Ржавая луна

    Потом из тумана появляется всадник. У него мощный боевой конь, не такой, на каких ездят стражники или охотники. Самый настоящий боевой конь. Он и сам настоящий воин — в смолёной рубахе с железным нагрудником и оплечьем, в поручах и высоких сапогах. Только шлема на голове нет — он болтается у седла.

    На поясе у всадника меч. К седлу приторочены боевой топор и щит. Хороший у него топор. А на щите нарисована башня на холме. На башне вьётся длинный узкий флаг с какой-то надписью.

    — Эй, малый, — замечает меня всадник. Выговор у него чудной, смешной какой-то, будто он приквакивает, когда говорит. — Приеду ли я по этой дороге в Квисли? Знаешь Квисли? Там йомуном Абенар Килч.

    — Уже приехал почти, — отвечаю я. — Как завернёшь за вон тот холм, так увидишь мельницу. Там несколько мельниц за пустошью. Ты держись той, у которой одно крыло обломано. За ней возьмёшь вправо и поедешь вдоль реки до развилки. Повернёшь налево. Там и увидишь Квисли. Только не сбейся в сторону, а то заедешь в Дохлые болота.

    — Лови, — он бросает мне медяк. Монета, блеснув в лунном свете, который едва просачивается через туман, падает на мокрую землю — желтовато-красный кружок. Совсем как маленькая ржавая луна. И так же тускло светится. Я подбираю её и кладу за щеку. Она холодная.

    — Это тебе за слова, — говорит рыцарь. — А если покажешь дорогу, получишь ещё пенни.

    Я думаю. Пенни — это хорошо, это очень много. Я смогу купить себе хлеба и простокваши. И пару яиц или жареную рыбу. Или кусок пирога из самой настоящей муки.

    Поворачиваю обратно. Всадник пристраивается рядом. Чтобы было легче идти, я обхожу коня с другого боку и берусь уцелевшей рукой за седло. Конь косится на меня и фыркает. Я ему не нравлюсь. А он мне нравится — мощный, красивый конь. Подобных я видал только у Килча.

     — Как там йомун Килч? — спрашивает воитель. — Никто не убил эту грязную свинью раньше меня?

     — Нет.

     Монета во рту кислит. Её вкус напоминает вкус сырой крови. Или старого-старого гнилого сыра, который корчмарь по имени Брог выбросил на помойку. Он мог бы выбросить его в сточную канаву, но никогда этого не сделает. Он знает, что на помойке кто-нибудь обязательно найдёт сыр и съест. «Не пропадать же добру», — говорит Брог. Но на самом деле он просто не злой — ему не сыр жалко, а людей.

    — Нет, — говорю я. — Его никто не убил.

     — Хорошо, — кивает всадник.

     Я спрашиваю:

     — А тебе что за дело? Уж не хочешь ли ты сам убить его?

     — Хочу, — кивает воин. — Ещё как хочу, малый!

     Я достаю изо рта монету, обтираю её о штаны и протягиваю всаднику:

     — Возьми.

     — С чего это? — настораживается он.

     — Это тебе за хотение. Если ты правда убьёшь Килча, получишь ещё пенни.

     Он смеётся так, что наклоняется к шее коня и того и гляди свалится с него. Потом перестаёт смеяться и спрашивает:

     — Постой, это ты к чему? Его так трудно убить, или ты так хочешь, чтобы я его убил?

     — Хочу. Трудно.

     Он безразлично кивает:

     — Слыхал. Это твои деньги, мальчуган. Уговор остаётся в силе.

     Я пожимаю плечами и отправляю монету обратно за щеку. Мне всё равно. Не хочет — не надо. Но Килча ему не убить. Многие уже пробовали. Ни у кого не получилось пока. Не знаю, что он за боец, но росту небольшого и в плечах не сильно широк. Таких надо троих, если йомун пьян. И пятерых — если трезв.

    — Скажи, а чем тебе не угодил йомун? — спрашивает всадник.

    — Он отрубил мне руку, — говорю.

    Всадник смотрит на мой обрубок.

    — Тогда чем ты не угодил ему?

    — Пырнул ножом охотника.

    — Да ну? — усмехается воин. — А ты не врёшь, малец?

    — Нет, — я показываю ему «листок». На лезвии ещё видно засохшую кровь.

    — Хм…

    Грязь чавкает под конскими копытами. Луна опускается всё ниже. Наши странные дёрганые тени растут всё больше. Скоро — день.

    — Скажи, — спрашивает он немного погодя, — йомун Килч правда такой хороший боец, как о нём говорят?

    — Таких поискать.

    — Угу…

    И снова задумчиво умолкает. И молчит всю дорогу до самого Квисли.

    Когда впереди выплывают из мрака первые дома, он достаёт что-то из-под рубахи — какую-то маленькую блестяшку. Целует её. И что-то шепчет.

    Я знаю: ему страшно. Какой бы ты ни был боец, но ты можешь бояться боя даже с самым слабым противником. Потому что кроме твоего меча, руки и головы есть ещё удача. Она может поддержать тебя, когда ты подскользнёшься в грязи и твой враг бросится с победным криком, чтобы нанести смертельный удар. А может сделать подножку…

    Когда мы входим в Квисли, то постепенно превращаемся в целую процессию. Сначала к нам примыкает пара любопытных бродяг, потом какая-то женщина, залюбовавшаяся лицом воина, потом трое рыбарей, несущие на продажу рыбу. Возле корчмы отделяется от кучки пьяниц здоровенный бородатый детина и тоже шествует рядом. Все понимают, что не просто так появился в Квисли этот воин.

    Так, обрастая толпой, мы движемся к реке, у которой, на холме, стоит в окружении частокола замок Килча. Наверняка соглядатаи уже доложили йомуну о прибытии гостя. Наверняка они знают, что это за гость и зачем он явился.

    Ещё когда мы только подошли к Квисли, я поменял место — встал справа от коня, так чтобы левая моя — безрукая — сторона не бросалась в глаза.

    — Проводи меня к Вызову, — тихо говорит мой спутник.

    Я и сам уже догадался, куда его вести, поэтому только молча показываю ему на ристалище — площадку в двадцать шагов возле замкового холма. Площадка окружена шестами для факелов и когда-то была посыпана песком, от которого давно ничего не осталось. С одного краю висит на двуногой стойке било.

    В нескольких шагах от ристалища он останавливается и сходит с коня. Привязывает его к коновязи в стороне. Поблизости уже собирается толпа. Люди чувствуют запах крови, которая должна сегодня пролиться. Переговариваются, перешёптываются, переглядываются, оценивают незнакомца, его коня, оружие, прикидывают достаток — сколько достанется Килчу, если он победит. На замковой наблюдательной башне свесился за ограждения наблюдатель и жадно вглядывается во тьму, чтобы не пропустить решающего мига.

    Воин возвращается.

    — Держи, — он протягивает мне ладонь. На ней лежат две монеты по пенни.

    — Здесь два, — говорю я.

    — Я изменил условия уговора, — усмехается он. — Добавил один пенни за охотника, которого ты пырнул. Надеюсь, ты вырастешь хорошим воином.

    — С одной рукой?

    — Я знавал одноруких бойцов, каждый из которых стоил пятерых двуруких. Пока есть, чем держать меч, ты воин. А если и нечем будет держать, так ведь есть ещё зубы. Воин — это не руки, воин — это дух. А теперь иди, тебе лучше не мелькать на глазах у стражи, я думаю.

    Я киваю и, сунув монеты в рот, смешиваюсь с толпой. Я бы прямо сейчас тронулся обратно к Пьяной дороге. Только заскочил бы ненадолго в корчму к Брогу. Но мне хочется увидеть бой и чем всё кончится. Наверняка знаю, что Килч победит. Но мне хочется увидеть. А вдруг…

    Прежде чем ступить на Вызов, он снова достаёт с груди ту штуку, целует её и шепчет. Потом прячет вещицу обратно на грудь и ступает в круг. Едва он втыкает в землю ножны, как на смотровой башне замка, не дожидаясь удара в било, трубит рог.

    Словно не обращая на звук внимания (но внутренне, наверное, холодея), он прислоняет к ножнам щит, подходит к билу, поднимает с земли обитую кожей дубинку, ударяет. Гулкий звон меди расплывается над Вызовом, заглушая звуки рога на башне. Воин отступает на шаг и встаёт, храбро подбоченившись. На щите — замок на зелёном холме. Длинный узкий флаг на котором что-то написано.

    Из замка выходят факельщики, цепочкой спускаются с холма к Вызову, вставляют факелы в держатели на шестах по кругу. Теперь площадка освещается почти как днём.

    «GWILÆDD AP CŒL» написано на щите. Я не знаю, что значат эти слова, потому что не умею разбирать буквы. Знаю только те три, из которых состоит слово «еда».

    — Там написано Гвилэд ап Койл, — откуда ни возьмись появляется рядом хромая Хевни. — Он из старинного рода Койлов.

    — Сам вижу, — выдавливаю я сквозь зубы.

    Только этой девчонки тут не хватало!

    И думаю: ничего себе! Издалека же приехал этот человек, чтобы снести голову нашему йомуну. А скорей всего — чтобы сложить свою.

    — С Северных Холмов, — не умолкает хромоножка. — Род Койлов там самый главный.

    — Сам знаю, — упрямо говорю я.

    — Сир Гир тоже был из рода Койлов. Сир Гвилэд его племянник. Наверное, он приехал отомстить йомуну Килчу за…

    Я сердито тычу её локтем в костлявый бок. Она шипит от боли и с размаху бьёт меня кулаком в плечо. Кричит:

    — Дурак!

    — А ты не мели языком, — огрызаюсь я. — Дура хромая.

    Мне вовсе не больно. Ну, если и больно, то совсем чуть-чуть. Над толпой стоит гомон голосов, но мало ли кто может стоять рядом и слышать слова этой дуры. Ладно если только её сцапает йомунов соглядатай, которых здесь, в толпе, наверняка не один, но ведь и меня заодно приберут. А если тебя забрали, — пиши пропало. Никто ещё не возвращался из погребов, которые, говорят, прорыты в подножии холма и где содержат пленников, должников и таких наветчиков, за какого сойдёт эта проклятая девчонка.

    До неё доходит, что она могла сболтнуть лишнего, но она слишком противная, чтобы признать мою правоту.

    — А ты не указывай, — пыхтит она. — Дурак безрукий.

    Гомон усиливается. Все головы поворачиваются влево — это появился в сопровождении стражников йомун Килч. У него нет меча, на нём простая кожаная рубаха, он без шлема, без щита, и весь вид у него такой, будто он явился в корчму. Или только что из неё вышел, потому что заметно, как он чуть покачивается. Йомун Килч стоит в пляшущем свете факелов, сложив руки на груди, покачивается и с улыбкой смотрит на Гвилэда ап Койла.

    — Ты кто? — спрашивает он громко, чтобы все слышали. Все слышат. Люди начинают переговариваться.

    — Я Гвилэд из рода Койлов, — отвечает ап Койл и кивает на щит. Но йомун Килч словно и не видит никакого щита.

    По толпе проходит ропот — имя Койлов людям хорошо известно, со времени последней войны оно в Солёных землях на слуху.

    — Ага… — морщится Килч и теребит бороду. — Наверно, тот самый — племянник старика Гира?

    — Которого ты предал, — кивает ап Койл. — Моего дядю, а также сиров Хивлада, Гайда, Догнара, Смула и ещё многих славных воинов, которые из-за твоего предательства или трусости пали у Старой Мари.

    — Предал?! — рычит йомун. — Предал?! Ты обвиняешь меня в предательстве, сир? И в трусости? Меня?! И ты готов подтвердить своё обвинение мечом?

    — Для того я и приехал сюда, — спокойно кивает ап Койл.

    Гул голосов нарастает. Йомун Килч пробегает взглядом по лицам толпы. Под хмурой тяжестью этого взгляда рты закрываются, ропот стихает. Потом он оглядывается на дружинников, что переминаются с ноги на ногу за его спиной. Их человек семь-восемь. В руках у них обнажённые мечи. Один держит на цепи двух здоровенных боевых псов. Это плохой знак.

    Я чувствую, как девчонка судорожно вцепилась в мою руку.

    — Они убьют его, — шепчет она.

    Конечно убьют. Килч может сделать это и сам. Но если не захочет рисковать своим брюхом, полным пива, то просто кивнёт своим верным псам о двух и о четырёх ногах. И они разорвут ап Койла. Бесчестья наш йомун не боится. Да никто и не узнает, как было дело. Никто никогда не узнает.

    Наверное, ап Койл тоже чувствует что-то, потому что когда он говорит, голос его срывается:

    — Бери меч, йомун, и пусть бог рассудит нас.

    — Бог, говоришь?.. — йомун Килч задумчиво теребит бороду и не перестаёт ухмыляться. — Боюсь, сир, богу до нас дела как до вчерашнего свечного огарка. Нет, сир, придётся нам как-нибудь без бога — самим разобраться. Так ты, стало быть, вызываешь меня? — в голосе его звучит насмешка. И ни капли опаски не слышу я в его голосе.

    — Бери меч, йомун! — Ап Койл делает шаг вперёд и поднимает с земли щит, вынимает из ножен меч. — Ответь предо мною за смерть моих родных. Я обвиняю тебя в смерти сиров Хивлада, Смула, Догнара, Гира, Сеста, Гайда, Отри, Виллема и Пэда. Я обвиняю тебя в трусости и измене. К бою!

    Взрыкивают и делают стойку псы. Из их пастей тянутся к земле тонкие нити слюны. Они не сводят с воина настороженных взглядов. Одно только слово, и эти убийцы набросятся. Зря он взял щит: против собак щит будет только помехой.

    Йомун Килч снова оглядывается на свиту. Задумчиво теребит бороду. Потом, решившись, делает знак одному из стражников. Тот подходит и отдаёт ему свой меч. Килч внимательно осматривает клинок и идёт к ап Койлу. Без шлема. Без щита. В одной кожаной рубахе. И ни разу не покачнётся.

    — Никто ещё не смел называть меня трусом, — рычит он. — А кто смел — тот не дожил до последнего звука в этом слове.

    Они сходятся так быстро, будто двигались бегом. Под их тяжёлым шагом брызгают лужицы, чавкает грязь.

    Хевни прижимается ко мне. Я слышу как она шепчет заклятье на перелом йомунова меча. Бесполезное занятие, я знаю. Сколько я слышал таких заклятий, и ни одно из них сроду не подействовало. Но всё равно все их твердят. Может быть, заклятия неправильные. Говорят, они записаны в книгах и на свитках. А в Квисли никто отродясь не видал ни свитков, ни книг. Так что их заклятья скорей всего неправильные.

    Лязгнув, мечи встречаются в первый раз. Гвилэд ап Койл молод, трезв и быстр. Абенар Грихэд Килч пьян и грузен, но все знают, что бойца искусней в Квисли нет. Да и в Лохевли нет. И во всех Солёных Землях, пожалуй, ещё поискать. Зато у ап Койла есть щит, а у Килча нет.

    Килч бьёт низко, под щит, в то же мгновение, на отмахе, бьёт сбоку по руке. Ап Койл пропускает этот удар, но удар был не силён и предплечье воина спасает поруч. Ему удаётся удержать меч. Йомун ухмыляется и наступает ещё яростней.

    Потом уже ап Койл использует хитрый приём — отбивая меч йомуна, он отводит его по дуге вверх и, не прекращая движения, наносит колющий удар в лицо Килча. Тот успевает отдёрнуть голову, но на щеке его остаётся длинная полоса, которая тут же наливается кровью.

    Килч яростно рычит и наступает. Его меч то и дело угрожает противнику — в бедро, в голову, в грудь, по руке снизу, в бедро… Ап Койл отступает, отбивается, но в его движениях не появляется суеты и лицо сохраняет выражение спокойного азарта. Всякому видно, что это бывалый боец. Может быть, ему недостаёт искусства, но спокойствия и твёрдости духа не занимать.

    Потом в какой-то момент кажется, что вот сейчас его меч дотянется до виска йомуна и располовинит это бородатое налившееся кровью лицо, превратит его в кровавый обрубок. Но Килч снова чудом уклоняется, отступает на пару шагов и опускает меч. Он тяжело дышит. По лицу стекает пот, который наверняка смердит пивом и чесноком. Из рассечённой щеки бежит кровь и заливает кожаную рубаху.

    Ап Койл тоже опускает меч и смотрит на противника.

    Я жду, что вот сейчас йомун повернётся к свите и сделает знак спустить собак. И он делает знак.

    Из кучки стражников выходит один и протягивает йомуну второй меч — тонкий, обоюдоострый, с длинным суженным остриём, рассчитанный больше на колющий удар. Лёгкий фехтовальный меч — не для битвы, для убийства.