Анатолий Папанов. Холодное лето последнего года

Он настоящий артист. Он трудится. И потому его хотят снимать режиссеры. Почти все. Даже те, которым не надо, нельзя хотеть его снимать».

В кино у меня произошла встреча с любимейшим моим писателем Чеховым – я долго мечтал об этом. Иосиф Хейфиц снял меня в фильме «В городе С.» по повести «Ионыч» в роли Дмитрия Ионовича Старцева. Эта работа мне дорога, мне радостно вспоминать съемки у Иосифа Ефимовича, который точно, даже педантично, в малейших деталях воссоздавал и эпоху, которую отлично знал, и подлинную чеховскую атмосферу. Каждый персонаж массовой сцены был предельно выразителен. А мне довелось показать в этом фильме четыре возраста своего героя. Каждый из возрастов был связан с одним из этапов его любви к Катерине Ивановне Туркиной. Вначале все кажется ему прекрасным, возвышенным – и девушка, вызвавшая в нем прилив нежности, и работа врача. Но постепенно все меняется. Катерина Ивановна отвергает его любовь, стена, стоящая между героем и обывателями, населяющими город С., рушится, и Дмитрий Ионович начинает превращаться в Ионыча. Перелом в его жизни случается на балу в дворянском собрании, когда Котик на его пылкое признание отвечает отказом. Доктор подавлен, стремится уйти, но вокруг него внезапно закружились танцующие вальс уездные прелестницы со своими кавалерами. Ему хотелось уйти, поскорее вырваться из этой хохочущей толпы, такой чужой ему. И когда это, наконец, удалось, доктор, кажется, вздохнул с облегчением и решил, что все к лучшему. Тогда-то и случилась его капитуляция перед жизнью…

И. Хейфиц: «После одной фотопробы Анатолия Дмитриевича на роль Старцева я сразу поверил, что индивидуальность именно этого актера наиболее верна с точки зрения социальной, национальной и исполнительской. Я считаю, что в кинематографе очень важна точность социальной и национальной характерности. И еще одно бесценное качество Папанова утвердило меня в моем решении: юмор. Это совершенно необходимо, когда речь идет о драматической и даже трагедийной роли. Тут я хотел полностью следовать Антону Павловичу Чехову, который говорил, что грустное, трагическое, смешное – неотделимы. Это великий закон от Чехова до Чаплина. Именно поэтому Папанов, как показала наша работа над фильмом, особенно убедителен в трагических местах роли, которые соседствуют со смешными. И еще одно, существенное для меня качество актера – кинематограф, максимально приближая актера к зрителю, требует особого внутреннего перевоплощения и не выносит насилия над естеством человеческой натуры. Однако это не снимает вопроса об актерском перевоплощении. Работая с Папановым над ролью Старцева, я наблюдал, как талантливо умеет он перевоплощаться. Я помню, что это Папанов, и в то же время я его не узнаю, и не потому, что у него разные бороды, усы или парик другой. Возникает другая связь со средой, другой душевный строй. Есть в нашем фильме сцена, действие которой развивается так: за столом сидит молодой Старцев, затем камера оператора движется вокруг стола, совершается как бы круг жизни, круг времени, и снова возвращается к человеку, который только что был молодым. И вот за столом сидит уже совсем другой Старцев – человек с другими глазами, с другой душой. Мы увидели физическое старение человека, причем все это произошло для актера за какой-то час, пока переставлялся свет…»

Позже я снялся у Иосифа Ефимовича Хейфица в «Плохом хорошем человеке» (по повести «Дуэль») в роли доктора Самойленко. В этой картине я встретился с великолепными актерами – Владимиром Высоцким, Олегом Далем, Людмилой Максаковой… В театре чеховская роль появилась позже – в 1984 году я сыграл Гаева в спектакле «Вишневый сад».

В фильме «Дети Дон Кихота» я сыграл роль человека доброго, мягкого, часто нелепого, погруженного в свое дело и не умеющего никому отказать, отчего страдает и семья.

Е. Карелов, режиссер фильма: «Не думайте, что мы его пригласили по комедийным признакам. Вовсе нет. В нем нас привлекли тонкость, глубина, умение заглянуть в сокровенные уголки души своего героя».

При работе над фильмом мы знакомились с работой врачей родильного дома, полтора месяца я изо дня в день проводил в клинике – потом меня стали принимать иногда за настоящего доктора. Мы беседовали со старым врачом, который, как и мой герой, принял двадцать тысяч младенцев. Все увиденное ошеломило нас. Конечно, это был бесценный для любого артиста опыт. Вообще, мне очень нравится этот герой, доктор Бондаренко, он немного чудаковат, беспомощен в гневе, что-то есть в нем мальчишеское: повел сынишку в зоопарк и сам увлекся, загляделся на зверей, будто поменялся с мальчиком ролями – сын-то сразу включился в борьбу за справедливость, узнав, что львов обделяют мясом – сторож меняет корм царя зверей на водку… Но это настоящий порядочный человек, не безразличный к окружающему, занятый не только своими собственными проблемами и интересами. И поэтому зритель, наверное, не удивляется тому, что все его дети – приемные, зато дети бы, наверное, очень сильно этому удивились. Нравятся мне такие люди, про таких, конечно, стоит снимать кино.

Особо хочется сказать о фильме Василия Маркеловича Пронина «Наш дом», особое у меня к нему отношение. И роль Ивана Ивановича Иванова из фильма – любимейшая моя роль. Я, к счастью, встречал в своей жизни таких людей – про них говорят: «Человек из народа», и я бы добавил, что слово «народ» здесь означает «те, на ком белый свет держится». Это те, кто без громких слов верны своей земле, своей семье, своему делу, это те, кто одолел фашистов в этой страшной войне, это люди без двойного дна.

Фильм «Наш дом» – камерный. Это история одной семьи на очень небольшом отрезке времени. Рабочая семья, в которой растут три сына. Двое уже ищут свой путь в жизни, ищут честно, наталкиваясь на острые углы. И моего героя, отца этой семьи, строго говоря, играю не только я сам, но и мои партнеры. Лучшие качества его и матери отразились в детях. Я знаю множество рабочих семей, в которых живут так же дружно и уважительно относятся друг к другу. Образ Иванова помог мне понять, что вовсе не обязательно показывать рабочего человека непосредственно на производстве, у станка. В искусстве очень важно раскрыть нравственный потенциал современника. В Иванове я обнаружил неподдельную житейскую мудрость, душевную чистоту и принципиальность. И хотя мы видим его в основном в кругу семьи и друзей, легко представить, как работает этот человек на заводе, каким почетом он пользуется. Я не верю в раздвоенность людей на «общественное» и «личное». Позволю себе открыть вам мою личную тему в этом фильме: и мы с женой, Надеждой Юрьевной, прошли нелегкий путь, были и без квартиры, переживали и годы неудач. Но ничем не омрачили нашу дружбу. Дочь видит только наше взаимное уважение, доверие, единомыслие. И я по опыту знаю, как работа, общение с людьми, творческая энергия зависят от доброжелательной атмосферы в семье. В образ Иванова я и стремился вложить свою убежденность в этом.

Разумеется, он не идеален, мой Иван Иванович, у него свои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, не всегда он понимает своих сыновей. Поэтому и происходит ссора с одним из них, Володей, который, будучи женатым, уходит к другой, – отец кричит, что в их семье женятся один раз, и слышать ничего не хочет… Трудно понять ему сына-музыканта. Но вот это желание понять, способность переменить свои понятия и методы воспитания, вникнуть в жизнь горячо любимого сына, который не так уж похож на тебя, – это очень важное качество. И оно, помимо прочего, делает его дом крепостью для всех в нем живущих.

Роль отца – сплав индивидуальных черт, тонких настроений. Серьезная и глубокая, она как бы изнутри освещена тем мягким юмором, который обычно свойствен цельным и крепким русским натурам. Смех и слезы здесь соседствуют, тревога, боль, радость тесно соприкасаются, за, казалось бы, поверхностным ходом событий проглядывает сущность явления, за обыденными поступками – правда характера, рожденного жизнью. Потому и волнуют современников проблемы, затронутые в фильме.

С особой теплотой вспоминаю я покойного Василия Маркеловича Пронина. Его доброту, человечность, полное растворение в актере. Никогда не забуду, как он плакал, снимая сцену встречи отца Иванова с младшим сыном. Эта душевная теплота режиссера мне всегда вспоминается, когда я вижу фильм «Наш дом». Кажется, она живет в самой ленте, наполняет все кадры его человеческой добротой. Думаю, что самый глубокий след остался во мне от этого фильма и этого человека.

Эта роль – еще больший шаг в сторону от моего привычного амплуа. Серпилин, что ни говорите, достаточно незаурядная личность, так или иначе, но выделяется из окружающей среды. Такие люди, как он, вообще не часто встречаются. А таких людей, как отец в «Нашем доме», – миллионы. И это, разумеется, требует совсем иной манеры игры. Человек, которого я сегодня играю, сложный и простой. Все, что в нем есть интересного, сложного, – это внутри, глубоко.

М. Линецкая: «Образ Ивана Ивановича Иванова в фильме „Наш дом“ – одно из значительнейших созданий Папанова. Артист открыл новый характер, неизвестный ранее нашему кинематографу. Образ немолодого рабочего человека показан Папановым в процессе развития, хотя годы Иванова, казалось бы, не дают повода ждать особых изменений его психологии и способа мышления. Артист угадал, раскрыл и показал, как трудно ломаются устоявшиеся представления, закостенелые понятия отца в столкновениях с сыновьями. Это тем более ценно, что обстоятельства, в которых пребывает герой Папанова, сами по себе настолько будничны, пережиты многими людьми в реальной повседневности, что препарировать их было непросто и уж во всяком случае актерски невыигрышно.

… В точной житейской достоверности артист не был бытовым. Фигура отца Иванова от сцены к сцене становилась все более окрыленной, по-народному поэтичной. Он был индивидуален, этот папановский Иванов, с определенными точными чертами национального характера, и в то же время он был одним из Иванов Ивановичей Ивановых, которых только в Москве – девяносто тысяч».

В. Пронин: «Признаюсь, я, режиссер кино, никогда не испытывал такой радости труда, как общаясь с театральным актером Папановым. Я наблюдал за его работой и удивлялся, как он будто бы легко (но эта легкость дается большим трудом) преодолевает себя, привычные актерские приемы, легко отрывается от найденного, находит иные краски, иную манеру пластического поведения в мизансценах. Я не боюсь утверждать, что это – актер поразительной тонкости, проникновения, огромного внутреннего и внешнего обаяния, для него специально надо писать пьесы и сценарии. Этого, к сожалению, никто не делал…»

Н. Сазонова: «С Папановым были знакомы давно и приветливо относились друг к другу, потому что я неизменно восхищалась его творчеством в театре и в кино, была потрясена его всенародно прославленным исполнением роли генерала Серпилина в фильме „Живые и мертвые“, а он очень благосклонно относился к моим театральным и кинематографическим работам.

Но настал день, когда нашему доброму знакомству суждено было перерасти в незабываемое. Меня пригласили на роль матери в фильм „Наш дом“, и оказалось, что моим партнером станет Анатолий Дмитриевич Папанов.

Я обрадовалась, но ненадолго. Он был моложе меня – мне подумалось, что на экране эта разница в возрасте будет слишком очевидной. Волнуясь, пришла на „Мосфильм“ подписывать договор, увидела там Папанова и не выдержала – честно поделилась с ним и режиссером-постановщиком Прониным своими сомнениями. Анатолий Дмитриевич обрушил на меня град опровержений. Мягко, своим проникновенным, мелодичным голосом он говорил: „Вы посмотрите на меня. Я же страшен! У меня тяжелое лицо – для всех возрастов, до самых древних! Вы же выглядите намного моложе – неужели это не видно?!“ Он так сурово расправлялся со своей внешностью в пользу моей, что спорить было просто неприлично. И он оказался прав: никто никогда не усомнился в том, что мы – нормальная, естественным путем сложившаяся семья, что у нас вполне могут быть дети столь разного возраста – от Вадима Бероева, прекрасного актера Театра имени Моссовета, которому в ту пору было уже за тридцать, до двенадцатилетнего мальчонки.

Репетиции с Папановым доставляли огромную радость. И не только мне. Бероев признался однажды:

– Смотрю на вас с Анатолием Дмитриевичем со стороны, и так хочется туда, к вам, на площадку!

А уж в кадре Анатолий Дмитриевич обретал такую свободу, так ежесекундно жил своим Иваном Ивановичем Ивановым, простым рабочим человеком, шофером, отцом большой семьи, что я забывала о себе. Надо было только быть внимательной ко всему, что он делал, наслаждаться рожденными тут же, не виданными мною на репетициях его импровизациями и самой так же импровизационно соответствовать ему.

Никогда не забыть, как он вытирал мне слезы – грубовато, большим пальцем своей большой руки, словно по стеклу проводя им и приговаривая: „Ладно, Маша, прорвемся!“ И слезы лились у меня потоком – оттого, что рождалась не условная, но подлинная любовь к нему, человеку внешне грубоватому и потому еще сильнее обнажающему свою добрую душу. Я видела в его глазах и ласку, и тревогу за детей, уходящих из семьи в нелегкую самостоятельную жизнь.

Мы хвалим актеров за внятный „второй план“, а у Папанова одновременно, сменяя друг друга, сплетаясь, выявлялись три, а то и четыре „плана“. И все это рождалось внезапно, тут же, под светом кинематографических дигов и перед кинокамерой. Это дорогого стоит.

Буду откровенна: в моей актерской жизни такой партнер попался лишь второй и пока что последний раз. Первым был мхатовский Алексей Николаевич Грибов в телевизионном спектакле „День за днем“. Он так играл своего дядю Юру, что зрители долгое время иначе его и не называли. Грибов, так же как Папанов, мог что-то веселое рассказать мне, шутить, смешить, но тут же, едва раздавалась команда „Мотор!“, превращался в дядю Юру, достаточно непохожего по характеру на того, каким Грибов был в жизни. И я, играя его любимую соседку, испытывала счастье такого же актерского перевоплощения, легкого, полного, подробного в каждом действии, в каждом поступке.

Такие актеры сразу же цементируют всю киногруппу, становятся не только ее творческим центром, но и ее совестью, что всегда важнее.

Папанов это блистательно доказал. Случилось так, что актеры, игравшие наших сыновей, молодые, но уже известные и много занятые в театре, на радио, в концертах, позволили себе небрежно отнестись к строгому графику репетиций и съемок. Однажды вообще не явился на „Мосфильм“ Вадим Бероев, несколько раз опоздал Геннадий Бортников, что-то не так было и с Алексеем Локтевым. Режиссер Пронин пришел в отчаяние, решился на крайние меры. Но Анатолий Дмитриевич остановил его:

– Не надо. Разрешите нам с матерью поговорить с ними.

В течение всего времени съемок он меня иначе как матерью не называл. И я часто обращалась к нему как в фильме: „Ваня! Отец!“

Мы собрались всей „семьей“ в одной из комнат киностудии. Анатолий Дмитриевич был краток, но надо было слышать его интонацию, горькую, полную искренне отеческого упрека:

– Давайте, ребята, беречь честь нашей семьи – нашу актерскую честь…

Все четверо „сыновей“, включая и самого маленького, смотрели на него уже влажными глазами.

– Больше так быть не должно. Никогда! Завтра, в половине второго, вы все придете, оденетесь, загримируетесь, будете готовы к съемке. Мы с матерью придем в половине третьего. В три все на съемочной площадке! Договорились?..

После этого разговора не только не было никаких недоразумений с творческой дисциплиной, но произошло самое важное – сложилась наша семья Ивановых, неподдельные отношения молодых актеров и талантливого малыша к нам как к своим родителям.

Преданность „семье“ была так велика, что однажды, уже во время озвучения, исполнитель роли маленького Сережки явился в тонстудию в синяках. Мы с пристрастием допросили его, как же он дошел до жизни такой – с кем дрался. И он ответил:

– По телевизору показали кусочек из нашей картины, а мальчишки в классе стали дразнить. Ну, пока меня дразнили, я терпел, а они начали говорить, что семья у нас ненастоящая. Ну, я и доказал, что настоящая!..

Фильм получился искренним, правдивым. В этом немалая заслуга Анатолия Дмитриевича Папанова.

Позже, встречаясь с ним в разных местах, я слышала от него: „Нинушка ты моя! Женушка ты моя!“ Он не „капустничал“ – это было движение души, доброе, русское. Да, именно так может прожить свою роль и унести из нее отношение к партнеру в жизнь только русский артист, которому чуждо понятие „звездности“ и профессионального ремесленничества. Ремесло наше у таких актеров неразличимо – они о нем даже говорить не любят. И теперь, когда я так часто слышу от молодых, начинающих актеров излюбленное словцо „профессионализм“, хочется спросить: „А чему служит твой профессионализм, ты когда-нибудь задумывался? Он ведь только средство, но не цель в актерском деле…“»

В кинематограф я попал, когда мне было уже под сорок. А недавно выяснил, что сыграл в кино больше ролей, чем в театре. Я не стал бы отдавать предпочтение какому-то одному из этих искусств, кино и театр дополняют друг друга в жизни актера, формируют его талант, делают актера глубже, разнообразней. Да, в кино я сыграл больше, чем в театре, но, если по совести судить, и там, и там я отобрал бы по десятку хороших работ, не больше.

Часто спрашивают, что для меня важнее: кино или театр? Нельзя ответить на этот вопрос односложно. В театральной роли актер выходит на сцену много раз. Просто невозможно все время играть одинаково (и неинтересно, к слову сказать). А значит, что-то меняя во внутренней характеристике своего героя, актер движется в роли, совершенствуется, меняется. Сыграв же киногероя, актер ставит точку на своем исполнении, он уже не волен изменить что-либо в нем. И я часто ловил себя на желании что-то переделать в своих киноработах. Кино учит тщательности, полной самоотдаче на площадке. А театр – хорошая школа для будущего киноартиста.

С другой стороны, главная фигура в кино – режиссер, от него главным образом зависит результат. У хорошего режиссера может при удачном попадании сняться и не актер. А в театре так нельзя, там режиссер (я говорю о настоящем мастере) идет от актера, его возможностей, его работы. Если зритель в театре остается равнодушным, начинаешь искать более верную интонацию, пластику, совершенствуя образ от спектакля к спектаклю. В процессе общения со зрителем появляется особый душевный трепет: чувствуешь, что зритель «поймал» тебя и ведет, ощущаешь его отдачу, начинаешь идти с ним на одном дыхании, в свою очередь ведя его в нужном тебе направлении. И вот этих моментов взаимного ведения никогда не заменят ни кино, ни телевидение. В фильме снялся, и ничего не изменишь. Обычно хочется переиграть роли. Только образ Иванова из фильма «Наш дом» не вызвал у меня такого желания, да еще, пожалуй, некоторые сцены из «Живых и мертвых»: мне кажется, в театре я сыграл бы Серпилина лучше.

В кино очень важен типаж. Короля Лира в кино я едва ли сыграл бы, а в театре мог бы сыграть.

Вообще же – повторяюсь – далеко не всеми своими киноработами я доволен. Разве я не играл в драмах, где не страдают, в комедиях, юмор которых, мягко говоря, смешит далеко не всех? Тем более что снимать их не легче, чем шедевр, – требуются не меньшие усилия. Только актер знает, что значит, например, зимой «играть» лето. Было у меня и такое. В Фирсановке под Москвой есть озеро замечательное. Я в него нырял в конце ноября. Как вы понимаете, не в овчинном тулупе нырял. Лед скалывали ломами, сгребали лопатой. Оператор снимал так, чтобы это крошево не попало в кадр. Потому что по сюжету дело происходило летом, я выходил из воды с букетом лилий. Режиссер кричал: «Текст в себя говорите, чтобы пар изо рта не валил!» Я моржом был, кое-какая закалка осталась. А сколько я других примеров знаю, когда съемки шли в тяжелейших условиях, съемки, я бы сказал, испытывали на прочность всю группу, а результат… Знаете, есть восточная притча о человеке, который взял огромную глыбу мрамора и после долгих лет упорной работы выточил обезьянку… С пальчик величиной.

Актер должен бережно к себе относиться, быть своим собственным умным администратором: уметь разобраться в том, что предлагают, и не хватать все подряд. В то же время совсем не обязательно не сниматься по нескольку лет, высиживая главную роль с титрами во весь экран, да еще в киношедевре. Если ты артист, сумей сыграть эпизод. Мне Рязанов предложил роль Юрия Деточкина в фильме «Берегись автомобиля» – у меня так сложились обстоятельства, что пришлось отказаться. Потом говорил Эльдару Александровичу, что все к лучшему, сыграй я – не сыграл бы Смоктуновский, и еще неизвестно, что за фильм получился бы. А я сыграл небольшую, но интересную роль и получил премию от Комитета по кинематографии – сочли эту мою работу удачной.

В прессе много было сказано о фильме «Время желаний», и роль в нем мне дорога во всех отношениях. Какая это большая радость для актера – сниматься у такого мастера, как Райзман. У него на площадке такая атмосфера, что вполсилы, вполсердца работать невозможно, стыдно. Бесконечно доброжелательный, корректный, обязательный – как часто этих качеств не хватает куда более молодым и куда менее даровитым режиссерам.

Тема, поднятая в фильме «Время желаний», всегда важна и актуальна, хотя картина эта по охвату событий скорее камерная. Но в ней поставлены важные нравственные, семейные проблемы. Молодая, хваткая, энергичная женщина, которую играет Вера Алентова, привыкла исполнять все свои желания. И ее мужу приходится это делать. Вот только не подумала она – а нужны ли ему все те жизненные блага, которых она добивается? Нет, ему спокойная жизнь с любимой женщиной важнее карьерных взлетов. Пусть он в чем-то заблуждается, зато нет у него хищнического отношения к жизни, он человек чести, порядочный и скромный. Но она пытается «осчастливить» его насильно.

Мне доводилось встречаться с такими людьми, вроде бы незаметными, но по-настоящему незаменимыми, как скромный бухгалтер Дубинский в фильме «Белорусский вокзал» или Владимир Дмитриевич из «Времени желаний». Все их поступки и отношения с людьми диктуются извечными законами совести, а это всегда притягательно. Они цементируют общество.

Роль Копалыча в последнем фильме Папанова «Холодное лето пятьдесят третьего» А. Прошкина поначалу не понравилась Надежде Юрьевне, с которой он всегда обсуждал предложения сняться в том или ином фильме. Обычно их мнения совпадали. Но в этот раз Папанов твердо решил принять предложение режиссера, несмотря на сомнения жены. Его эта роль по-настоящему взволновала: это была возможность сказать в кино что-то новое, выразить ту часть своего поколения, о которой долго не принято было говорить, коснуться новой для себя и важной для многих людей темы. И он согласился, вопреки огромной занятости в театре (в ту пору он не только играл спектакли, но и ставил как режиссер пьесу Горького «Последние») и ГИТИСе, где он выпустил один курс и набирал другой.

Актерское чутье его не подвело. Фильм «Холодное лето пятьдесят третьего» заслуженно получил мировое признание. Но заплатить за эту роль пришлось слишком дорогой ценой…

Это действительно ЕГО роль

В 1963 году произошло событие, круто изменившее актерскую судьбу Анатолия Дмитриевича Папанова и опрокинувшее устоявшееся представление о нем как об актере больших возможностей, но по преимуществу все же комедийно-сатирическом. Его пригласили сниматься в фильме, сам материал которого был необыкновенно дорог и важен Папанову и позволял ему сказать о многом. Но это была и словно для него предназначенная роль – только никто до режиссера А. Столпера об этом не знал. Более того, пришлось преодолевать стереотипы – и самому артисту, и коллегам, а зрителю в первый момент – еще и внутренний протест. А потом стало ясно – это действительно ЕГО роль.

Ю. Никулин: «Эту роль режиссер Александр Столпер предлагал мне. Я отказался наотрез. Что вы, говорю, какой я генерал. Столпер посожалел, предлагал мне пробы, зря, говорил, вы, Юрий Владимирович, не верите в свои силы. А потом вздохнул: „Ну что ж, тогда попробую пригласить на эту роль Папанова“. Я даже засмеялся: эк кидает режиссера из стороны в сторону. Не Папанова это роль! А когда вышел фильм, стало ясно, что это – его роль! Потрясающе проникновенно, убедительно создал он образ генерала, русского интеллигента. Потом я говорил Столперу: какое счастье, что вы меня тогда не взяли, я б так не сыграл».

Фильм «Живые и мертвые» я очень люблю. Мне хотелось показать генерала Серпилина похожим на тех, кто выиграл войну. Я играл его как человека, который, несмотря на все беды, свершившиеся с ним, был по-настоящему глубоко счастлив. Удовлетворенность тем, что он делает, у Серпилина не внешняя. Он был мастером своего дела и, несмотря на внешнюю сухость, человечен и добр. Он был счастлив, когда вывел остатки своей части из окружения. И я, как актер, рад за него. И зритель мне верит.

Признаюсь, многие годы я мечтал именно о таком герое, а складывалось все иначе. Кого только я до этого не играл! И добрые, отзывчивые люди, и комические, и отрицательные персонажи, бюрократы, проходимцы были в моем репертуаре. Но героические роли, тем более военные. И вот, наконец, эта роль – блестящий командир, умный, добрый, хорошо знающий цену жизни человек, перенесший на себе тягости культа личности, но сумевший сохранить тепло и любовь к людям. Да еще фильм по книге Константина Михайловича Симонова, чьи стихи я читал при поступлении в институт!..

А ведь сначала предложение играть Серпилина меня, признаться, почти оглушило. И мне, и моим коллегам оно показалось почти неправдоподобным, настолько сильна была инерция всего сыгранного ранее. Серпилин? Я чувствовал в этой роли такую «целину». Первая моя мысль была – отказаться! Пугала монументальность, необыденность образа. А потом… военный опыт Серпилина – и тактическое мышление сержанта Папанова? Да еще после сонма моих характерных персонажей, сыгранных на сцене Московского театра Сатиры и в кино? А потом, много времени спустя, я понял – только они и помогли мне сделать Серпилина живым человеком. Когда-то я начинал с «голубых» героев, потом перешел на характерные роли и сыграл их, наверное, около пятидесяти. И наконец, снова пришел к герою. Но теперь у меня был опыт актера характерного.

Помню, с каким волнением шел на первую беседу с режиссером. Мы говорили не только о будущей работе. Александр Борисович подробно спрашивал меня о том, где я воевал, что пришлось увидеть и пережить на войне. Он искал во мне не столько, может быть, героя картины, сколько человека, способного постичь характер симоновского героя, его судьбу, мысли, философию. Он пытался понять, насколько мои собственные жизненные ассоциации, возникающие от соприкосновения с судьбой Серпилина, мой способ мышления совпадают с его – режиссера – представлениями об исполнителе роли генерала.

И Константин Михайлович Симонов – я очень благодарен ему за это – среди других артистов, пробовавшихся на роль Серпилина, отдал предпочтение мне как фронтовику. Все-таки, наверное, очень важно, чтобы человек знал то, что играет. А пробовались на эту роль двадцать семь актеров. Хвалить себя за пробы не хочу – возможно, мне просто повезло. После многочисленных проб выбор сценариста и режиссера пал на меня. Может быть, подошла внешность, приближающаяся к образу Серпилина. Судить об этом в полной мере не берусь, тем более что в романе о Серпилине сказано: у него было лошадиное лицо и умные глаза. Пусть зрители сами решают, насколько лично я подхожу к такому облику.

Прообразом Серпилина послужил конкретный человек, полковник Кутепов, которого Константин Михайлович хорошо знал. Впоследствии оказалось, что даже внешне я был очень похож на Кутепова.

Но если бы фильм «Живые и мертвые» снимали по оригинальному сценарию, а не по роману, где дан точный словесный портрет Серпилина, то, мне кажется, его мог бы играть актер любой внешности и комплекции.

Решимость Александра Борисовича Столпера, его доброта и постоянная человеческая поддержка помогли мне освободиться от того, если честно говорить, шокового состояния, в которое я впал поначалу. Только его вера в меня заставила обрести веру в свой успех в этой роли – признаться, я не очень поначалу на это надеялся.

Сам же Александр Борисович Столпер вспоминал, что уже после первой беседы с Папановым был уверен в правильности своего выбора. За всем, что говорил, делал, думал артист, какие жизненные ассоциации возникали у него от соприкосновения с судьбой Серпилина, чувствовалось его соответствие этой роли.

И я рискнул. Стал пробовать, искать, вспоминать… Много, очень много дней прожил с мыслями о Серпилине.

Начались съемки. Я думал: а какой он, Серпилин, в мелочах? Как он говорит? Наверное, очень точно, без иероглифов и подтекстов. В разговоре не ищет окольных путей, суров, рационален. Так же и в финале фильма, во встрече с Синцовым – сначала я пробовал играть ее на нерве, на глазах появлялись слезы. Потом я понял, что Серпилин так много испытал, что нервы и слезы – это не его. Я думал обо всем: как он ходит в окопах, чуть пригибаясь, как он сутулится, говорит, не жестикулируя. Я думал, как он относится к людям, к родным, к животным – ведь он бывший фельдшер.

Конечно, я привнес в эту роль и свое, личное. Хочешь не хочешь – личное всегда входит в то, что играешь. Прежде всего это внешность, повадки. Но я и боролся со своим личным, в чем-то и преодолевал его, стремясь сделать образ собирательным, типичным. Например, по сценарию Серпилин произносит много слов, а моя задача состояла в том, чтобы сделать его неразговорчивым и точным в словах, пунктуальным. Не знаю, как у других, лично у меня, когда я потом смотрел фильм, не было ощущения, что он болтлив. Я боролся с лишними жестами, внешним проявлением эмоций. Этот человек больше изнутри. Он скорее поседеет, но излишних эмоций не проявит. Помню, снималась сцена: горит станция Воскресенск. Был сильный мороз. «Я знаю, что вы сделали все, что могли, – говорит Серпилин, обращаясь к солдатам, – но я прошу вас сделать последнее усилие, и немцы побегут». От холода, а может быть, и от собственных переживаний у меня в эту минуту выкатилась слеза. Заметив ее, режиссер предложил снять эпизод снова: «Нет, нет, у Серпилина слезы не побегут» – и он был прав. Серпилин внешне всегда уравновешен, спокоен, хотя внутри у него, может быть, бушует вулкан. Настоящий военачальник!

Я чувствовал: чтобы мой Серпилин получился живым, мне нужно было знать и играть массу самых разнообразных характерных ролей. Хотя мечтал я о ролях психологических, хотя я – да простится мне эта смелость – очень хотел сыграть Арбенина.

Судьба Серпилина вобрала в себя судьбы многих людей его поколения. Выразить эту общность – какая благородная для артиста задача! Крупный и суровый характер Серпилина, человека, озаренного верой, от которой он нигде и ни при каких обстоятельствах не отступает, выписан емко, сжато, мужественно, а я не устану повторять, что драматургический материал для нас, артистов, – основа основ. Роль требовала, как мне казалось, скупых актерских средств. Палитра артиста Театра Сатиры немыслима без скупости, самоограничения в отборе выразительных средств. Именно в этом театре особенно важно не преступить грань того «чуть-чуть», которое отличает подлинное искусство. Вот так столкнулись и взаимно проникли, казалось бы, далекие по стилистике и жанру вещи.

Хочу особо сказать вот о чем. Константин Михайлович Симонов и режиссер-постановщик Александр Борисович Столпер стремились к достоверности показанных в фильме событий. Вплоть до того, что военное обмундирование того времени для съемок не шили, а брали со складов настоящее. Ремонтировали и вводили в фильм танки, орудия, участвовавшие в боях. Своей правдивостью фильм во многом обязан Симонову. Он сам прошел всю войну и знал ее не только с парадной стороны – даже в окружении был, да и вообще многое повидал. Поэтому и создал такие пронзительные произведения.

Война предстала в фильме без фанфар, такой, какой была на самом деле. Батальные эпизоды в нем не главное, главное – люди, их характеры и судьбы. Мне, как человеку и как артисту, военная тема очень дорога, это моя молодость, мои университеты… Мне очень помогали фронтовые и послевоенные впечатления. Вот хотя бы то, что я помню, как фашистский танк остановился всего метрах в четырех от меня, вжимающегося в снег.

Мне кажется очень важным, чтобы спектакли, фильмы, книги о войне были как можно правдивей, достоверней в деталях. Я не хочу сказать, что прически солдат, их речь, форма – самое важное, нет. Но неправда деталей мешает созданию образа. Мешает актеру, отталкивает зрителя. Ведь длинные волосы у солдата Великой Отечественной (а такое в кино бывает) то же самое, что автомат в руках д’Артаньяна. Сразу возникает ощущение: вранье. Хорошо играет актер, но сразу видно – пороху он не нюхал. А переубедить зрителя, увидевшего ложь, трудно даже самой прекрасной игрой.

Приведу в пример фильм «Живые и мертвые». Там точности деталей придавалось большое значение. Так, для нас открыли склад старого обмундирования и одели целую дивизию в те шинели и гимнастерки, в которых тридцать пять лет назад воевали солдаты и офицеры Отечественной войны.

Но главная задача, повторяю, конечно же, не в точном изображении деталей. Главное – передать дух, нравственный опыт войны, нравственный опыт Победы. Война закалила народ, сплотила его, очистила своим огнем. Несмотря на тяжелые потери, мы вышли из этого испытания с колоссальным зарядом оптимизма, с верой, что теперь, победив, мы преодолеем все невзгоды. Война отбрасывала все мелкое, вела к пониманию истинных, непреходящих ценностей. Фронтовики, тысячи раз видевшие смерть, сами бывшие на грани жизни и смерти, не способны обмануть друга или, скажем, написать анонимку, не способны на то, что мы называем мерзостью. Мне кажется, фронтовик – человек, понимающий смысл жизни и ценность ее. Наблюдая в кино или театре игру даже хорошего актера в роли военного, сразу видишь – служил ли он сам когда-нибудь в армии и воевал ли на фронте. Это всегда чувствуется. Выдает и походка, и осанка, и то, как он держит руки. Словом, мельчайшие штрихи. Есть такие актеры, которые сами, будучи непосредственными участниками сражений, и стреляли, и окапывались, и передвигались по-пластунски, и мерзли, и недоедали. И когда надо сыграть военного человека или фронтовую ситуацию, они всегда выигрывают, потому что лично пережили все это.

Эта роль для меня – огромное счастье, не только актерское, но и человеческое. Ведь это была для меня хоть какая-то возможность пусть в малой мере, но вернуть моральный долг тем, кто в свое время занял мое место в строю. Стал пробовать, искать. Вспомнил все, что было, все, что видел и пережил на фронте. Почему, думаю, обязательно военачальник должен быть монументальным? Нет, простой, человечный, пусть колючий, но теплый. И никакой помпезности: сутуловатый, с резкими движениями, нервным, пунктирным темпом речи. Труженик войны. Потрясающая судьба, цельная, обаятельная личность. Таким его я и сыграл.

Об этой моей роли много писали. И самая для меня дорогая оценка – слова Симонова на встрече со зрителями в Ленинграде: «Сегодня много говорили об отличном исполнении артистом Папановым роли комбрига Серпилина. Должен вам признаться, что и я попал в плен созданного им образа, и мне уже было трудно во время работы над романом „Солдатами не рождаются“ представить себе другого Серпилина». И в иллюстрированное издание своей трилогии писатель поместил портрет Серпилина из кинофильма.

Мне очень нравится искусство Кукрыниксов, нравится их умение сделать меткую зарисовку несколькими штрихами. Я так же иногда старался создать характер, скажем, подпольного миллионера Корейко двумя-тремя красками. А мою работу в фильме «Живые и мертвые» журналисты сравнили по неожиданности с выставкой акварельных работ Кукрыниксов. Ради возможности создавать такие работы стоит жить.

Мне суждено было встретиться с Серпилиным дважды: было снято продолжение эпопеи о войне – «Солдатами не рождаются». И мой герой не оставлял меня ни на час – ни днем, ни ночью. Какой он будет, комбриг, ставший генералом, начальником штаба, командующим армией? Он должен был стать масштабнее и многограннее. Мне нужно было представить его у постели покойной жены и в ставке главнокомандующего, в разговоре с предавшим его сыном и склонившимся над картой грядущего наступления.

С этой ролью связана у меня одна история. Повстречался мне как-то на улице молоденький лейтенант. Шел он спокойно, вразвалочку, никуда, видимо, не торопясь. Вдруг, заметив меня, переменился в лице, приосанился и, взяв под козырек, продефилировал мимо четким строевым шагом. Оказывается, этот лейтенант принял меня за… генерала Серпилина! Предвижу ироническую усмешку читателей. Эка, скажут, невидаль, подобные «узнавания» случаются едва ли не с каждым актером! Согласен. Но эту встречу я все же запомнил. И вот почему.

Казалось бы, в тот жаркий летний день, одетый в рубашку с открытым воротом, я ничем не походил на строгого, подтянутого фронтового генерала. Да и фильм «Живые и мертвые» демонстрировался так давно, что лейтенант, наверное, смотрел его совсем еще мальчишкой. Однако если образ Серпилина все-таки остался в памяти молодого человека и даже, судя по его поведению, был принят за некое реально существующее лицо, я должен не только радоваться своей творческой удаче, но и всерьез призадуматься: какова же в таком случае мера нашей, актерской, ответственности? Есть ли у нее предел – при этакой-то силе внушения, при этакой, не побоюсь сказать, власти над зрителем?

«Белорусский вокзал». Об этом фильме – отдельно

Не могу не сказать об этом фильме отдельно. Роль моя там не главная, одна из нескольких не менее важных. Но картина заслуживает, бесспорно, особого разговора. Это не совсем обычный фильм о войне – без грохота взрывов и атак, но от этого его эмоциональное воздействие оказалось даже еще более сильным благодаря таланту режиссера, кстати, человека, не знавшего войны в лицо, не испытавшего на себе ее испепеляющего дыхания. Честным, неприукрашенным рассказом о судьбах фронтовиков, в том числе и моего героя – Дубинского. Великолепным актерским ансамблем, в составе которого нельзя было допустить ни одной фальшивой ноты: Нина Ургант, Всеволод Сафонов, Евгений Леонов… А песню помните? «Там птицы не поют, деревья не растут, и только мы плечом к плечу врастаем в землю тут». По сценарию мы должны были плакать во время ее исполнения. Да что там должны – слезы просто душили, так велико было потрясение и от слов, и от музыки.

Те слезы – воспоминания в «Белорусском вокзале», в квартирке бывшей медсестры – далеко не кинематографические. Снимал фильм молодой режиссер, не знавший войны, но сын фронтовика – А. Смирнов. Он нашел удивительно точный интонационный ключ, и это помогло «без войны» рассказать о ней с таким неподдельным волнением и болью, что рассказ этот необыкновенно активно вторгается в духовный мир не только тех, кто пережил страшные испытания, но и тех, кто знает о войне лишь из книг и рассказов.

В неброской по форме картине по сценарию В. Трунина нет ни занимательного сюжета, ни внешних эффектов. Фильм даже нарочито нединамичен. Он живет другим – нравственным климатом высокого накала. Верно, поэтому он нашел отклик и в людях младшего поколения, не заставшего войны.

Точный выбор актеров во многом определил успех ленты. О себе судить не берусь. Но актеры, игравшие товарищей Дубинского, моего героя, сделали фильм таким достоверным, а героев узнаваемыми. Энергичность, напор А. Глазырина, обнаженная нервность В. Сафонова, узнаваемость Е. Леонова, теплота и мягкость Н. Ургант, чувство нашей общей причастности к событиям картины родили ощущение пронзительной правды…

А мой герой дорог мне своим неравнодушием к любым событиям, которые он видит, своей, кажущейся даже ему неумной, ответственностью – даже друзья усмехаются: такой, мол, ты незаменимый. Поэтому порой с тоской вспоминает он об армии – там-то все было проще, яснее: кто свой, кто враг. Смерть комбата, на похоронах которого Дубинский встретился с однополчанами, потрясла его. Он понял: жизнь быстротечна, нельзя упускать главное, ради чего мы живем. И его качества, его ответственность, «незаменимость» заговорили в нем с новой силой. Это подтолкнуло его к серьезному разговору с директором предприятия, где сам Дубинский работает бухгалтером, разговору о том, что нельзя нарушать законы, это не помогает, а мешает делу. А если есть устаревшие уложения, то надо не нарушать их, а добиваться отмены. Монолог Дубинского, которого сослуживцы считали заскорузлым бюрократом, удивил директора донельзя… Удивил своей убежденностью, силой, горечью – не криком, не напором…

И еще одно событие произошло в этот день с моим героем. Обычно осторожный, осмотрительный, он не сдерживается, столкнувшись с человеческой подлостью, – когда владелец «Москвича» откажется везти к Склифософскому умирающего паренька, Дубинский отвешивает этому типу такую затрещину, что вполне спортивный парень валится с ног. Хоть и выводила рука Дубинского в последние двадцать пять лет столбики цифр, но силы десантника не утратила. А сердце не утратило человечности.

Вот одно из писем, пришедшее Анатолию Дмитриевичу Папанову после фильма. «Москва. Мосфильм. Уважаемые товарищи! Убедительно прошу передать это письмо А. Д. Папанову. Для меня очень важно, чтобы он его прочитал.

Уважаемый Анатолий Дмитриевич!

Вот уже несколько дней я нахожусь под впечатлением кинофильма „Белорусский вокзал“. Я восхищаюсь молодым сценаристом и режиссером, которые с такой глубиной, с такой жизненной достоверностью показали теперешнюю жизнь фронтовиков. Но особую благодарность мне хочется принести Вам. К этому примешивается глубоко личное.

Вам удалось создать такой правдивый характер главного бухгалтера Николая Николаевича, что я видела перед собой не какого-нибудь экранного героя, а живого человека – моего отца. Да, именно таким был папа. „Законник“ – как его иронически называли те, которые стремились обойти законы, но неизбежно встречали на своем пути главного бухгалтера с его инструкциями, параграфами и государственными законами. „Чудесный человек“, – говорили другие, которым он при помощи тех же законов помогал добиваться справедливости. Отец был горяч, вспыльчив, нетерпим к подлости, а в то же время был добрым и всегда готовым прийти на помощь человеку, попавшему в беду. Он не был на фронте, хотя рвался туда, – сочли, что главный бухгалтер большого комбината – тоже важная работа, помогающая фронту. Но мне кажется, если бы папа воевал, то непременно был бы среди таких, как Ваш герой и его товарищи. Пять лет тому назад папа умер, но я думаю, что все, кто знал его, посмотрев фильм „Белорусский вокзал“, вспомнят „из жизни“ именно его. Еще раз большое спасибо».