Удивительные истории о словах самых разных

Определения можно перебирать довольно долго, но ведь нас интересует происхождение слова, правильно? Вот этим и займемся.

«Гаджет» действительно пришел к нам из современного английского языка, где gadget означает «приспособление, принадлежность, устройство». Однако так было не всегда.

В английском языке слово утвердилось довольно недавно – в середине XIX века, – и не просто в языке, а совершенно конкретно: в морском сленге. Британские моряки позаимствовали французское словечко «гашет» (gâchette) и переиначили его на свой лад. Для каких целей? А вот для каких.

Вообразим парусный корабль середины позапрошлого века. Это очень сложное транспортное средство. Паруса (гроты, фоки, бизани, брамсели, бом-брамсели, бим-бом-брамсели и так далее), мачты с их стеньгами, такелаж (тросы, лини, концы, блоки, цепи, крючья…) – голова может пойти кругом. А ведь все большие и маленькие детали судна имеют свои названия, порой замысловатые, – разве можно запомнить их в полном наборе?! Матросы и не запоминали. Они придумали общее словечко для всяких штуковин – «гаджет» (сначала писали gadjet, позднее gadget) – и употребляли его всякий раз, когда не могли вспомнить (или НЕ ЗНАЛИ!) названия того или иного приспособления. Вообразить моряцкий разговор тех времен довольно просто:

– Эй, Джон, подай мне вон ту хреновину.

– Эту хреновину или вот эту?

– Да нет… (дальше непечатное)! Я же сказал: вон ту хреновину, а не эту и не эту.

Можно ли в приличной книге употреблять слово «хреновина»? Как не стыдно, ай-ай!

Но ведь несколькими абзацами раньше я пояснил: слово – из морского сленга. А в сленге есть слова и похлеще, «хреновина» – самое безобидное.

Иначе говоря, слово «гаджет» ничего, кроме «штуковины», «фиговины», «хреновины», и не обозначало. Лишь позднее, уже в XX веке, слово остепенилось, стало вести себя прилично и принялось обозначать «приспособления» и «устройства» вообще.

Но о происхождении «гаджета» помнить полезно. Повторю: это сленговое словечко, применяемое тогда, когда говорящий… не знает или не помнит названия того, о чем он говорит!

Допустим, допустим. А французское gâchette в таком случае что обозначает? Ну, это совсем просто. Во французском языке -ette – уменьшительный суффикс, а gâche, слово, известное еще с XIII века в форме gaiche, означает «скобу» (например, скобу замка), «крюк» или «застежку». Иначе говоря, gâchette – это всего-навсего «крючок».

Что такое современный гаджет, всем известно. А вот это «гаджет» старинный. Он же – деталь древнего ружья со спусковым крючком, то есть гашеткой. По-французски: platine gachette fusile, то есть «замок ружья с гашеткой».

В XIX веке слово «гашетка» – в значении «спусковой крючок» огнестрельного оружия – утвердилось и в русском языке. В «Словаре языка Пушкина» его все же нет, а в языке Льва Николаевича Толстого – пожалуйста. Только в «Анне Карениной» (1877) оно встречается четыре раза. А еще в «Дьяволе» (1889), в «Отрочестве» (1854) …

Правда, русский язык обошелся с французским gâchette по-своему. Наша речь словно «не заметила» французского уменьшительного суффикса -ette и добавила свой: -к-. Получилось слово с двойным уменьшением; если правильно перевести, получится «крючочек».

Этот «крючочек» – суровое слово. Не забудем: в русском языке «гашетка» означает «приспособление для приведения в действие спускового механизма автоматического огнестрельного оружия».

И еще одно добавление. В замечательном, фундаментальном «Этимологическом словаре русского языка» под редакцией Н. М. Шанского читаем: «Гашéтка. Заимствовано из франц. яз. в начале XX в. Впервые отмечается в Словаре Чудинова 1908 г.»59.

Постойте! Как это «впервые отмечается»! А что тогда делать с «Отрочеством» Льва Николаевича Толстого, опубликованном в 1854 году? Там, в главе XIV, именуемой «Затмение», черным по белому написано: «…под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: “А ну-ка, любезный, пойдем”?»

Именно так: «…пожать гашетку…».

Ну что же, иногда и этимологические словари ошибаются. К сожалению, этимологи и лингвисты не так часто заглядывают в художественную литературу, а хотелось бы…

Возможно, повесть Л. Н. Толстого «Отрочество» – одно из первых произведений русской прозы, где употреблено слово «гашетка». Если так, получается, что «гашетка» вошла в русский литературный обиход практически тогда же, когда слово «гаджет» обрело свое место в английском морском сленге.

Маленькое, но открытие.

А лингвистические открытия дорогого стоят.

Вот и прозвучало следующее слово из нашего списка:

дорогой…

Дорогой

Любезный именинник,О Пущин дорогой!Прибрел к тебе пустынникС открытою душой…А. С. Пушкин. К Пущину (4 мая 1815 года)К несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогонов дорогих,Не на почтовых, на своих,И наша дева насладиласьДорожной скукою вполне:Семь суток ехали оне.А. С. Пушкин. Евгений Онегин. Глава седьмая, стих XXXV (1833)

Странно, не правда ли?

Слово «дорогой» имеет два отчетливо разных значения в русском языке. Не то чтобы совсем уж противоположных, но – разных.

«Дорогой» – это «любимый», «близкий сердцу», «желанный».

И в то же время «дорогой» значит «имеющий большую цену», «предполагающий немалые затраты», «обладающий высокой стоимостью».

Как такое могло произойти в пределах одного языка? Может быть, это два разных слова?

Во многих этимологических словарях так и объясняется. Мол, общеславянское «дорогой» в смысле «любимый» – от индоевропейской основы *dorgъ, означающей «хороший, годный». А такое же общеславянское «дорогой» = «дорогостоящий» – от индоевропейского корня *dher-, «держать».

Может быть, может быть…

Однако те же словари приводят странные примеры. Словацкое drahý – это «дорогой» в обоих значениях, но dražba – вовсе не «дружба», а «аукцион». Чешское drahý – опять-таки «дорогой» в обоих значениях, однако draho – это «дорожать», для «дорожить» в чешском языке другие слова – važiti si, ceniti. Польское drogi – также «дорогой» в двух значениях, при этом drogo – «дорожать». Примеры можно множить и множить.

Кстати, в Толковом словаре живого великорусского языка Владимира Даля все значения слова «дорогой» – в одной упаковке, без подразделения на «1)» и «2)»:

«Дорогóй, црк. дрáгiй, драгóй, цѣнный, многоцѣнный, сравнительно много стоющiй; нужный, полезный, желанный, уважаемый; любимый, любезный, высокоцѣнимый; противоп. дешóвый, сходный»60.

В чем тут дело? А давайте посмотрим на слово «дорога» – уж больно подозрительно оно похоже на «дорогой» (в любом значении).

«Дорога» в русском языке произведено от слова дор, «расчищенное место», и то, и другое берут свое начало в глаголе дьрати, то есть «драть». А ведь все правильно! Чтобы проложить дорогу, нужно расчистить место, выдрать траву и деревья, только тогда тропа становится «торной» – гладкой, ровной, годной для передвижения. Вот и первый мостик от слова «дорога» к слову «дорогóй»: годный, иначе говоря, хороший. Но ведь и усилия надо приложить, чтобы тропа стала дорóгой; затратить определенные ресурсы; как сейчас сказали бы, «инвестировать в строительство трассы». Вот и второй мостик: «дорóга» – «дорогое сооружение».

Надо заметить, что слово «дерево» – тоже от глагола «драть»: в изначальном смысле – «выдранное или ободранное» растение. И «деревня» – совсем рядом: это «пространство, где деревья выдраны», «место, очищенное от леса» (опять-таки: строительство деревни – недешевое удовольствие).

Версия, объединяющая «дорогу», «деревню» и прилагательное «дорогой» в обоих смыслах, представляется мне наиболее подходящей.

Именно поэтому на первой лекции по этимологии я обращаюсь к студентам со словами, которыми начал эту книгу: «Будьте как драные, годные старатели!» Я никого не хочу обидеть! Просто слово «деревья» заменяю на «драные» (по причине, указанной выше), а «дорогие» заменяю на «годные», что в этимологическом смысле одно и то же.

О «старателях» мы еще поговорим.

Но из двух современных значений прилагательного «дорогой» лучшее, конечно же, то, которое служит синонимом слов – вспомним В. И. Даля – «желанный, уважаемый; любимый».

Любимый… Совершенно очевидно, что следующее слово —

любовь…

Любовь

Себядо последнего стука в груди,как на свиданьи,простаивая,прислушиваюсь:любовь загудит —человеческая,простая.Ураган,огонь,водаподступают в ропоте.Ктосумеетсовладать?Можете?Попробуйте…В. В. Маяковский.Письмо товарищу Кострову61 из Парижа о сущности любви (1928)

Еще одна языковая загадка. Что же тут загадочного? Любовь, она и любовь и есть.

А вот смотрите: любовь, любимый, любящий, возлюбленный, любезный, любой, лютый…

С первыми пятью словами все понятно: они явно однокоренные. А вот «любой» здесь при чем? Оно, кажется, совсем другого происхождения. И еще «лютый» – с какого такого боку припёку? Это что же, «лютый зверь» – значит «любимое животное»?

Увидим. И про бок-припёк тоже поймем.

Но сначала – «любовь».

Любой лингвист мгновенно скажет: это слово индоевропейского происхождения. Тому есть множество подтверждений. Есть немецкое прилагательное lieb, означающее «милый, дорогой, любимый».

Есть английское существительное love, «любовь» (в разных языках «б» и «в» поразительно легко меняются местами). Есть латинское существительное libido – «желание, влечение; страсть, сладострастие, жажда наслаждений» (а во множественном числе – libidinis – это и вовсе «эротические сценки»).

В древнеиндийском было выражение – lubhyati, «чувствует неодолимое желание». А в старославянском существовало слово любы, от которого как раз и произошла «любовь» (в формах косвенных падежей – суффикс -в-: родительный падеж любъве, винительный падеж любъвь и так далее). Имелось и прилагательное любъ, означавшее «любый, любимый, желанный».

Вы обратили внимание? «Любый»! Мы сейчас так не говорим, а когда-то это слово обозначало именно «любимый». От прилагательного «любый» до прилагательного «любой» – всего один шаг. Чтобы его сделать, лучше всего процитировать хороший этимологический словарь:

«Соврем. любой < любый (после упрощения под ударением сильного редуцированного ы в о и утраты слабого конечного ь) “милый, дорогой” < “возбуждающий любовь, страсть, неодолимое желание”… Исходное значение – “возбуждающий неодолимое желание”, затем – “любимый, милый, дорогой”, далее – “тот, который при свободе выбора нравится больше” и, наконец, – “всякий”»62.

«При свободе выбора…» Вот что мне больше всего нравится в паре любый / любой! «Любимый» в русском языке – это тот, которого выбираешь свободно, самостоятельно. В самом строе речи заложено: «любимый» – значит «не навязанный», что бы там ни говорили «Домострои».

Я не знаю другого языка, где прослеживалась бы такая же связь.

Он действительно «великий и могучий», наш родной язык!

Хорошо, хорошо, скажет скептик, а как быть со словом «лютый»?

Я не раз уже подчеркивал, что наш язык гибкий, или, говоря научно, флективный. В нем очень много флексий – суффиксов, приставок и окончаний (если кому-то нравится наукообразие, могу сказать иначе: очень много аффиксов – префиксов, инфиксов, суффиксов и постфиксов). Именно за счет флективности у нас – поразительное многообразие словесных форм.

Мы и сейчас пользуемся разнообразными приставками и суффиксами, но в прошлом их было гораздо больше. По правде говоря, они никуда не делись – просто мы перестали их замечать и склонны считать те или иные части слова принадлежащими к корню, в то время как на самом деле к корню они не имеют никакого отношения.

Характерный пример – как раз прилагательное «лютый». Здесь корень – не лют-, а лю-, что касается буковки -т-, то она не более чем суффикс.

А корень лю– тот же самый, что в слове… да-да, «любовь». Первоначально лютый означало буквально «возбужденный», и лишь со временем слово начало обретать новые значения, которые постепенно вытеснили старое: «возбужденный» – > «раздраженный» – > «разгневанный» – > «гневный» – > «яростный» – > «злой».

Каждый год на лекциях по этимологии я предлагаю студентам «задавать» мне слова, они это с удовольствием делают, а затем я рассказываю, откуда взялось то или иное слово, какой путь прошло и почему обрело именно тот смысл, который мы вкладываем в него сегодня.

Каждый год среди предлагаемых мне слов обязательно фигурирует «любовь». Если выстроить рейтинг популярности слов (не всех слов вообще, а слов, которые мне «задают»), то «любовь», безусловно, займет первое место в этом списке.

Все понятно: молодость, бурление чувств, студенты…

студент…

Студент

Тихо плещется вода,Голубая лента…Вспоминайте иногдаВашего студента.Если те профессора,Что студентов учат,Горемыку школяраНасмерть не замучат…Если насмерть не упьюсьНа хмельной пирушке,Обязательно вернусьК вам, друзья, подружки!«Прощание со Швабией» (рус. перевод 1974)

Песня «Во французской стороне…» широко известна. Замечательная музыка Давида Тухманова, чудный перевод великолепного переводчика Льва Владимировича Гинзбурга (1921–1980)… Я прекрасно помню, когда эта песня появилась: альбом Давида Тухманова «По волне моей памяти» вышел в 1976 году. Кстати, тогда это еще не называлось «альбомом», просто – «пластинка»; но пластинка – великолепная! И песня, которую исполнили Игорь Иванов и вокальная группа ансамбля «Надежда», тоже не называлась по первой строке – «Во французской стороне»: она именовалась «Из вагантов».

Все бы хорошо, но перевод Льва Гинзбурга (еще раз повторю: потрясающего переводчика!) все же трудно назвать переводом. Это скорее вольное переложение. Переложение – чего? Есть множество указаний – как в Интернете, так и в бумажных источниках, – что речь идет о песне из знаменитого сборника поэзии вагантов (средневековых странствующих поэтов) «Кармина Бурана», что в переводе с латыни означает «Песни Бойерна»63. Эту песню называют еще «Прощание со Швабией».

Но вот что удивительно. В «Кармина Бурана»… нет такой песни. Среди всех поэтических и драматических текстов, соединенных в этом сборнике – а их 254, – «Прощание со Швабией» не значится.

Это стихотворение вошло в сборник «Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов»64, но и там прямо не указано, что оно из «Кармина Бурана»: «Прощание со Швабией» помещено в раздел «Безымянные поэты. Из “Carmina Burana” и других сборников». Видимо, к славным «Песням Бойерна» его причислили по ошибке. И опять-таки по ошибке назвали автора песни «безымянным поэтом».

Потому что как раз автор у «Прощания со Швабией» имеется. Это знаменитый французский поэт и богослов XII века Вальтер Шатильонский (ок. 1135 – ок. 1200). Он написал большое количество произведений – его перу принадлежат сатирические, лирические и даже политические стихи, пасторали и прочее. В том числе – песенка о школяре, уехавшем из Швабии во Францию, чтобы учиться в Парижском университете (правда, справедливости ради надо заметить, что не все литературоведы согласны с такой атрибуцией стихотворения).

Интересный человек был этот Вальтер Шатильонский, поэт, богослов, каноник и хулиган (если принять во внимание его особенно задиристые стихи и песни). В истории он остался под шестью (!) именами:

Вальтер фон Шатильон (немецкое),

Готье де Шатильон (французское),

Гуалтерус де Инсула,

Валтерус аб Инсулис,

Гвалтерус де Кастильоне,

Гальтерус де Кастельоне (последние четыре варианта – латинские).

Имя Вальтер – типично германское. На древнегерманском waltan означало «управлять», а heer – «войско», в сумме получается – «главнокомандующий». Латинское Гуалтерус (Гвалтерус, Гальтерус) и французское Готье – формы все того же имени.

Кастельоне – фамильное прозвище. Если бы Вальтер именовался по тому городу, где он родился, то поэт носил бы имя Вальтер Лилльский. Если бы он получил прозвище по городу, где провел свои последние годы, перед тем как умер от бубонной чумы, то был бы Вальтер Амьенский.

Тем не менее поэт остался в исторической памяти как Вальтер Шатильонский – по городу Шатильон-на-Марне, куда он бежал из Англии и где преподавал.

Во Франции немало городов и городков с названием Шатильон – это французская трансформация римского слова castellionum, «маленькая крепость».

Прозвища «де Инсула» и «аб Инсула» (в переводе с латыни это «островной» или «с острова») объяснить сложнее. Возможно, причина кроется в том, что в 1170 году Вальтер перебрался во Францию из Англии, то есть «с острова».

Зачем эти подробности в книге, посвященной словам, а вовсе не средневековой поэзии? Сейчас поясню. В переводе Льва Гинзбурга дважды упоминается интересующее нас слово «студент». Любопытно, а что там в латинском оригинале? Вот так новость! В стихотворении Вальтера Шатильонского никаких «студентов» нет.

Есть studia – «занятия». Есть studii, иначе говоря, «учащиеся». А вот student как таковой отсутствует. Что бы это значило? Может быть, переводчик и здесь допустил вольность, употребив слово, которого в ту пору – в XII веке – еще не было в обиходе?

Мне вовсе не хочется бросать тень на очень уважаемого переводчика, да и нервировать читателей я тоже не собираюсь. Успокойтесь, пожалуйста. Было такое слово, было, но оно только-только входило в европейские языки. Во всем корпусе текстов «Кармина Бурана» student встречается всего три раза.

Интересное было время – XI – XII века. Начинались университеты: Болонский (1088), Оксфордский (конец XI века), Парижский (между 1150 и 1170), Моденский (1175), Кембриджский (1209), Саламанкский (1218), Падуанский (1222), Неаполитанский (1224), прочие… Конечно, учащихся там молодых людей нужно было как-то называть. Вот и позаимствовали из старой доброй латыни слово «студент». Только не сразу: процесс вхождения «нового старого» слова был довольно длительный. Британские этимологические словари, например, утверждают, что в английском языке слово student закрепилось лишь в 1350 – 1400 годах. Правда, глагол to study, «учиться», пришел несколько ранее – во второй половине XIII века.

В русском языке слово «студент» известно с XVII столетия. Например, в третьем томе «Памятников дипломатических сношений с державами иностранными» (десять томов этого издания выходили в Санкт-Петербурге с 1851 по 1871 год) можно найти выражение «тот студент», датируемое 1660 годом. А в «Архиве» князя Бориса Ивановича Куракина (1676–1727) – в томе первом, относящемся к 1705 году, значится следующее: «… есть академия, в которой бывает студентов… по 700 человек»65.

В любом случае в начале XVIII века «студент» в нашем языке стало уже самым обыкновенным словом.

Так что же оно все-таки означает, это непростое и, как выясняется, противоречивое слово «студент»?

Ничего особо сложного в нем нет. Student– – это причастие латинского языка, образованное от глагола «студере» (studere). Существительное, произведенное от того же глагола, – «студиум» (studium).

Наверное, уже понятно, что «студере» означает «изучать», «учиться», «заниматься», «штудировать» (в этом последнем слове, заимствованном из немецкого языка, связь с латынью проявляется особенно отчетливо). Однако «учиться» и «изучать» – далеко не первые (и к тому же поздние) значения глагола «студере». На первом, изначальном месте среди значений стоят: «усердно работать», «прилежно трудиться», «концентрироваться на чем-то», «не жалеть сил», «прилагать все усилия», иначе говоря – «стараться что было мочи».

Понятно, что слово «студент» долго входило в европейские языки из латыни: кому хочется из кожи лезть? А как-нибудь поспокойнее нельзя? Нельзя!