Помоги проекту - поделись книгой:
Уж этот грюнебергер! Это лужицкое вино обожал Эдгар Бауэр, и Фридрих шутил, что лишь большие знатоки могут отличить его букет от запаха уксусной эссенции.
– Его готовят из особого сорта винограда, виноград тот растет только на песке, – уверял Эдгар.
– И по вкусу этот благородный напиток не отличить от смеси азотной кислоты с серной, – поддакивал Фридрих.
– А я тебе повторяю, что только аристократы духа понимают толк в грюнебергере – его нельзя сохранять в бочках, так как он насквозь проедает дерево.
– А лучшая закуска к нему – дюжина булавок, только их надо проглотить заранее, за минуту перед стаканчиком твоего грюнебергера. И если через пять минут булавки в желудке не растворятся, – значит, вино поддельное и никуда не годится.
Так перешучивались они и тут же всерьез обсуждали Фейербаха. Его «Сущностью христианства» увлеклись многие из молодых гегельянцев.
– Штраус и мой брат расшатали основы религии. Фейербах разрушает все. После Фейербаха веры в бога не существует! – говорил Эдгар.
– Зато существует вера в человека и человечество, – вставлял Фридрих.
– А я сочинил памфлет, – говорил Макс Штирнер. – «Возрождение одного берлинского прихожанина». Тоже хороший удар по пиетизму.
Они ударяли по церкви, а королевский министр вероисповеданий ударял по ним.
Уже больше года новый король управлял своими подданными.
Сначала от него ждали добрых перемен – как-никак пригласил братьев Гримм в Берлин. В первый месяц многие радовались: король обещал ослабить цензуру.
– Даже я поначалу кричал королю «ура», – признавался Эдгар. – Но король-то оказался – врунишка.
Зимой Бруно Бауэр вместо обещанной профессуры получил отставку. Из берлинских профессоров за него вступился лишь Маргейнеке, остальные испугались королевской немилости.
Бруно издал подряд две книги. Одна была как бы написана от лица пиетиста. Он честил в ней Гегеля, называл злодеем и язычником. Но это так могло показаться лишь на первый взгляд.
– Ты смотри, какие отчаянные фразы отмачивает мой брат! – хохотал Эдгар. – Перетолковал все учение Гегеля на свой лад и публично призывает к неверию. Послушай только! – и Эдгар вычитывал из книги фразы: – «Христианство – это смесь причудливых басен, гермафродит восточных и западных представлений, создание жалкого воображения, мечтания свихнувшихся голов». Не зря коротышка Мейен посвятил этому особую статью в «Атенее».
Чуть позже вышла иная книга, научная. Но и она разваливала основы церкви.
И при этом Бруно Бауэр преподавал на богословском факультете.
Старик Маргейнеке написал министру письмо, предлагал сделать Бауэра профессором истории.
Бауэр, лишенный должности, стал наведываться в Берлин.
– А я и не испугался! – говорил он. – Это они нас будут бояться, после того как мы их упраздним.
Часто прямо из казармы Фридрих бежал в университет. На лекциях Шеллинга, Маргейнеке и Вердера бывали одни и те же люди, и скоро многих Фридрих узнавал в лицо.
Зимой Фридрих писал серьезную работу «Шеллинг и откровение».
Эдгар и Бруно советовали ее издать отдельной книгой.
Ему едва исполнился двадцать один год. С точки зрения престарелых ученых мужей, он был никто – сын барменского фабриканта в мундире королевского бомбардира, гимназист-недоучка и такой же недоучка-вольнослушатель.
Но он ощущал за собой правоту, когда разделывал в этой книге окаменевшую древность Шеллинга. Да, конечно, Шеллинг был светилом философии, но время двигалось быстрее, многие не успевали за ним. Лет пятнадцать назад мысли Шеллинга могли показаться передовыми. Теперь, после революций во Франции, после книг младогегельянцев, после Фейербаха, который освободил человека от бога, Шеллинг оказался отставшим от времени, от идей века – так думал Фридрих.
«День великого решения, день битвы народов приближается, и победа будет за нами!» – так кончалась его книга.
Филистерские журналы взвыли. Эдгар день за днем клал перед Фридрихом новый печатный текст, подчеркнутый красным карандашом.
– Снова о вас, сударь, – и почтительно кланялся. – Вы становитесь самой популярной фигурой. – И, сделавшись серьезным, добавлял: – На твою книгу ссылается в лекциях Маргейнеке, и профессор Паулус на лекции тоже очень хвалил твой труд.
В другой раз он вновь положил текст и предупредил:
– Посмотри и считай сразу до десяти. Хотя, если позволишь, мы его заочно приговорим к гильотине.
Какой-то газетчик, потеревшийся в кондитерской Штехели, выдавал тайну псевдонима Фридриха:
«Не является ли вашим вождем тот барменский приказчик, который печатает свои… нападки то анонимно, то под псевдонимом в брошюрах и журналах?» – прочитал о себе Фридрих.
– Если этот листок попадется твоему отцу?
– Ему уже и так сообщили все, что возможно.
Придворный проповедник прусского короля Снетлаге был родственником по материнской линии. Отец несколько раз в письмах приказывал навестить господина придворного проповедника.
Фридрих так давно не видел постных лиц вуппертальских пиетистов, что отвык от них. В доме у Снетлаге он почувствовал себя еще унылее, чем в Бармене.
– Твой отец просил меня проследить за тобой, но как я мог это сделать, если ты лишь сейчас соблаговолил нанести мне визит, – проворчал хозяин дома. – Надеюсь, ты отдаешь все силы службе нашему королю? Каков дух наших гвардейцев?
– Дух? – смеясь, переспросил Фридрих. – После того как люди два часа маршируют на плацу, а потом два часа ползают по земле – все они пахнут одинаково. К счастью, наше христианнейшее величество завтра уезжает и тем освобождает нас от дурацкого парада.
Хозяин дома испуганно оглянулся, а потом посмотрел на Фридриха так, будто тот сказал что-то очень неприличное.
– Видимо, общение с невоспитанными солдатами и вольные казарменные разговоры повлияли на тебя. Но в моем доме я прошу уберечь меня от подобных выражений.
Знал бы Снетлаге, какими выражениями они награждают короля в разговорах с Бауэрами!
– Твой отец писал мне, что ты посещаешь лекции в университете. Это похвально. И кого же ты слушаешь?
– Как раз вчера занимался в семинаре доктора Бенари по истории религии.
– Бенари? – хозяин недовольно помолчал. – Я бы советовал быть подальше от этих господ. Сам король недоволен духом Берлинского университета. Представь: студенты-богословы хотели основать союз исторического Христа для борьбы с этими доцентишками, как их там: Штраус, Руге, Бауэр. Теперь еще появился такой Фейербах. А университет им не позволил. Пришлось вмешаться самому министру исповеданий. Да и я тоже подсказал его величеству, как надо действовать. Его величество всегда прислушивается к моим словам.
– Эти люди, которых вы так презрительно назвали, не доцентишки, а вожди германской молодости! – не сдержался Фридрих.
– Так-так, – проговорил Снетлаге с неудовольствием, – я вижу, муть поселилась и в твоей голове. Ты, конечно, понимаешь, что я обязан о твоих вредных заблуждениях рассказать отцу?
Видимо, придворный проповедник написал в тот же вечер. Дней через десять Фридрих получил письмо от мамы. Мама просила Фридриха быть по крайней мере осторожнее в выборе друзей, а особенно – в высказывании мыслей. Потому что отец, получив известие от Снетлаге, сейчас не хочет даже писать сыну.
О книге Фридриха сам Руге напечатал большую статью в своих «Ежегодниках».
«Начало и конец книги обнаруживают склонность к образному языку и яркий огонь воодушевления… – сообщал он читателям. – В изложении и критике шеллинговой философии господствует спокойствие и очень ясная позиция».
А Фридрих писал уже новую книгу: «Шеллинг – философ во Христе…». Как Штирнер и Бруно Бауэр, он писал ее от имени невежественного пиетиста. Он восхвалял Шеллинга за то, что тот утверждает весь набор религиозного бреда: и беспорочное зачатие, и сатану, и воскресение Христа, и вознесение его на небо.
Книга вышла в мае. В погребке Гиппеля недели на три стали увеселять друг друга, перебрасываясь фразами из нее.
– Шеллинг, подобно Савлу, превратился в Павла, – цитировал, похохатывая, Эдгар.
– И воспринял чудеса божественной благодати, дабы прославить имя господне, – добавлял Штирнер.
Имени автора на обложке не было.
Еще до выхода книги братья Бауэры предупредили о ней в «Рейнской газете».
На книгу набросились пиетисты из разных городов. Но Бауэры не сдавали позиции. Еще дважды, в одном только мае, они вновь писали о ней в «Рейнской газете», от обороны переходя в наступление.
– А не сочинить ли нам об увольнении в отставку твоего брата комическую поэму, – спросил как-то раз Фридрих Эдгара. – В нее мы бы уложили всю сегодняшнюю борьбу идей.
– Стихи я пишу неуклюже, – смутился Эдгар.
– Рифмы-то я могу поставлять один за двоих.
Эту поэму они сочиняли в погребке, шутя и наслаждаясь свободной фантазией. Они поместили в нее всех своих врагов и друзей. И себя, конечно, тоже не забыли.
Главным героем был Бруно. Под его руководством безбожники боролись со святошами. Грешники совершили революцию в аду. Дьявол убежал из своего государства на небо и молил прощения у всевышнего. Милостивый господь отпустил ему грехи и поставил дьявола во главе праведников. Безбожники, воюя против них, забрались на небо и подошли к чертогам самого господа.
Но тут неожиданно к Бауэру слетел с неба листок пергамента, с подписью: «Получил отставку».
В ужасе от новости грешники отступили, и победа осталась за ангелами и праведниками.
– Ну, что новенького вы сочинили сегодня? – подходил, заранее посмеиваясь, к ним Мейен, а то любопытствовал и тихоня Штирнер. И они читали свежее, только что записанное на обрывке счета, а иногда даже на ладони:
Маркса Фридрих не встречал, но столько за эти месяцы он наслышался о Марксе историй и даже легенд, что описал его в поэме самым отважным из грешников:
«Христианскую героическую поэму» Фридрих издал тоже анонимно. Газеты разных городов цитировали ее не раз, а в одной из статей писалось, что «новейшие богословские смуты ныне используются и поэзией».
С весны многие из берлинских друзей стали называть себя «Свободными».
– От короля мы свободы не дождемся, это теперь ясно, – говорили Бауэры, – и мы освободим себя сами. Важно в собственном сознании отменить государство, церковь и брак – и станешь свободным. Если каждый сделает, как мы, свобода придет сама, ее не надо будет отвоевывать от короля.
Эта мысль опьянила многих.
Так просто: чувствуй себя свободным в своем сознании и ни с кем не воюй.
Нагрузившись пивом и грюнебергером, вечером они ходили обнявшись по улице, распугивая филистеров. А потом останавливались у какого-нибудь роскошного дома и кричали:
– Мы свободны! Господа, вы слышите, мы свободны!
Конечно, если к ним спешила полиция, они быстро исчезали.
Фридрих напечатал такую корреспонденцию:
«Члены кружка „Свободных“ официально, по личным заявлениям выйдут из церкви, чтобы отказаться от чуждых традиций и обязанностей».
И это в тот момент, когда король пытался соединить с церковью все государственные учреждения.
– Теперь мы им покажем, этим господам филистерам! – гордился корреспонденцией Эдгар, словно сам написал ее.
А Фридрих пришел как-то раз к Штехели и стало ему скучно.
– Давай оденемся в женское платье. А дамы наши наденут сюртуки. И мы пройдем по Фридрихштрассе, – предлагал Эдгар.
– Ну и что мы этим докажем? – серьезно спросил Фридрих.
– Во-первых, что полностью освободили женщин. Они ходят в чем хотят, и мы их приветствуем. Мы пройдем мимо церкви в час службы и будем кричать петухами или курами. Характер нашего времени – революция. И надо отделывать филистера любыми способами.
Все это было забавно для одного раза, но если каждый вечер устраивать балаганы и нагружаться пивом – сам превратишься в филистера.
«Свободные» козыряли друг перед другом своим неверием, но церкви и государству от этого не становилось хуже.
Их скандалы развлекали полицию. Свободу для нации петушиными криками не завоевывают, – это Фридриху стало ясно в тот вечер, и с тех пор он встречался со «Свободными» все реже.
Это были уже не те младогегельянцы и члены «докторского клуба», которые два года, даже год назад, привлекали своими острыми, смелыми идеями внимание всех ищущих немцев. Маркс, Руге склонялись к конкретной политической борьбе, и Энгельс начинал понимать их правоту. Многие же из бывших младогегельянцев, те, что называли себя «Свободными», играли в отрицание государства, семьи и церкви, но все их сумасбродства были лишь игрой молодых, не вполне серьезных людей.
…Где-то вдали оставались братья Греберы, готовящиеся принять сан пастора. А всего лишь три года назад Фридрих доверял им в письмах свои тайны.
Литераторы «Молодой Германии» тоже отстали, он ушел и вперед их.
А теперь и «Свободные», дружбой с которыми Фридрих дорожил еще месяц назад, тоже начинали отставать.
С «Молодой Германией» и Гуцковым Фридрих распрощался навсегда после статьи, которую написал для Руге в «Ежегодники». А ведь казалось еще недавно они были властителями дум…
«Отошла в прошлое „Молодая Германия“, пришла младогегельянская школа, Штраус, Фейербах, Бауэр; к „Ежегодникам“ привлечено всеобщее внимание, борьба принципов в полном разгаре… и политическое движение заполняет собой все, а добрый Юнг все еще пребывает в наивной вере, что у „нации“ нет иного дела, кроме напряженного ожидания новой пьесы Гуцкова, обещанного романа Мундта, очередных причуд Лаубе» – так писал он, и этих строк ни Гуцков, ни Юнг, автор книги о «Молодой Германии», простить ему не могли. Отношения с «Телеграфом» были прерваны.
Поделиться книгой: