Помоги проекту - поделись книгой:
Еще в декабре Эдгар говорил несколько раз радостно:
– Скоро у нас будет своя газета, и тогда уж мы запишем!
Проходило несколько дней, и он снова повторял таинственно:
– Переговоры прошли успешно. Главные пайщики – буржуа из Кельна. Фабриканты, основатели железных дорог, пароходной компании. Им тоже кое-какие свободы нужны, ну и немного политики.
– Но при чем тут мы? – удивлялся Фридрих.
Эдгар посмеивался все так же таинственно.
– Эти господа не догадываются, кого они привлекают в редколлегию. Мой брат, Маркс и наш зять, Рутенберг, ты видел его в погребке у Гиппеля, уволен из учителей гимназии. И еще Гесс – странный малый.
Чем странен Гесс, Фридрих никак не мог добиться от Бауэра.
– Не наш человек, – объяснял лишь Эдгар, – соединяет коммунизм с богом. Прочитай статью его в «Атенее» – поймешь.
Фридрих прочитал статью Гесса и не понял. Статья была довольно обыкновенная, какие писали здесь они все.
– Первого января выходит наша газета, – сообщил наконец Эдгар.
«Рейнскую газету» и правда сразу стали читать многие. Статьи были в ней необычно смелы.
И немедленно и сам Эдгар, и маленький Мейен, и Штирнер, и «папаша» Кеппен написали по нескольку статей. Фридрих тоже приложил свои. Скоро они стали главными берлинскими корреспондентами.
Бруно Бауэр в те зимние месяцы жил между Бонном и Кельном. Тогда он еще надеялся удержаться на кафедре в Боннском университете и одновременно делал работу в газете за своего зятя Рутенберга, который умел смело говорить, но, оказывается, совсем не умел работать.
– Что же ваш хваленый Маркс не пишет статей? – удивлялся Мейен. – Вы его так расписываете, словно он светоч мудрости, а он, оказывается, молчун.
– У его невесты болен отец, фон Вестфален, – стал было объяснять Эдгар.
– Ого, ваш дружок мечтает породниться с бароном? – удивленно, но язвительно проговорил Мейен. – А смельчак-то ловок!
Эдгар вдруг сделался мрачным.
– Вот что, Мейен. Это – ваша голова, а это – бутылка. Еще одно слово о Марксе, и они соединятся. – И добавил, уже помягче: – А фон Вестфален – один из самых передовых людей, чтоб вы знали.
Весной к Михаилу Бакунину приехал брат. Вместе с ним они переехали в Дрезден.
У них было несколько рекомендательных писем к местным аристократам. А одно из них – к издателю Арнольду Руге.
Руге как раз исполнилось сорок лет. В юности он участвовал в студенческом движении, и королевский суд приговорил его к пяти годам крепости. Некоторым крепость ломала жизнь. Но Руге по-прежнему судьбу свою держал в руках крепко. Уже в 1832 году он снова стал уважаемым членом общества – приват-доцентом университета города Галле. А еще через пять лет издал первый выпуск «Галлеских ежегодников». Теперь, после запрета в Пруссии, он переехал в Дрезден – столицу Саксонии. Но по-прежнему его «Ежегодники» читали во всех государствах Германии.
Руге принял Михаила Бакунина благосклонно.
В Берлине Бакунин часто сидел на лекциях с младогегельянцами, и мысли их стали ему близки. Как раз по дороге в Дрезден он прочитал анонимную книгу, написанную, по-видимому, одним из них. Бакунин не знал точно, чья это книга; возможно, невысокого, тощенького, который критиковал все подряд – и церковь, и государственный уклад, и частную жизнь филистеров. А может быть, его друга – высокого, длинноногого, одетого в гвардейский мундир. Он тоже высказывался смело, но все лекции записывал старательно, дословно. Говорили, что они оба постоянно печатают в газетах отчаянные статьи.
Читаемая книга называлась «Шеллинг и откровение», и в ней чувствовался стиль их высказываний.
Когда Руге пригласил его в свой кабинет и завязалась свободная беседа, она пошла в духе этой книги.
– Я верю, заря свободы рядом! – сказал Бакунин пламенно в ответ на горестные слова Руге.
– Не вы ли и есть автор этой безымянной, но прекрасной книги! – обрадовался Руге. – А я все думаю: кто же это? – И Руге взял со стола точно такое же издание, что читал Бакунин по дороге в Дрезден.
Бакунин хотел было отпереться, но как-то уж так само получилось, что он улыбнулся загадочно, со многозначительностью.
– Я сразу говорил, что книга написана молодым человеком… Но вы ошибаетесь, мой дорогой русский друг, – и лицо Руге вновь стало горестным. – Уже в прошлую субботу у меня торжественно изъяли разрешение на «Ежегодник». Вы говорите – бороться. Но для кого и зачем? Мы безрассудные, мы белые вороны. Почти все кругом оправдывают реакцию, и это делает ее более наглой. Бауэр отстранен, я только сегодня получил от него известие, Фейербах – в деревне. Это – еще один, пожалуй, самый интересный из молодых людей. Вы да я – вот и весь наш тесный кружок, или, как говорит Георг Гервег, – партия. Дорогой мой друг, давайте-ка выпьем шампанского да посмеемся над дураками!
Бакунин шампанского выпил с удовольствием и развил еще несколько идей из книги, которую сейчас так хвалил Руге.
Наконец настало время откланяться, и он пошел в гостиницу.
«И что это я так глупо повел себя, когда он спросил меня о книге!» – думал Бакунин по дороге. А Руге сразу после его ухода принялся за письмо одному из друзей:
«Прочти же брошюру „Шеллинг и откровение“, она принадлежит перу одного русского, Бакунина, который сейчас живет здесь. Подумай только, этот любезный молодой человек оставил позади всех старых ослов в Берлине. Но я думаю, что Бакунин, которого я знаю и к которому очень расположен, не особенно хочет прославиться как автор, хотя бы в силу русских отношений».
В те дни Бакунин впервые прочитал о коммунизме. Только что вышли два тома Штейна «Социализм и коммунизм современной Франции». Бакунин читал их не отрываясь.
– Вот где истинная вера, где настоящий жизненный смысл! – говорил он Руге.
– Вот как? – удивлялся Руге. – Боюсь, что вы преувеличиваете значение этих томов. Мне они показались пустоватыми.
Но Бакунин стал теперь отыскивать все возможное о коммунизме. Говорили, что в Париже такие книги печатают свободно.
Скоро Бакунин написал в «Ежегоднике» статью о реакции в Германии. Он подписался французским именем Жюль Элизар, и статья наделала переполоху. Все удивлялись, что француз разобрался в борьбе германских идей лучше многих немцев.
После смелой статьи Бакунин подружился с ярыми либералами Дрездена. Поговаривали, что за некоторыми даже следит полиция. Он участвовал в публичных диспутах, произносил огненные речи, с ним уважительно раскланивались на улицах.
Статья и Герцену понравилась. И Белинский ее прочитал в России. Еще раньше ему передали слух, что анонимную книгу «Шеллинг и откровение» тоже написал их Мишель.
И Белинский в который раз подумал о том, как он был несправедлив к Мишелю.
«Мишель во многом виноват и грешен; но в нем есть нечто, что перевешивает все его недостатки: это – вечно движущееся начало, лежащее во глубине его духа», – написал Белинский в письме к Боткину после прочтения статьи и анонимной книги.
«О, будьте уверены, что это новое примирение – не порыв, не вспышка, что оно вышло из жизни, что я глубоко, свято люблю Мишеля», – сообщал он в другом письме.
А Боткин написал о той анонимной книге большую статью и вместе с Белинским они напечатали ее в «Отечественных записках». И хотя через несколько месяцев выяснилось, что книга-то написана не Мишелем, а неизвестным молодым немцем, Бакунина они все же простили, тем более что, по слухам, тот решил и вовсе остаться за границей для революционной работы.
А смысл книги не убавился от того, что автор ее оказался неизвестным. К тому же им попался польский журнал, и в нем была почти полностью переведена та книга, а знаменитый демократ – поляк Эдвард Дембовский называл автора одним из выдающихся современных философов.
Через несколько недель после знакомства с Бакуниным Руге в письме к Бруно Бауэру приложил записку, адресованную Освальду. Очень ему хотелось познакомиться с этим человеком и печатать его статьи в «Ежегодниках». Он был уверен, что это один из молодых приват-доцентов и почтительно обращался к нему, называя доктором философии.
Бруно переслал записку брату Эдгару, а тот уже передал ее Фридриху.
Скоро от Бруно Бауэра Руге узнал, что Освальд и есть автор той самой книги.
«И странно, Бакунин, без сомнения, весьма умный и приятный человек, вот и Гервег с ним подружился, но как я мог подумать, что книга написана им!» – удивлялся про себя Руге.
Наконец он получил письмо от Фридриха и обещанную статью, в которой тот критиковал писателей из «Молодой Германии».
«…Кстати, я вовсе не доктор и никогда не смогу им стать; я всего только купец и королевско-прусский артиллерист. Поэтому избавьте меня, пожалуйста, от такого титула», – просил в приписке Фридрих.
Фридрих вместе со «Свободными» писал в «Рейнскую газету» статью за статьей.
По-прежнему они ниспровергали все, что им не нравилось кругом.
«Современный человек отбрасывает все авторитеты, – писал Эдгар, – ни к кому больше он не питает уважения, кроме самого себя».
«Не гуманизм или реализм должны стать принципом нашего воспитания, а развитие свободной воли, – вторил тихий Штирнер, продолжающий оставаться учителем в женской гимназии, – только этим путем можно достигнуть полного освобождения человека от всякого авторитета».
Были месяцы, когда Фридрих тоже думал так.
Но сейчас, в конце берлинской жизни, он все дальше уходил от них.
Он уже не участвовал в их шутовских свалках, не бросался попусту высокопарными словами о свободе.
И молитвенными призывами о близкой революции, и ежедневным низвержением бога – победы не добьешься, если не будет конкретного, настоящего дела.
Он так и не видел Маркса, но когда в «Рейнской газете» прочитал его статью о свободе печати, то удивился ее глубине и точности мыслей.
Если печать не свободна, существует цензура, то: «Величайший порок – лицемерие – от нее неотделим… – писал Маркс. – Правительство слышит только
Фридрих принес газету со статьей Маркса в погребок Гиппеля и удивился, когда Эдгар отнесся к ней небрежно.
– В Марксе я начинаю разочаровываться, – сказал Эдгар. – Мы тут воюем с церковью, а он пишет о какой-то печати. Церковь – вот главный враг.
Фридрих пробовал спорить, но Эдгар лишь махнул рукой, погладил пуделя Безымянного и пошел за новым пивом.
Через несколько недель о статье Маркса написал сам Руге в «Ежегоднике»: «Никогда еще не было и даже не может быть сказано ничего более глубокого и ничего более основательного о свободе печати и в защиту ее… Мы можем поздравить себя с совершенством, гениальностью, с умением разобраться в обычной путанице понятий, которая все еще появляется в нашей публицистике».
Фридрих подчеркнул эти строки красным и положил перед Эдгаром.
– Ничего хорошего, – хмуро сказал Эдгар. – Они там спелись: Маркс, Руге и этот путаник Гесс. Заметил, что мои последние статьи так и лежат у них ненапечатанными? И Мейен тоже жалуется. Это рука Маркса. Так друзья и теряются…
Фридрих и сам, пожалуй, не стал бы печатать те статьи. В них было больше криков и туманных фраз, чем дела. Но сейчас он спорить не стал.
Неделю он не появлялся ни в кондитерской Штехели, ни в погребке Гиппеля. Он писал статью «Фридрих-Вильгельм IV, король прусский» для Гервега, который думал издать сборник «Немецкий вестник из Швейцарии». Пора было дать пощечину и своему королю.
Когда статья была написана, Фридрих перечитал ее и неожиданно удивился: по духу она была близка к мыслям Маркса.
Все чаще в последнее время он слышал о коммунизме.
Прежде, как и Эдгар, он относился к серьезным разговорам об этом течении снисходительно: мечтания недалеких, наивных людей.
– Даже твой Гуцков и то заговорил о коммунистах, – сказал при очередной встрече Эдгар. – Прочти сегодняшний «Телеграф».
Разговор был в красной комнате Штехели, и Фридрих немедленно пошел за газетой.
Гуцков съездил в Париж и познакомился с тамошними коммунистами. Он говорил о них так же снисходительно, как и Эдгар, но Фридрих вычитывал из статьи то, что ему было сейчас нужно.
Ну, конечно, Гуцков не согласен с «новой коммунистической философией Франции». И конечно, он уверен, что она отбрасывает нас к материализму прошлого века. И последователей Фурье, которые хотят дать «мир всему миру» и «братский союз всем народам» он не одобряет.
Но они, значит, есть и часто собираются вместе. И у журнала их больше тысячи подписчиков, тогда как у «Атенея» было лишь сто пятьдесят. А еще есть журнал, который издается и редактируется некоторыми немецкими рабочими. И редактор его – бывший портной Вейтлинг. Еще есть сапожник Бауэр и ремесленник-часовщик Молль. Они – тоже коммунисты. В своих статьях они уверяют, что через несколько веков странам будут незнакомы деньги, солдаты и нации. И с этим тоже он, Гуцков, не согласен.
Когда-то, едва приехав в Бремен, Фридрих вычитывал из всех журналов слово «свобода». Сейчас он так же выискивал что мог о коммунизме.
Тот самый Гесс, над которым посмеивался Эдгар, написал большую статью в «Рейнской газете» «Коммунисты во Франции».
Оказывается, уже шесть лет назад в Париже немецкие ремесленники-эмигранты объединились в тайное общество «Союз справедливых». А прежде был другой тайный союз – «Союз отверженных». И ходили смутные слухи о книге немецкого подмастерья Вейтлинга «Человечество как оно есть и каким оно должно быть».
О коммунизме писал из эмиграции страстные статьи Гейне:
«Хотя коммунизм теперь мало обсуждается, тем не менее он – тот герой, которому предназначена великая роль в современной трагедии».
Рабочее движение говорило о себе в Англии. Именно сейчас, в эти летние месяцы там проходили тысячные забастовки.
А братья Бауэры и другие «Свободные» по-прежнему ниспровергали бога с небес и считали это главным делом на десятилетие.
– Стоит королю отвернуться от церкви и повернуться к просвещению, как в стране наступит порядок, – уверял Эдгар. – Просвещенные люди сами будут охранять интересы мастеровых.
И снова Фридрих с тоской чувствовал, что друзья его, недавно самые близкие люди, отставали от идей века.
Нет, совсем он с ними пока не порвал. Он и сам вдруг себя почувствовал на распутье, в точке, откуда отходило множество дорог.
За один лишь год жизни в Берлине он написал множество статей, крупных и небольших, обратил на себя внимание всей Германии, а сейчас решил на время остановиться.
Надо было как следует разобраться в новых мыслях, нахлынувших на него в последние месяцы.
«Я принял решение на некоторое время совершенно отказаться от литературной деятельности и вместо этого побольше учиться. Причины этого решения очевидны. Я молод и самоучка в философии. У меня достаточно знаний для того, чтобы составить себе определенное убеждение и, в случае надобности, отстаивать его, но недостаточно, чтобы делать это действительно с успехом. – Так написал он Арнольду Руге 26 июля 1842 года. – Когда в октябре я буду возвращаться в свои родные места, на Рейн, я предполагаю встретиться с Вами в Дрездене и подробнее рассказать Вам об этом. А пока я желаю Вам всего хорошего и прошу Вас время от времени вспоминать обо мне.
Военная служба заканчивалась.
В последний раз рано утром он надел свой мундир бомбардира, шитый галунами, а потом навсегда снял его.
В последний раз зашел в погребок Гиппеля.
Поделиться книгой: