Возвращение крестоносцев

[6] Бездна взывает к бездне (лат.)

[7] Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твоё. Да прийдёт царствие Твоё. Да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день. И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, ибо Твоё есть Царство, и сила и слава во веки. Аминь. (лат.)

[8] Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё; Да прийдёт царствие Твоё; Да будет воля Твоя и на земле, как на небе… (лат.)

Via domus[1]

В Эр-Ракке крестоносная армия встала на передышку. Каждый легионер, участвовавший в сражении, получил нарукавный знак, изображавший архангела Михаила, и неофициальный титул — ветеран. Новобранцы, даже те, кто были значительно старше по возрасту, смотрели на капрала Янковского с почтением, они полагали, что прибыли к шапочному разбору. Ужас поражения, ещё недавно витавший в воздухе, рассеялся как мираж.

С начала операции в Сирии крестоносная армия потеряла почти сто пятьдесят тысяч человек, убитыми и ранеными, но по сравнению с достигнутым успехом это были мелочи, тем более, заранее запланированные. Египетские легионы передислоцировали на основной фронт, никто теперь не сомневался, что Египет сохранит нейтралитет. Отдохнувшая и пополнившаяся новыми пилигримами армия двинулась на Ирак.

Приобретённый тяжёлый опыт не остался забытым, крестоносцы наступали по принципу «Festina lente»[2], высылая вперёд разведку, накрывая огнём любые стационарные цели, взаимодействие с ооновской авиацией стало обычной вещью.

Началась рутинная военная работа, в ходе этой работы старые солдатские истины о взаимовыручке и нежелании класть попусту голову на плаху вышли на первый план, рассказы ветеранов о заградительных отрядах перешли в разряд мифологии, километр за километром разношёрстное воинство Христово превращалось в закалённую, с формирующимися традициями армию, ей не хватало разве что командующего, которому можно было проорать: «Ave, Caesar!»[3], и тогда эта армия совершит чудеса.

Эти перемены в настроении крестоносцев, и рядовых легионеров, и их командиров чутко уловил цензор Ялуш. Он был неподдельно возмущен тем плохо скрываемым высокомерием, с которым говорил с ним генерал Кеплер.

Ялуш прибыл в войсковую группу согласовать операцию по уничтожению Мосула. В городе скопилось около четырехсот тысяч человек: остатки исламистской армии, мирные жители, беженцы, в основном шииты. Предполагалось выпустить вперёд суннитов-курдов, обещанный геноцид являлся одной из разменных монет на переговорах кардинала Канелли в Эрбиле. Крестоносцы входили в город через несколько дней, когда воевать уже было не с кем.

Ялуш смотрел на Кеплера и не узнавал бывшего бундесверовского полковника, размазню во время дамасской резни, который нёс полную чушь про правила военных действий, его личном нежелании попустительствовать азиатским разборкам и так далее и всё в том же духе. Генерал охолонился лишь тогда, когда цензор резко указал на полномочия, позволяющие отрешить его от командования. «В руководстве армии начинается вольнодумство, — написал он в тот же день специальным шифром кардиналу Канелли. — Ситуация пока под контролем, но тенденция настораживающая».

После блистательно проведённой операции по захвату телерадиоцентра в Эр-Ракке Ялуш был назначен личным легатом Папы в крестоносной армии. Это была особая должность, с неограниченными правами, сродни Великому Инквизитору Средневековья. Ялуша боялись, ненавидели и уважали одновременно, ни его личность, ни его должность никак не вписывались в складывающееся понятие боевого братства.

Пожалуй, впервые за время военной компании цензор задался вопросом о будущем крестоносной армии. В операционных планах, которыми он руководствовался, об этом ничего написано не было, вероятно, воины Христовы должны вернуться в родные страны и заняться… Чем заняться, подумал Ялуш, за время войны они неплохо научились убивать, вот только кого убивать в Европе?

Цензор встретился с группой наиболее отличившихся капралов и вручил каждому чек на десять тысяч долларов. Среди прочих он отметил Мирослава Янковского, львовский здоровяк возмужал, черты лица ожесточились, приобрели грубые формы и ухмылку профессионального наёмника. Выжил, подумал Ялуш, в некотором смысле мой крестник, надо взять на заметку, может пригодиться в каком-нибудь особо опасном деле. Куда же вы будете тратить деньги, победители в этой приближающейся к завершению войне?

Крестоносная армия наступала, не слишком быстро, но уверенно и методично как хорошая европейская машина. Багдад обошли, обложив кольцом, по предварительной договорённости в городе была установлена ооновская администрация, после победы над Исламским Государством[4] бывшая столица Ирака получала статус вольного города под международной опекой, подобно Гонконгу и Гиблартару во времена «холодной войны».

Бои по-прежнему были упорные, исламисты сопротивлялись с фанатизмом обречённых, но сейчас даже самый «зелёный» новобранец понимал: у них не осталось ни одного шанса, вопрос только времени, когда хабиби загонят окончательно в воды Персидского залива.

О будущем начал задумываться и капрал Янковский. Не то чтобы у него появилось время для пустых мыслей, дни и ночи также были заняты изнурительным трудом наступающих, против которых воюют партизаны, но его действия приобрели автоматизм и отточенность настоящего вояки. За время войны его взвод пятикратно сменил состав, но самому Мирославу везло невероятно, не считая лёгкого ножевого ранения, полученного под Эр-Раккой, хотя за спинами он не прятался и научился рисковать жизнью ровно в той мере, какой требовали обстоятельства.

— Что будешь делать после войны? — спросил ротный Бартош. Они доедали свежий хербель[5] из котла в очередной арабской деревне. Деревню взяли с ходу, исламисты не удосужились выставить постовых, и теперь с удовольствием обедали предназначавшейся для других и не успевшей остыть кашей.

— А ты? — с ротным у Янковского давно установились товарищеские отношения. — Контракт же на пять лет.

— Содержать постоянно такую большую армию церковь не в состоянии, — сказал Бартош. — Кроме того, армия должна воевать, иначе она превращается в сброд.

— Думаешь, пойдём вглубь Азии? — спросил Янковский, в детстве он смотрел фильм про Александра Македонского.

— Вряд ли, — ротный разлил по стаканчикам виски. — У Папы духа не хватит, да и зачем? Здесь бы удержаться, мы, как говорится, прошлись огнём и мечом, а что дальше? Оставят полицейские силы, тысяч пятьдесят, начнут заигрывать с местным населением, в общем, нормальное администрирование на завоёванной территории. Мы азиатам такой урок преподали, что они теперь долго не рыпнутся.

— Пятьдесят тысяч, — переспросил Янковский. — А что с остальными?

— А остальные — «гуляй Вася», — захохотал ротный, ему очень нравилось это русское выражение, он его вставлял в речь при каждом удобном случае. — Получат компенсацию за досрочное прекращение контракта и по домам.

— Я во Львов не вернусь, — твёрдо сказал Мирослав. — В гробу я видал это захолустье. В мире «горячих точек» хватает, наймусь к какому-нибудь вождю или эмиру, стану гвардейцем местного кардинала.

— А я бы где-нибудь приземлился, — лениво произнёс Бартош. — Мне, между прочим, тридцать пять. В тихом месте, с видом на горы, женюсь на толстушке с миловидной рожей и гладкой жопой. А, может, вернусь в Кукурузный штат[6], куплю ранчо, буду кобылам хвосты крутить.

— Ковбой из тебя ещё тот, — рассмеялся Мирослав. — Если только на нигеров лассо набрасывать.

— Нигеров у нас теперь нет, — сказал ротный. — Одни афрожопые. Я поэтому десять лет домой и не приезжаю. Вот что жалко, пшек, с такой-то армией, был бы достойный командующий, захватить островок среднего размера — Мальту или Кипр, и жить припеваючи, хоть под началом Папы, хоть мамы, кто дёрнется, по ебальнику настучали, в нынешнем бардачном мире никто не будет возражать против нового государственного образования.

— Ну, это я не знаю, — сказал Мирослав. — Не моего ума дело, мне платят, я воюю.

— Это я так, — сказал Бартош. — Мечты вслух. Строй роту, выдвигаться пора.

К ноябрю курды заняли всю иранскую границу. «Стражи исламской революции» в полной боевой готовности расположились напротив, но так и не получили приказ о наступлении. Призрак атомной бомбы, сыгравший не последнюю роль на переговорах кардинала Канелли и курдских вождей, довлел и над воображением шиитских лидеров в Тегеране. Корпус «стражей» через две недели безмолвного противостояния развернулся и ушёл вглубь страны, уступив место пограничникам. Курды остались, они резонно полагали, что эта территория отныне их новая родина.

Отступающие исламисты подожгли нефтяные промыслы, горела вся земля — от Басры до кувейтского Эль-Ахмади, дней больше не было, только ночи с изредка проявляющимся солнцем, и в этих клубах чёрного дыма взвод Мирослава Янковского вышел к морю. На пляже люди торопливо грузились на катера, рыбацкие судёнышки, резиновые лодки, большие грузовые шины, любые подручные средства, среди которых кошмарной экзотикой смотрелись туристские гидроциклы.

Командование крестоносной армии милосердно запретило стрелять по отплывающим, судьба их была предрешена — мало кому удастся добраться до побережья Ирана или Аравийского полуострова, большинство вынесет течением в открытый океан на радость белобрюхим акулам и другим обитателям подводного мира.

Янковский уселся на песок и закурил дудку. В последнее время он пристрастился к гашишу, эти тёмно-коричневые кусочки были самым ценным военным трофеем, Мирослав мастерски научился набивать трубочку, за месяцы войны виски и ганджа[7] стали единственным удовольствием.

Впереди, метрах в сорока, бородатый азиат в растрёпанной чалме безуспешно пытался завести подвесной мотор. В резиновой лодке сидели женщина, замотанная по глаза в разноцветное тряпьё, и двое детей. Азиат, почувствовав взгляд, обернулся и навёл на Мирослава автомат.

Они смотрели друг на друга какое-то время, усталость, убаюканная ганджой, сделала Янковского равнодушным к смерти, ему было лень схватить «узи» и выстрелить первым, азиат выкрикнул что-то на своем гортанном наречии, бросил автомат в воду, сел в лодку и взялся за весла. «Может, и выживут, — подумал Янковский. — Война окончена, лично я ничего против них не имею».

«Война окончена!» — цензор Ялуш, стоя по колено в Персидском заливе, передал шифровку кардиналу Канелли и умыл лицо солёной водой.

«Ante victoriam ne canas triumhum![8] — ответил кардинал. — Жду вас завтра в Дамаске».

Город заметно прибрали, строительные фирмы со всей Европы получили заказы, здания, которые не подлежали восстановлению, сносили, на их месте возводили новые.

— Вопрос не решен окончательно, — сказал кардинал Канелли. — Идут активные переговоры с ООН и правительством США, но с большой долей вероятности Дамаск станет столицей.

— Святого Государства? — спросил Ялуш.

— Не совсем, — кардинал лично встретил на военном аэродроме, этот жест убедил цензора, что он вошёл в число высших иерархов церкви.

Они едут в джипе в сторону Ливанских гор.

— Не совсем, — повторил кардинал. — Апостольским Престолом учреждён военно-монашеский орден Святого Петра, его воины будут называться петровиты. А сейчас я покажу их будущий дом, и ваш, цензор Ялуш, тоже.

Джип остановился на холме, взгляду открылась грандиозная стройка в долине.

— Главная резиденция ордена Святого Петра, — сказал кардинал. — Замковый комплекс, способный разместить десять тысяч петровитов, склады, арсеналы, все необходимое для военной и хозяйственной деятельности. Здесь же аэродромная полоса. Архитектура комплекса выдержана в строгом соответствии с готическими канонами, Его Святейшество лично утверждал план строительства.

— Какова задача Ордена? — спросил Ялуш.

— Осуществление всей полноты власти на завоеванных землях, за исключением территорий, которые войдут в создаваемое курдское государство. Орден — щит церкви на Востоке, вечное напоминание азиатам о том, что зло не остаётся безнаказанным. Орден возглавит триумвират из трёх магистров, неофициально сообщаю вам, цензор, официально это сделает понтифик во время личной аудиенции, вы назначены одним из магистров.

— Для меня великая честь… — начал говорить Ялуш.

— Не продолжайте, — остановил его кардинал Канелли. — Никто не сомневается в искренности вашей веры и глубине благодарности. Предстоит решение множества практических задач, из которых самая ближайшая — на Богоявление Папа примет парад победителей в Дамаске.

— Парад состоится не на площади Святого Петра? — спросил Ялуш.

— Парад состоится в Дамаске, — ответил кардинал. — Для этого есть много причин, вы узнаете о них лично от Его Святейшества. Сейчас мы возвращаемся на аэродром и вылетаем в Рим.

Автоколонны 22-го польского легиона двигались обратно к сирийскому побережью. Места, не слишком людные во время наступления, казались совсем вымершими, над разрушенными и сожжёнными деревнями в непривычной для легионеров тишине кружилось вороньё. Эта тишина давила, никто не хотел разговаривать или шутить. Мысль о том, что пора домой, где никто не стреляет и не ждёт внезапного нападения посреди ночи, постепенно овладевала тысячами людей, наверное, не таких плохих, пока они не получили в руки оружие. Голая выжженная степь прощалась с ними в надежде, что больше они никогда не увидятся.

В той безвестной деревушке под Эр-Раккой, где Мирослав Янковский приготовился умирать, легион сделал остановку. Крестоносцы вкопали в землю скромный крест с надписью «Actum est ilicet»[9], отсалютовали и молча выпили по чарке. Произносить слащавые патетические речи ни у кого не возникло желания. Предчувствие цензора Ялуша сбывалось: полгода назад в Сирии высадилось сборище сопливых и кровожадных юнцов, теперь же возвращалась армия, которая не находила больше ничего героического в убийстве женщин, детей и стариков. Теперь это была армия, которую не так легко было сбросить со счетов.

«Это проблема!» — сказал Пётр II. Он принял магистра Ялуша в частных покоях, что говорило о высочайшей степени доверия и крайней деликатности предстоящих задач.

— Точнее, это неизбежное следствие выигранной войны, — продолжил Папа. — Для того чтобы победить, крестоносное воинство должно было эволюционировать в современную армию. Или погибнуть. К счастью, командующий генерал Родригес не имеет амбиций Наполеона или Цезаря. Он воспитан в добропорядочной испанской семье и верен церкви.

— Пока не имеет, — заметил кардинал Канелли. — Но нам неизвестно, какие разговоры происходят сейчас среди офицеров крестоносной армии. Они все профессионалы-наёмники, наши моральные ценности для них пустой звук. Я не сомневаюсь в верности данной генералом Родригесом присяги, однако церковь должна была готова к появлению в их среде военного вождя, который предложит крестоносцам иную альтернативу, чем разоружение и возврат к прежним занятиям, особенно, учитывая тот факт, что большинство легионеров были безработными.

— Если я правильно понимаю, — сказал Ялуш. — Крестоносная армия, вернувшаяся в Европу, становится слишком опасной для церкви.

— Вы правильно понимаете, магистр, — сказал Папа. — Нами рассматривался вариант по реформированию армии или хотя бы её части в орден петровитов, этот вариант признан ошибочным. Членами ордена станут люди совсем иной породы, чем крестоносцы, способные не только воевать, но и проводить необходимые дипломатические и административные мероприятия, и, самое главное, всецело преданные церкви. Мы готовим таких людей давно, вы — один из них, в крестоносной войне почти никто из них не участвовал. Сразу после торжественного парада в Дамаске и эвакуации крестоносной армии петровиты начнут прибывать в Сирию. Под началом триумвирата магистров окажутся сравнительно небольшие силы — около двадцати тысяч, но это действительно по духу и по букве будут воины Христовы.

— Азиатам преподан жестокий урок, — сказал Ялуш. — Но вырастет новое поколение и они, скорей всего, захотят отомстить. Так уже было в истории, вспомните Саладина. Таких ничтожных сил не хватит для отпора.

— Тогда ничто не мешает объявить новый крестовый поход, — сказал Папа. — Так тоже было в истории, экономическая и демографическая ситуация в Европе только способствует этому. Вы должны полностью отдавать себе отчёт, магистр Ялуш, мир стремительно меняется у нас на глазах. Из лоскутного и многоцветного он превращается в резко контрастный: жёлтый и белый. Военное столкновение между расами неизбежно, я почти не сомневаюсь, что оно произойдёт в наступившем десятилетии. Можно сколь угодно скорбеть о культурной деградации человечества, наступившей в двадцать первом веке, но мы должны признать, что это объективный и, к сожаленью, неизбежный исторический процесс: венцом научно-технического прогресса станет впадение человека в скотское состояние. В этой новой мировой войне численное значение армий теряет смысл, китайских обезьян всегда больше, чем белых, это будет война роботов, боевых машин, и когда стороны убедятся в неэффективности изощрённой компьютерной техники, начнётся неконтролируемое применение ядерного оружия.

— Это Судный день, — сказал Ялуш.

— Дата Судного дня неизвестна никому, — сказал кардинал Канелли. — Простите, что напоминаю. Если белая раса проиграет в будущей войне, это действительно станет концом света, поскольку в мире под Всевышним нет места для абсолютного торжества ложных идолов. Мы молимся и надеемся, что белая раса победит и в наступившем мраке появится надежда на лучшие времена.

— Люди могут вернуться к вере, только пройдя через страдания, — сказал Папа. — Это горько осознавать на третьем тысячелетии христианства, но мы, пастыри, обязаны смотреть правде в лицо: белую и желтую расу разделяют непримиримые противоречия, свет Христа так и не смог рассеять ледяную мглу Будды. Мир стремительно катится к войне, поэтому единственное мудрое решение: церковь должна отойти в сторону и, когда тигры пожрут друг друга, стать тем, кем она является по определению Господа нашего — единственным столпом порядка в наступившем хаосе. Мы должны быть терпеливы, ждать и готовиться к этому моменту.

— Крестовый поход был регосценировкой будущей роли церкви, — сказал кардинал Канелли. — Задачи, поставленные перед этой войной, полностью решены. Апостольский Престол не имеет права поддаться мирским соблазнам и объявить себя новым государством Европы с собственной армией и политическими амбициями. Это слишком мелко по сравнению с той целью, о которой мы говорим. Но и допустить возврат в Европу полумиллионного полчища вкусивших крови и лёгких денег солдат церковь тоже не может. Крестоносная армия станет жертвой на алтарь того миропорядка, который нам всем предстоит строить в скором будущем.

— Поэтому парад победы, магистр Ялуш, состоится в Дамаске, — сказал Папа. — Легионы в полном боевом снаряжении пройдут торжественным маршем, погрузятся на лайнеры, которые будут потоплены в Средиземном море на пути к родным берегам. Миру будет объявлено, что это злодеяние осуществили китайские подводные лодки.

— Разумеется, найдутся сомневающиеся, — сказал кардинал Канелли. — Возможно, их будет много. Последуют прямые обвинения Святого Престола. Но в интересах нацистских правительств и тех людей в Соединённых Штатах, которые обеспечат морскую операцию, заглушить на корню эти сомнения и эти обвинения. Гибель крестоносной армии, вне всякого сомнения, станет очень весовым поводом для будущей мировой войны, но чему быть, того не избежать.

— Среди крестоносцев, которым суждено погибнуть, — сказал Папа, — немало достойных людей. Среди них ваши боевые товарищи, магистр Ялуш, с которыми вы вместе воевали. Но вы должны подняться выше своих человеческих чувств, потому что только так и никак иначе может выковаться новая порода белой расы.

— Церковь для меня родина и семья, — сказал Ялуш. — По-другому я не представляю.

— Возвращайтесь в Сирию, магистр, — приказал Папа. — Мы увидимся на параде в день Богоявления. Ваша задача — пресекать тревожные настроения среди крестоносцев и убеждать, что в Европе их ждут как триумфаторов.

В штабе крестоносной армии в Хаме из состава 22-го польского легиона сформировали сводную центурию для участия в торжественном параде. Возглавил центурию командир легиона полковник Збигнев Къеслевский, Бартоша назначили его заместителем, капрала Янковского знаменосцем. Вместе со сводными центуриями других легионов они направились в Дамаск.

Остальные крестоносцы постепенно сосредотачивались в районе порта Тартус, где их ждали восточные бани, палатки с шикарной жратвой, выпивкой и другими радостями заслуживших победу солдат. Армия отмывалась, наедалась и напивалась, на рейде один за другим вставали круизные лайнеры и арендованные у нацистских правителей транспортные суда. Было объявлено, что погрузка начнётся сразу после возвращения сводных центурий и произойдёт единовременно.

В этом заключается глубокий смысл, тараторили церковные пропагандисты, армия уходит сразу, не боясь предательских ударов в спину и восстаний на покорённых территориях, она уходит всей своей мощью и такой же мощью вернётся обратно, если азиаты посмеют оторвать голову от земли. Переставшее трезветь крестоносное воинство охотно повторяло этот откровенный бред и ликовало, каждый легионер отмечал свой второй день рождения — он выжил в этой мясорубке. Войскам выдали деньги, в пьяном и весёлом разгуле крестоносцы ощущали себя представителями единой Европы, такой, какой она никогда не была.

— Ох, как мне всё это не нравится, пшек, — сказал ротный Бартош. Он притащил Янковского в полуподвальный и потому не пострадавший от разрушений бар в центре Дамаска с трогательно тупым названием «Parisienne». Они пили тёплый самопальный виски и заедали прокопчённым шелалом[10]. Пили в меру, завтра парад, с раннего утра надо быть в форме.

— Очень я не люблю, когда меня держат за дурака, — сказал ротный. — И попам я не доверяю, с самого детства. Не знаю, что они задумали, но что-то задумали точно.

— Наверное, — у Мирослава не было ни малейшего желания спорить, он выпивал и поддакивал командиру. — Хотя мне тоже странно, почему парад в Дамаске, а не в Риме. Боятся нашу армию? Но ведь приказа о разоружении не было.

— Папа сильно рискует, прилетая в Дамаск, — сказал Бартош. — От шальной арабской пули никто не застрахован. Нутром чувствую, пшек, запахло жареным, а в такой ситуации выход только один: делай ноги, пока не поздно. Я с двадцати лет воюю, меня нутро никогда не подводило, иначе бы уже сто раз похоронили.

— Предлагаешь дезертировать? — сказал Янковский. — По закону военного времени за это расстрел. А мы официально пока на войне.

— Плевать я хотел на закон, — сказал Бартош. — Тут Ливан рядом, я в Бейруте ребят знаю, слепят новые документы. Бабло у нас есть, отсидимся в каком-нибудь местечке с красивыми тёлками, а потом решим, что делать.

— Нет, командир, извини, без меня, — сказал Мирослав. — Я не верю, что Папа нас кинет. Где он потом такую армию наберёт?

— Ну, смотри. Каждому, как говорится, своё. А я завтра пройду чеканным шагом мимо лика Его Святейшества и скажу в душе «Ciao, ragazzo!»[11]. Подумай, у тебя до утра время есть.

После торжественного парада ротный Бартош исчез. Сводная центурия 22-го польского легиона прождала его несколько часов, полковник Кьеслевский выругался на всех известных ему языках и отдал приказ к маршу. По прибытию в Тартус крестоносная жандармерия арестовала капрала Янковского. Его избивали и допрашивали, требуя сознаться и сообщить, куда направился Бартош, Мирослав выплёвывал окровавленные зубы и посылал следователя в направлении матки боски Ченстоховски. Полуживого, его бросили на грязный пол камеры в бывшем здании сирийской безопасности.

На следующее утро легионы приступили к погрузке на суда. Крестоносная жандармерия передала прибывшему в город отряду петровитов всех арестантов, полсотни бедолаг, проштрафившихся за время сосредоточения армии, и отплыла на катерах к своему лайнеру.

— Что с ними делать? — спросил магистра Ялуша командир отряда. — Отправить на последнее судно?

— Вернутся героями, — сказал Ялуш. — А они дерьмо, которое не заслуживает славы и почестей. Принесите мне список арестованных.

Он прошёлся глазами по перечню, на секунду задержал внимание на фамилии Янковский. Тот? Скорей всего, тот. Спасти, забрать с собой в Орден? Нельзя, он не относится к числу избранных, не может быть к ним отнесён по определению. В каком-то смысле для него лучше умереть на земле, чем утонуть в подорванном транспорте. Магистр Ялуш написал сверху списка: «РАССТРЕЛЯТЬ».

Штафирок построили в тюремном дворе. Сквозь проёмы полуразрушенной стены хорошо просматривалось ночное море, всё в корабельных огнях. Суда дали прощальный гудок, Мирослав раскрыл рот, хотел что-то крикнуть и получил пулю в затылок.

Магистр Ялуш смотрел в проём стены на уходящую крестоносную армию. «Этих похоронить по церковному обряду, — приказал он. — Сжигать трупы больше нет необходимости. Родным сообщить, что воины погибли в боях за святое дело».

Через два дня мир ужаснулся от новости:

«Транспорты с крестоносной армией потоплены неизвестными подводными лодками. Выживших нет. ООН и европейские правительства приступили к расследованию трагедии. Папа Римский Пётр II обратился к христианам мира с речью: «Зло не останется безнаказанным…»

[1] Дорога домой (лат.)

[2] Спеши, не торопясь (лат.)

[3] Да здравствует Цезарь! (лат.)

[4] Террористическая организация, запрещённая на территории РФ

[5] Арабская каша