Помоги проекту - поделись книгой:
В конце апреля Динко Баненкин вызвал к себе молодого рабочего и спросил о настроении ребят.
— Все нормально, — ответил парень. — Плохо, что мы ничего пока не сделали…
Динко сразу понял, что неудача их огорчает и, если дела пойдут так же, они почувствуют растерянность, неуверенность в себе.
— Вам не о чем сожалеть, — сказал Динко. — Вы хорошо справились с делом: мы знаем о каждом шаге Генова. А вот и удобный случай подворачивается. Завтра открывается ярмарка в Пловдиве. Генов решил поехать туда и вернется специальным ярмарочным поездом. Значит, вернется вечером, когда будет темно…
На следующий день Мачо Генов, в сером костюме, с плащом, перекинутым через руку, вместе с женой сел в ярмарочный поезд и отправился в Пловдив. Кудрявый парень затерялся в сутолоке пассажиров соседнего вагона…
На пловдивском вокзале пассажиры, бросившись к дверям, создали пробку. Пока парень прокладывал себе путь, Мачо Генов вышел на вокзальную площадь, сел в извозчичью пролетку и исчез. Опять неудача!
Парень несколько часов слонялся по павильонам ярмарки, толкался в толпе и искал Генова. Наконец обнаружил его в венгерском павильоне. Раскрасневшийся, развеселившийся Мачо Генов дегустировал венгерские вина, а его жена рассматривала какой-то модный журнал. Неожиданно она подняла голову, заметила пристальный взгляд парня и шепнула что-то мужу, потом снова уткнулась в журнал, но ее неспокойный взгляд то и дело искал скуластое лицо парня, выделявшееся в толпе.
К вечеру начальник тайной полиции Пазарджика покинул павильоны ярмарки и направился по обсаженному платанами бульвару Ивана Вазова к вокзалу. Парень издали проследил, в какой вагон он сел, и, когда поезд отправился в Пазарджик, вышел к стоянке такси перед вокзалом.
— Друг, можешь ты на своем «фиатике» отвезти меня в Пазарджик? — обратился он к молодому шоферу.
— Если заплатишь… — ответил парень. — А что тебе так приспичило?
— Упустил поезд, а в нем едет моя невеста. Мне надо ее обогнать. А то с ними ведь не договоришься. Женщины — это такой народ…
На пазарджикский вокзал парень со скуластым лицом приехал вовремя: вокзальный колокол как раз оповестил о том, что состав вышел со станции Марица.
К восьми часам вечера поезд прибыл, и Мачо Генов с женой, наняв извозчика, поехали в город. За ними последовала пролетка, в которой сидел всего один пассажир. Супруги сошли перед кафе в здании библиотеки, уселись за столик в саду и заказали что-то. Поели, выпили и пошли пешком домой. Вот наконец подходящий момент! Парень, неотступно следовавший за ними, забыл обо всем на свете и шел как загипнотизированный, не замечая людей, встречавшихся ему на тротуаре. Он думал об одном: «Только бы они не остановились где-нибудь». Геновы пересекли небольшую площадь перед банком и пошли по улице Излучина Черны.
Когда они миновали гимназию имени Василия Друмева, жена Генова снова заметила, что за ними следом идет парень со скуластым лицом.
— Мачо, какой-то человек весь день ходит за нами по пятам. Взгляни, прошу тебя! — сказала она нарочно громко, чтобы слова ее услышал не один Генов.
— Каждый знает, кто такой Мачо Генов! — самоуверенно ответил ей муж и вынул из кобуры пистолет. — Не бойся!..
Мачо Генов жил в конце улицы Излучина Черны в двухэтажном доме, с высоким крыльцом и балконом. Я помню, что на балконе с ранней весны и до поздней осени в больших кадках росли лимоны и филодендроны. От улицы двор отделяла высокая белая стена, покрытая черепицей. Во двор можно было войти только через массивную деревянную калитку.
Мачо Генов уже стоял перед калиткой и нащупывал ключом замочную скважину. Вот он — самый подходящий момент! Кудрявый парень оказался совсем рядом. Генов, почувствовав опасность, перебросил пистолет в правую руку…
«Генов, ты приговорен к смертной казни!» Ох, как красиво прозвучали бы эти слова перед тем, как выстрелить. Красиво и глупо! Он просто выстрелил. Почти одновременно выстрелил и Мачо Генов. Пуля обожгла левую ногу кудрявого, но тот все же выстрелил еще два раза. Мачо Генов замертво упал перед воротами своего дома. Жена Генова пронзительно закричала…
Парень спрыгнул в отводной канал, перешел вброд Марицу около острова и по старому мосту вернулся в город. Из уездного управления полиции уже сбегались полицейские, блокируя квартал вдоль канала.
На следующий день в местной газете появилось короткое сообщение о том, что начальник тайной полиции Пазарджика Мачо Генов убит подпольщиками-коммунистами, когда возвращался домой, чтобы взять оружие и принять участие в преследовании партизан, появившихся в районе сел Варвара и Симеоновец…
В начале июня двое студентов, один из которых был родом из села Величково Пазарджикского уезда, с большими чемоданами в руках ждали трамвая на остановке в Софии. Перед тем как они сели в трамвай, двое одетых в штатское полицейских остановили их.
— Что у вас в чемоданах? Откройте! — приказал один из них.
Оба чемодана оказались до отказа набиты бумагой и восковками, закупленными студентами для подпольного «Информационного бюллетеня» Пазарджикского окружного комитета партии. Полицейские повели студентов в полицию.
Три дня спустя войска и полиция блокировали Пазарджик и Величково. Группа агентов и взвод полиции окружили дом Динко Баненкина и ворвались внутрь. Разбуженный поднятым шумом, Динко вытащил пистолет, подбежал к окнам, но понял, что все попытки скрыться бессмысленны. Проснулись дети, подбежали к отцу и, чувствуя беду, прижались к нему. Динко не мог даже оказать сопротивление врагам — дом стали бы обстреливать или забросали ручными гранатами, а в доме были его дети.
Динко связали и вывели на улицу. Соседи с тревогой посматривали на двор Баненкина. Любы в этот момент дома не было: она ушла к своим родным в Чернигорово, чтобы помочь в полевых работах. Дети стояли на пороге и жались друг к дружке. Где-то стучали сапоги, кто-то кашлял, кто-то шептался. В полуночной темноте дома и деревья казались выше. Послышался чей-то режущий слух голос:
— Ручки связаны… и ни гу-гу…
— Тетя Стоилка, позаботься о детях! — крикнул Динко соседке. — Когда вернется жена, скажи ей, что меня забрали в полицию. Пусть принесет поесть…
— У тебя еще хватает совести разговаривать! Людям больше делать нечего, как возиться с твоим змеиным отродьем!.. — Послышался глухой удар, а потом вздох, а вернее, стон.
В эту и последующие несколько ночей арестовали сто тридцать пять человек. А может, и больше. Среди арестованных оказались члены окружного и городского комитетов партии, РМС и жители нескольких других сел. Динко Баненкина и большую часть арестованных увезли в Пловдив в полицейские застенки, откуда нет возврата. Начались жестокие пытки, допросы, очные ставки…
Все данные, которыми располагала полиция и которые ей удалось вырвать у арестованных, свидетельствовали о том, что главной фигурой является Динко Баненкин, руководитель боевых операций в округе. Не нашлось бы даже страницы, даже абзаца в полицейских документах, где бы не упоминалось о нем.
«…К концу февраля 1943 года Георгий Перустийский из села Карабунар, после провала перешедший на нелегальное положение, отвел одного парня в Пазарджик и познакомил там с Динко Баненкиным, — говорилось в одном из документов. — Баненкин поручил парню поддерживать связь с находившимися на нелегальном положении Николой Бечевым из Карабунара и Любеном Йовчевым — секретарем Сараньовского районного комитета партии.
5 марта Бечев послал в Пазарджик человека передать Баненкину, что им нужно встретиться в урочище Стражда.
К 20 марта Баненкин провел совещание с Бечевым, Перустийским и еще одним ответственным деятелем партии, а через несколько дней и с Любеном Йовчевым…
В начале апреля Бечев послал к Баненкину человека, чтобы сообщить о том, что в села Варвара и Семчиново прибыла полицейская часть и что она действует весьма активно, а потому перебрасывать людей по этому каналу стало очень трудно.
Баненкин передал через курьера, что просит о встрече с руководителями Сараньовского и Карабунарского районных комитетов партии Любеном Йовчевым и Перустийским, чтобы обсудить вопрос о переброске людей.
Примерно 20 апреля Баненкин снова встречался с Бечевым, и они обсуждали боевую работу…»
В других полицейских материалах говорилось об участии Баненкина в работе подпольных окружных конференций, в доставке оружия, организации боевых групп и убийстве Мачо Генова.
Полиции не удалось раскрыть связи Баненкина с воинскими частями, где он создал сильную организацию, насчитывавшую в своих рядах многих офицеров, а также его связи с другими районами округа. Но и того, что они узнали, оказалось достаточно, чтобы привести полицейских в изумление. Кто мог допустить, что трактирщик с Софийской улицы такой опасный и опытный конспиратор!
Его подвергли пыткам, которые трудно описать, ибо они превосходят все, что может себе представить нормальный человек. Но никаких новых показаний полиции не удалось вырвать у него. На протокол допроса высший полицейский начальник наложил резолюцию:
«Ерунда! Нам нужен состав окружного комитета партии, данные о деятельности каждого члена этого комитета и, в частности, о том, чем специально занимался Баненкин! Сведения об убийстве Генова и саботаже на фабрике!»
В последний раз его вывели на допрос в ночь на 13 июня. Через четыре часа его принесли в камеру завернутым в одеяло и бросили на пол. Это было чудовищное зрелище: голова словно вдавлена в грудь, череп продырявлен, язык вывалился, изо рта текла кровь. И на сей раз Динко ничего не сказал. Впоследствии кто-то из полицейских начальников написал на его старых показаниях: «Да человек ли это или железо?»
На следующее утро арестованные, которых вывели к водоразборной колонке, увидели, как несколько полицейских сколачивают гроб.
В те дни командование отряда имени Антона Иванова ничего не знало о тяжелом провале, и группа партизан ждала около Паталеницы встречи с секретарем окружного комитета партии Любеном Гумнеровым и Динко Баненкиным. В числе вышедших на эту встречу был и я.
Шли дни, а из города никто не приходил. Не переставая лил дождь, и все промокли до нитки. Нельзя было разжечь костер, чтобы обсушиться, так как мы прятались среди низкорослых кустов в открытом поле. Все это только усиливало в нас чувство досады на виновников нашего бесполезного ожидания.
Однажды вечером пришли два товарища из Паталеницы. Поставили перед нами корзину с черешнями и несколькими буханками хлеба и сообщили, что встреча с товарищами из окружного комитета партии не состоится. Они рассказали о провале, и наш небольшой партизанский лагерь словно замер. Лев Желязков, новый комиссар отряда, снял очки и долго-долго протирал стекла. Всем было тяжело. Нас переполняло чувство вины за наши несправедливые упреки в адрес товарищей, не явившихся на встречу.
Больше нам нечего было делать около Паталеницы. Мы расстались с подпольщиками из села и пошли в горы над Батаком.
У гроба Динко Баненкина в Пазарджике собрались немногие — одни из его товарищей скрывались в горах, другие находились в тюрьмах и концентрационных лагерях. Дети Динко поверили взрослым, что их отец только уснул, но недоумевали, почему же плачут над спящим. Девочка, только недавно оправившаяся после тяжелой болезни, ощупывала гроб и непрестанно бормотала:
— Батя Динко… Батя Динко…
Когда сняли крышку гроба, она отскочила назад и закричала:
— Это не батя Динко!..
Обо всем этом я узнал после 9 сентября, но мне кажется, будто я тогда находился там. И в ушах звучит детский крик, вобравший в себя ужас того страшного времени, когда полицейская блокада, как обручем, стягивала города, когда зловещие выстрелы разрывали темноту ночи и деревенские собаки тревожно выли вслед уводимым полицией хозяевам. Слезы лились во многих домах. А дети, не способные понять смысл трагических событий, продолжали звать своих отцов…
И КУСАЛИ СЕБЕ РУКИ, ЧТОБЫ НЕ СТОНАТЬ…
Крестьяне из Величково были люди суровые и дерзкие. Полиция подозревала, что, хотя они и ездят на базар, возят на поля навоз, пашут и жнут, вроде бы целиком поглощенные своими повседневными крестьянскими заботами, у них есть и другая, скрытая жизнь. Полиция пыталась проникнуть в их тайну, подступалась со всех сторон, но взаимная солидарность создала вокруг величковцев непроницаемую стену. Возможно, это явилось одной из причин, породивших в них обманчивое чувство, что власти бессильны. Это придавало им решительности, даже дерзости, и так шло, пока в феврале 1944 года не наступила трагическая развязка.
Все началось в атанасов день — день, когда с незапамятных времен люди празднуют приход весны.
Иван Чалыков, человек добрый, мягкий, но с величковской бунтарской закваской, у которого я скрывался еще весной 1942 года, когда перешел на нелегальное положение, решил отпраздновать именины своей жены Атанасы. Он собрал родственников и друзей, накрыл стол, и в кувшинах забулькало горячащее кровь пазарджикское вино. Люди ели и пили, и глаза у них блестели не столько от вина, сколько от воодушевления: «околевающий конь», как они называли фашистскую власть, хотя еще и брыкается, но лягнуть их уже не может. Своими заскорузлыми пальцами Иван Чалыков разламывал караваи хлеба, разливал вино, а посуда в шкафу позванивала, словно откликаясь на множество громких голосов.
Поздно ночью во дворе залаяли собаки. Иван встал — в расстегнутой безрукавке, низкорослый, с обветренным вспотевшим лицом:
— Запоздалые гости — тоже желанные гости…
Он пошел к двери, но не успел протянуть руку, чтобы ее открыть и сказать «Добро пожаловать», как дверь распахнулась, и на пороге появились вооруженные жандармы.
Атанаса вскочила, теребя передник, щеки ее заметно побледнели. Иван молча посмотрел на нее, потом на жандармов.
— За мной пришли, что ли? — спросил он.
Ему не ответили. И от этого в горнице стало еще тягостнее.
Ивана вывели на улицу. Гости стали расходиться, не смея посмотреть друг другу в глаза, а Атанаса прислонилась к двери, кусая себе руку, чтобы не закричать.
В ту же ночь арестовали Лазара Праждарова, Гроздана Рошлева, Димитра Найденова и Димитра Чавдарова. Еще недавно они были партизанами, но осенью 1943 года, поверив объявленной амнистии, сдались. Полиция оставила их на свободе, рассчитывая ввести в заблуждение и других партизан. Но никто не последовал их примеру, и «благодетели» решили прекратить эту игру.
Всех четверых постигла поистине трагическая участь. Презираемые своими, к которым уже не могло быть возврата, унижаемые людьми, у которых они попросили милости, в конце концов они оказались перед лицом неминуемой гибели.
Около полуночи их на грузовике увезли на берег Тополницы. Возле моста на Пазарджикском шоссе машина остановилась. Вдали сквозь оголенные ветви верб мерцали отсветы огней города, в садах белели пятна не растаявшего еще снега.
Обреченным приказали сойти с грузовика, отделили от них Ивана Чалыкова и погнали связанными друг с другом к дамбе у реки.
Первым по мокрой земле стал взбираться вверх Лазар Праждаров. Человек исполинского роста, он, несмотря на свои пятьдесят лет, все еще сохранял силу и славу первого борца в округе. Арестованные встали на дамбе в один ряд. За их спиной монотонно шумела река, а над ними нависло холодное беззвездное небо.
В темноте обреченные попытались развязать друг другу руки. Но тут раздалась команда:
— Огонь!..
Беспорядочно затрещали автоматы. Димитр Чавдаров, молодой мужчина с худым продолговатым лицом, неистово вскрикнул, покачнулся и упал навзничь на крутой склон. Упал и Лазар Праждаров, но пули его не задели — он притворился мертвым и стал ждать. Полицейские пнули его сапогами и кинулись догонять Рошлева и Найденова, скрывшихся в темноте.
Лазар Праждаров встал, прислушался и через заросли вербняка пробрался в Величково. Его приютил верный товарищ. Через два дня полицейские захватили его врасплох, спящим. Быстро придя в себя, Лазар вскочил и потянулся к своему пистолету, но выстрелы полицейских опередили его — Лазар выпрямился, покачнулся, глаза его потускнели, стали страшными.
Сбежав с дамбы у Тополницы, Гроздан Рошлев укрылся в заброшенном охотничьем шалаше над Марицей. На следующий день его обнаружили по следам в прибрежной грязи. Гроздан бросился бежать, а преследователи за его спиной смеялись и стреляли, делая вид, что никак не могут в него попасть. Эта дикая потеха была более жестокой, чем само убийство. В конце концов его пристрелили среди заснеженного луга.
Димитру Найденову удалось пробраться в соседнее село и укрыться в хлеву у своих родственников. Рассказывали потом, что они уложили его на дно телеги, накрыли сеном и повезли якобы в более надежное место. Но когда сено над ним разгребли, Димитр понял, что находится во дворе казармы 27-го Чепинского полка.
После расправы на дамбе полицейские увезли Ивана Чалыкова в Пазарджик. Его наспех допросили и в ту же ночь — в ночь святого Атанаса, вестника весны, — расстреляли на берегу Марицы.
В канун 9 февраля полиция и войска оцепили Величково. На перекрестках дорог — на холме над селом — установили пулеметы. Во дворах коммунистов залаяли собаки, закричали женщины, заплакали дети. В здание школы затолкали сотню людей. Ускользнуть удалось только Марко Добреву, его сыну Атанасу и молодым ребятам Николе Чипилову и Благо Панчеву — Баджуну.
Было за полночь, когда Марко Добрев и его сын Атанас направились через виноградники к селу Бошуля. Пошел мокрый снег, ледяной ветер щипал лица. Шли молча, засунув руки в карманы.
— Послушай, сынок, — сказал отец, — лучше нам идти порознь. Ты около Тополницы разыщи Ангела Чалыкова[7], а я попытаюсь укрыться в Бошуле. Может, хоть один из нас уцелеет…
Отец и сын расстались, стараясь побороть в себе тревогу.
На следующий день в дом Марко ворвалась группа жандармов.
— Где твой муж? — спросили его жену.
— А он дома не засиживается, куда-то по делам ушел, — ответила тетка Гина.
— А сын?.. Тоже ушел по делам?
— Его дело холостяцкое. Разве уследишь за ним…
— Ничего, все равно мы его схватим. Но и тебе тогда не поздоровится… А теперь забирай своих щенков — и чтоб духу твоего здесь не было! — И они указали на троих детей, ухватившихся за подол матери.
Тетка Гина поняла, что сейчас произойдет что-то страшное.
— Куда же мне деваться? — через силу спросила она.
— Куда глаза глядят! — крикнули ей. — Да пошевеливайся!
И она, не помня себя от горя, пошла с детьми искать приют у чужих людей. Сильный грохот заставил ее обернуться: из-под черепицы ее дома пробивались клубы желтого дыма, а когда ветер рассеял их, она увидела зияющую в крыше дыру, в комнатах полыхало пламя — дом подожгли гранатой.
Отец Марко Добрева, восьмидесятипятилетний дед Ангел, все еще крепкий старик, растолкал солдат и очутился перед поджегшими дом жандармами:
— Поджигайте, убивайте!.. Но только помните: завтра вы сами в этом огне гореть будете!
В его глазах стояли с трудом сдерживаемые слезы.
— Что! Что ты сказал? — накинулся на него один из жандармов.
— То и сказал, что скоро с вами расплатятся за все! — ответил старик.
Дед Ангел умер в 1953 году девяноста шести лет ел роду. Умер у себя дома, когда внук брил его. Старик сидел на стуле, и руки его дрожали. Внук побрил ему одну щеку и налил деду рюмку сливовой водки. Потом начал намыливать другую щеку, а старик сказал:
— Поторапливайся, Гошо, я помираю…
Все в доме подумали, что он шутит, но, пока Гошо возился с мылом, дед притих, словно заснул. Тут увидели, что он мертвый.
Было у него поле, где рос большой вяз. Когда в 1947 году его сын и Ангел Чалыков убедили крестьян создать кооперативное хозяйство, дед Ангел заявил:
— Если срубите вяз, пусть руки у вас отсохнут!
Дерево и до сих пор растет среди огромного кооперативного массива. Называют его Ангеловым вязом. Старик говорил, что с тех пор, как он его помнит, вяз все такой же огромный, с узловатыми ветвями. Он и не думал, что вяз останется единственным памятником ему…
Поделиться книгой: