Возвращение крестоносцев

Первый корпус десантировался с кораблей на сирийский берег, ооновская авиация, в соответствии с достигнутым со Святым Престолом соглашением, провела разведывательные полёты и ликвидировала на побережье всё, напоминавшее пограничные отряды и береговые батареи.

Второй корпус шёл через Турцию. Турки, официально отказавшиеся участвовать в антимусульманской войне, предоставили необходимый коридор и согласились разместить на своей территории базы снабжения. Они очень надеялись, что крестоносцы наконец-то решат курдский вопрос.

Задача египетской бригады была скромнее: она блокировала Суэцкий Канал и совместно с израильтянами контролировала нейтралитет Египта. Действующий египетский президент готов был сидеть в хате с краю, но президенты в этой стране уж слишком часто менялись.

К Рождеству крестоносцы должны были достичь Кувейта и, как был уверен Папа Пётр II, омочить сапоги в Персидском заливе. Потери среди мирного арабского населения могли составить 80 процентов, эти операционные документы были самыми секретными и хранились за семью печатями, точная картина предполагаемых событий была известна только папским цензорам. Потери среди крестоносцев собирались учитывать только исходя из соображений новой вербовки безработных в Европе.

Этот план очень напоминал нацистский «Drang nach Osten», и сроками проведения, и методами военных действий. После победы, в которой никто не сомневался, оставалось много неясных вопросов: что делать с захваченными территориями с почти истреблённым населением, Папа рассчитывал, что они перейдут в юрисдикцию Ватикана и станут основой будущего Святого Государства и надеялся на поддержку американского президента. Как воевать с Ираном, который, скорей всего, не простит бесчинств, учинённых с единоверцами? Вопросов, которые оставались без ответов, хватало, но сама суть военной компании была блистательна: дерзким, жестоким блиц-кригом показать азиатам, кто в доме хозяин.

Мирослав Янковский был среди тех, кто высаживался в сирийском порту Тартус. Населения в городке почти не осталось, после объявления Папой крестового похода длинные колонны беженцев потянулись в сторону Ливана и Иордании. Отдельные жители боязливо пробегали по улицам, стараясь не попадать на глаза крестоносцам. Слух о том, что воины Христовы получили приказ «пленных не брать, оказавших сопротивление уничтожать на месте» покатился по средиземноморскому побережью. Этот слух был сущей правдой, пропаганда настраивала легионеров перещеголять жестокостью фанатиков Исламского Государства[2].

Пока 22-ой польский легион выгружался на набережной, Мирослав расположился в кофейне под тенью больших акаций. Здесь ещё дышала прежняя довоенная жизнь, на стеллажах над барной стойкой стояли банки с кофе и чаем, множество разного размера кофейников из меди. Мирослав из любопытства порыскал под стойкой, бутылок со спиртным нигде не было. «Они же не пьют, — подумал он. — Гашиш курят в кальяне». Кальяны были свалены в кучу в углу кофейни. Он сварил в турке душистый кофе и с удовольствием затянулся сигаретой с марихуаной, второй привилегией капральского состава. Из Тартуса предстоял рывок на Эр-Ракку — столицу непризнанного Халифата.

— Логика азиатов понятна, — объяснял ротный Бартош, когда легион плыл из Неаполя на шикарном круизном лайнере, зафрахтованным церковью. — Генерального сражения не давать, заманивать вглубь своей территории, измотать в мелких стычках, в надежде, что мы скоро выдохнемся в этой жаре и в этой пыли. Они так всю свою историю воюют. Жаль, что не будет поддержки с воздуха.

— А ооновская авиация? — спросил капрал Яцек.

— На этих можно не рассчитывать, — отмахнулся ротный. — Насколько мне известно, они такую тягомотину затеяли: каждый случай поддержки крестоносцев рассматривается отдельно, согласуется на уровне генштабов. Пока письмами будут обмениваться, передохнем все. Поэтому, парни, приказ простой для вас и ваших вояк: любое двигающееся существо это цель, а не человек. Мы на той войне, где разницы между гражданским и военным нет никакой, боеприпасов у нас, слава яйцам, достаточно.

За несколько часов до высадки пришла плохая новость из Египта, там первоначальный план сразу дал сбой.

Египетский президент поменял своё мнение в последнюю секунду и на подходе к Суэцкому каналу крестоносные транспорты встретили египетские сторожевики. Вся сорокатысячная бригада пошла бы на дно морское, но ситуацию спасли израильские торпедные катера. Они налетели как гнев Божий на не ожидавших такой бяки египтян, в течение нескольких часов Египет лишился флота, а бригада в полном составе высадилась в Александрии и устроила там откровенную бойню. Четыре легиона, которые должны были десантироваться в Сирии, перенаправили в Египет с задачей взять Каир и мочить предателей налево и направо. Война с самого начала непредвиденно началась на два фронта.

Легионеры погрузились на грузовики и колоннами в сопровождении бронетранспортёров двинулись вглубь Сирии. В кузове грузовика был установлен пулемёт, Янковский ошалело прошил очередью стену дома в первой встретившейся деревне. Ему послышалось, что оттуда раздались стоны.

Так они продвигались несколько дней, не встречая никаких вооруженных людей, только изредка группы беженцев. Беженцев останавливали и обыскивали, если находили оружие, даже нож, сразу расстреливали. Смерть старика, которого застрелил Янковский, не показалась ему такой уж шокирующей. Старик размахивал кинжалом, неумело, и яростно защищал детскую коляску, в которой лежали его пожитки.

Мирослав выстрелил, не задумываясь, в толпе раздались возмущенные крики, оттуда выскочил мальчишка с гранатой и бросил её в ближайший грузовик. Взрывной волной капрала швырнуло на землю, капут второму отделению, с необычным равнодушием подумал он. Ротный Бартош из пулемёта на командирском джипе изрешетил беженцев.

Янковский с трудом поднялся на ноги. Голова болела, будто по ней треснули дубиной.

— С боевым крещением! — сказал Бартош. — Убитых сжечь. Раненых в лазаретную машину.

Ночью на привале они подсчитали потери: двадцать семь человек, десять убито, семнадцать ранено. Для раненых вызвали вертолёт, везти их обратно на автомашине в Тартус, на тыловую базу, было слишком опасно. В темноте ярко горели два костра, на первом сжигали тела крестоносцев, на другом — беженцев. В соответствии с приказом, чтобы не допустить эпидемий. Ротный капеллан произнёс молитву над урнами с прахом крестоносцев, к каждой урне прикрепили солдатский жетон и погрузили в прилетевший вертолёт.

Утром обнаружилось ещё двое погибших — тела постовых с отрезанными головами лежали друг на друге, создавая подобие креста, в сердце одного был воткнут маленький зелёный флажок. Бартош выругался и приказал роте построиться.

— Война началась, — он показал на два трупа, которые приволокли и бросили перед строем. — Тот, кто этого не понял, может не дожить до рассвета. Больше ничего объяснять не буду. По машинам!

Грузовики тронулись с места, тела постовых горели, облитые бензином, собирать прах в урну и читать молитву не было времени. Первую встретившуюся арабскую деревню легионеры сожгли дотла из огнемётов, окружив её по периметру и не выпустив никого живого.

В эти дни цензор Ялуш был далеко от 22-го легиона, в составе войсковой группы, наступавшей на Дамаск. С командиром группы, отставным полковником бундесвера Хайнцом Кеплером, произведённым в крестоносной армии в генерал-майоры, у него сложились вежливо-натянутые отношения.

Новоиспечённый генерал был не в восторге от методов ведения боевых действий, которые ему навязали, но, как человек дисциплинированный, предпочитал выполнять приказы, а не дискутировать. Ялуш не вполне отчётливо понимал, зачем этот пятидесятичетырёхлетний отставник нанялся в крестоносную армию, может быть, потому что хорошо платили, а, может быть, сыграли амбиции потомка тех, древних, крестоносцев, Кеплер однажды в беседе, напоминавшей доверительную, обмолвился, что его предки участвовали в покорении Прибалтики Тевтонским Орденом. Хорошая версия для самоуспокоения, подумал тогда Ялуш, во всяком случае, командир Кеплер азиатов на дух не переносил и не скрывал этого.

Дамаск взяли с марша, по согласованию с ооновским командованием город подвергся интенсивным авианалётам. Свою лепту внесли и израильские ракетчики. Ялуш был в бронемашине 3-го французского легиона и оказался одним из первых, ворвавшихся в президентский дворец. Президент Асад с женой успели бежать, сразу распространился слух, что их вертолёт сбили ооновцы уже над территорией Ливана. Оставшихся родственников и охранный батальон перебили сразу, солдат правительственной армии, не успевших снять форму, расстреливали без жалости, в городе начались погромы и мародерство.

Цензор Ялуш в соответствии со своими полномочиями начал вносить в этот хаос элементы регулирования. По его распоряжению крестоносная жандармерия заняла помещения банков и других финансовых учреждений. Деньги и ценности загружались в самолёты, которые улетали в Рим. Все мечети были заминированы и взорваны, погибло несколько пьяных легионеров и бессчётное количество мирных жителей, пытавших там укрыться. На второй день погромов группа сирийцев захватила полуразрушенный телевизионный центр и попыталась выйти в эфир. Ялуш действовал оперативно, реактивные миномёты, захваченные в качестве трофея у правительственной армии, разнесли телецентр в пыль.

Через три дня над Дамаском из громкоговорителей был объявлен приказ генерала Кеплера: легионам сгруппироваться на трассе М-5. Неявившиеся считаются пропавшими без вести или перешедшими на сторону врага, что каралось расстрелом. Озверевшие от крови и пьянства легионеры потянулись к месту сбора.

Для командования войсковой группы и для цензора Ялуша это был момент dictum est factum[3]: банду надлежало превратить обратно в армию. Он проехал на бронетранспортёре по Дамаску, большая часть города лежала в руинах, специальные команды сжигали трупы, не разбираясь, свои это или чужие, панический страх эпидемий стал навязчивой манией крестоносцев. В христианском квартале было безлюдно, на тротуаре лежали трупы женщин с явными следами насилия. «Ничто не ново, — подумал Ялуш. — Тысячу лет назад в Иерусалиме было то же самое».

Он вернулся на пункт сбора легионов. Легионеры неохотно сваливали награбленное в кучу, некоторые возмущались и требовали специального транспорта для трофеев.

— Крикунов арестовать, — приказал он. — Легионам построиться.

Он стоял перед строем крестоносцев на деревянном помосте, один перед многотысячными шеренгами и говорил, будто ударял стальным молотом по наковальне:

— Вам дали три дня побыть извергами. Это воинская традиция, но не привычка. Тех, кто решил, что это привычка, ждёт это.

Ялуш махнул рукой, группу крикунов человек из восьмидесяти, сидевших связанными на земле в окружении бронетранспортёров, подожгли из огнемётов.

По шеренгам прокатилось нервное волнение.

— Так будет с каждым, — истерично крикнул Ялуш. — Кто откажется выполнять приказ командования. Вы — пилигримы церкви и вам слишком хорошо платят, чтобы быть ворами.

— Командуйте, генерал, — он повернулся к Кеплеру, наблюдавшему из люка бронемашины за происходящим.

22-ой польский легион был в авангарде войск, наступавших на Эр-Ракку. Продвижение крестоносцев с каждым днём становилось всё труднее и медленнее. Как и предрекал ротный Бартош, исламисты действовали методами партизанской войны, обычно нападали по ночам, сон превратился для легионеров в кошмар. Каждую арабскую деревню приходилось брать с боем, в конце концов, было принято решение накрывать населённые пункты залпом из реактивных миномётов или огнемётов и только после этого входить личному составу. Но всё равно потери были страшные, Мирославу Янковскому казалось теперь, что в них стреляет каждый дом, каждый камень, каждый ночной силуэт.

Треть легиона уже полегла, прибыли новобранцы, с деланным весельем они расходовали боезапас по холмам, где иногда мелькали люди в чалмах, и с такой же безмятежной улыбкой падали на землю или днище грузовика, получив ответную пулю. Беженцев, которые ещё встречались, теперь никто не обыскивал, шедшие впереди дозорные бронетранспортёры расстреливали их в упор.

Наступление крестоносной армии, так триумфально начавшееся, явно захлебывалось. Но это пока не была катастрофа, катастрофа ждала впереди. За семьдесят километров до столицы Халифата, шоссе, по которому двигались колонны 14 немецкого легиона, взорвали управляемые радиомины. От бравого легиона осталось воспоминание.

Армия встала, дороги больше были непригодны для наступления. Легионеры перешли в степь, грузовики буксовали, крестоносцы спешились, в буквальном виде превратившись в пилигримов. Они продвигались вперёд по несколько километров в день, под постоянными обстрелами, на дикой жаре, из Европы срочно доставили минные тральщики, но эти неуклюжие машины очень медленно делали своё дело и были отличной мишенью для боевиков Исламского Государства[4]. По всем правилам военного искусства требовалось окапываться и приступать к маневренной войне.

Цензора Ялуша вызвали в штаб крестоносной армии, находившийся в городе Хама. Войсковая группа генерала Кеплера наступала на Эр-Ракку с юга. Легионеры также медленно шли по голой степи, уничтожая всё живое перед собой. Войсковой группе особенно не повезло с минными тральщиками, три машины исламисты сразу уничтожили наземными ракетами, оставшийся расчищал дорогу далеко позади крестоносцев. В одном из боёв исламисты впервые применили снаряды с ипритом, испанский легион в панике побежал, Ялуш лично возглавил заградительный отряд.

Цензор сел в вертолёт, грязный, в несвежем обмундировании, противогаз, с которым он за последние несколько часов сроднился, болтался на поясе. Он невероятно устал за эти недели и не раз в глубине души проклинал тот день, когда связался с этой войной и с этой церковью. О том, что десять лет назад ему грозил длительный тюремный срок, он почти забыл.

Конечно, за годы, проведенные в рядах служителей церкви, Ялуш изменился, он стал умнее, точнее, до мозга костей впитал необходимость и благожелательность иерархии, но никакая система не могла изменить в нём самого главного — он предпочитал делать только то, что считал нужным. В зависимости от цели, порой можно было пойти и на жертвы, за всё надо платить, но agere sequitur esse[5] — до конца этой войны можно и не дожить, мрачно думал цензор, лавры погибшего героя пусть достанутся кому-нибудь другому, в моих интересах, чтобы Папа придумал как можно быстрее, как завершить эту авантюру, сохранив красивую рожу при бездарно просранных козырях.

Взвод под командованием Мирослава Янковского не шёл в атаку, он полз по горячей от зноя степи, от холма к холму, от деревни к деревне, брюхом отмеряя тяготы и доблести войны. Также и жрали, полулёжа, консервированное мясо с галетами, запивая провонявшей водой из фляг и напряжённо вглядываясь в каждую точку на горизонте. Если хотя бы час проходил без обстрела с противной стороны, этот час казался вечностью.

От бронетранспортёров толк был лишь в том, что они выжигали огнемётами и расстреливали из скорострельных пушек дома, хибары и лачуги, что встречались по пути. Крестоносцы, чёрные от пыли и гари, больше походили на прислужников шайтана, чем на Христовых воинов.

Капралу Янковскому некогда было размышлять, какого чёрта он отправился на святую войну, всё его время было посвящено единственному занятию — выжить, поэтому он полз по-пластунски, забыв про всякое геройство, почти не спал по ночам, проверяя караульных, разъясняя прибывающим новобранцам простые азы войны, он точно выполнял сухие и короткие приказы ротного Бартоша и, наверное, поэтому до сих пор оставался живым. Зарываясь в землю и в дерьмо, он нутром понимал: если в этой войне должен наступить момент истины, он наступает сейчас.

Это было действительно так, и вожди исламистов понимали это не хуже папских генералов. Исход того, что впоследствии назвали битвой за Эр-Ракку, определял практически всё, позорное отступление крестоносной армии обратно к побережью раз и навсегда снимало вопрос: быть или не быть Великому Арабскому Халифату. К городу были стянуты около восьмидесяти тысяч человек, профессиональных боевиков и мирных жителей, получивших оружие, эта армия значительно уступала в численности крестоносной, но, пожалуй, впервые за время ближневосточных войн она ощущала себя не сборищем шаек, а народным воинством, защищавшим родную землю и родную веру. Кутузовская тактика на втягивание вглубь своей территории давала плоды, горькие для крестоносцев и радостные для исламистов.

Об этом говорил на совещании в штабе крестоносной армии кардинал Канелли. Говорил он и другом: поражение крестоносцев спровоцирует такой передел власти на Ближнем Востоке, что применение ядерного оружия станет неминуемым.

— В Египте ситуация лучше, — сказал кардинал. — Каир занят крестоносцами, среди местной элиты удалось найти людей, составивших временное правительство до прояснения обстановки. Но мы должны трезво понимать, этот успех покоится на зыбкой почве и в случае провала на основном фронте нашим легионам несдобровать — египетская армия почти в двадцать раз превышает их по численности. На помощь иудеев особо рассчитывать не стоит.

На совещании присутствовали четырнадцать цензоров из восемнадцати, все, кто были в Сирии.

— Вопрос не в том, гуманно или нет, применение ядерного оружия, — сказал кардинал. — Поражение в крестовом походе означает, что церковь будет вынуждена отказаться от лидирующей роли в белой расе, ради чего мы трудились в поте лица своего последние десятилетия. Мы должны будем признать, что церковь — пережиток прошлого, а вслед за церковью уйдёт с исторической арены и Европа, вместе со всеми нашими ценностями, культурой и расовыми приоритетами. Лично для меня это смерти подобно.

«Тебя бы на передовую», — подумал Ялуш, слушая патетическую речь кардинала. Дух озлобления всё больше расцветал в нём.

— Ваша задача предельно проста, — неожиданно мягко закончил доклад кардинал. — Не дать легионам побежать, когда исламисты начнут активные контратаки, сведения, что они готовятся, нам передала ооновская разведка. Апостольский Престол проводит определенные действия в дипломатическом плане, чтобы развернуть ситуацию в нашу пользу. Требуется выиграть время, примерно две недели. Со мной прибыли дополнительные подразделения крестоносной жандармерии, они создадут заградительную полосу по всей линии фронта. Каждый цензор отвечает за каждого дезертира лично, не жалеть никого и ничего.

«Какой коварный план задуман? — подумал Ялуш. — Неужели полномасштабная поддержка ооновских войск?»

После совещания Ялушу было приказано остаться.

— Ваши действия в Дамаске получили высокую оценку Его Святейшества, — сказал кардинал Канелли. — Это равнозначно ордену в светской армии.

— Служу вере и церкви! — ответил цензор.

— Мне предстоит трудная миссия, — сказал кардинал. — Я беру с собой ограниченное число помощников, вы в их числе. Самолёт вылетает через час. Отдохните и приведите себя в порядок. Ваши обязанности разъяснят во время полёта. Есть какие-нибудь вопросы?

Ялуш отрицательно покачал головой.

— Вероятно, вы хотите знать, — спросил кардинал, — куда предстоит полёт? Эрбиль — столица автономного иракского Курдистана.

«Вот это разворот, — подумал цензор. — Не зря Папа имеет славу достойного ученика святого Лойолы».

План игры, в лучших традициях общества иезуитов, был задуман и разработан вчерне ещё до начала крестового похода. Пётр II, прислушивающийся не без осторожности к мнению аналитиков различных спецслужб, тем не менее, воспринял их базовую доктрину: из всех этнических групп Передней Азии, курды наименее подвержены исламскому фундаментализму и наиболее восприимчивы к европейскому менталитету. Народ, как и евреи, гонимый веками, мечтал иметь собственное государство, и ради этой цели его лидеры готовы были на всё. В момент высшей точки противостояния на подступах к Эр-Ракке план из резервного превратился в главный.

В теории комбинация выглядела сносной, но на практике таила в себе множество с трудом разрешимых противоречий, сегодня и в самом ближайшем будущем. Союз крестоносцев с курдами означал нож в спину туркам, вернее, саперную лопатку в самый хребет, туркам оставалось унизительно проглотить смертельную обиду или навсегда отказаться от попыток войти в европейское сообщество. Об этом Папа намерен был ультимативно объявить в случае успеха переговоров кардинала Канелли в Эрбиле.

В иракском Курдистане стояла почти двухсоттысячная армия, закалённая в боях, непрерывно воевавшая последние полвека. Бросок этой армии на Эр-Ракку означал, что Халифат из государства превратится в фантом. Но где гарантия, что очень скоро вместо Великого Арабского Халифата мы не получим Великий Курдистан? Об этом мрачно размышлял на борту самолёта кардинал Канелли, все они одним миром мазаны, эти азиаты, начиная с царя Ксеркса, который напал на Древнюю Элладу.

Мысли цензора Ялуша имели значительно меньший масштаб. В его подчинение был передан отряд из тридцати головорезов, они летели в соседнем самолёте. Если курды согласятся выступить, ваша задача — ворваться в Эр-Ракку первыми, инструктировал кардинал Канелли, захватить телерадиоцентр и оттуда возвестить на весь мир, что столица Халифата освобождена крестоносцами. Для информирования местного населения в составе отряда пять человек, которые говорят по-арабски. Вы должны вести вещание, даже если бои в городе будут продолжаться, сказал кардинал, даже если исламисты выбьют курдов из Эр-Ракки, пока останется хотя бы один живой. Отряд не имеет права покинуть телерадиоцентр ни при каких обстоятельствах. Впрочем, я почти не сомневаюсь, добавил Канелли, что после первого же вашего выхода в эфир шайки, противостоящие легионам, побегут.

— От наёмников трудно требовать исступлённого фанатизма, — возразил Ялуш.

— Мы не первый раз имеем дело с этими людьми, — сказал кардинал. — Для них рисковать жизнью за большие деньги обыденная вещь. Они знают — «Abyssus abyssum invocat»[6]: потеряв наше доверие, они не смогут скрыться нигде.

Это шанс, думал цензор Ялуш, другого такого не будет, если дело пройдёт удачно, открываются любые пути, включая… А что, на душе стало приятно от захватывающих перспектив, Папа не вечен, наступает эпоха совсем других людей, для которых мерилом ценностей является власть, только власть и ничего, кроме власти.

Предполагать возможную смерть не хотелось, за него уже всё решили, приказы не обсуждаются, приказы выполняются. Удивительным образом его личные цели и цели крестового похода сошлись в одной точке, слились в одно неразрывное целое. Если бог существует, подумал Ялуш, я не погибну в Эр-Ракке.

В это утро Мирослав Янковский не успел подумать о боге. Рота отсыпалась в очередной арабской деревне. Бой был жестокий, зачистку закончили в темноте, был некоторый шанс, что завтра удастся передохнуть. Стояла лёгкая дымка, как обычно на рассвете в этой полустепи-полупустыне, температура ночью и днём могла различаться в двадцать градусов, Янковский проверил караульных и привычно навёл бинокль на горизонт.

Они шли небольшими группками, короткими перебежками, залегали, по неслышной команде поднимались и, скрючившись, двигались вперёд, несколько сотен, в чёрных повязках с белой арабской вязью — смертники. Зрелище напомнило Мирославу старенький фильм о давней гражданской войне в России, где шли в психическую атаку шеренги офицеров под барабанный бой с развёрнутыми полковыми знаменами. Здесь, у безвестной арабской деревни, барабанов и знамён не было, в полнейшем тишине силуэты на горизонте больше напоминали мертвецов-зомби из фильмов ужасов.

Янковский набрал на карманном радиопередатчике ротного Бартоша: «Командир, контратака! Смертники, человек триста!»

«Понял! — крикнул Бартош вмиг проснувшимся голосом. — Я свяжусь с другими ротами. Все пулемёты на переднюю линию».

В это утро польский, чешский, хорватский и украинский легионы были атакованы во весь фронт. Почему-то вожди исламистов не сомневались, что славяне побегут первыми.

В кровавом месиве, растянувшемся в длину на два десятка километров, сошлись в рукопашную почти тридцать тысяч крестоносцев и около двадцати тысяч исламистов, бронетранспортёры потеряли значение, они палили вперед из огнемётов в надежде, что там только враги. С обеих сторон позади стояли заградительные отряды, не давая никому шанса на ничью.

Янковский стрелял из пулемета, когда закончились патроны, подобрал ручной огнемёт и, засев с несколькими легионерами в лачуге, прикрывал остатки роты, которую перегруппировывал командир Бартош. Араб, возникший перед ним, показался ростом с небо, Мирослав сделал выпад ножом, араб медленно осел у дверного проёма, что-то бормоча и рассматривая собственные ладони в крови.

Он видел ужгородского Яцека, которому взрывом гранаты разворотило кишки, Яцек плакал, засовывал кишки обратно в живот и просил цемент, пока его не пристрелил ротный Бартош. К полдню от роты осталось двенадцать человек, славянские легионы едва ли можно было свести в одну центурию, но они не побежали, заградительный отряд остался без дела.

Перед ними валялись трупы, свои и исламистов, в сторону дышащего зноем горизонта брёл свихнувшийся легионер и пел «Yesterday». Так он брёл, казалось, целую вечность, ни у кого не было сил выстрелить в певца, пока он не упал сам.

— Второй атаки не выдержим, — буднично сказал Бартош. — Сдаваться не рекомендую, сами всё знаете, они тоже пленных не берут, они их на кресте распинают.

— А что штаб? — равнодушно спросил Янковский. Он смотрел на окровавленную ногу, может, ножом полоснуло, а может, пуля, боли не было, просто какое-то тревожное чувство, он достал ампулу с дезинфицирующим средством и воткнул выше колена.

— Штаб сказал — ждите помощь, — ответил ротный. — Санта-Клаус обязательно прилетит. Наверное.

На земле валялся разбитый радиопередатчик.

— Вот в той карете, — Бартош показал на дымившийся недалеко бронетранспортёр, — должна быть бутылка виски, я сам клал рядом со снарядным ящиком. Кто тут самый молодой?

— Я самый молодой, — раздался голос долговязого легионера, кажется, из Вильнюса, насколько помнил Янковский.

— Так сходи — принеси пойла усталым путникам, — сказал ротный. — Заведение угощает.

Долговязый поднялся и, опираясь на автомат как костыль, пошёл к бронетранспортёру.

— Может, не будет второй атаки? — сказал кто-то.

— Будет, — скучным голосом ответил Бартош. — Просто они, также и мы, лежат на земле. Полежат и пойдут, у них сзади заградительный отряд. И у нас сзади заградительный отряд. Мы тут все в один футбол играем.

— И что делать? — снова спросил кто-то.

— Сейчас выпьем, — сказал Бартош. — Потом построим бруствер из трупов и будем ждать.

— Чего ждать, конца света? — захихикал кто-то.

— Конец света уже наступил, — сказал Бартош. — Кому не нравится, я его маму в рот ебал.

Как странно, думал Мирослав Янковский, лёжа на спине и рассматривая голубое, без единого облачка небо, как странно, умирать в восемнадцать лет, не успев толком пожить. Подмога не придёт, сил у него почти не осталось, вонючий араб отрежет ему ухо и получит за это ухо награду. Дома будут плакать, отец стоит у пустого гроба с растерянным лицом, у матери стеклянные отсутствующие глаза, ксендз Ялуш читает молитву. Ему стало очень жалко себя, он потрогал мокрые глаза и услышал слова: «Gratiam tuam, quaesumus, Domine, mentibus nostris infunde: ut qui, Angelo nuntiante, Christi Filii tui incarnationem cognovimus, per passionem eius et crucem, ad resurrectionis gloriam perducamur. Per eumdem Christum Dominum nostrum. Amen.»[7]

Янковский сел на землю и посмотрел в ту сторону, откуда раздавалась молитва. Из люка дымившегося бронетранспортёра торчал долговязый легионер, в одной руке он держал бутылку виски, в другой портативную радиостанцию. Сквозь помехи эфира над усеянной трупами степью раздавался голос цензора Ялуша:

— Говорит свободная Эр-Ракка! Совместными силами воинов Христовых и курдских повстанцев город полностью очищен от врагов церкви. Pater noster, qui et in coelis, Sanctificetur nomen Tuum, Ad veniat regnum Tuum, Fiat voluntas Tua, Sicut in coelo et in terra…[8]

[1] Третьего не дано (лат.)

[2] Террористическая организация, запрещённая на территории РФ

[3] Сказано — сделано (лат.)

[4] Террористическая организация, запрещённая на территории РФ

[5] Действие вытекает из бытия (лат.)