Утренние колокола. Роман-хроника

– Мейен, ты что так поздно сегодня? – здоровались с ним со всех мест.

– Дела разные, – стал, отдуваясь, объяснять тот. – С цензором долго говорили, потом еще рукопись одну читал. – Мейен рассеянно оглядывал погребок. Увидев Фридриха, он заулыбался. – Пришли? А я как раз вашу рукопись и читал.

Мейен заказал себе пива.

– Ты подвинешься, Эдгар? Я хочу поговорить с моим новым другом, – попросил он того, кто рядом с Фридрихом рассказывал о каком-то Марксе.

Лица молодых людей вновь стали приветливыми.

– Конечно, Мейен. Слышал новости: студенты почтительно просили короля о приглашении Штрауса в Галле, в университет. А тот устроил им такой нагоняй – ого-го-го! И еще говорят, что точно – скоро доктор Шеллинг приступит к чтению лекций.

– Эти новости я слышал, Эдгар, – небрежно ответил Мейен. – Вы уже познакомились? – спросил он Фридриха.

– Мы подумали, что он – полицейский шпион, – сказал, смеясь, Эдгар. – Никого не знает, но всех слушает.

– Это – Освальд. Фридрих Энгельс, подписывающийся псевдонимом Освальд.

– Что? Тот самый, из «Телеграфа»? – удивился Эдгар. – Видишь, – сказал он собеседнику, – а ты утверждал, что Освальд – псевдоним самого Гуцкова. А сколько вам лет?

– Скоро двадцать один, – сказал Фридрих.

– Двадцать один! – Эдгар присвистнул. – Староват!.. Но и мне, честно сказать, столько же.

– Ты нам дашь, наконец, переговорить о деле, я уже скоро кружку допью, – сказал нетерпеливо Мейен.

– Один момент, сейчас мы повторим за знакомство. – Эдгар пошел к стойке.

– Это Эдгар Бауэр, брат Бруно Бауэра.

Теперь едва не присвистнул Фридрих. Имя приват-доцента Бауэра было знаменито по «Галлеским ежегодникам».

– А это, – Мейен сделал жест в сторону собеседника, – это Каспар Шмидт, подписывающийся псевдонимом Макс Штирнер.

Когда Эдгар Бауэр вернулся с полными кружками пива, Мейен уже говорил о деле.

– Ваши «Скитания» я перечитал дважды и, не скрою от вас, перечитал с удовольствием. Мы их будем печатать и оповестим об этом наших подписчиков в ближайшем номере.

– Ого! – Эдгар подмигнул Фридриху. – Вижу, дело сразу пошло на лад.

Тут в погребок вошел новый человек, по виду старше тридцати, и все повернулись к нему.

– Кеппен! Ты откуда взялся? – закричал Эдгар. – Что это тебе не сидится в своем Доротеенштадте?

Имя Кеппена Фридрих тоже хорошо знал. Это он написал «Литературное введение в северную мифологию» и встал рядом с Якобом Гриммом. Фридрих читал его статьи в «Атенее» и «Галлеских ежегодниках», и все они были полны интересных мыслей.

– Кеппен, познакомься с молодым Освальдом из «Телеграфа», – предложил Мейен, когда Кеппен приблизился к их углу.

Фридрих привстал.

– У меня оказался свободный вечер, вот и решил повидать вас всех, – стал объяснять Кеппен. – Опять же, надо было выкупить несколько экземпляров своей книги.

В руках Кеппен и держал те самые книги. С позволения автора, Фридрих полистал их. Книга описывала правление Фридриха Великого. На первом листе Фридрих прочитал: «Посвящается моему другу Карлу Генриху Марксу из Трира». Теперь он вспомнил, что не так давно читал об этой книге две хвалебные статьи Руге в «Ежегодниках».

«И весь вечер я натыкаюсь на это имя – Маркс», – подумал Фридрих, и когда Мейен с Кеппеном отошли, он спросил о Марксе Эдгара.

– Ты не знаешь Маркса? – удивился Эдгар. – Стихи-то его по крайней мере читал? Неистовые песни – в январском «Атенее»?

– Откуда же ему знать, если он недавно в Берлине, а Маркс уже столько месяцев здесь не появлялся, – вступился Штирнер.

– Сейчас мы закажем еще по бутылке рейнвейна, и я все тебе про него расскажу.

– Мне, пожалуй, пора, я и так нагрузился, – проговорил Штирнер.

– Иди-иди, тихоня, – Эдгар засмеялся. – Нет, тебе с нами не по пути. Ты всегда будешь сам по себе. И Кеппену – не по пути – этот очень благоразумный. – Эдгар сделал строгое надутое лицо, передразнивая Кеппена. Штирнер – учитель и Кеппен – учитель… А нам с тобой, Фридрих, сегодня по пути. – Он грохнул о стол бутылками вина. – Жаль, Маркс уехал – вот это был гуляка! Он, когда еще учился в Бонне, мог пить всю ночь, а потом утром цитировать наизусть Канта – да-да, от корки до корки. А на дуэлях он продырявливал всех подряд. Но голова у него во – такая большая. – Эдгар показал, какая большая у Маркса голова. Это выглядело внушительно. – И вся в черных кудрях. Вот так, вот так, вот так, – он показал, как много у Маркса черных кудрей. – А вдумываться в предмет он умеет как никто. Даже мой брат так не умеет. А умней моего брата в Пруссии сегодня нет. Маркс и мой брат. А веселились! Ты знаешь, как они веселились? – У Эдгара бутылка уже была пуста, да и у Фридриха подходила к концу. – Ого! – удивился Эдгар. – Сейчас мы возьмем еще по бутылке, и я расскажу тебе, как они веселились. – Он пошел заказать новые бутылки.

Все посетители погребка тоже были навеселе, или это так показалось Фридриху, потому что он-то уж точно был сейчас навеселе.

Но разговоры вокруг были именно те, которые он мечтал вести последние годы. А здесь они были повсюду.

– И это при нашем-то короле! Да он может лишь писать сопливые стишки и красиво произносить речи! – доносилось с одной стороны.

– Короля ругать рано. Может быть, он еще даст обещанную конституцию. Ведь пригласил же он в университет братьев Гриммов.

– А я говорю, что природа существует независимо от какой бы то ни было философии. Она есть основа! – цитировал кто-то вдалеке только что вышедшую «Сущность христианства» Фейербаха.

Эдгар проталкивался с новыми бутылками вина и уже издали тихо смеялся.

– Это я вспомнил, как Маркс с моим Бруно наняли двух ослов и прогалопировали через весь город. Ослы орали, филистеры затыкали уши или крестились.

Часа через полтора Фридрих и Эдгар выбрались наконец из погребка. Они здорово помогали друг другу на ступеньках и вообще решили всегда поддерживать друг друга так, как поддерживают сейчас.

•

А утром в половине восьмого Фридрих уже был в казармах.

Потом всю его роту повели на Грюцмахер – большую площадь, полную песка. И там они два часа ползали из конца в конец на скорость. Так что все обмундирование промокло от пота.

Но вечером Фридрих снова был в погребке.

– Фридрих! – крикнули ему из того же угла, едва он открыл дверь. – А мы тебя давно ждем.

И снова были интересные, отчаянные разговоры.

– Завтра мы идем записываться на лекции Шеллинга. На него записывается весь Берлин, – объявил Эдгар, когда был еще не слишком нагружен.

•

Скоро Фридрих стал своим среди них – молодых приват-доцентов и журналистов, начинающих художников и поэтов. Его ждали, его шутки пересказывали друг другу. Если он был свободен, то шел к ним и днем – в «красную комнату» кондитерской Штехели или в кабинет для чтения Бернштейна.

Там они глотали иностранные газеты и журналы и каждый день находили ошеломляющие новости, а потом писали об этих новостях в своих газетах, которые выходили за границами Пруссии, и потому прусские цензоры с ними ничего не могли поделать.

Все они любили потешаться над разными высочествами и светлостями, Фридрих и тут стал первым. Уезжающий из Берлина случайный барменский знакомый оставил ему молодого черного пуделя. Фридрих назвал пуделя Безымянным и обучил его забавной шутке. Он показывал на какого-нибудь человека и говорил пуделю:

– Безымянный! Это аристократ!

Пудель сразу ощетинивался на того человека и зло рычал.

Часто в красной комнате бывали и молодые дамы. Они смело одевались, смело держались, некоторые курили и пили вино наравне с мужчинами. И любого могли поразить вольной шуткой.

В ноябре имя Фридриха стояло уже на обложке «Атенея». Но сам он был увлечен другим.

15 ноября престарелый профессор Шеллинг прочел в университете первую лекцию о своей «философии откровения».

Когда-то Гегель и Шеллинг были друзьями. Старший по возрасту, Шеллинг считался даже как бы наставником Гегеля. Он успел раньше получить докторский диплом и был главным оппонентом, когда Гегель защищал свою работу.

Эдгар рассказывал, смеясь, что человеком, отстаивавшим идеи соискателя, был младший брат профессора Шеллинга, Карл. И дискуссия, в основном, шла между тремя близкими людьми.

И все же Гегель сделал тогда на древней латыни такое посвящение:

«Прошу тебя, муж мудрейший из мудрейших, достойнейший господин профессор Шеллинг: все, что не находит твоего одобрения в наших тезисах, скажи здесь публично, ибо для того этот диспут, чтобы у тебя поучиться. Нет надобности говорить о том, сколь приятно мне видеть твою поддержку. Ни современники, ни даже друзья, одни только потомки, одна только наука, которой нет конца, смогут по достоинству оценить благородную силу твоего ума, твои душевные качества. Да будет позволено мне восславить тебя, как истинного философа».

Эдгар, отучившийся два года на богословском факультете, знал о жизни профессоров множество анекдотов. Тогда, в начале века, Шеллинг не раз журил друга за отсталые, филистерские мысли. Но потом Гегель написал главные свои работы, он как бы построил новый великолепный храм в философских науках, и теперь уже он сам упрекал старшего друга в ограниченности, несмелости мыслей. Друзья стали врагами. Однажды Гегель объявил о «смерти философа Шеллинга».

А теперь получалось, что, читая лекции в той же аудитории, где многие годы преподавал великий Гегель, Шеллинг как бы объявляет о смерти его философской школы.

Хорошо, что Эдгар Бауэр привел Фридриха заранее. Они сели на свободные места, и Эдгар показывал корифеев науки, знаменитых профессоров, которые усаживались у самой кафедры.

– Ты смотри, и сама его старческая мудрость Маргейнеке явился сюда! – удивлялся он. – И Михелет тоже здесь.

Скоро все места были уже заняты, а слушатели еще прибывали. Здесь были и люди духовного звания, и мусульмане в чалмах. Неподалеку от Фридриха сидел седобородый штаб-офицер, и Фридрих в своем мундире вольноопределяющегося чуть было не спрятался в первое мгновение за спину Эдгара.

– Смотри-ка! – удивлялся Эдгар. – И австрийский посол Меттерних заявился сюда.

На скамье рядом с Фридрихом сидели двое русских. У ближнего из них, высокого, было узкое лицо с темными усами и темные курчавые волосы. Когда он садился, Эдгар поздоровался с ним.

– Право, Ефремов, а жаль, что Тургенев не смог приехать. Вот бы порадовался такому зрелищу! – говорил этот русский своему соседу.

– Ты уверен, Мишель, что это будет так уж интересно?

– Да, Ефремов. Эдгар Бауэр уверяет, что от исхода битвы Шеллинга с Гегелем зависит будущее Германии на десятилетие.

– Кто они? – тихо спросил Фридрих.

– Русские. Слушали лекции в прошлом году. Твой сосед, Бакунин – умнейшая голова и отчаянный парень.

Аудитория уже переполнилась, люди теснились вдоль стен, забили все проходы, оставшиеся за дверями пытались протолкнуться вовнутрь, но у них это не получалось. Тогда самые догадливые полезли с улицы в окна, да так и остались сидеть и стоять на подоконниках, потому что спрыгнуть вниз уже было некуда.

Громкий говор на всех языках Европы витал над головами, но в ту секунду, когда на кафедру взошел профессор Шеллинг, все смолкло.

По виду был он не так уж и стар, переживший Гегеля на десять лет. Седовласый, с живыми светло-голубыми глазами, дородный, он шел к кафедре не спеша и больше был похож на отца семейства, чем на гениального философа.

Заговорил он негромко, рассудительно, но Фридриха сразу царапнул его швабо-баварский диалект. Так, вместо «этвас» (что-нибудь) он говорил «эппес» и повторял это раз за разом.

Фридрих старался записать лекцию как можно точнее.

В первые минуты Шеллинг еще раскланивался. Да, он не сомневается, что его младшему другу принадлежит место среди великих мыслителей. Но дальше выяснилось, что Гегель, оказывается, не создал никакой собственной системы, а всю жизнь питался крохами его, шеллинговских, идей. Гегель ошибся и полуфилософию сделал целой философией. И значит, все его ученики-младогегельянцы: и Штраус, и Фейербах, и Руге со своими «Ежегодниками» – все они тоже ошибаются и к тому же, сами об этом не догадываясь, полностью зависят от шеллинговских идей.

Когда же Шеллинг стал развивать собственные взгляды, доказывая необходимость тупоумного прусского государства, Энгельс не выдержал:

– Да он изготовил свою систему по заказу прусского короля!

Возмущался не один он.

Даже престарелый Маргейнеке, сидевший совсем близко от кафедры, делал негодующие жесты.

– А вот и мой брат упомянут, – засмеялся Эдгар, – тоже в числе заблудших учеников.

– С этим надо бороться! Об этом надо писать! – говорил Фридрих Эдгару, когда они шли после лекции.

– Не так-то просто. Ты думаешь, нам позволят печатать поучения старцу? Да и где? «Галлеские ежегодники» Руге прикрыты королем. Теперь Руге перебрался в Саксонию, в Дрезден, и создал новые ежегодники – «Немецкие».

– Я напишу в «Телеграф» Гуцкову.

– А ты отважный парень! – удивился Эдгар. – Даже я бы не посмел замахиваться на небожителей. Пойду-ка я лучше пропущу кружку-две пивка.

Фридрих прослушал еще несколько лекций, чтобы убедиться в своей правоте, и потом засел за статью.

«Если вы сейчас здесь, в Берлине, спросите кого-нибудь, кто имеет хоть малейшее представление о власти духа над миром, где находится арена, на которой ведется борьба за господство над общественным мнением Германии в политике и религии, следовательно, за господство над самой Германией, то вам ответят, что эта арена находится в университете, именно в аудитории № 6, где Шеллинг читает свои лекции по философии откровения». – Так начиналась эта статья.

Гуцков напечатал ее сразу же в декабре. Называлась она «Шеллинг о Гегеле».

Первым статью прочитал Эдгар Бауэр.

Фридрих в тот день был занят на военных учениях и не знал, что в красной комнате кондитерской Штехели номер «Телеграфа» передавали из рук в руки, читали вслух, так что, когда Фридрих явился, газета имела довольно затертый вид.

– Это удар бойца! – сказал Эдгар. Он читал статью еще в рукописи. – И хотя Гуцков постарался сгладить ее во многих местах, она бьет по цели точно и крепко.

Фридрих же был неприятно удивлен исправлениями Гуцкова.

Чем самостоятельней становились его статьи, тем больше Гуцков пытался их сгладить.

– Придется мне и с «Телеграфом» когда-нибудь распрощаться, – сказал Фридрих.

– Ну знаешь, ты слишком много от Гуцкова хочешь. Мы тут тебя поздравляем, а ты еще недоволен! Безымянный! – позвал он пуделя, – куси-ка ты своего хозяина.

– Гуцков остался точно таким, каким был лет пять назад. Тогда он пробудил молодость Германии, а теперь его смелость выглядит умеренностью… – стал было объяснять Фридрих, но Эдгар его прервал.

– Да брось ты о нем рассуждать. Я давно говорил, что нам по пути только с моим братом и Марксом! Все остальные – трусливые бабы, по ошибке напялившие рыцарские доспехи. Пойдем-ка лучше в погребок. Мне давно пора добавить стаканчик грюнебергера к дневной порции пива.