Помоги проекту - поделись книгой:
Сплюнув, утерев рукавом потное лицо, Килч снова бросается на противника. Он заметно устал (выпитое даёт о себе знать), но теперь у него два меча и его удары сыплются один за другим, так что хватает работы и ап Койлову мечу и щиту.
Двадцать… тридцать… шестьдесят вдохов…
Ап Койл вдруг вскрикивает, замирает и делает неуверенный шаг назад. Хевни вздрагивает, до боли сжимая мой локоть. Наверное, она тоже заметила, как тонкий меч Килча шустрой змейкой скользнул под щит ап Койла и тут же вернулся назад, и остриё его покраснело.
Килч ухмыляется, потом смеется. Он подносит остриё меча к губам и слизывает с него красное. Довольно щерясь, облизывается и причмокивает губами.
— Какая горячая! — говорит он. — И солёная.
А его противник медленно клонится к земле. Падает на одно колено, упираясь мечом.
По толпе проходит вздох.
Ап Койл, покачиваясь и упираясь в землю щитом и мечом, стоит на одном колене. Кажется, он прилагает все силы к тому, чтобы не упасть. Даже здесь слышно, с каким сипом и свистом он дышит.
А Килч стоит перед ним, небрежно ухмыляется и ждёт.
— Зря ты приехал сюда, сир, — говорит он, переводя дыхание. Голос его глух и отрывист. Ему ещё не хватает воздуху после схватки. — Но ты сам виноват, не я тебя позвал. Теперь ты умрёшь, сир. Ну, и что хорошего вышло из твоей дурацкой мстительности? Жил бы да жил себе…
— Но я ещё не умер, — отвечает ап Койл и поднимается. Не знаю, чего ему это стоило. Не знаю, но могу представить.
Он стоит, пошатываясь. Потом сбрасывает с руки щит, который, видать, уже не в силах удерживать. Теперь видно, как по рубахе его течёт кровь. Удар пришёлся вниз, под нагрудник.
— Ещё не умер, — говорит он и делает шаг в сторону йомуна, беря меч на изготовку.
— Ну так сдохни, а мне это надоело! — рычит Килч и делает знак псарю.
Тот торопливо отстёгивает цепь от собачьих ошейников и кричит какую-то команду. Один за другим псы в три прыжка оказываются рядом с ап Койлом. Тот успевает встретить одного ударом меча, но второй уже прыгнул, вцепился ему в лицо и повис, намертво сомкнув челюсти. Второй — раненый, но, кажется, даже не заметивший нанесённой раны, — вцепляется в коленный сгиб воина и грызёт, дёргает, грызёт, захлёбываясь рыком, перехватывая, нащупывая кровеносные сосуды.
Ап Койл падает. Тогда первая псина отпускает его лицо и вцепляется в горло. А второй терзает бедро, подбираясь к животу, норовя просунуть морду под подол рубахи и вцепиться в пах.
Ещё через мгновение всё кончено. Первый вырывает из горла воина большой кусок мяса. Фонтаном бьёт кровь. По толпе проносится ропот. Кто-то из женщин плачет.
А йомун, даже не глядя на это собачье пиршество, поднимается обратно на холм, к своему замку.
Всё кончено.
Всё кончено.
Хевни смотрит на площадку, где шёл бой, и в лице её нет ни кровинки.
Я озираюсь. Пора мне уходить отсюда, пока толпа не поредела, и мальчишка с отрубленной рукой не стал слишком заметен. Вряд ли про меня забыли. Йомун Килч никогда ничего не забывает.
Я протискиваюсь к задним рядам. Люди начинают расходиться, но многие стоят и вполголоса обсуждают происшедшее.
Проклятая девчонка повисла на моей руке и хромает рядом.
— Уйди, — говорю я. — Ты мне надоела.
Она зло отпускает — отталкивает — мою руку, но продолжает хромать рядом, только чуть поотстав.
V
Пьяная дорога ведёт через Стылый лес. Это старая дорога, по ней сейчас никто почти не ходит. Она намного короче новой, но ведёт через этот лес. Если кто очень сильно торопится или совсем не боится смерти, тот отваживается ходить по этой дороге. Особенно ночью. Днём Стылый лес совсем не опасен. Или почти совсем.
Тлип-топ… тлип-топ… Она так и топает за мной. Пыхтит, потому что я иду быстро и не оглядываюсь. Пусть знает, что из-за неё тут никто не станет…
Чего не станет, я не знаю. Но всё равно, пусть эта девчонка знает. Связалась с мужчиной, значит терпи. Никто тебя с собой не звал, ты сама пошла. И не думай, что кому-то хочется тебя целовать и возвращаться к тебе из битвы.
— Ты не можешь помедленней? — пыхтит она у меня за спиной.
— Нет.
— Просто не хочешь!
— Стылый лес.
— Вижу, что Стылый лес. И что?
— И всё.
— Я не могу так быстро идти.
— Не иди.
— Стой, дурак!
— Сама дура, — не сбавляю шага ни на йоту. И даже прибавляю. Пусть знает.
Она догоняет, вцепляется в уцелевшую руку, тащится рядом.
— Ну пожалуйста, — просит, — давай пойдём чуть-чуть помедленней.
— Нельзя. Вообще лучше бегом.
— Ну уж нет.
— Зачем ты пошла со мной? Ты мне не нужна.
— Я никому не нужна, — в голосе её закипают слёзы. Девчонка.
Я говорю:
— Нужна. Матери. А я тебе не мать.
— Моя мать живёт у йомуна Килча, — говорит девчонка. — Ей-то я точно не нужна, иначе не выкинула бы.
— Она его жена? — я так удивляюсь, что даже останавливаюсь.
— Не жена. Шлюшка.
Я не верю своим ушам. Дочка йомуна Килча!
— Так ты его дочь, что ли?
— Наверно. Не знаю.
Мне сразу хочется её убить. В ней течёт кровь Килча. Так здорово будет пустить эту кровь. И пить её. Я вспоминаю, как Килч слизнул с клинка кровь Гвилэда ап Койла. Славная будет месть ему за всё — за мою руку, за жизнь ап Койла.
Девчонка смотрит мне в лицо. В глазах у неё появляется испуг.
— Йегль, ты чего? — спрашивает она и отступает к бровке.
Я нащупываю под рубахой нож. Заметив моё движение, она тоже хватается за рукоятку ножа, что висит у неё на поясе. Повторяет:
— Ты чего, Йегль?
— Я не Йегль, — говорю.
— Только попробуй что-нибудь сделать, — говорит она. Но голос её дрожит — она боится. Я чувствую её страх.
Сплюнув, поворачиваюсь идти дальше.
И тут слышу чьи-то шаги позади. Оглянувшись, вижу в тонком тумане человеческий силуэт. Мужская походка. Блеснул в лунном свете металл.
— Бежим! — говорю я девчонке и хватаю её за руку.
— Постой, сынок!
Это мой отец. Он неспешно приближается. Он держит в руке свой рабочий топор. Топор тускло поблёскивает в ржавом лунном свете.
— Ты куда, сынок? — спрашивает он, остановившись в пяти шагах.
Девчонка прячется за мою спину.
— Куда же ты, сынок? — повторяет отец. — Мама будет скучать по тебе.
— Мать мертва, — говорю я. — Я удавил её.
— Да, — говорит он. — Я так и подумал, что это ты сделал. Зачем ты это сделал, сынок?
— Она просила меня.
— А зачем же ты обгрыз ей лицо, сынок?
— Что? — что мелет это лесоруб?! Ничего я не обгрызал.
— Ты обгрыз ей лицо, сынок, — повторяет он. — Зачем?
— Я не делал этого! Наверное, собаки прокрались в незакрытую дверь.
— Нет, сынок, нет, — качает он головой. — Дверь была закрыта. Собаки не могли попасть в дом. Дверь была закрыта, сынок. Вот как выходит.
— Я ничего не делал. Я только удавил её. Она просила. Ей было очень больно и она просила.
— Подойди ко мне, сынок, — говорит отец. — Девочка пусть останется, а ты подойди ко мне. Я должен убить тебя. Теперь. Так выходит, сынок. Ты не должен был… такое делать со своей матерью, сынок.
Я достаю из-под рубахи нож.
— Попробуй только, лесоруб, — говорю я. — Я уже убил одного охотника. Думаешь, с тобой не слажу?
Отец перехватывает топор и идёт ко мне. Девчонка пищит и отбегает в сторону. Струсила. Конечно, кто же не струсит, когда такой верзила лесоруб идёт к нему с топором. Тем более — девчонка.
Я делаю шаг назад. Сжимая в потной ладони «листок», выставляю его перед собой. Отец поднимает топор. Мне не справиться с этим здоровенным лесорубом. Да и нож — плохая защита от топора. Сейчас я умру. Я знаю, что умру. Но мне почему-то совсем себя не жалко.
— Мне так жаль, сынок, — говорит отец.
А мне — нет. Зачем он столько болтает? Ещё бы заплакал, верзила. Давай, бей. Ты наклонишься вперёд. Я вывернусь из-под топора. Тебя перевесит вслед за ударом в пустоту. Я поднырну под твои руки и всажу «листок» тебе в брюхо. Ты сдохнешь так же, как тот охотник. Ну, давай, бей. Вытащив нож из брюха, я полосну тебе по горлу. Ты захочешь поднять топор и махнуть ещё раз. Но будет уже поздно. Кровь польётся из твоего горла. Перехватит дыхание. Ты захочешь вдохнуть — и не сможешь. Прежде чем ты умрёшь, я скажу: я не трогал мою мать! Я удавил её, потому что она просила, но больше я ничего не делал.
Или?..
Нет!
— Мне очень жаль, сынок, — повторяет лесоруб. — Ты не должен был…
И тут появляются двое.
Они выходят к обочине дороги откуда-то из зарослей и останавливаются, глядя на нас. Взгляды их белесых глаз неподвижны, как луны. Длинные, почти до колен, руки висят вдоль тела. Из приоткрытых ртов вырывается сиплое дыхание. Ноздри плоских носов подрагивают, втягивая наш запах. Грязные рубахи висят на их телах клочьями. Немытые и нечёсаные патлы на вытянутых головах — как грязная пакля, как вороньи гнёзда на вётлах. Это варпы — не узнать их невозможно.
Отец, проследив направление моего взгляда, а может быть, просто что-то почуяв поворачивается и тут же чуть приседает, беря на изготовку топор, покрепче упираясь ногами в землю. Лесоруб, он словно готовится взяться за очередную лиственницу или сосну. Но варп — не лиственница и не сосна. Он только с виду медлителен, неказист и сух, как дерево, пару лет назад разбитое молнией. На самом же деле он быстр, силён и никогда не останавливается на полдороге.
Варпы стоят и безучастно смотрят. Они не делают ни одного движения. Только едва заметно переминаются на своих длинных худых ногах с огромными плоскими ступнями.
— Беги, сынок, — едва слышно говорит отец. — Беги, сынок, а я попробую от них отбиться.
— Ничего не выйдет, отец, — говорю я. — Это варпы. Ты не отобьёшься от них.
— Беги, — чуть не плачет он. — Спасайся.
— Я не трогал мать, — говорю я. — Я удавил её, она просила. Но больше — ничего.
— Беги, сынок, беги.
Варпы поворачивают головы, как любопытные собаки, когда с ними разговариваешь. Их взгляды медленно переползают с моего лица на лицо отца и обратно, следя за разговором. Они ничего не понимают. Взгляды их ничего не выражают. Они немного удивлены. Я бы тоже удивился, если бы заговорил кусок мяса, который я собрался съесть.
— Беги! — кричит отец.
Я поворачиваюсь и бегу. По дороге хватаю за руку девчонку, которая замерла и смотрит на варпов разинув рот. Хватаю её за руку и тащу за собой.
Поделиться книгой: