Помоги проекту - поделись книгой:
— Дорогой товарищ, — сказал я ему очень ласково, — вы на меня не сердитесь, пожалуйста. Если можете, то покажите дорогу к Колизею. Очень мне хочется взглянуть на него.
Моя страсть к посещению исторических мест не вызвала, однако, у завхоза никакого энтузиазма. Он подозрительно посмотрел на меня (шел 1952 год, и еще был жив дорогой товарищ Сталин), подумал и, махнув рукой, сказал:
— Ну ладно, все равно вечер испорчен. Поедем, покажу тебе этот кошкин дом.
Темная громада древнего цирка казалась таинственной и прекрасной. Выйдя из автомобиля, я невольно ускорил шаг. Воображение породило в ушах звуки фанфар, рев диких зверей, звон мечей… Снаружи прохаживались нескромно одетые девушки. Одна из них приблизилась ко мне и что-то предложила. «Проститутка», — с ужасом подумал я и тут же ответил, что говорю только по-французски. Оказалось, что она большая мастерица по части любви и берет недорого. Я ответствовал, что интересуюсь только памятниками. «Скажите, пожалуйста, — спросил я у девицы, — а почему Колизей называют беломраморным? Где же мрамор?» — «А дьявол его знает! — пожала плечами соблазнительница. — Говорят, что варвары когда-то ободрали стены. Ну так как же насчет?..» Выручил завхоз. Он приблизился ко мне решительным шагом и, строго взглянув на девицу, грозно произнес: «Ну что, насмотрелся? Поехали в гостиницу». — «Никак русские? — заинтересованно пропела путана. — Значит, без денег…» И, грациозно покачивая бедрами, удалилась.
А та проститутка у Колизея оказалась права. Мрамор с древнего цирка, который строили и восстанавливали в течение тысячелетия, как гласит легенда, действительно ободрали варвары, которые неоднократно бесчинствовали в Риме. А вы знаете, почему стены Колизея с наружной стороны усеяны квадратными дырами? Эту легенду я сам узнал позднее. Так вот, однажды те же самые варвары, завоевавшие в оные времена погрязший в распутстве вечный город, решили все же взорвать Колизей и, выдолбив углубления, заложили в них порох… Может быть. Только вот пороха ни у варваров, ни у итальянцев тогда не было. Или подзаняли у китайцев? Тоже сомнительно. Так что дыры в Колизее пока ждут своего исследователя…
О Риме можно рассказывать очень много. А можно лишь воскликнуть: «Ты прекрасен, вечный город!» — и все поверят. Потому что Рим есть Рим, город-легенда. А легенда не всегда укладывается в строгие рамки истории, хотя и живет иногда веками, порождая бурные дебаты среди ученых мужей. Истина, естественно, рождается в спорах. Но нужно ли дискутировать с далекими предками римлян, решившими однажды, что именно 21 апреля 753 года до нашей эры потомки Энея Ромул и Рем заложили первые камни будущего города. Мнения историков на сей счет до сих пор расходятся. Да и не в этом, наверное, дело — днем раньше или днем позже, какое это имеет значение! Просто так повелось по стародавней традиции, что именно в этот апрельский день итальянцы отмечают юбилей своей столицы. Рим недаром называют вечным городом. Видимо, действительно удачное место выбрали два брата, вскормленные, по преданию, волчицей, если город так и остался стоять на своем месте, хотя тех потрясений и катастроф, коими изобиловала многовековая история Рима, было вполне достаточно, чтобы навсегда зачеркнуть это географическое название. Грандиозным фейерверком заполыхал Рим в 60-м году уже нашей эры, подожженный, как гласит предание, неудачливым императором и посредственным стихотворцем Нероном из династии Юлиев Клавдиев. Эпохи расцвета сменялись долгими периодами падения и застоя, приходили и уходили императоры, строились и разрушались памятники, но Рим так и стоял на незыблемых семи холмах. Вечный город… Наверное, еще и потому, что никто не знает, когда он родился, и уж тем более никому не ведомо, когда он умрет.
Моя командировка проходила в торгпредстве на улице Клитунно. Она ничем не примечательна, эта улица, которую можно было бы назвать, по московской аналогии, Кривоколенным переулком. Небольшие, но ухоженные виллы по обеим сторонам. Мало автомашин и прохожих. Этакая провинциальная тишина. На заре своей разведывательной деятельности я умудрился назначить здесь встречу одному из переданных мне на связь агентов, за что получил жесточайшую трепку от резидента. «Ты что, — орал он на меня, брызгая слюной, — ошалел, что ли?! Ведь там же находится наше торгпредство, там же все просматривается!!!» — «Но я назначил встречу в верхнем конце улицы, — робко оправдывался я, — далеко от торгпредства. К тому же там легко обнаружить хвост…» — «Все равно, — ревел резидент. — Чтобы этого не повторялось!»
Больше не повторялось. Она действительно безликая, эта виа, то бишь улица… Наше торгпредство занимает шикарнейший особняк с большим садом на углу улочки. Говорят, что вычурную четырехэтажную виллу подарил Советскому правительству сам товарищ Пальмиро Тольятти, Генеральный секретарь Итальянской компартии, после победоносного окончания войны, ибо считалось, и не без оснований, что Красная Армия вместе с бойцами итальянского Сопротивления освободили Италию. Посему наше Отечество имело бесспорные права на богатые подношения. Впрочем, может быть, это тоже легенда. Я не перепроверял, а многочисленным итальянским правительствам, с удивительной быстротой сменявшим друг друга, было не до виллы на улице Клитунно под номером 46, хотя она представляла историческую ценность и вызывала, я бы сказал, мистический интерес. Старожилы утверждали, что на вилле иногда появлялись привидения бывших хозяев, которых якобы расстреляли за их принадлежность к фашистской верхушке.
Корпункты «Известий» находились на очень неприметных улочках — на Виа Лаго ди Лезина и Виа Ланчани, — на одной из окраин вечного города, где проживал народ среднего достатка и не было никаких памятников. Незаметные и тихие улочки не привлек ал и праздно шатавшейся публики, а следовательно, и полицейских. Это было то, что нужно.
Но я забежал вперед. Тогда, в первый раз, задание своего шефа я выполнил хорошо. Написал экономический обзор по Италии за полугодие, чем очень обрадовал тогдашнего торгпреда, который ровно через три месяца затребовал меня к себе в качестве старшего экономиста уже в долгосрочную командировку. Я, естественно, не сопротивлялся.
Пять лет работы в торгпредстве конечно же не прошли даром. Я еще больше полюбил Италию. Мне довелось принимать участие практически во всех торгово-экономических переговорах, познакомиться со многими государственными и политическими деятелями, банкирами, лидерами итальянской индустрии. Именно в тот период своей итальянской жизни я привлек внимание тогдашнего резидента КГБ из партийных выдвиженцев, очень милого, но абсолютно несведущего в итальянских проблемах человека, Павла Николаевича Елисеева. У нас сложились доверительные отношения, и иногда, приглашая меня в разные рестораны откушать за казенный счет, Пал Николаич получал от меня бесплатные консультации по непонятным ему экономическим и особенно валютнофинансовым вопросам, которые ставили перед ним итальянские источники, то есть агенты. Впрочем, возможно, таким агентом из числа «советской колонии» в Риме считал он и меня.
Пал Николаич, помимо всех своих прочих положительных качеств, был большим гурманом. Именно благодаря ему отведал я множество блюд, которые мне были не по карману, и узнал, что в Италии официально зарегистрировано 280 сортов вин. В течение трех «итальянских периодов» своей жизни я пытался перепробовать их все, но остановился на двухсотой отметке. Впервые с Пал Николаичем я отведал целого омара. Это удивительная еда. Тебе подают на блюде огромного ярко-красного рака с мощными клешнями, сваренного с различными специями. Вкус омара несравним со вкусом даже крабов или креветок. А запивают его, как правило, белым выдержанным вином типа «Ламбруско» или «Лакрима Кристи», то бишь «Христова слеза».
Конечно, не только этими, столь дорогими деликатесами кормил меня ушедший в небытие резидент, которого почему-то не упомянул в своей «энциклопедии» изменник Родины Олег Гордиевский. В приложении к ней на странице 665 «Резиденты в Риме» обозначены лишь Гурген Семенович Агаян, Геннадий Федорович Борзов, Борис Александрович Соломатин, Георгий Александрович Орлов и Валентин Антонович Акимов. Кроме двух фамилий, все остальные — плод воспаленного воображения бывшего полковника КГБ, предателя Гордиевского.
Впрочем, вернемся, как говорится, «к нашим баранам». В качестве первого блюда мой благодетель обожал «спагетти алле вонголе», то есть спагетти с морскими ракушками, а в качестве второго — «пол-ло алла дьяволо» — цыпленка по-дьявольски. Это замаринованный в белом вине с добавлением разных травок цыпленок, нанизанный на вертел, опрысканный белым вином и зажаренный на ароматизированных углях. Мы уплетали с Пал Николаичем это кулинарное чудо без соблюдения всякого этикета, забыв про вилку, нож и даже салфетку.
Но вероятно, никакое блюдо не сравнится с настоящими итальянскими спагетти. Легенда утверждает, что их изобрел живший в XII веке знаменитый путешественник генуэзец Марко Поло. Он вообще старался быть во всем первым. Посетил Китай первым из европейцев, напечатал первую в Италии газету, изобрел макароны, они же спагетти. Сколько их видов в Италии, я не знаю. Наверняка больше, чем вин. Каждый город имеет «свои», особо приготовленные спагетти: «по-римски», «по-милански», «по-неаполитански», «по-флорентийски» и так до бесконечности. Я не говорю уже о разнообразных соусах, которых существует бесчисленное множество. Есть «бешеные спагетти» с такими острыми приправами, что глаза вылезают из орбит, и, чтобы погасить жар души, требуется большое количество охлажденного белого вина.
Я, между прочим, тоже изобрел свой собственный рецепт изготовления соуса для самого популярного итальянского блюда. Недалеко от римского корпункта «Известий», на улице Ланчани, находилась маленькая траттория, где хозяином, поваром и официантом был молодой симпатичный паренек по имени Бальдо. Я заходил к нему поесть спагетти «по-римски», которые он мастерски готовил, не жалея приправ. Бальдо относился ко мне с большой симпатией и, присев к столу, непременно опрокидывал со мной стаканчик-другой крестьянского белого вина, которое привозил из своих родных мест где-то под Римом. Однажды я предложил ему «русский» соус: надо слегка обжарить мелко нарезанные кусочки молочного поросенка, затем отдельно — репчатый лук, нарезанный квадратиками, сварить зеленый горошек и порубить как можно мельче дольки чеснока. Всю эту смесь надо вывалить на горячие спагетти, посыпать их натертым пармским сыром, черным молотым перцем и побрызгать сверху разогретым томатным соком. Через несколько дней Бальдо встретил меня радостной улыбкой. Мой соус произвел настоящую сенсацию среди завсегдатаев траттории, в связи с чем на «спагетти алла гитара» (Бальдо назвал новое блюдо почему-то «спагетти под гитару») была повышена цена, хотя для меня они с тех пор стали бесплатными.
…А потом настало время отъезда в Москву. Прощаться с вечным городом лучше всего ночью. Ровно льется неяркий неоновый свет на пустые мостовые и безлюдные тротуары. Воздух чист и прохладен. Эхо шагов отдается гулко, словно в подземелье. Я прощался тогда с Римом, как с любимой женщиной. Обошел все памятные уголки города, отправился в центр на тихую улочку Лата. Сюда я обязательно приводил всех симпатичных женщин, особенно из числа советских туристок, которые приезжали с записочками от моих московских знакомых: «Дорогой Леня, окажи посильное внимание моей доброй знакомой…» Я, как правило, оказывал. И улочка Лата была очень удобным местом, чтобы проявить внимание. На углу — статуя Водоноса с отбитым носом. Бытует легенда об этой фигуре. Жил-был водонос, который сам лично пил вино. Так он и умер, не выпустив из рук стаканчика с золотистым напитком. Рассердились на беспутного малого строгие архангелы и осудили его на вечные времена таскать бочку из-под вина, наполненную только водой. Вот и течет из каменного бочонка, прижатого к чреву водоноса, прозрачная, холодная и удивительно вкусная родниковая вода. Все мои подопечные подруги обязательно пробовали эту воду, за глотком которой следовал непроизвольный жаркий поцелуй.
А вот последнее прости я пришел сказать Риму к знаменитому фонтану Треви. Опять легенда. Будто бы для того, чтобы вернуться еще раз в вечный город, надо бросить в мраморную чашу фонтана монету, стоя к фонтану спиной и обязательно через левое плечо. Я кинул целую горсть монет. И Рим позвал меня во второй раз. Правда, новому свиданию предшествовали некоторые события…
Упоминавшийся мной добрейший Пал Николаич, увидевший во мне перспективного специалиста для неординарной работы, дал на меня наводку в тогдашнее Министерство государственной безопасности, вернее, в его отдел кадров. А я, вернувшись в Министерство внешней торговли с хорошими, как тогда говорили, показателями, начал работать в Управлении торговли с западными странами и готовить к защите диссертацию на тему «Внешнеэкономические связи Италии после Второй мировой войны».
В один из летних дней 1960 года меня срочно попросил зайти секретарь парткома министерства, мой хороший приятель Саша Тутушкин. Войдя в его кабинет, я увидел за столом невысокого человека с очень невыразительной внешностью. Лицо его я бы не вспомнил и сейчас, а вот фамилия в памяти осталась. Хищная такая — Акулов. Саша виновато поглядел на меня: «Так я вас оставлю, а вы побеседуйте».
Товарищ Акулов предложил мне сесть напротив него так, чтобы свет падал мне в глаза, и начал душевную беседу. Сначала он подробно рассказал мне мою же собственную биографию, особо отметив как положительный момент отсутствие евреев в моей семье. Затем заявил, что я хороший, грамотный внешнеторговый работник, примерный член КПСС с истинно пролетарским происхождением, активист и общественник, безотказный помощник органов за рубежом и вообще свой парень. Далее товарищ Акулов поведал мне о бедственном положении, в котором оказалась государственная безопасность после расстрела злодея Лаврентия Берии.
— У нас плохо с кадрами внешней разведки, товарищ Колосов… Не хотели бы вы у нас поработать?
— В качестве кого?
— Ну, скажем, заместителя торгпреда в Италии с исполнением, естественно, ваших прямых обязанностей…
— А какие это обязанности?
— Ну, этому ремеслу мы вас научим. Итак?
— Можно подумать несколько дней?
— Зачем? Разве вы имеете что-нибудь против?
— В принципе нет…
— Ну вот и прекрасно, Леонид Сергеевич, — сказал он, — тем более что министр, товарищ Патоличев Николай Семенович, уже дал принципиальное согласие на ваш переход в наше ведомство. Теперь слушайте внимательно. В следующий вторник зайдете ко мне на Дзержинку, чтобы оформить необходимые документы. Возьмите паспорт и военный билет. В подъезде номер четыре вас будет ждать пропуск… А затем предстоит пройти одногодичный курс обучения в нашей разведшколе в Балашихе. Жить, учиться и питаться будете там. Воскресенья сможете проводить дома, в кругу семьи. Зарплату мы сохраним вам прежнюю (это было кстати: денег я в Минвнешторге получал много, как старший консультант в специальной экономической группе при министре. —
— Понятно.
— Теперь еще одна деталь. Когда группа новобранцев соберется у выхода станции метро, какой — я назову позже, чтобы ехать автобусом в «Лесную школу», представляйтесь только по имени или имени-отчеству. Ну, в общем, Леня или Леонид Сергеевич. Фамилии не называйте ни в коем случае.
— Почему? — опять, видимо, не к месту спросил я.
— Потому. — Товарищ Акулов недовольно поморщился. — Потому что в школе вы будете учиться под другой фамилией. Вам ее назовет начальник школы во время личной беседы. Ну вот пока и все. Готовьтесь. Желаем успеха в личной жизни. Родителям, жене и друзьям пока ничего не говорите. С вашей супругой мы побеседуем особо, когда придет время.
— А как я объясню жене свое отсутствие?
— Очень просто. Скажете, что будете год учиться в Высшей партийной школе на полном гособеспечении и что зарплату будете целиком отдавать ей. Она наверняка останется довольна.
Нет, я не выполнил рекомендаций товарища Акулова и все рассказал своим близким. Отец прореагировал индифферентно: «Это, сын, ты должен решать сам. Никто тебе не советчик в таком деле». Отец вообще любил, когда я все решал сам, и поэтому давал свободу моей инициативе с тех пор, как я пошел в первый класс. Мать тяжело болела. «Что же тебе не сидится на месте, Ленька, — устало сказала она. — Не рискуй зря и выполни три мои просьбы. Брось пить, курить, а если окажешься в Италии, то привези мне на могилу крест из каррарского мрамора, из которого Микеланджело изваял своего Давида…» Жена, Ева, нисколько не взволновалась. «Зарабатывать будешь больше? — деловито спросила она. — Да? Очень хорошо. Тем более что в перспективе Италия. Я ведь тоже знаю итальянский. Так что буду помогать тебе в трудах праведных…»
Да, тогда я, видимо, очень понравился товарищу Акулову и даже с необыкновенной легкостью проскочил через окулиста, когда проходил медицинскую комиссию. Он даже не обратил внимания на то, что я дважды закрывал свой левый сверхблизорукий глаз, когда называл буквы, глядя на таблицу здоровым правым оком. Этому, кстати говоря, меня тоже научил кадровик. Много позже я узнал причину столь благосклонного ко мне отношения. «Во внешнюю разведку, — пояснил мне однажды многоопытный коллега, — не берут тех, кто или очень хочет, или очень не хочет туда идти. Ты, мой дорогой, оказался просто золотой серединой…»
Так или иначе, но ранним утром 1 сентября 1960 года я в назначенный час слонялся у выхода одной конечной станции метро. Оказался не один. Уже около двух десятков молодых людей с чемоданчиками в руках фланировали вокруг и около. Потом появился один субъект, который, подойдя к автобусу, зычно крикнул: «Кто едет на экскурсию, прошу сюда». Парни с чемоданчиками послушно выстроились в очередь. «Экскурсовод» брал у нас паспорта и ставил галочки в потрепанном блокнотике. После часа-полутора тряской езды мы оказались в Балашихе у ворот лесистого участка, на деревянном заборе которого какой-то хулиган написал мелом «Школа шпионов». Но за забором конспирация началась сразу же. И очень жесткая. Сначала нас накормили в весьма приличной столовой «номенклатурным» завтраком. Потом стали вызывать в кабинет начальника школы. Вскоре подошла и моя очередь. Начальник оказался симпатичным, но почему-то очень грустным человеком в сером, хорошо сшитом костюме английского покроя, при галстуке.
— Отныне ваша фамилия, Леонид Сергеевич, будет не Колосов, а Корзин. Запомните?
— Конечно.
— Но это на год. Затем в конторе вы получите псевдоним. О своей прежней работе не распространяйтесь. Жить будете в коттедже номер четыре втроем. Ваши двое коллег — дипломаты, уже с опытом работы. Держитесь с ними по-дружески, но не панибратски.
— Это как?
— Старайтесь больше слушать. А впрочем, режим у нас весьма демократичный. Имеется буфет, где можно немножко выпить в свободное время. Немножко. Вы уже взрослый человек и понимаете, о чем я толкую. У нас богатая библиотека, где вы найдете произведения всех классиков марксизма-ленинизма, проповедников мирового империализма и врагов народа: Троцкого, Бухарина, Рыкова, Сокольникова и так далее. Читайте без страха, но критически. Все это вам пригодится в будущей зарубежной работе. Заниматься придется много. На первом месте спецпредметы, иностранные языки, спортивная подготовка, автомобильное дело, ну и общеобразовательные науки. Впрочем, что касается последних, то вы ведь, кажется, состоявшийся ученый муж?
— Я только что защитил кандидатскую диссертацию на тему «Экономические связи Италии после…»
— Это не важно, после чего. Итальянский знаете в совершенстве?
— Нет, в совершенстве — французский. Пять лет изучал в институте, по два часа в день, а вот итальянский надо подшлифовать с точки зрения грамматики…
Я нагло врал. За пять лет предыдущей работы в Италии я освоил язык блестяще на уровне профессионального переводчика сначала со специально выделенной мне преподавательницей-итальянкой, а затем в каждодневных переговорах и чтении многочисленных итальянских газет, журналов и прочей литературы. Мне просто не хотелось заниматься языком. Но начальник поверил. И я целый год кайфовал в группе итальянского языка, изумляя не очень молодую учительницу своими познаниями сладкозвучного языка. Учебные группы были небольшими, по три-четыре человека, посему «язычниц» — преподавательниц языка — было немало. В конце разговора, когда я уже превратился в товарища Корзина, начальник школы вдруг задал неожиданный вопрос:
— Вы обладаете какими-нибудь талантами?
— То есть?
— Ну, поете, играете на аккордеоне или хотя бы на балалайке…
— В институте я играл в студенческом театре, а в Италии руководил драматическим кружком.
— Прекрасно, у нас есть художественная самодеятельность. Ведь, помимо одногодичников, в школе обучаются трехгодичники. Вечерами надо всех чем-то занимать. Хор имеется. А вот драмкружок — это уже высший класс. Поставьте что-нибудь героическое к ноябрьским праздникам.
Мои соседи по коттеджу номер четыре мне не очень понравились. Одного звали Стасом — из мидовцев. Он сразу же стал нашим партгрупоргом. Серьезный такой малый был. Второй представился Валей, тоже из молодых дипломатов. Этакий кудрявый мальчик с приятным голосом и блудливо бегающими глазками. Он оказался одним из тех, которые много-много лет спустя закладывали меня на кагэбэшных перекрестках. С первых дней пребывания в разведшколе началась работа. Вставали мы в семь утра. Интенсивная физзарядка с бегом. Затем душ, бритье и прочие туалетные частности. Вслед за этим завтрак. Потом каждодневный ритуал, который назывался у нас «противостоянием». К девяти утра на территорию школы въезжал автобус с преподавательницами языков. Они шли к учебному корпусу, покачивая бедрами, делая вид, что не замечают страстных взглядов наиболее сексуально озабоченных «студентов», у которых «противостояло» все, что только могло.
Через какое-то время я сблизился с двумя слушателями-трехгодичниками. Один из них Олег Адольфович (тогда я еще не знал, что он Лялин), другой — Владимир Павлович, ныне покойный разведчик, хороший человек, погребенный на Донском кладбище. Мир праху его! Володя был уже майором и в школе пополнял когда-то упущенное гуманитарное образование. Он руководил певческим секстетом, который исполнял английские песни. «Ю-ю-ю…» — до сих пор помню, как старательно выводил секстет модных в то время «Битлов». Шестым в шеренге стоял Олег Адольфович. У него был сильный голос, высокий рост и артистическая внешность. Я решил «перевербовать» его в драмкружок на предмет постановки отрывка из бессмертной пьесы Тренева «Любовь Яровая» к 7 ноября 1960 года. Олег согласился, Володя не возражал, и репетиции начались. Я играл матроса-революционера Швандю, Олег — белогвардейского конвоира, еще какой-то малый — «старшого» конвоя. Пьесу, конечно, все забыли. Но в отрывке я (меня вели на расстрел беляки) убеждал конвоира (Лялина) перейти на сторону красных, что он и делал по сценарию, застрелив (холостым патроном) «старшого» и освободив Швандю, то бишь меня. Отрывок имел грандиозный успех. Помимо этого, я поставил для равновесия сцену из пьесы Булгакова «Дни Турбиных», где играл белогвардейца Шервинского, соблазнявшего в любовной сцене чужую жену. В роли Елены, чужой жены, была задействована преподавательница шведского языка. Она была не очень молода, но очаровательна и безусловно талантлива. А от ее бюста сходили с ума не только слушатели, но и наши наставники, даже пенсионного возраста. Эта любовная сцена вышла за рамки театральных подмостков, но партнерша имела характер «нордический». «Леня, — говорила она, когда моя вспотевшая ладонь ложилась на ее пышный бюст во время репетиций, — наш фейерверк, возможно, состоится только через год, когда ты окончишь школу…» Не довелось…
А потом нагрянуло несчастье… Поздно ночью 12 октября позвонил отец по «секретному телефону» школы, который я ему оставил на крайний случай. Меня разбудил дежурный. «Леонид Сергеевич, — тихо сказал он, — ваша мама в очень тяжелом состоянии. Начальство разрешило дать вам машину. Быстро собирайтесь и поезжайте домой». Оперативная машина мчалась по ночной Москве с сумасшедшей скоростью. В четыре часа утра мы приехали. Я позвонил в дверь квартиры, открыл плачущий отец: «Мама умерла двадцать минут назад. «Где Леня?» — вот ее последние слова. Да, еще. Она на днях сказала, что очень не хочет, чтобы ты стал разведчиком. У нее, мол, нехорошие предчувствия».
Мне дали несколько дней на похороны. Я официально предупредил начальство, что буду отпевать маму в церкви на улице Неждановой, где она венчалась с отцом, и хоронить с попом, хотя мне вроде бы ото не с руки, как члену КПСС. «Что вы, Леонид Сергеевич, — ответило начальство, — какой может быть разговор? Действуйте по совести. Мы вам даже транспортом поможем и ребятами, если нужно».
Хоронили маму солнечным октябрьским днем. На Востряковское кладбище пришли родственники, институтские друзья, двое ребят из разведшколы, включая Володю, руководитель нашего студенческого театра, доброй памяти артист Малого театра Сергей Маркушев. Он первый и сказал о моей матери очень теплые слова. Я, прячась, глотал слезы, все вспоминал и вспоминал, глядя в родные и ставшие вдруг такими чужими черты лица, как иногда был к ней несправедлив, невнимателен, как скупо любил и не всегда понимал. А когда заколотили крышку гроба, когда застучали о нее стылые комья земли и вырос холмик, меня охватило такое жуткое, непереносимое чувство, что, не стесняясь никого, я завыл… Отец стоял молча, потупив глаза. «Успокойся, Леня, — сказал Сергей Алексеевич, — успокойся. Маму не вернешь. Слезами горю не поможешь. Терпи, родной…» А над могилой стояли три березки и протягивали ко мне ветви с увядшими листьями, словно навеки уходящая мать попросила их не оставлять в беде сына и утешить его.
Жизнь между тем неслась своим чередом. Я очень благодарен балашихинской разведшколе номер 101. Там я окреп физически, научился многим премудростям, о которых потом читал только в джеймс-бондовских похождениях, вообще-то не зря выдуманных Флемингом, и избавился, может быть несколько преждевременно, от идеологических иллюзий. Если в день похорон товарища Сталина я искренне плакал, то потом только ухмылялся, слушая очередные «плачи» с Мавзолея по поводу безвременной кончины «верных ленинцев», которые передавали эстафету не менее глупым антиленинцам, обреченным или на проклятие, или на забвение многострадальной Россией. Именно в разведшколе, благодаря ее уникальной библиотеке, я понял, что Маркс и Энгельс во многом уступают Гегелю и Ницше, а уж Смит, Рикардо и наш Плеханов ни в какое сравнение не идут с великим путаником Ульяновым-Лениным, который больше переписывал, чем писал, заводя в тупик Россию и передав ее в наследство горцу Джугашвили. А вот он уже превратил ее при помощи ГУЛАГов в великую державу, которую боялись и одновременно уважали во всем мире.
Моим же «классиком» стал наставник из 101-й школы, старый разведчик-нелегал, оставивший мне в наследство несколько заповедей, которые помогли мне в последующей жизни, хотя и не во всем. Перечислю их: «Никому не верить. Считать, что профессия разведчика — это по гроб жизни. Не вступать в интимную связь без оперативной необходимости. Не лезть в дела своих коллег — это влияет на продолжительность жизни. Быть безжалостным к предателям. Никогда не ходить даже на самые опасные операции с оружием. Самое главное оружие офицера внешней разведки — мозговые извилины и хорошо подвешенный язык. Без этих качеств в этой элитарной секретной службе делать нечего. Бить первым, даже если противников больше и их не удалось уговорить…»
Что еще? Разведшкола пробудила во мне чувство авантюризма, развила интуицию и сделала веселым циником, со скепсисом относящимся к любым авторитетам прошлого и настоящего. Добавлю, что, может быть, сие не очень хорошо в плане морали, но тем не менее у меня выработалось свое определение сущности разведки, которое в окончательном варианте я сформулировал бы примерно так: «Профессия разведчика — это, на мой взгляд, не только профессия, но и свойство характера, в котором обязательны такие качества, как авантюризм, звериная интуиция, смелость, обаяние и, разумеется, особый талант, который даруется не каждому смертному. Разведчик должен быть верен стране, на которую работает, вне зависимости от смены ее правителей, равноудален от любых политических партий, кристально честен при выполнении заданий. И наконец, соблюдать две заповеди: «не убий» и «не навреди». Если позволяют обстоятельства, конечно…»
Попал я после окончания школы в Балашихе в один из европейских отделов Первого главного управления КГБ СССР и сразу же понял, что завет моего наставника: «Чем меньше знаешь, тем дольше живешь» — очень правильный. Даже самая пустячная бумажка несла на себе гриф «совершенно секретно», не говоря уже о документах «особой важности», то есть делах зарубежных агентов. Зато уж здесь я приучился к «немецкому» порядку: попробуй забудь что-нибудь на столе или, не дай Бог, потеряй…
Между тем я продолжал изучать опыт итальянского государственного капитализма для использования его в деле строительства светлого коммунистического общества в отдельно взятой стране. Затем я опубликовал несколько статей о политике и экономике Италии в некоторых журналах и газетах, в том числе во «Внешней торговле» и в «Известиях». Однажды меня вызвал в свой кабинет начальник отдела. Перед ним на столе были разложены мои статьи.
— Вы, оказывается, обладаете еще и журналистскими способностями?
— Да, пописываю кое-что. Вот диссертация…
— О диссертации потом. А что, если вам поехать в Италию корреспондентом «Известий»? Алексей Иванович Аджубей — мой приятель. Ведь журналистское прикрытие — самое надежное из всех…
Через неделю я сидел в кабинете главного редактора «Известий» и зятя Никиты Сергеевича Хрущева Алексея Ивановича Аджубея.
Разговор состоялся для меня неожиданный и стремительно короткий, как автоматная очередь.
— Мы читали ваши статьи по Италии.
— Большое спасибо.
— Плохие статьи, унылые, не для широкого читателя.
Моя челюсть отвисла от такого поворота разговора.
— Хотите опять в Рим? Собственным корреспондентом «Известий»?
Я промычал что-то нечленораздельное.
— Завтра выходите на стажировку в отдел. Я уже дал соответствующее указание. Стажировка будет максимально короткой. В августе вы должны быть в Риме. Пишите о политике, скандалах, мафии и даже о проститутках. Это же колоссальная социальная проблема в Италии. К тому же вам необходимо заявить о себе как о смелом и скандальном журналисте. Понимаете? Поэтому возьмите интервью у какой-нибудь достаточно яркой и интересной проститутки. Заплатите ей. Расходы мы возместим. Но только интервью, понимаете? Использовать ее по назначению запрещаю. Иначе положите партбилет. С Богом…
Да, первое журналистское задание от главного редактора было более чем оригинальным. О проститутках я только читал и полагал, что платить деньги за любовь для такого красавца, как я, просто позорно. И еще я знал, что проституция — самая что ни на есть первая древнейшая профессия. Но оказывается, ошибался. Постараюсь это доказать в следующей главе…
Глава II
САМАЯ ДРЕВНЕЙШАЯ…
У нас принято называть первой древнейшей профессией проституцию, а ночных бабочек — представительницами этой профессии. Но это не совсем так. Вернее, совсем не так. Самая древнейшая и самая загадочная, кстати, профессия родилась, когда обезьяна, если следовать теории Чарльза Дарвина, превратилась в человека. Эта профессия — разведчик или шпион. Кстати, только у нас слову «шпион» придается этакий презрительный оттенок, а в других странах-государствах это слово воспринимается нормально, как название любой другой профессии, будь то инженер, врач, бизнесмен… Почему? Потому что разведчик и шпион работают в одинаковом режиме, одними и теми же методами. Важно только, на кого они работают. Если на свою страну, это нормально. Если же они являются «двойниками», то этих представителей древнейшей профессии называют предателями Родины и приговаривают, как правило, к высшей мере наказания — расстрелу, электрическому стулу, газовой камере и так далее в зависимости от обычаев того или иного государства.
Разведка, безусловно, — явление историческое. Многообразие взглядов историков на социальный характер разведки или шпионажа объединяет их в одном. Все сходятся на том, что секретные службы существуют не менее тридцати трех столетий. Точнее говоря, они родились тогда, когда начались войны. В любом военном или политическом столкновении, будь то побоище диких племен на заре цивилизации, Первая и Вторая мировые войны, «холодная война», имеет место тактическая хитрость, рассчитанная на обман противника. Но чтобы победить противника или обмануть его, необходимо знать его планы, не забывая при этом, что вчерашний друг может стать завтрашним врагом. Поэтому разведка работает и в мирное время.
История складывала века в свою копилку. На смену одним формациям приходили другие, и время меняло само понятие секретной службы, а вместе с нею сущность военной и государственной тайны. Трансформировалось и отношение общества к тем, кто посвящал свою жизнь этому опасному ремеслу. С одной стороны, на них смотрели как на героев невидимого фронта, с другой — как на презренных наемников. Испокон веков слово «разведчик» было окружено почитанием и глубоким уважением, а слову «шпион» история придавала весьма нелестный оттенок.
Император Франции Наполеон был категоричен в определении человека, занимающегося сим тайным ремеслом. «Шпион — это естественный предатель», — утверждал он. А во французском словаре Поля Робера слову «предатель» соответствует целый набор отнюдь не ласкающих ухо эпитетов: «доносчик, шпион, изменник, иуда, клятвопреступник, ренегат, перебежчик, коварный подлец, мошенник, вероломный, отступник, обманщик». Впрочем, не милует предателя и В.И. Даль. «Изменник, вероломец, крамольник, лукавый и обманчивый человек, душепродавец…» — читаем мы в его словаре. «Предать… — изменить, обмануть лукаво, либо покинуть в беде, отступиться, или изменнически выдать неприятелю, продать, быть предателем…»
На историческом пути развития человечества менялся и облик «бойцов невидимого фронта». Было время, когда к разведке привлекали лиц преимущественно из дворянства. Многих увлекал авантюризм, необычность профессии, связанной с борьбой, которая предшествует войне и которая продолжается после заключения перемирия. В эпоху Великой французской революции и американской Войны за независимость было немало разведчиков-патриотов, беззаветно преданных делу свободы. Затем роль центральной фигуры разведки перешла к организаторам агентурной сети. Усложнилась и сама техника разведывательного дела. Для многих стран характерно тесное переплетение военной разведки с политическим шпионажем. Шпионаж все больше смыкается с откровенно подрывной работой. Появляются специалисты по диверсиям, взрывам, убийствам, поджогам. Одновременно формируется новый тип шпиона-предателя. Предатели тоже разнятся. Иных во времена военных действий секретные службы противника «консервируют», то есть переводят в глубокое подполье для использования в будущем. Других — в мирное время «фабрикуют» на скорую руку. Утверждают, что когда-то слово «предатель» носило пассивный характер и означало «человека, который предал», то есть совершил тягчайшее грехопадение. Использование предателя его недругами, теми, в чей лагерь он переметнулся, было редким и почти случайным явлением, ибо предателю не верили, его презирали и старались от него избавиться любыми путями. Он становился изгоем и для бывших друзей, и для бывших недругов, к которым перешел…
Что же побуждало и побуждает человека на предательство, на что они бывают особенно падки? Для кого-то все затмевают деньги. У кого-то болезненно обострено чувство самолюбия, у третьих — подспудное стремление к власти, к нарушению законов, к тайнам, недоступным другим. Неизвестное всегда представляется значительнее, нежели то, что лежит на поверхности. Но роковой шаг сделан, и человек оказывается в мире тех самых тайн, где порой трудно отличить реальность от легенды. Он видит себя героем, отбрасывает гнетущую мысль о предательстве и измене.
Вернемся к Наполеону. При всем своем презрении к шпионам император не мог скинуть их со счетов своих побед и поражений. «Верьте мне, — говорил он, — анализируя исходы военных баталий, — я невольно пришел к выводу, что не столько храбрость пехоты или отвага кавалерии и артиллерии решали судьбы многих сражений, сколько это проклятое и невидимое оружие, называемое шпионами». Сказавший эти слова не был ни историком, раздумывающим в тиши кабинета о необратимости времени, ни гражданским министром, склонным к скепсису в отношении военного решения проблем вообще, а выдающимся полководцем прошлого… Ни минуты не сомневаясь в своем военном гении, Наполеон прекрасно понимал, что без ловкости и смелости секретного агента он не одержал бы тех блестящих побед, которыми была отмечена кампания 1805 года.
Ульм и Аустерлиц были в такой же степени триумфом его стратегического гения, как и негласная деятельность «императорского шпиона» Карла Шуль-мейстера, одного из советников генерального штаба Австрии и шефа австрийской службы информации. По существу, этот умный, хитрый и коварный человек, у которого, как говорили люди из его окружения, «не было ни отечества, ни чести», открыл новую страницу в истории шпионажа и разведки, узаконив предательство и торговлю государственными интересами.
Жозеф Фуше, министр полиции Франции, подтверждает в своих «Мемуарах» важность шпионажа в подготовке планов войны своего императора. «Лошади, которые везли золото Французского банка к будущим полям сражений в Австрии для оплаты секретных агентов, — утверждал он, — имели большее значение, чем стремительная и отважная конница Мюрата».
Свидетельств тому, что шпионаж находил свое отражение в мифологии народов мира, имеется немало. Вообще-то говорят, что самыми ранними источниками получения тайных сведений были провидцы, оракулы и астрологи. Коль скоро боги наперед знали, что может приключиться в будущем, поскольку они сами в определенной степени предопределяли исход событий, было вполне логично искать указаний на Божий промысел в откровениях «святых» людей, в рассуждениях оракулов, в расположении звезд, гаданиях, а то и просто в сновидениях. Мифология и история религий содержат огромное количество примеров, касающихся практических дел государств, спровоцированных предсказанием и «сбором разведывательных данных». Так, например, в библейской книге преемника пророка Моисея Иисуса Навина рассказывается о том, как он тайно послал соглядатаев в город Иерихон с заданием «осмотреть» его. То были двое молодых людей, которые остановились на ночлег в доме иерихонской блудницы по имени Раав. Между тем царю Иерихона донесли о том, что на его землю пришли двое израильских соглядатаев и собирают тайные сведения. В городе начался повальный обыск и были обещаны щедрые награды тем, кто найдет или выдаст непрошеных визитеров. Однако блудница спрятала своих гостей в снопах льна, разложенных на крыше ее жилища, а пришедшим стражникам заявила, что видела, как израильские шпионы убежали по направлению реки Иордан. Раав потребовала вознаграждения у двух молодых иудеев за свою ложь и взяла с них слово, что ни она сама, ни ее семья не пострадают, если будет разрушен во время войны родной город. Так оно и случилось. Шпионы вернулись к своему царю с ценнейшими данными об укреплениях Иерихона, Иисус Навин разрушил его до основания, уничтожив всех жителей, а блудницу Раав с семьей пощадил, как и было обещано. Итак, налицо и разведка, и шпионаж, и предательство по-библейски.
Или еще одна древняя легенда. Бог Аполлон наделил дочь троянского царя Приама Кассандру, в которую был влюблен, даром пророчества. Но, став обладательницей этого дара, она обманула ожидания бога. Аполлон не имел возможности взять свой подарок обратно, зато присовокупил к нему оговорку: пророчествам Кассандры никто не будет верить. В результате ее предсказание о том, что похищение Елены принесет гибель Трое, и ее предостережения о знаменитом троянском коне никто не принял во внимание. Суть? Эту легенду, пожалуй, можно считать одной из первых записанных «обманных» операций.
А вот еще. Греки перед великим походом 480 года (до нашей эры!), как сообщает Геродот, заслали в Персию трех шпионов, чтобы они выяснили, сколь велико войско Ксеркса. Шпионов поймали и собирались казнить. Но Ксеркс повелел показать лазутчикам свое войско и отпустить их. Он надеялся таким образом напугать греческих полководцев, вполне сознательно подарив им данные о своем войске. Однако греки не испугались и не захотели сдаваться без боя.
Древние, средние века, Ренессанс изобилуют примерами секретной деятельности правителей, которые вершили судьбами людей… Могущество Римской империи основывалось на тщательно организованной полицейской секретной службе. В Европе Церковь в течение многих веков через монастыри и приходы получала тайную информацию по всем вопросам, касавшимся настроений, действий и побуждений верующих. Венеция торжествовала победы в значительной степени благодаря изощренности своих послов и огромным денежным фондам, которыми те располагали для подкупа «нужных людей». С XVI века Великие Моголы укрепляли свое владычество в Индии, прибегая к услугам тысяч шпионов, которые информировали их о настроениях в этой необъятной и неустойчивой империи.
Древняя Русь подозревала шпиона в любом заезжем иностранце. Китай обнес себя стеной, дабы внутрь страны не мог проникнуть даже чужой взор. Государственной тайной было окружено все: общественный строй, форма правления, экономика, вооружение, обряды. При таком положении вещей каждый человек становился носителем секретов. С другой стороны, любой путешественник волей-неволей превращался в разведчика и шпиона.
Еще за шестьсот лет до нашей эры китайский военный теоретик и полководец Сунь-цзы написал об искусстве шпионажа книгу, которая называлась «Происхождение стратегии — искусства войны». В ней автор, в частности, утверждает, что нельзя обладать тем, что называется предвидением, через духов и богов, через изучение аналогий истории и через собственные размышления. Только люди могут дать это, люди, знающие, что делается у врага… По Сунь-цзы, нужно различать пять категорий шпионов: местные, внутренние, обращенные, обреченные, прижившиеся. Когда эти пять категорий шпионов начинают действовать, никто не в состоянии раскрыть их секретную систему. Но при этом нужно держать в своих руках всю сеть. На этом зиждется могущество владыки. Местные шпионы — это те, которые действуют среди населения того или иного района. Внутренние шпионы, как правило, — люди, занимающие определенные посты в различных организациях противника. Обращенные шпионы — это шпионы врага, используемые против нею же. Обреченные — работают открыто в целях обмана противника, сообщая ему заведомо ложные сведения, в которые тот должен поверить. Прижившиеся шпионы приносят информацию из вражеского лагеря. В войске необходимо поддерживать самые тесные отношения со шпионами и щедро вознаграждать их работу. Никакая другая деятельность не должна осуществляться с такой строгой секретностью, как шпионаж. Нельзя работать со шпионами, не обладая собственной тонкой интуицией, которая помогала бы разбираться в преданности этих людей. Так писал китайский философ.
В Европе старейшей секретной службой считается английская. Ее создал сэр Френсис Уолсингем, государственный секретарь при королеве Елизавете, окруживший себя специалистами в самых разных областях. Одни обладали даром незаметно вскрывать чужие письма. Другие — подделывать государевы печати, третьи — искусно имитировать почерки и подписи. Некто Томас Филлипс специализировался, например, исключительно на дешифровке тайнописных кодов и составлении шифров для агентов британской секретной службы. Ему удалось, кстати, полностью расшифровать закодированные послания к Марии Стюарт, политической противнице Елизаветы, которые эта шотландская королева получала, находясь в изгнании в Бэдингтоне. Уолсингем весьма активно помогал королеве Елизавете в ее интригах. Он внедрял своих агентов в высшие круги английской знати, а те всевозможными способами натравливали одних аристократов на других. Шпионы Уолсингема находились при дворах королей Франции и Испании, при послах больших и малых государств, откуда британская секретная служба черпала обширную и ценную информацию. Один из английских агентов завязал настолько крепкую дружбу с представителем итальянской республики Тосканы при мадридском дворе, что тот пристроил шпиона в посольство республики в Мадриде. Именно этот агент сумел загодя предупредить Френсиса Уолсингема о готовящемся походе испанской Непобедимой армады, которую, как известно, впоследствии постигла печальная участь. Руководитель тайной службы при Елизавете обладал, видимо, недюжинными способностями, ибо, несмотря на явную скудость средств, выплачиваемых королевой, его ведомство функционировало весьма эффективно.
В те времена кадры разведчиков формировались преимущественно из элитных кругов. Этого требовал сам характер секретной службы. Известно, например, что к военно-дипломатической разведке привлекались такие замечательные писатели, как Даниель Дефо и Пьер Огюстен Бомарше. Это были интересные страницы в их биографии и не менее интересные фрагменты в истории международной секретной службы. Высокая оплата тайных услуг не являлась тогда единственным или даже главным стимулом. Увлекал также и авантюризм профессии. Были и разведчики-патриоты, ибо в то время для дворянства понятие отечества совпадало еще и с понятием монархии. Дворяне служили своему королю.
Я, естественно, не собираюсь излагать историю мирового шпионажа. Небольшой экскурс в прошлые века — вполне осознанная необходимость, проистекающая из той простой истины, что настоящее не существует без прошлого, а будущее без настоящего. Наиболее популярными «классическими» и в то же время полярно противоположными примерами разведывательной деятельности времен Первой мировой войны считается долголетняя работа талантливого профессионального британского разведчика, полковника Лоуренса Аравийского и весьма короткая жизнь шпиона-«двойника» Маргарет Целле, вошедшей в историю под именем Мата Хари. Обе личности, вплоть до наших дней оставаясь в ореоле славы и таинственности, окружены нагромождением самых невероятных легенд. Докапываясь до истины, я пришел к весьма очевидному выводу о том, что Лоуренс был неизбежным порождением своей эпохи. Он был необходим Англии для проведения колониальной политики, и, если бы на самом деле Лоуренса не существовало, британцы просто выдумали бы его В противоположность ему Мага Хари, исполнительница ритуальных танцев, стала жертвой интриг германской и французской разведок, изменников и бесчестных людей, бессовестно торговавших военными тайнами, агентов секретных служб.
Были и другие. Я имею в виду прежде всего женщин-разведчиц времен Первой мировой войны. Имена их менее известны, но дела окрашены в цвета патриотических чувств. О двух из них, воевавших против кайзеровской Германии на стороне Франции и Англии, скажу несколько слов.
Эдит Кавель — седовласая англичанка — руководила школой медсестер в Брюсселе. В 1914 году германская армия оккупировала Бельгию и повела расправу над мирными жителями, не желавшими подчиняться оккупационному режиму. Более того, германской контрразведывательной службе стало известно, что целые группы бельгийцев призывного возраста начали таинственным образом исчезать из городов и селений, чтобы примкнуть к остаткам разбитой армии бельгийского короля Альберта I, который соединился с английскими экспедиционными войсками и французской армией. В оккупированной Бельгии скрывалось также немалое число раненых английских и французских солдат, отставших от своих частей. И вот тогда-то по инициативе английского подполковника Гиббса был создан подпольный центр по переброске в войска союзников бельгийских добровольцев и оправившихся после ранений солдат. Во главе этого центра встала мисс Кавель. При помощи своих друзей из числа врачей она лечила раненых, укрывала в госпиталях бельгийцев призывною возраста и организовывала их переброску за линию фронта. Сначала это были единицы, затем десятки, а позже и сотни людей… Эдит Кавель не была профессиональной разведчицей, ее помощники — тем более. Однако организация продержалась больше года.
Германской службе контршпионажа удалось раскрыть подпольную сеть и арестовать ее руководителей и участников только при помощи ренегатов-предателей. Их имена остались в истории: Гастон Кьен, Луи Бриль, Морис Нель и Арман Жанн. Последний выдал Эдит Кавель. Кстати, английская разведка, которая активно использовала патриотку и внесла ее в списки своих наиболее ценных агентов, повела двойную игру, когда встал вопрос об организации побега мисс Кавель. В решающий момент английский резидент отказался дать деньги для подкупа охраны, с которой была достигнута договоренность. Впоследствии некоторые историки писали, что Интеллидженс сервис не столько пожалела денег, сколько решила, что смерть старой англичанки принесет большую «пользу» в пропагандистском плане, нежели ее побег.
Когда на рассвете Эдит Кавель встала перед строем германских солдат, последними ее словами были: «Стоя здесь, перед лицом вечности, я поняла, что одного патриотизма в борьбе было недостаточно». Да, патриотизм был, а профессионального умения явно не хватало, вернее, не хватало конспирации, без которой разведка вообще невозможна.
И вот в этом плане поистине фантастическую сообразительность проявила Алиса Дюбуа, создавшая практически единолично широко разветвленную агентурную сеть, которая в течение нескольких лет активно действовала в тылу германской армии. Среди огромного количества беженцев, переправившихся через Ла-Манш на английский берег, она привлекла внимание офицера английской контрразведки. «Откуда?» — «Из Лилля». — «Имя?» — «Луиза де Беттиньи». — «Занятие?» — «Гувернантка». Толковая, обаятельная, она производила впечатление образованной женщины из аристократической, но обедневшей семьи. По-английски говорила без акцента, безукоризненно владела немецким и итальянским языками. И что самое главное — откровенно ответила на все вопросы офицера и сообщила много интересного. Ее пригласили в Лондон, где майор контрразведки Эдуард Камертон предложил ей принять участие в патриотической борьбе «особыми средствами». Она согласилась. А через некоторое время разведывательным отделом британского военного министерства ей было выдано удостоверение на имя Алисы Дюбуа, кружевницы по профессии. С этим документом она могла беспрепятственно разъезжать по всем странам, не вызывая подозрений.
Поделиться книгой: