Помоги проекту - поделись книгой:
...И многие не вернулись
ПРЕДИСЛОВИЕ
Не скрою, что мне приятно представить читателю книгу нашего боевого товарища и друга Атанаса Георгиевича Семерджиева.
Советские люди знают автора как видного военного деятеля Народной Республики Болгарии, первого заместителя Министра обороны, начальника Генерального штаба болгарской Народной армии. Одновременно он является заместителем главнокомандующего и членом Военного совета Объединенных Вооруженных Сил государств — участников Варшавского Договора.
Атанас Георгиевич, как мы его по-русски называем, относительно молод, но за плечами у него нелегкий жизненный путь. Он родился в 1924 году в бедной семье и с малых лет был вынужден сочетать учебу в школе с работой на лесопильном заводе и строительстве дорог.
Политическая обстановка фашистской Болгарии, в которой проходила юность Атанаса Семерджиева, рано открыла ему глаза на социальные проблемы. В 1939 году он вступил в революционное движение, принимая участие в деятельности Рабочего молодежного союза (РМС) в Лыджене, а затем в Пазарджике.
Вторая мировая война, особенно беспримерное сопротивление советского народа немецко-фашистским захватчикам, вызвала в Болгарии новый подъем революционной борьбы против гитлеровских разбойников и их болгарских пособников. Во главе борьбы как ее организатор и руководитель встала партия коммунистов. В стране развернулись деятельность подпольных боевых групп и широкое партизанское движение. Они явились важным элементом подготовки народного восстания. Народная война целиком захватила и Атанаса Семерджиева. В связи с провалом организации РМС в декабре 1941 года он ушел в подполье, в 1942 году стал партизаном, с 1943 года коммунист Атанас Семерджиев — командир отдельного партизанского отряда «Братья Кристины», позже переросшего в бригаду «Чепинец».
Со дня вступления Советской Армии в Болгарию и победы народного восстания 9 сентября 1944 года для Атанаса Семерджиева начинается новый этап жизни. Он ушел на фронт, был помощником командира батальона 27-го пехотного Чепинского полка и воевал до полного разгрома гитлеровской Германии.
После войны Атанас Семерджиев, получив высшее военное образование в Советском Союзе, становится активным строителем болгарской Народной армии и Объединенных Вооруженных Сил государств — участников Варшавского Договора.
Вот, пожалуй, коротко и все об авторе. Остается добавить только, что это очень эрудированный генерал, обаятельный, скромный человек и верный друг Советского Союза, советских людей.
Путевка в жизнь, данная Атанасу Семерджиеву народом и партией, не только провела его по трудным и опасным тропам жестокой войны против фашизма, но и предопределила самую цель жизни автора и любовь его к своей родине. Возникла глубокая потребность, ставшая нравственной задачей: донести до сознания людей суровую, подчас трагическую, но неизменно величественную и благородную красоту помыслов и целей самоотверженных борцов против немецко-фашистских захватчиков и их болгарских пособников. Выражением этой потребности явилась изданная в 1964 году книга «Во имя жизни»[1], в которой автор рассказывает о борьбе лучших сынов Болгарии за свободу своей родины в годы второй мировой войны.
В 1973 году вышла в свет новая книга Атанаса Семерджиева «…И многие не вернулись». О чем она? Нельзя однозначно ответить на этот вопрос. Книга эта о героическом прошлом болгарского народа, о годах второй мировой войны. Но вместе с тем помыслы автора устремлены вперед. Так бывает, когда добрый сеятель бросает в почву семена, чтобы снять урожай в будущем. Книга говорит о борьбе народа, которая унесла многие жизни, но плоды этой борьбы ныне являются достоянием строителей социалистической Болгарии.
В центре внимания автора — люди из народа, самые обычные, внешне непримечательные, живущие тяжело, как все. Однако именно они не убоялись трудностей борьбы, смело в нее вступили, победили фашизм и стали легендарными героями. В Болгарии фашистский режим был марионеткой гитлеровских извергов и потому был вдвойне чудовищным и жестоким. Однако идеологи и исполнители преступлений болгарского фашизма понесли справедливую кару от рук трудящихся своей страны, на помощь которым пришла армия великого Советского Союза.
Книга состоит из коротких рассказов, объединенных общей идеей освободительной борьбы народа. Каждый рассказ — судьба человека или группы подпольщиков и партизан, ведущих войну с фашизмом не на жизнь, а на смерть. Эти мужественные и бесстрашные люди были крепче металла — они были коммунистами. Димитр Баненкин, семнадцатилетний Баджун, Георгий Кацаров, Георгий Чолаков, Тоско Ганев, Вела Пеева и многие другие герои шли дорогой партизанской борьбы. Они не вернулись к родным очагам, но завоевали право сохранить свое имя в вечной памяти народа.
Книга Атанаса Семерджиева — это дань глубокого уважения мужественным борцам, их делу, их матерям, вскормившим и воспитавшим былинных богатырей. Книга — это наказ будущим поколениям помнить о днях жестокой борьбы, о ее жертвах и героях, призыв сохранить их навечно в памяти народной.
Произведение Атанаса Семерджиева пронизано идеей вечной, нерушимой дружбы болгарского и советского народов. Эта дружба уходит вековыми корнями в прошлое, она сильна своим настоящим, у нее большое будущее.
Автор с большой душевной теплотой говорит о старшем брате своей страны — Советском Союзе. Он пишет о наших песнях — их пели болгарские партизаны и когда на душе было весело, и когда тяжело, — о нашей армии, победы которой стали знаменем болгарских повстанцев, об освободительной миссии советских воинов, пришедших на болгарскую землю ради торжества светлых идей борцов против фашизма.
«…И многие не вернулись» — это книга-боец. Она воюет против равнодушия, ибо оно всегда на руку врагу. Может быть, поэтому автор ничего не приукрашивает, он пишет правду, подчас страшную, потрясающую. Книга основана на подлинных фактах, на личных воспоминаниях автора о тревожной жизни народных мстителей. Ведь он сам был в одном строю с героями своей книги. Повествование ведется просто, без излишней сентиментальности, оно проникнуто гневом и ненавистью к врагам, горячей любовью к своему народу, родной стране, ее природе, людям беспримерной доблести.
Атанас Семерджиев живет тем, о чем повествует. Он немногословен, порой весьма сдержан и всегда искренен. Каждая его строка дышит мужественной скорбью о погибших борцах, преисполнена веры в светлое будущее своего народа.
О себе автор рассказывает мало, хотя был в передовых рядах тех, кто сражался за победу, тех, чью внутреннюю красоту он описывает с таким высоким гражданским пафосом.
Атанас Семерджиев не просто излагает факты, он умеет передать атмосферу события, раскрыть характерные черты эпохи, вызвать сердечное волнение и душевную тревогу читателей за судьбу героя. Автора отличает умение нарисовать индивидуальный образ героя, подметить движения его сердца, разума и воли. Все это — свидетельство литературного таланта и зрелого художественного мастерства.
Форма произведения своеобразна. Это сплав двух жанров — мемуарного и публицистического. Книга читается с неослабевающим интересом. Автор достигает своей цели: есть события и люди, которых нельзя забыть, а именно такими являются события минувшей войны с фашизмом, ее герои и мученики.
Прочтите эту книгу, уважаемые читатели. А тебе за то, что создал ее, спасибо, брат!
Генерал армии С. М. ШТЕМЕНКО
К СОВЕТСКОМУ ЧИТАТЕЛЮ
Перевод моей книги на русский язык — волнующее для меня событие. Причиной этого волнения является не присущая каждому автору заинтересованность в судьбе написанной книги, а та особая связь между нами, участниками вооруженной борьбы болгарского народа и советскими людьми, связь, дающая нам право чувствовать себя причастными к героическим делам советского народа.
Еще до войны партия научила нас видеть в Советской стране свою вторую родину, испытывать к ней ту же сыновнюю любовь, как и к родной земле. Поэтому Великая Отечественная война с самого начала стала войной и для болгарских патриотов. Многие из нас пошли по партизанским тропам, другие приняли на свои плечи тяжелое бремя и риск революционной борьбы в городах, селах и частях царской армии. Все мы жили сознанием, что являемся неотъемлемой частью Советской Армии. Это поддерживало нас в тяжелые минуты, воодушевляло на героические дела. И многие из тех, кто погиб, встретили смерть возгласом: «Да здравствует Советский Союз!»
Такую самоотверженную любовь к вашей стране испытывали и герои моей книги. Это были подростки и юноши, еще не узнавшие волнующего сердечного трепета, мужчины, оставившие дома жен и детишек. Все они вышли на борьбу за свободу, полные решимости, если понадобится, отдать жизнь ради победы.
И многие не вернулись…
Это не страшная сказка, а бездна нечеловеческих страданий, народная голгофа. Слышится детский крик, призывающий отца, который никогда уже не вернется… Тлеют головни костра, на котором заживо сожгли Данчо Пачева. Тлеют они не в Виноградце, а в нас, уцелевших… И грохот взрывов оглушает нас, и выстрелы, сразившие Методия Шаторова, Георгия Чолакова, Велу Пееву, Стойю Калпазанова, Петра Велева… И малыш стоит над окровавленной головой отца — и верит, что ему еще удастся зажечь угасшие солнца в его глазах…
Брат против брата! Это не просто бессмысленная жестокость, а особенность гражданской войны, трагедия, выпадавшая на долю каждого народа, вынужденного подняться на вооруженную борьбу не только против иноземного поработителя, но и против собственной буржуазии. В такие времена народы возрождаются и возвышаются духом благодаря своим героям и мученикам.
Знаю, что мне приходится бередить раны. Но если мы будем бежать от воспоминаний, оберегая свои раны и боясь их разбередить, то нам угрожает худшая из бед — равнодушие.
Я буду счастлив, если моя книга поможет советскому читателю понять сокровенные мысли и чувства, которые воодушевляли нас на подвиги в годы вооруженной борьбы.
Эти мысли и чувства живы и всегда будут жить в наших сердцах и в памяти народа.
Атанас СЕМЕРДЖИЕВ
КРЕПЧЕ ЖЕЛЕЗА — КОММУНИСТ…
После полуночи ребенок перестал метаться в постели и стонать, его голова бессильно лежала на влажной от пота подушке. Он погрузился в глубокий сон. Ноздри его вздрагивали, и это было единственным признаком того, что в измученном, почти незаметном под одеялом детском тельце теплится жизнь. Люба вытерла ребенку платком лоб и, поправив одеяло, чтобы оно не кололось, без сил опустилась на стул. И заплакала… Это был горький надрывный плач, который она с таким трудом сдерживала, сидя у изголовья детской кроватки все эти долгие три дня и ночи. Так плачет человек, когда остается совсем один. В соседних дворах не было видно ни одной живой души. Откуда-то издалека доносился шум моторов самолетов. Этот шум то приближался, то удалялся, и Люба ощущала его, казалось, всем телом. Это американские самолеты летели к Плоешти или возвращались оттуда налегке, сбросив свой смертоносный груз.
Усталость и тревоги истощили Любу до изнеможения, и уснуть она не могла. Чувствовала, как сердце пронзают острые иглы. От слез жгло веки. На востоке загоралась заря, и по булыжнику улиц старого города загромыхали брички и телеги.
Утром кто-то постучал в ворота и, не дожидаясь ответа, вошел во двор. Люба взглянула в приоткрытую дверь и увидела пожилого полицейского с худым небритым лицом, в нескладно сидевшей форменной одежде.
— Здесь проживает Димитр Георгиев? — спросил он.
— Здесь живет Димитр Стоянов Баненкин, — поправила его женщина, — Баненкин…
— Это одно и то же, — сказал полицейский и отвел взгляд в сторону. — Если человека прикончили, то как его звали — Стояновым или Георгиевым — все равно… Смерть, молодка, она для всех…
Люба попыталась сказать что-то, но не смогла. Как будто на нее навалилось что-то тяжелое и вот-вот раздавит.
Полицейский повернулся, чтобы уйти, и она услышала его голос как будто издалека:
— Поезжайте в Пловдив, заберите его… А то его труп выбросят в ивняк над Марицей.
Люба уехала в Пловдив. Насобирала у соседей денег в долг и уехала. Из областного управления полиции ее отослали на пловдивские холмы искать там старое желтое здание — морг. У входа в это здание она застала пожилого человека в грязном белом переднике. Старик вытер руки о передник, как бы раздумывая, что ответить на вопросы Любы. Наконец его ввалившийся рот задвигался:
— Есть тут один Баненкин… Муж твой, что ли?.. Привезли позавчера. Велели привести в божеский вид, чтобы незаметно было… А разве можно скрыть такое?.. Вчера я сказал директору, чтобы подыскали себе другого человека на мое место…
Старик повел Любу за собой, кивком головы указал на открытый гроб и отошел в сторону. В гробу лежал Динко[2] Баненкин. Люба покачнулась. Когда пришла в себя от потрясения, то заметила, что крепко держится за стенку гроба. Протянула было руку к голове умершего, но рука повисла в воздухе, словно ее парализовало: мертвец был вроде и Динко и вроде не он…
Год спустя, уже после победы, я зашел к Любе, чтобы узнать, что случилось с Динко, как все произошло. Очень тяжело было говорить об этом, но время, прошедшее с тех пор, все же сделало возможным наш разговор.
О том, что пережила тогда в промерзшем подвале морга, Люба сказала:
— Я перестала видеть и слышать… В какой-то мрак погрузилась, и в этом мраке вдруг замигал огонек, который стал расти и приближаться ко мне. И когда совсем приблизился, я увидела Динко. Не мертвого, а такого, каким помнила с тех пор, когда он служил солдатом в царской гвардии…
Последние слова Любы напомнили мне один рассказ о Динко, услышанный от его односельчанина и друга.
…1929 год. Дворы в селе Лесичево благоухали белой акацией и сиренью. Заколосившаяся в поле рожь от порывов теплого ветерка гнулась до земли — так серебристые волны на озере наплывают одна на другую. Из густой зелени тутовых деревьев доносились детские голоса. К вечеру на дороге из Калугерово показался молодой, странно одетый мужчина. На голове у него — меховая шапка с длинным пером (под шапкой — открытый лоб и большие черные глаза; на резко очерченных губах играет улыбка). Ярко-красная куртка, расшитая белыми галунами, казалось, вот-вот лопнет на широченной груди и в плечах. Сапоги поскрипывают, шпоры позвякивают, позвякивает и сабля в серебряных ножнах, пристегнутая к широкому ремню. Дети толпятся вокруг него, и он идет среди них, сильный и жизнерадостный.
Таков был Динко Баненкин, солдат гвардии его величества. Через четырнадцать лет этого самого Динко, обезобразив до неузнаваемости во имя и по воле его величества, положили в наспех сколоченный полицейскими гроб.
Перед войной я вместе со своими сверстниками из Чепино уехал из села продолжать учебу в старших классах пазарджикской гимназии. Там и встретил Динко Баненкина. Тогда я не мог бы одним словом охарактеризовать человека с таким, как у него, даром привлекать людей. Теперь знаю — он был обаятельным человеком. Его небольшой трактир напротив городского сада служил нам чем-то вроде партийного клуба. Там собирались учащиеся и рабочие не только для того, чтобы поесть в долг или на «коммунистических» началах — бесплатно, но также, чтобы узнать новости или незаметно получить новый номер газеты «Работническо дело»[3] или же посылку и письмо из дому. Баненкин объединил вокруг себя лесичевских ребят, а нас, ремсистов[4] из Чепино, спаяли с ними общие идеи, романтика опасных дел, так что осторожные люди и их и нас называли сорвиголовами. И еще нас с ними объединяли уважение и любовь к Динко.
Наступила осень 1941 года, оказавшаяся для многих из нас переломной. Рано похолодало, и старинный город сразу стал неуютным и мрачным. Оголившийся и одинокий остров окутал туман, наплывавший на него по утрам с Марицы и Тополницы. На рынке собиралось много народу. Крестьяне в овечьих тулупах сновали между рыночными рядами и о чем-то шушукались между собой. Около них увивались спекулянты и агенты полиции. Перед пекарнями стояли в длинных очередях за хлебом хмурые мужчины и усталые женщины. В руках они держали только что введенные хлебные карточки какого-то странного лилового цвета.
В гимназии становилось все тяжелее и опаснее, а нам приходилось решать все новые и новые задачи: создавать боевые группы из учеников, собирать оружие, готовиться к вооруженным операциям. Пришло время перейти от слов к делам, за которые нередко приходилось расплачиваться собственной жизнью.
В один из пасмурных декабрьских дней полиция схватила на нелегальном собрании пятерых учеников. Через несколько дней арестовали и Ивана Пашова — одного из трех членов руководства РМС в гимназии. Угроза ареста нависла над многими из нас, поскольку мы чересчур поздно спохватились, что недостаточно строго соблюдали правила конспирации. Некоторые из тех, кому угрожал арест, начали скрываться. Мы поняли, что в наших рядах действует провокатор, и это нас встревожило и привело в замешательство. Именно тогда-то мы и почувствовали твердую руку Динко Баненкина.
Через несколько дней после ареста наших товарищей он отправился к директору гимназии и в качестве опекуна Ивана Пашова потребовал объяснений:
— Почему вы позволяете полиции хватать и мучить лучших учеников? В чем обвиняют Ивана?
— Полиция передо мной не отчитывается. У нее есть какие-то свои основания… подозрения… — изворачивался директор. — Ивана собирались выпустить, и вдруг дело осложнилось. Хаджийский, соученик и сосед Ивана по квартире, перестал посещать занятия и скрылся. Это для полиции кое-что значит…
— Неправда! — возразил Динко. — Хаджийский находится у себя на квартире и готовит уроки. А не приходил в гимназию, потому что болел…
После этого разговора директор сообщил по телефону начальнику тайной полиции Мачо Генову, где находится Хаджийский. Динко этого оказалось достаточно, чтобы раскрыть предательскую роль директора. Предупрежденный Хаджийский своевременно скрылся.
Новость о том, что Методий Хаджийский перешел на нелегальное положение, в тот же вечер распространилась среди учеников, и он сразу стал для нас героем. Около квартир, где жили ученики, начали рыскать агенты и полицейские. Легионеры[5] сразу активизировались, но нас это уже не смущало. Динко вернул нам веру в себя и смелость.
На следующий вечер на квартиру, где я жил с моим товарищем Кочо Гяуровым, пришел Любен Димчев, без шапки, в расстегнутой шинели, весь перепачканный. Румянец покрывал его широкоскулое лицо. Он сообщил нам приказ «сверху» последовать примеру Методия и, явно расстроенный тем, что пока ему предстояло оставаться в городе, молча распрощался с нами. Его шаги затихли в темноте, и в нашей небольшой каморке все словно замерло. Кочо, не промолвив ни слова, принялся собирать все необходимое. Молчал и я — в такие минуты совсем не до разговоров.
Весна 1943 года была ранняя. Из-за нее ли или благодаря победе под Сталинградом, но все мы были охвачены восторгом, которого нам никогда не забыть. Народ боролся. Партизанские операции становились все более дерзкими. Эхо сражений в горах, селах и на равнинах превращало эти операции в народную легенду. Всесильный и грозный начальник пазарджикской тайной полиции Мачо Генов, человек неглупый, почувствовал опасность. Но он все еще верил: игра пока не проиграна.
Генов нервно шагал из угла в угол своего кабинета, а его помощники, сидя в креслах перед письменным столом, молча следили за ним взглядом. Они знали: начальник не любит разговорчивых подчиненных. При каждом шаге пол неприятно поскрипывал. Наконец Генов остановился и уставился в окно.
— Пока все в наших руках… — сказал он, не отрывая взгляда от окна. — Если мы сделаем свое дело как следует, все может измениться в нашу пользу… Дирекция предоставила мне дополнительно людей, деньги и оружие. Этими лесными бандитами — партизанами займутся войска и полиция. От нас же требуется ликвидировать их руководство в городе, поймать крупную рыбу, а не возиться с мелочью…
Он сделал еще несколько шагов, сунул руки в карманы и резко повернулся к своим людям:
— Группа Калмука уже напала на след. Это наверняка крупная дичь. Барышник же должен выделить больше людей для наблюдения за Баненкиным. Я хочу знать о каждом его шаге. Пусть мне докладывают обо всем! А как только Барышник почует что-нибудь, пусть не медлит с арестом…
Через несколько дней Барышник доложил, что Баненкин ночью выходит из дому и отправляется куда-то за город по софийскому шоссе. До конца за ним проследить не удалось, потому что он ведет себя как весьма опытный конспиратор и очень ловко отрывается. Мачо Генов выслушал рапорт, медленно вытащил свое огромное тело из пространства между письменным столом и стеной и оказался лицом к лицу со своим подчиненным. Барышник весь съежился: он знал, что именно так Генов приближался во время допросов к арестованным и неожиданно обрушивал на них всю силу своего кулана. Сейчас он схватил подчиненного за отвороты пальто, притянул к себе и сказал:
— Если это еще раз повторится, уничтожу, как бешеную собаку…
20 марта ночью Динко Баненкин снова вышел из дому и медленно пошел по улице мимо старой церкви. Две тени сразу же отделились от стены соседнего дома и последовали за ним. Он тотчас почувствовал это, но продолжал идти к центру города. Тени разошлись: одна продолжала следовать за ним, а другая двинулась по соседней улице в направлении уездного управления полиции. Динко этого и ждал: проверил пистолет, заткнутый за пояс, и замедлил шаги. Потом повернул назад и стремительно направился к агенту, следовавшему за ним. Тот вздрогнул, засуетился и побежал по боковой улочке. Тогда Динко пробрался во двор дома своего знакомого, схватил заранее приготовленный велосипед и вскоре исчез где-то среди темных улиц.
К полуночи он достиг развилки дорог, одна из них вела на Величково. Оставив велосипед в канавке, он осторожно направился к небольшому холму Стражда. Кружевные облака не закрывали луну, и было светло. Динко, сжимая в руке пистолет, подошел к груде камней.
— Кто идет? — спросил чей-то тихий голос.
— Это я. «Бистрица»! — сообщил пароль Динко.
С земли поднялись двое.
Полуночная встреча на невысоком холме длилась меньше часа. Но этого оказалось достаточно, чтобы обсудить указания окружного комитета партии о боевой работе в Карабунарском районе. Георгию Перустийскому и Николе Бечеву не требовалось долгих разъяснений. Бечев — богатырского сложения человек, чем-то похожий на Ботева[6]. О таких, как он, рассказывается в былинах:
Перустийский — студент Загребского университета. Когда наступают дни испытаний, люди, подобные Перустийскому, где бы они ни находились, становятся в ряды борцов.
Динко Баненкин расстался с ними и, прежде чем отправиться в путь, спустился к реке, чтобы смыть с обуви налипшую грязь. Мутные воды реки обмывали корни изогнутых верб, мрак был пропитан сыростью, дул холодный ветер. В ближних селах захлебывались лаем собаки. Динко сел на велосипед и заторопился в город.
Молодой рабочий с кудрявой шевелюрой и скуластым лицом пересек городской сад и вошел в трактир Динко Баненкина. Хотя ужинать было еще рано, но там уже сидели человек десять молодых ребят. Динко пригласил вошедшего за перегородку, где готовили еду.
— Пришло время действовать, — сказал он и пристально посмотрел в глаза парню. — Боевые группы готовы? Кое-кто из кровопийц приговорен к смертной казни, и группы должны привести этот приговор в исполнение…
— С кого начнем? — нетерпеливо спросил молодой парень.
— С Мачо Генова. Нужно ли объяснять — почему?
Парень покачал головой. Он уже собрался уходить, но Динко задержал его руку в своей. Помолчал мгновение-другое, разгладил усы и сказал:
— Подожди минутку.
Он спустился в погреб. Вернулся оттуда с новым пистолетом калибра 7,65 миллиметра и передал его парню.
— Хорошее оружие. Берите и свои два парабеллума…
В тот же вечер в парке в старой части города появился парень лет двадцати четырех с типично «морской» походкой вразвалку. За ним шел еще один — с русыми усиками и голубыми глазами. На скамейках сидели влюбленные — весна была в разгаре. Когда стемнело, будто бы случайно появился откуда-то и молодой рабочий с кудрявой шевелюрой.
На следующее утро, точно без четверти, восемь, Мачо Генов громко хлопнул дверью своей квартиры и направился к уездному управлению полиции. По пути он небрежно кивал людям, кланявшимся ему еще издали. Когда же миновал гимназию имени Василия Друмева, из школьного двора вышел парень с русыми усиками и пошел за ним следом. Каждое утро, каждый день, каждый вечер в течение более пятнадцати дней опытный полицейский находился под зорким наблюдением троих ремсистов. Но за все эти дни им ни разу не подвернулся удобный случай выполнить свое задание.
Поделиться книгой: