Помоги проекту - поделись книгой:
12 февраля Ленин опубликовал небольшую, но уже более жесткую статью «Тяжелый, но необходимый урок». Вот ее фрагменты:
«Мы — оборонцы теперь, с 25 октября 1917 г., мы — за защиту отечества с этого дня. Ибо мы доказали на деле наш разрыв с империализмом… Мы — за защиту Советской социалистической республики России.
Но именно потому, что мы — за защиту отечества, мы требуем серьезного отношения к обороноспособности и боевой подготовке страны… Преступление, с точки зрения защиты отечества, — принимать военную схватку с бесконечно более сильным и готовым неприятелем, когда заведомо не имеешь армии. Мы обязаны подписать, с точки зрения защиты отечества, самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир — не для того, чтобы “капитулировать” перед империализмом, а чтобы учиться и готовиться воевать с ним серьезным, деловым образом…
До сих пор перед нами стояли мизерные, презренно-жалкие (с точки зрения всемирного империализма) враги… Теперь против нас поднялся гигант культурного, технически первоклассно оборудованного, организационно великолепно налаженного всемирного империализма. С ним надо бороться. С ним надо уметь бороться. Доведенная трехлетней войной до неслыханной разрухи крестьянская страна, начавшая социалистическую революцию, должна уклониться от военной схватки — пока можно, хотя бы ценой тягчайших жертв, от нее уклониться.
Не надо превращать в фразу великий лозунг: “Мы ставим карту на победу социализма в Европе”… Всякая абстрактная истина становится фразой, если применять ее к любому конкретному положению. Бесспорно, что “в каждой стачке кроется гидра социальной революции”. Вздорно, будто от каждой стачки можно сразу шагнуть к революции. Если мы “ставим карту на победу социализма в Европе” в том смысле, что берем на себя ручательство перед народом, ручательство в том, что европейская революция вспыхнет и победит непременно в несколько ближайших недель, непременно до тех пор, пока немцы успеют дойти до Питера, до Москвы, до Киева, успеют “добить” наш железнодорожный транспорт, то мы поступаем не как серьезные революционеры-интернационалисты, а как авантюристы» [167].
Вот пример расхождений среди организаций большевиков: статья Ленина «Странное и чудовищное» 28 февраля (6 марта, фрагмент):
«В резолюции, принятой 24 февраля 1918 г., Московское областное бюро нашей партии вынесло недоверие Центральному Комитету, отказалось подчиняться тем постановлениям его, “которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Германией”, и в “объяснительном тексте” к резолюции заявило, что “находит едва ли устранимым раскол партии в ближайшее время”…36
Совершенно естественно, что товарищи, резко расходящиеся с ЦК в вопросе о сепаратном мире, резко порицают ЦК и выражают убеждение в неизбежности раскола. Это все законнейшее право членов партии, это вполне понятно. Но вот что странно и чудовищно. К резолюции приложен “объяснительный текст”. Вот он полностью:
“Московское областное бюро находит едва ли устранимым раскол партии в ближайшее время, причем ставит своей задачей служить объединению всех последовательных революционно-коммунистических элементов, борющихся одинаково как против сторонников заключения сепаратного мира, так и против всех умеренных оппортунистических элементов партии.
В интересах международной революции мы считаем целесообразным идти на возможность утраты Советской власти, становящейся теперь чисто формальной. Мы по-прежнему видим нашу основную задачу в распространении идей социалистической революции на все иные страны и в решительном проведении рабочей диктатуры, в беспощадном подавлении буржуазной контрреволюции в России”.
Эти слова доводят до абсурда всю линию авторов резолюции. Эти слова с необычайной ясностью вскрывают корень их ошибки…
Почему этого [идти на утрату Советской власти] требуют интересы международной революции? Здесь гвоздь, здесь самая суть аргументации для тех, кто хотел бы опровергнуть мои доводы. И как раз по этому, самому важному, основному, коренному, пункту ни в резолюции, ни в объяснительном тексте не сказано ни единого словечка.
Может быть, авторы полагают, что интересы международной революции запрещают какой бы то ни было мир с империалистами? Такое мнение было высказано некоторыми противниками мира на одном питерском совещании, но поддержало его ничтожное меньшинство тех, кто возражал против сепаратного мира… Социалистическая республика среди империалистских держав не могла бы, с точки зрения подобных взглядов, заключать никаких экономических договоров, не могла бы существовать, не улетая на луну.
Может быть, авторы полагают, что интересы международной революции требуют подталкивания ее, а таковым подталкиванием явилась бы лишь война, никак не мир, способный произвести на массы впечатление вроде “узаконения” империализма?..
Может быть, авторы резолюции полагают, что революция в Германии уже началась, что там она достигла уже открытой общенациональной гражданской войны, что потому мы должны отдать свои силы на помощь немецким рабочим, должны погибнуть сами (“утрата Советской власти”), спасая немецкую революцию, которая начала уже свой решительный бой и попала под тяжелые удары? С этой точки зрения, мы, погибая, отвлекли бы часть сил германской контрреволюции и этим спасли бы германскую революцию…
Созреванию германской революции мы явно не помогли бы, а помешали, “идя на возможность утраты Советской власти”. Мы помогли бы этим германской реакции, сыграли бы ей на руку, затруднили бы социалистическое движение в Германии, оттолкнули бы от социализма широкие массы не перешедших еще к социализму пролетариев и полупролетариев Германии, которые были бы запуганы разгромом России Советской, как запугал английских рабочих разгром Коммуны в 1871 году.
Как ни верти, логики в рассуждениях автора не найти. Разумных доводов за то, что “в интересах международной революции целесообразно идти на возможность утраты Советской власти”, нет… Настроение глубочайшего, безысходного пессимизма, чувство полнейшего отчаяния — вот что составляет содержание “теории” о формальном будто бы значении Советской власти и о допустимости тактики, идущей на возможность утраты Советской власти. Все равно, спасения нет, пусть гибнет даже и Советская власть, — таково чувство, продиктовавшее чудовищную резолюцию. Якобы “экономические” доводы, в которые иногда облекают подобные мысли, сводятся к тому же безысходному пессимизму: где уж, дескать, тут Советская республика, если смогут взять дань вот такую, да вот такую, да вот еще такую.
Ничего, кроме отчаяния: все равно погибать!
Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного империализма не смогут и в России закалить народный характер, подтянуть самодисциплину, убить бахвальство и фразерство, научить выдержке?.. Нет, дорогие товарищи из “крайних” москвичей! Каждый день испытаний будет отталкивать от вас именно наиболее сознательных и выдержанных рабочих. Советская власть, скажут они, не становится и не станет чисто формальной не только тогда, когда завоеватель стоит в Пскове и берет с нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами, но и тогда, когда неприятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Дону и возьмет с нас дани 20 миллиардов.
Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть авантюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой отказ.
Подписание неизмеримо более тяжкого и позорного мира, чем Брестский, бывало в истории,… не губило ни власти, ни народа, а закаляло народ, учило народ тяжелой и трудной науке готовить серьезную армию даже при отчаянно-трудном положении под пятой сапога завоевателя» [168].
Оппозиция программе переговоров Ленина затянула переговоры и сорвала договор, что резко ухудшило положение России. Ленин сообщил об этом в двух коротких статьях. Первая «Мир или война?» 23 февраля (10 февраля). В ней он писал:
«Ответ германцев, как видят читатели, ставит нам условия мира еще более тяжкие, чем в Брест-Литовске… До сих пор я старался внушить партии бороться с революционной фразой. Теперь я должен делать это открыто. Ибо — увы! — мои самые худшие из предположений оправдались.
8 января 1918 года я прочел на собрании около 60 человек виднейших партийных работников Питера свои “тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира”… В этих тезисах (§ 13) я уже объявил войну революционной фразе, сделав это в самой мягкой и товарищеской форме (глубоко осуждаю теперь эту свою мягкость)… В тезисе 17-м я писал, что, если мы откажемся подписать предлагаемый мир, то “сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир”. Оказалось еще хуже, ибо наша отступающая и демобилизующаяся армия вовсе отказывается сражаться.
Только безудержная фраза может толкать Россию, при таких условиях, в данный момент на войну, и я лично, разумеется, ни секунды не остался бы ни в правительстве, ни в ЦК нашей партии, если бы политика фразы взяла верх.
Теперь горькая правда показала себя так ужасающе ясно, что не видеть ее нельзя. Вся буржуазия в России ликует и торжествует по поводу прихода немцев. Только слепые или опьяненные фразой могут закрывать глаза на то, что политика революционной войны (без армии…) есть вода на мельницу нашей буржуазии. В Двинске русские офицеры ходят уже с погонами.
В Режице буржуа, ликуя, встретили немцев. В Питере, на Невском, и в буржуазных газетах смакуют свой восторг по поводу предстоящего свержения Советской власти немцами.
Пусть знает всякий: кто против немедленного, хотя и архитяжкого мира, тот губит Советскую власть» [169].
Теперь о патриотизме, который якобы был сосредоточен в привилегированных сословиях — в подтверждение сообщений Ленина. В «Окаянных днях» Бунина на каждой странице мы видим одну страсть — ожидание прихода немцев.
Читаем у Бунина: «В газетах — о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»… Вчера были у Б. Собралось порядочно народу — и все в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск и Бологое… Слухи о каких-то польских легионах, которые тоже будто бы идут спасать нас… Немцы будто бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь, завоевывая, а «просто едут по железной дороге» — занимать Петербург… После вчерашних вечерних известий, что Петербург уже взят немцами, газеты очень разочаровали… В Петербург будто бы вошел немецкий корпус. Завтра декрет о денационализации банков… Видел В.В. Горячо поносил союзников: входят в переговоры с большевиками вместо того, чтобы идти оккупировать Россию» и т. п.
А вот из Одессы: «Слухи и слухи. Петербург взят финнами… Гинденбург идет не то на Одессу, не то на Москву… Все-то мы ждем помощи от кого-нибудь, от чуда, от природы! Вот теперь ходим ежедневно на Николаевский бульвар: не ушел ли, избави Бог, французский броненосец, который зачем-то маячит на рейде и при котором все-таки как будто легче». Читаешь все это и вспоминаешь, как представляли белых носителями идеала государственности и поносили советскую власть, которая в том феврале лихорадочно собирала армию, чтобы дать отпор немцам.
Пришвин записал в дневнике 19 февраля 1918 г. о разговорах на Невском проспекте:
«Сегодня о немцах говорят, что в Петроград немцы придут скоро, недели через две. Попик, не скрывая, радостно говорит:
— Еще до весны кончится.
Ему отвечают:
— Конечно, до весны нужно: а то и землю не обсеменят, последнее зерно выбирают.
Слабо возражают:
— Думаете, немцы зерно себе не возьмут?
Отвечают убежденно:
— Возьмут барыши, нас устроят, нам хорошо будет и себе заработают, это ничего».
В статье «Серьезный урок и серьезная ответственность» (5 марта) Ленин писал:
«Новые условия хуже, тяжелее, унизительнее худых, тяжелых и унизительных брестских условий, в этом виноваты, по отношению к великороссийской Советской республике, наши горе-“левые” Бухарин, Ломов, Урицкий и К°. Это исторический факт, доказанный вышеприведенными голосованиями. От этого факта никакими увертками не скроешься. Вам давали брестские условия, а вы отвечали фанфаронством и бахвальством, доведя до худших условий. Это факт. И ответственность за это вы с себя не снимете.
В моих тезисах от 7 января 1918 г. предсказано с полнейшей ясностью, что в силу состояния нашей армии (которое не могло измениться от фразерства “против” усталых крестьянских масс) Россия должна будет заключить худший сепаратный мир, если не примет Брестского…
Что “левые эсеры”, высказываясь за войну сейчас, заведомо разошлись с крестьянством, это факт. И этот факт говорит за несерьезность политики левых эсеров, как несерьезна была кажущаяся “революционной” политика всех эсеров летом 1907 года.
Что наиболее сознательные и передовые рабочие быстро сбрасывают с себя угар революционной фразы, показывает пример Питера и Москвы. В Питере уже отрезвились лучшие рабочие районы, Выборгский и Василеостровский. Петроградский Совет рабочих депутатов не стоит за войну сейчас, он понял необходимость готовить и готовит ее. В Москве на городской конференции большевиков 3 и 4 марта 1918 года уже победили противники революционной фразы…
Кто не отмахивается от фактов, тот знает, что величайшей помехой для отпора немцам и в Великороссии, и на Украине, и в Финляндии в феврале 1918 г. была наша недемобилизованная армия.
Это факт. Ибо она не могла не бежать панически, увлекая за собой и красноармейские отряды.
Долой фанфаронство! За серьезную работу дисциплины и организации!» [170].
Общий результат: во всех критических столкновениях с группами оппозиции Брестскому миру Ленин смог убедить большинство.
Глава 17. НЭП
Период
Как-то учебники, учителя и преподаватели школьникам и студентам не объяснили, что советская власть в октябре 1917 г. унаследовала катастрофическое состояние жизнеобеспечения городского населения и части сельского (ремесленников) еще без Гражданской войны. Более того, не объяснили, почему уже в 1915 г. был нарушен нормальный товарооборот и, несмотря на высокий урожай, «хлеб не пошел на рынок», а 23 сентября 1916 г. царское правительство объявило продразверстку, что и называлось «военным коммунизмом». Объявленная на 1917 г. царским правительством продразверстка провалилась из-за распада системы управления. Не объяснили, почему Временное правительство, будучи по своей философии буржуазным, также ввело хлебную монополию.
Первый министр земледелия Временного правительства кадет А.И. Шингарев уже 25 марта 1917 г. подписывает закон о введении хлебной монополии: отныне владельцы продовольствия должны были весь хлеб, за вычетом того, что требуется для собственного потребления и на хозяйственные нужды, передавать в распоряжение государства. В августе 1917 г. Министерство земледелия выпустило инструкцию, которая предписывала применять вооруженную силу к тем, кто утаивал хлеб.37 Но и Временное правительство не смогло провести продразверстку в жизнь из-за беспомощности его аппарата.
Но вот вопрос: почему правительства, царское и Временное, пытались наладить свой «военный коммунизм», а не объявить свой НЭП, чтобы «крестьяне и помещики могли свободно производить и продавать свои продукты потребителям»? Ведь это фундаментальная проблема.
Странно, что мало кто помнит, что за счет прямого внерыночного распределения («военного коммунизма») городское население получало всего от 20 до 50 % потребляемого продовольствия. Остальное давал черный рынок («мешочничество»), на который власти смотрели сквозь пальцы. Угроза голодной смерти (но не угроза голода) в городах и в армии была устранена. Пайками было обеспечено практически все городское население и часть сельских кустарей (всего 34 млн человек). Пенсиями и пособиями (в натуре, продовольствием) были обеспечены 9 млн семей военнослужащих.
Подумаем: что значило для 34 миллионов человек, получавших скудные пайки, которые спасали их от угрозы голодной смерти в условиях военного коммунизма? Что значило бы лишиться этих пайков? НЭП — это свободный рынок. При этом очевидно, что большинство из этих 34 миллионов после прекращения боев с Врангелем не найдут доходов, чтобы купить на рынке продуктов — страна в руинах, промышленность остановилась, массовая безработица, миллионы беспризорников. Если в 1918 г. рабочие голодали, и военный коммунизм именно поэтому вводился в чрезвычайном темпе, то в 1921 г. положение было более критическим.
5 мая 1918 г. Ленин предупреждал «левых коммунистов», которые уверяли, что «в течение ближайшей весны и лета должно начаться крушение империалистической системы»: «Это смешные потуги узнать то, чего узнать нельзя». И он повторил утверждение, которое он много раз высказал в разных контекстах: «Выражение социалистическая Советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими» [129]. Иными словами, после окончания войны крестьяне не станут поставлять хлеб бесплатно.
Вопрос тогда снова был поставлен ребром, без доктринерства. Во время Гражданской войны крестьяне подчинялись продразверстке под страхом «белой» реставрации и потери земли. Эта угроза миновала, начались вспышки крестьянских мятежей. Промышленное производство катастрофически упало, товаров для государственной торговли не было, крестьяне отказывались поставлять хлеб в города. Началось «отступление» с возрождением буржуазии и новым социальным расслоением. Возник риск конфликта между городом и деревней. Солидарность союза рабочих и крестьян лишилась важных факторов — сплачивающих людей бедствий войны и уравнительного разделения тягот.
Политическое решение о переходе к НЭПу вырабатывалось по типу
Главная идея Чаянова, что крестьянская экономика не является ни капитализмом и не докапиталистического уклада, восторжествовала. Ленин убедил большинство партии, что в России «смычка с крестьянской экономикой» (главный смысл НЭПа) — фундаментальное условие построения социализма. Иными, словами, НЭП был вызван не конъюнктурой, а всем типом России как крестьянской страны.
15 марта 1921 г. Ленин на X съезде РКП(б) сделал доклад «О замене разверстки натуральным налогом», его суть «состоит в отношении рабочего класса к крестьянству». Их союз в Октябре и даже в Гражданской войне был понятен и их главные интересы совмещались. Теперь требовался новый общественный договор и новая основа для союза. Ленин высказался жестко: «Мы должны сказать крестьянам: “Хотите вы назад идти, хотите вы реставрировать частную собственность и свободную торговлю целиком, — тогда это значит скатываться под власть помещиков и капиталистов неминуемо и наизбежно… Рассчитывайте и давайте рассчитывать вместе”» [130, с. 59].
А делегатам съезда он напомнил фундаментальный выбор: «Социалистическая революция в такой стране [России] может иметь окончательный успех лишь при двух условиях. Во-первых, при условии поддержки ее своевременно социалистической революцией в одной или нескольких передовых странах. Как вы знаете, для этого условия мы очень много сделали по сравнению с прежним, но далеко недостаточно, чтобы это стало действительностью.
Другое условие, это — соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения… Нам надо — согласно нашему миросозерцанию, нашему революционному опыту в течение десятилетий, урокам нашей революции — ставить вопросы прямиком: интересы этих двух классов различны, мелкий земледелец не хочет того, чего хочет рабочий.
Мы знаем, что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах…
Как ни трудно наше положение в смысле ресурсов, а задача удовлетворить среднее крестьянство должна быть разрешена» [130, с. 58, 59].
21 марта 1921 г. ВЦИК издал декрет «О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом». Размеры налога были почти в два раза меньше продразверстки — 240 млн пудов зерновых вместо 423 млн по разверстке 1920 г., из которых реально было собрано около 300 млн; еще предполагалось получить около 160 млн пудов через торговлю. Крестьянин мог свободно распоряжаться оставшимся после сдачи налога урожаем. Декрет был опубликован до начала посевных работ, что побуждало крестьян увеличивать посевы.
Отмена чрезвычайных мер сразу была использована буржуазными слоями и кулаками на селе. Обладая материальными средствами, грамотой и навыками организации, они доминировали в Советах и кооперации. Восстановление рынка создало много противоречий, которые ударили по трудящимся. Это создавало основу для острых дискуссий в партии, доходящих до раскола. Развал партии как объединяющего механизма всей политической системы означал бы крах государства.
17 октября 1921 г. Ленин сделал большой доклад на съезде полит-просветов, обобщив опыт восьми месяцев. Это был доклад политработников и пропагандистов, умеренный и подробный. Этот доклад был бы и сегодня полезным как учебный материал. Приведем фрагменты из этого доклада, самые близкие для нашей темы.
Он сказал: «Наша новая экономическая политика, по сути ее, в том и состоит, что мы в этом пункте потерпели сильное поражение и стали производить стратегическое отступление: “Пока не разбили нас окончательно, давайте-ка отступим и перестроим все заново, но прочнее”. Никакого сомнения в том, что мы понесли весьма тяжелое экономическое поражение на экономическом фронте, у коммунистов быть не может, раз они ставят сознательно вопрос о новой экономической политике. И, конечно, неизбежно, что часть людей здесь впадет в состояние весьма кислое, почти паническое, а по случаю отступления эти люди начнут предаваться паническому настроению. Это вещь неизбежная. Ведь когда Красная Армия отступала, она начинала победу свою с того, что бежала перед неприятелем, и каждый раз на каждом фронте этот панический период у некоторых людей переживался. Но каждый раз — и на фронте колчаковском, и на фронте деникинском, и на фронте Юденича, и на польском фронте, и на врангелевском — каждый раз оказывалось, что после того, как нас разочек, а иногда и больше, хорошенечко били, мы оправдывали пословицу, что “за одного битого двух небитых дают”. Бывши один раз битыми, мы начинали наступать медленно, систематически и осторожно…
На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное, гораздо более существенное и опасное. Оно выразилось в том, что наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов и не создала того подъема производительных сил, который в программе нашей партии признан основной и неотложной задачей… Позиции были приготовлены заранее, но отступление на эти позиции произошло (а во многих местах провинции происходит и сейчас) в весьма достаточном и даже чрезмерном беспорядке…
Уничтожение разверстки означает для крестьян свободную торговлю сельскохозяйственными излишками, не взятыми налогом, а налог берет лишь небольшую долю продуктов. Крестьяне составляют гигантскую часть всего населения и всей экономики, и поэтому на почве этой свободной торговли капитализм не может не расти…
И вопрос коренной состоит, с точки зрения стратегии, в том, кто скорее воспользуется этим новым положением? Весь вопрос, за кем пойдет крестьянство — за пролетариатом, стремящимся построить социалистическое общество, или за капиталистом, который говорит: “Повернем назад, так оно безопаснее, а то еще какой-то социализм выдумали”.
Совершенно бесспорно, и всем очевидно, что, несмотря на такое громадное бедствие, как голод, улучшение положения населения, за вычетом этого бедствия, наступило именно в связи с изменением нашей экономической политики.
С другой стороны, если будет выигрывать капитализм, будет расти и промышленное производство, а вместе с ним будет расти пролетариат. Капиталисты будут выигрывать от нашей политики и будут создавать промышленный пролетариат, который у нас, благодаря войне и отчаянному разорению и разрухе, деклассирован, т. е. выбит из своей классовой колеи и перестал существовать, как пролетариат. Пролетариатом называется класс, занятый производством материальных ценностей в предприятиях крупной капиталистической промышленности. Поскольку разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез. Он иногда формально числился, но он не был связан экономическими корнями.
Если капитализм восстановится, значит восстановится и класс пролетариата, занятого производством материальных ценностей, полезных для общества, занятого в крупных машинных фабриках, а не спекуляцией, не выделыванием зажигалок на продажу и прочей “работой”, не очень-то полезной, но весьма неизбежной в обстановке разрухи нашей промышленности.
Весь вопрос — кто кого опередит? Успеют капиталисты раньше сорганизоваться, — и тогда они коммунистов прогонят, и уж тут никаких разговоров быть не может. Нужно смотреть на эти вещи трезво: кто кого? Или пролетарская государственная власть окажется способной, опираясь на крестьянство, держать господ капиталистов в надлежащей узде, чтобы направлять капитализм по государственному руслу и создать капитализм, подчиненный государству и служащий ему? Нужно ставить этот вопрос трезво» [179, с. 158-159].
Этот доклад Ленина сильно отличался от выступлений перед руководством партии, в которых он обосновывал программы действий.
Здесь он представил картину возможного, даже очень вероятного, разрыва всего процесса революции, катастрофы всего строительства советского строя. Официальная советская пропаганда эту ситуацию обходила, и в массовом сознании этот исторический момент не отложился. Сейчас представляется, что этот провал в историческом знании советского общества стал важным фактором краха СССР — население не имело опыта предвидения подобной ситуации.
Ленин определил главные состояния, которые угрожали развалом советского общества в раннем периоде его становления:
— Единственная возможность производства минимума ресурсов жизнеобеспечения — дать крестьянству свободу хозяйственного уклада и торговлю продукта. В реальных условиях это значило вернуться в «рыночную экономику» и восстановить прежние структуры производственных и распределительных отношений, налаженные до революции с важной компонентой капитализма.
— «На почве этой свободной торговли капитализм не может не расти», и есть риск, что «крестьянство пойдет за капиталистом». Признак — множество крестьянских восстаний. Экономических ресурсов, чтобы поддержать крестьянство, нет.
— «Если капитализм восстановится, значит восстановится и класс пролетариата, занятого производством материальных ценностей… Если будет выигрывать капитализм, будет расти и промышленное производство, а вместе с ним будет расти пролетариат». Значит, новое поколение промышленных рабочих, вместо «исчезнувшего пролетариата», на какое-то время будет лояльно к капитализму.
— «Кто кого опередит? Успеют капиталисты раньше сорганизоваться, — и тогда они коммунистов прогонят, и уж тут никаких разговоров быть не может».
Кроме того, «отступление к капитализму» возмутило не только «левых коммунистов», но и массу демобилизованных красноармейцев, бывших партизан и бедноты. В ряде регионов возникли локальные гражданские войны («красный бандитизм»). Ленин учитывал все эти факторы и не скрывал, что положение страны очень сложно и неопределенно. Чтобы взять его под контроль, требуется непрерывный анализ сил, ресурсов и динамика системы, а также быстрые решения и действия.
В докладе Ленин продолжал:
«Теперь буржуазия всего мира поддерживает буржуазию России, оставаясь во много раз более сильной, чем мы… И чтобы тут победить — нужно опереться на последний источник сил. Последний источник сил есть масса рабочих и крестьян, их сознательность, их организованность. Либо пролетарская организованная власть — и передовые рабочие и небольшая часть передовых крестьян эту задачу поймут и сумеют организовать народное движение вокруг себя — и тогда мы выйдем победителями.
Либо мы не сумеем это сделать — и тогда неприятель, имеющий больше сил в смысле техники, неминуемо нас побьет… Войны крестьян с помещиками были в истории не раз, начиная с первых времен рабовладения. Такие войны бывали не раз, но войны государственной власти против буржуазии своей страны и против соединенной буржуазии всех стран — такой войны не бывало никогда… Опыта у народа в таких войнах быть не могло. Мы его должны создавать сами и опираться в этом опыте мы можем только на сознание рабочих и крестьян. Вот в чем девиз и величайшая трудность этой задачи.
Мы не должны рассчитывать на непосредственно коммунистический переход. Надо строить на личной заинтересованности крестьянина. Нам говорят: “Личная заинтересованность крестьянина — это значит восстановление частной собственности”. Нет, личная собственность на предметы потребления и на орудия, — она нами не прерывалась по отношению к крестьянам никогда. Мы уничтожили частную собственность на землю, а крестьянин вел хозяйство без частной собственности на землю, например, на земле арендованной. Эта система существовала в очень многих странах. Тут экономически невозможного ничего нет. Трудность в том, чтобы лично заинтересовать. Нужно заинтересовать также каждого специалиста с тем, чтобы он был заинтересован в развитии производства.
Умели ли мы это делать? Нет, не умели! Мы думали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение в стране с деклассированным пролетариатом. Мы должны будем это изменить потому, что иначе мы не можем познакомить пролетариат с этим переходом. Таких задач в истории еще никогда не ставилось. Если мы эту задачу пробовали решить прямиком, так сказать, лобовой атакой, то потерпели неудачу. Такие ошибки бывают во всякой войне, и их не считают ошибками. Не удалась лобовая атака, перейдем в обход, будем действовать осадой и сапой» [179, с. 163, 165].
Известно, что силы советской системы в то время интеллектуально и организационно были на высоте и за три года вывели общество и хозяйство на траекторию развития. Если сравнить кризисные состояния периода НЭПа и периода «перестройки», то эти два образа дадут очень много ценного знания для российского обществоведения, да и для населения. Конечно, после 1917 г. и Гражданской войны население России еще помнило, что такое периферийный капитализм, и соблазнить его было трудно, но и массовое сознание было приспособлено различать добро и зло.
Вернемся в 1921 г. Первый год НЭПа сопровождался катастрофической засухой (из 38 млн десятин, засеянных в европейской России, урожай погиб полностью на 14 млн, так что продналога было собрано лишь 150 млн пудов). Была проведена эвакуация 100 тыс. жителей из пораженных районов в Сибирь, масса людей (около 1,3 млн человек) шла самостоятельно на Украину и в Сибирь. Крестьян из голодающих губерний освободили от натурального налога, всего этого налога было собрано только половина общего сбора 1920-1921 гг. Официальная цифра пострадавших от голода составляла 22 млн человек. Из-за границы была получена помощь в размере 1,6 млн пудов зерна (в основном из США) и 780 тыс. пудов другого продовольствия. Сельскохозяйственные работы 1922 г. были объявлены государственным и общепартийным делом.
В марте 1922 г. продналог был сокращен до 10 % общего производства. Урожай 1922 г. достиг 75 % от уровня 1913 г. — это облегчило ситуацию и было переломным моментом. Был принят закон «О трудовом землепользовании»: одинаково законными были артель, община, владения в виде хуторов, а также комбинации этих форм. Реально «подпольно существовала аренда».
В ноябре 1922 г. на IV конгрессе Коминтерна Ленин сказал: «Крестьянские восстания, которые раньше, до 1921 года, так сказать, представляли общее явление в России, почти совершенно исчезли. Крестьянство довольно своим настоящим положением… [Оно] находится теперь в таком состоянии, что нам не приходится опасаться с его стороны какого-нибудь движения против нас… Крестьянство может быть недовольно той или другой стороной работы нашей власти, и оно может жаловаться на это,… но какое бы то ни было серьезное недовольство нами со стороны всего крестьянства, во всяком случае, совершенно исключено. Это достигнуто в течение одного года» [131, с. 285].
Однако недовольство вызревало в партии. Во многих местах партийные ячейки указывали, что НЭП поощряет кулака за счет бедных крестьян. Ленин в докладе на X съезде ответил: «Не надо закрывать глаза на то, что замена разверстки налогом означает, что кулачество из данного строя будет вырастать еще больше, чем до сих пор. Оно будет вырастать там, где оно раньше вырастать не могло» [130, с. 69].
Большие риски создавала инерция военного коммунизма, продолжить который было невозможно. Выше уже было сказано, что программы, возникшие в чрезвычайных условиях, после исчезновения породивших ее условий сами собой не распадаются — демобилизация населения, которое стало «воинской общиной», всегда бывает сложной и болезненной операцией.
Ситуации в разных регионах были разными, и не всегда можно было определить критический порог, за которым НЭП действительно поощрял кулака, оставляя бедняков и даже рабочих без средств существования. Быстро произвести тонкую настройку было невозможно — не хватало кадров и времени. Например, тяжелое положение сложилось в топливной промышленности. К моменту введения НЭПа рабочие на трудных работах, получавшие пайки высшей категории, потребляли всего лишь 1200-1900 вместо 3000 калорий — необходимого минимума для такого труда (например, шахтеры Донбасса). В марте 1921 г. шахты перевели на хозрасчет, добытый уголь теперь продавали на рынке (кроме обязательных поставок для железных дорог). А закупки угля частниками начинались в начале осени — шахтеров увольняли из-за отсутствия наличных денег. Рабочие лишились и зарплаты, и государственных поставок продовольствия. На шахтах начался голод, были случаи голодной смерти, и внерыночные поставки продовольствия шахтерам были возобновлены. Но это Донбасс, а во множестве уездов и волостей в глубинке коррекции в разделении тягот дошли лишь в 1922 г.
Здесь требуется небольшое отступление, чтобы прояснить сложность перехода от военного коммунизма к НЭПу — отмены продразверстки (т. е. пайков для рабочих) и замены ее налогом торговлей (для крестьян). Это типичный конфликт
Во время наших революций заниматься этой проблемой не было времени ни у интеллигенции, ни у политиков. Наверное, кто-то слышал о том, что во время Великой Французской революции конфликт между ценностями свободы и равенства разрешили посредством закона, определив:
Но сейчас надо к фактам Октябрьской революции приложить схему конфликта ценностей. Будет проще представить политическую и социальную проблему перехода к НЭПу. Государство должно следовать определенным
Сложность конфликта ценностей при осмыслении вариантов решений состоит в том, что приходится искать приемлемый баланс между
Поделиться книгой: