или из глины. Причем, что очень важно — не из обожженной, а из сырой, которая высыхала до конца уже в самой постройке.