Помоги проекту - поделись книгой:
Репутация города в плане отличного качества, эффективности и низкой стоимости услуг подтвердилась в 1990-х, когда мир столкнулся с «проблемой 2000 года». Тогда считалось, что операционные системы наших компьютеров запрограммированы таким образом, что в полночь, когда наступит 1 января 2000 года, с неба начнут падать самолеты, а банковская система рухнет как карточный домик. Компаниям вроде Infosys было поручено протестировать и скорректировать более 2 триллионов программных строк. Результат показал, что Бангалор выполняет самые сложные задачи в срок и без превышения сметы и что его инженеры — одни из самых толковых в мире. С началом эпохи интернета многие бизнесмены поняли, что им незачем создавать в собственных фирмах IT-отделы, а чтобы решать простые повседневные задачи, совершенно не обязательно нанимать калифорнийских программистов, привыкших к высокому уровню жизни. К 2005 году Бангалор стал «столицей аутсорсинга» информационной эпохи, его оборот составлял как минимум 5 миллиардов долларов в год, а рост был потрясающим — до 30% в год.
В 2007 году в городе действовало более 1300 информационно-коммуникационных фирм, все крупнейшие международные компании, банки и разработчики имели там отделения и пользовались умением и трудолюбием 250 тысяч местных инженеров. Наряду с американскими, британскими и европейскими местные фирмы начали завоевывать прочные позиции в отрасли. Сегодня эти предприятия располагаются в многочисленных пригородных бизнес-парках, возникших после начала безудержного роста. Первым, в 1998 году, был сооружен International Tech Park. У него была собственная электростанция, пять зданий, каждое со своим названием — «Изобретатель», «Изыскатель», «Навигатор», «Создатель» и «Первопроходец», — и торговый центр: выглядит он так, словно на субконтинент пересадили кусочек Америки. Electronic City, к югу от Бангалора, стал домом для 120 с лишним компаний, включая Hewlett Packard, Infosys и Siemens, а также многочисленных учебных заведений, готовящих менеджеров, программистов и начинающих предпринимателей.
По мнению многих экспертов, Бангалор сегодня конкурирует с самой Кремниевой долиной за звание мировой столицы высоких технологий. Но подобные устремления порождают и проблемы. Местный аэропорт начал обслуживать международные рейсы только в 1997 году, и на тот момент его пропускная способность составляла 3,5 миллиона пассажиров в год; через 10 лет он уже с трудом выдерживал возросшую нагрузку — 7,5 миллиона приезжих. Вместо него начали строить Международный аэропорт Бангалора, но в 2005 году проект пришлось менять, чтобы новый аэропорт мог справиться с приемом потенциальных 12 миллионов пассажиров. В результате работы завершились с опозданием на три года. Сегодня это четвертый по величине аэропорт Индии. Но когда я приехал в Бангалор и сел в такси у сверкающего нового терминала, водитель предупредил: не исключено, что до отеля добираться придется три часа. Дорога между аэропортом и городом все еще строится. Сама ткань города не соответствует требованиям бурно развивающейся креативной экономики, которую он же и создал.
Экономист Энрико Моретти прослеживает новую географию рабочих мест в Америке: его исследования показывают, что работники экономики знаний, где бы они ни трудились, создают «эффект мультипликатора». Их рабочие места часто привлекают других работников; кроме того, они увеличивают занятость и зарплаты трудящихся местной сферы услуг: «На каждое новое рабочее место в высокотехнологичном секторе в городе тут же возникает пять рабочих в других секторах»9. Креативная экономика мощно воздействует на город, который ее развивает, но не все города здесь равны. Некоторые оказываются «креативнее» других, некоторые привлекают только определенный тип предпринимателей. Оказывается, несмотря на уравнение Джефри Уэста, согласно которому для сложного города основополагающее значение имеет размер, каждый из них обладает собственным характером и репутацией.
Так, некоторые города более комфортны для жизни, чем другие. Существует как минимум три разных индекса удобства городов мира, в которых учитываются состояние экономики, здоровье населения, образ жизни и развитие культуры. В 2012 году эксперты Economist признали идеальным для жизни Гонконг, по итогам «исследования качества жизни» компании Mercer победила Вена, а журнал Monocle отдал пальму первенства Хельсинки. Удобство для жизни сильно влияет на решения людей о том, куда отправиться в поисках идеальной работы, и повышение уровня открытости, культурности, чистоты и безопасности города может кардинально изменить его экономическое положение. Впрочем, еще важнее другое: города все больше специализируются. Именно по этой причине Голливуд у нас ассоциируется с кино, Милан — с итальянской модой, а Уолл-стрит считается мировым финансовым центром. В рамках глобализованного рынка нет смысла пытаться создавать новые отрасли в каждом городе. Возьмем, к примеру, айфон — продукт поистине глобального производства: разработка моделей ведется в Купертино (Калифорния), кремниевый чип, который делают в Корее, конструирует ARM (компания с главными офисами и отделениями в Кембридже и Бангалоре), сам аппарат собирают вручную на фабрике FoxConn в китайском Чэнду. Каждая стадия его производства отражает преимущества и издержки глобализации: мир разделен на отдельные участки, имеющие свою специализацию, которые связаны единой сетью, все сильнее объединяющей разные города. Зачем, к примеру, создавать с нуля предприятие по изготовлению микропроцессоров, если куда проще вложить деньги в последние технические достижения из Инчхона или Сеула? (По масштабам производства эти корейские города никто не в состоянии догнать, а конкурировать с их уровнем знаний и развития инфраструктуры чрезвычайно трудно.) А если вам нужно создать компьютерную программу «под ключ», для чего искать подрядчика где-то за пределами Бангалора?
Эта неодинаковость городов дает людям больше выбора в поисках места проживания. Экономист Ричард Флорида отмечает: «Место, которое мы выбираем для жизни, влияет на все аспекты нашего бытия. Оно может определять уровень нашего дохода, круг людей, с которыми мы встречаемся, друзей, которых мы заводим, партнеров, которых выбираем, и возможности, доступные нашим семьям и детям»10. Проведенный в 2008 году опрос 8500 человек в 14 крупных городах показал: 75% жителей сами выбрали свой город. С повышением мобильности населения планеты вопрос о характере городов, об их способности привлекать лучших работников приобретает особую актуальность. Что, например, станет с Кремниевой долиной, если молодые индийские предприниматели сочтут, что им незачем покидать страну, и начнут создавать новые предприятия в Бангалоре, а не в Калифорнии?
В результате растущей специализации городов люди будут больше ездить по свету, стремясь попасть в один из таких инновационных центров. Поэтому город будущего должен быть открытым и способным к адаптации. Ему необходимо и дальше привлекать лучших работников со всех концов планеты, усваивать последние идеи независимо от источника их происхождения. Творческому городу нужны творческие люди, а этот рынок становится все более мобильным, и ему приходится реагировать на множество меняющихся факторов. Но, поддавшись этому увлечению новизной и мобильностью, порой можно забыть о том, что у нас уже есть.
Оценивая эту новейшую гипермобильную концепцию будущего, необходимо помнить: мир не столь подвижен, открыт и обновляем, как нас пытаются уверить экономисты. Ричард Флорида первым пустил в оборот понятие «креативный класс» для обозначения новой динамичной социально-экономической группы, которая будет оказывать глубокое влияние на обновление городов. Новая человеческая экономика, считает он, будет делить людей на мобильных и неподвижных. Работники сектора знаний будут колесить по свету в поисках наилучшего места работы: «Мобильные люди обладают средствами, ресурсами и желанием найти место жительства, где они могут реализовать свои способности, и перебраться туда»11. Именно этот креативный класс имел в виду Дэвид Кэмерон, запуская в 2010 году проект Tech City. Именно эти «высокотехнологичные кочевники» создают пробки на узких улицах Бангалора. Креативный класс — это человеческий эквивалент «эффекта Бильбао»: он создает города, где у новых малых предприятий и транснациональных корпораций общая автостоянка, где работают талантливые люди со всего мира.
Подобные схемы бывают необычайно успешными. В течение года после заявления Кэмерона к Tech City удалось привлечь пристальное внимание глобальных корпораций. Тот факт, что толчок проекту был дан на самом высоком уровне, повысил его международную репутацию. Таким образом, реклама нашла нужного адресата — крупные высокотехнологичные компании, ищущие место для своих европейских отделений; это подтверждает Георг Элл, генеральный директор европейского отделения американской компании Yammer: «Инициатива Tech City побудила нас перебраться на восток Лондона. Проект стал „ядром“, обеспечивающим импульс, дающим возможность делиться знаниями и учиться у других. Кроме того, он привлекает таланты»12. Google также взял в аренду семиэтажное офисное здание с видом на площадь с целью создать «трамплин» для инноваций и стартапов. Amazon обещает открыть там свой крупный европейский «цифровой узел», где будут размещаться дизайнеры, а также недавно приобретенные технические подразделения Lovefilm и Pushbutton. Олимпийская деревня и пресс-центр на 20 тысяч международных журналистов после Игр 2012 года станут частью Tech City, на них уже есть определенные планы.
Происходит ли развитие творчества «снизу» за счет таких инвестиций в креативный класс? У концепций Ричарда Флориды есть и критики. Некоторые считают, что новые «кочевники-интеллектуалы» — отнюдь не «особая порода» людей, а просто более образованная группа, способная поэтому претендовать на лучшие рабочие места. По мнению других, мобильность как таковая — отнюдь не доказательство успеха и креативности, и «неподвижность» вполне может быть синонимом удовлетворенности жизнью13. Третьи предостерегают от культа креативного класса как единственного инструмента для развития конкурентной экономики, отбрасывая все, что произошло ранее, как незначительное, и настаивая на том, что «история города в лучшем случае бесполезна, а в худшем мешает переходу к передовой экономике знаний. Такую экономику следует внедрять в городе „сверху“»14. Порой мы очень легко поддаемся соблазну новизны вместо того, чтобы посмотреть, что на самом деле происходит в широких массах.
Творчество не возникает из вакуума, из коллективного официального фото и государственных инициатив. Ни один проект не удался, если он шел вразрез с особенностями данного места. Представление о том, что экономическая революция происходит, как только построишь бизнес-парк и хорошую дорогу в аэропорт, наивно, и в эту ловушку попало немало городов, вставших на пусть «креативного» ребрендинга. Поэтому в превращении Силикон-Раундэбаут в место для творчества, а Бангалора — в центр инноваций история района играет намного большую роль, чем об этом пишут брошюры, публикуемые городскими властями.
Я приехал в этот район, чтобы посмотреть, как выглядит Tech Hub, расположенный на первом этаже офисного здания, построенного еще в 1960-х годах. Этот проект запустила предпринимательница Элизабет Варли, чтобы поддержать предпринимателей в сфере высоких технологий и стартапы. По сравнению с некоторыми новыми зданиями, что начали появляться в округе, это место выглядит непритязательно. Однако там ощущается энергия, решимость, новаторский потенциал. Спрос на помещения после его открытия весной 2011 года был настолько велик, что пришлось предпринять непростую перепланировку, и теперь офисы Tech Hub занимают весь первый этаж. Навесной потолок демонтировали, обнажив трубы отопления и проводку; гирлянды ламп и кабели свисают вниз, словно плющ.
Входя в помещение, вы сразу же попадаете в большое общее пространство, уставленное столами, которые можно двигать: в рекламе этого места говорится, что IT-предприниматели могут здесь присесть поработать, подзарядить свой ноутбук и воспользоваться высокоскоростным вайфаем15. Здесь же администрация организует собрания, коктейли, встречи для знакомства и обмена информацией, семинары. Сюда могут прийти инвесторы и спонсоры, чтобы посмотреть, что происходит, помочь советом, а то и капиталами, связать начинающих предпринимателей с сообществом Силикон-Раундэбаут. Есть там и небольшие помещения для встреч, и постоянные рабочие места для тех, кто трудится в Tech Hub регулярно. Цель проекта — способствовать расширению контактов между людьми и выработке удачных идей. Осмотревшись в Tech Hub, я убедился: несмотря на тишину и атмосферу сосредоточенности в его помещениях, активности здесь не меньше, чем на Амстердамской бирже в разгар торгов.
Район вокруг площади Силикон-Раундэбаут родился благодаря инициативности и интересным идеям вроде Tech Hub; однако это новое сообщество возникло не с чистого листа, за ним стоят десятилетия истории этого района. Когда я впервые оказался здесь в начале 1990-х годов, у большинства моих знакомых не было мобильных телефонов. Я тогда начинал работать в издательском бизнесе, и в нашем офисе еще не было интернета, поэтому, если надо было найти что-то в Сети, меня, младшего редактора, посылали в Cybercafé на Уитфилд-стрит. Поскольку соединение с интернетом происходило по телефону, это задание порой занимало целый день. В то время Шордитч только оправлялся от десятилетий запустения, на протяжении которых этот район, брошенный государством, бизнесом и оставивший всякую надежду, представлял собой внутригородское «рабочее гетто для белых». В годы Второй мировой войны район сильно бомбили, и после этого он стал полигоном для обкатки различных схем строительства социального жилья, рвавших на части традиционные связи и лишавших район корней.
Впрочем, фрагменты прежней «ткани» тоже сохранялись: заброшенные ветшающие фабрики, опустевшие склады, некогда респектабельные викторианские таунхаусы, где размещались мелкие швейные мастерские с потогонной системой. И это происходило всего в 500 метрах от границы самой могущественной финансовой столицы мира. С запущенной тогда площади Олд-стрит-Раундэбаут, если взглянуть на юг, были отлично видны сверкающие стекло и сталь Сити, наслаждавшегося последствиями реорганизации Лондонской биржи. Время и место для возрождения были просто идеальные.
Это были интереснейшие времена. Тогда все собирались в одном месте — пабе Carpenter Arms на Кёртэн-стрит, в районе рождалась новая художественная культура: вскоре ее станут ассоциировать с движением «Молодые британские художники». Неподалеку отсюда жили художники Гэвин Тэрк, Трейси Эмин, Гилберт и Джордж. Здесь Джошуа Компстон открыл первую картинную галерею в Ист-Энде — Factual Nonsense — и проводил хеппенинги вроде «Вечного пикника на Хокстон-сквер», во время которого произведения искусства выставлялись вдоль ограды, окружающей парковую зону в центре площади. Благодаря низкой арендной плате художники могли позволить себе большие студии, но на помощников и менеджеров денег у них уже не хватало, поэтому выставки часто курировали сами живописцы — как в The Shop на Бетнал-Грин-роуд, 103, которую открыли Трейси Эмин и Сара Лукас. Со временем Шордитч стал привлекать представителей других творческих профессий: дизайнеров, модельеров, СМИ (например, журнал Dazed and Confused), архитекторов, а также первых новаторов в области интернет-технологий.
Ту же картину — новаторство, уходящее корнями в историю города, — мы наблюдаем и в Бангалоре, хотя на первый взгляд может показаться, что сверхвеличиной в области IT он стал в одночасье. На деле, однако, у этого южноиндийского города давняя традиция развития науки и техники. Во времена британского колониального владычества столица Карнатаки Бангалор прославилась как «рай для пенсионеров» — пожилых колониальных чиновников, не желавших возвращаться на родину. Здесь была предпринята попытка создать в Индии «кусочек Англии»: тут были даже конный клуб «Терф» и элитарный Бангалорский клуб.
После обретения Индией независимости в 1947 году судьба продолжала благоприятствовать Бангалору: британцы оставили в наследство английский язык и правовую систему, которая в дальнейшем ему весьма пригодилась. Кроме того, правительство Джавахарлала Неру (1947-1964) провозгласило его «городом будущего», интеллектуальной столицей субконтинента; были разработаны планы по созданию здесь трех университетов, 14 технических вузов и 47 политехнических школ. Со временем это дало толчок появлению ряда научно-исследовательских институтов, специализирующихся в самых разных сферах знания — точных и естественных науках, медицине, продовольственном обеспечении. А в 1972 году, через два года после того как Нил Армстронг сделал первый шаг по поверхности Луны, в Бангалоре возникла Индийская организация космических исследований. В городе разместились многие важнейшие госкомпании — Hindustan Aeronautics, Bharat Electronics, Indian Telephone Industries и др. Затем пришел черед частного сектора: Wipro, начавшей с производства растительного масла, но в 1980 году переквалифицировавшейся на информационные технологии; Infosys, основанной в 1981 году со стартовым капиталом в 300 долларов, а теперь имеющей 133 тысячи работников в 33 странах; и изготовителя транзисторов Namtech.
Еще до того, как новая информационно-техническая эра Бангалора стала темой для газетных заголовков, город был неразрывно связан с техникой и инновациями. Об этом мне вспомнилось в ходе беседы с доктором С. Джанардхамом, который перебрался в Бангалор еще в 1960-х годах и вскоре стал одним из ведущих первопроходцев компьютерной науки в Национальной аэрокосмической лаборатории. Когда он впервые прибыл в город, его население составляло всего 600 тысяч человек, и Джанардхам наблюдал, как Бангалор превращается в средоточие лучших научно-технических кадров всего субконтинента. Он гордится этой историей и считает, что уже скоро Индия будет царствовать в мире информационных технологий.
Инновации наших дней возникают только на месте давней креативной традиции. В 2008 году, за два года до создания Tech City, в районе Олд-стрит, по некоторым оценкам, действовало не больше 20 стартапов; к концу 2011 года их число возросло до 300 с лишним. Формированию этого естественного бизнес-кластера способствовали местоположение, концентрация и правильная атмосфера. Именно здесь начинали работать Last.fm, Moo, Dopplr и SoundCloud; в 2011 году местный «герой» Tweetdeck был приобретен компанией Twitter за 25 миллионов фунтов стерлингов. Последняя история успеха связана с Mind Candy, создателем интернет-сенсации Moshi Monster, побудившей более 50 миллионов детей по всему миру завести себе виртуального домашнего питомца. В 2011 году только на сопутствующей продукции компания рассчитывала заработать 60 миллионов фунтов16.
Доклад, подготовленный в 2012 году Лондонским исследовательским центром, свидетельствует: постулат об инициативе сверху следует воспринимать с долей скепсиса. Судя по всему, такие инициативы больше напоминают ребрендинг, нацеленный на привлечение иностранных инвестиций, а не стимулирование активности на низовом уровне. Силикон-Раундэбаут — не «научный парк», созданный с нуля за пределами города: эта зона расположена в самом сердце одного из самых креативных районов, развивавшихся естественным образом в последние два десятилетия. Государственный проект, похоже, представляет собой прежде всего попытку найти применение Олимпийской деревне после Игр. Что же касается самой зоны вокруг площади, в нее крупных капиталовложений не делалось: станцию метро (одну из самых малопривлекательных в городе) никто не модернизировал; даже пропускную способность широкополосного доступа в интернет здесь не пытались увеличить. Существуют опасения, что вся поднятая шумиха попросту обернется ростом арендной платы и усилением и без того острого дефицита коммерческих площадей — и это при том, что зарождающаяся новая экономическая структура района все еще хрупка. Авторы доклада делают такой вывод:
Одна из самых потрясающих черт кластера в Восточном Лондоне — органичность его роста. Он годами развивался вне поля зрения политиков и лишь теперь — когда он уже достиг критической массы и становится символом лондонской цифровой экономики — пользуется большим вниманием публики... Tech City следует взять все то, что уже есть в Восточном Лондоне, и помочь еще больше это усовершенствовать17.
Но когда я спросил у Элизабет Варли, какая проблема в районе стоит наиболее остро, она не стала требовать улучшения инфраструктуры или проведения рекламных кампаний, а посетовала на отсутствие инвестиций в стартапы. Она призвала власти развивать не сам район, а помогать людям небольшими грантами, «чтобы молодому предпринимателю было на что питаться в течение шести месяцев» — важнейшего этапа обкатки нового бизнеса, — а не заниматься собственным проектом в свободное от работы время. Кроме того, Варли считает: нужно прекратить сравнивать Силикон-Раундэбаут с Кремниевой долиной. Такие аналогии, по ее мнению, бессмысленны: Санта-Клара — это город одной индустрии, тогда как Лондон проявляет творческую активность во множестве разных сфер. Британия вряд ли станет родиной нового фейсбука или твиттера, но реализация инициатив вроде Digital City Exchange, в рамках которой налаживаются связи между Силикон-Раундэбаут и учеными из лондонского Имперского колледжа, дает надежду на инновации в области здравоохранения, устойчивого развития и систематизации и управления информацией.
Ту же картину я надеялся обнаружить в Бангалоре, куда я поехал, чтобы выяснить, представляет ли он собой нечто большее, чем квалифицированный подрядчик высокотехнологичных компаний мира, и обладает ли он потенциалом для осуществления собственной экономической революции. По словам доктора Джа-нардхама, компьютерный бизнес в городе начинался как рискованное коммерческое предприятие; лишь в 1980-х годах компьютерной наукой заинтересовались инженеры, и упор стали делать на разработку новых IT-решений, систем и программ. Это породило целое поколение блестящих программистов, но предпринимательский дух в отрасли был утрачен. По сравнению с многими другими инновационными центрами количество патентов, зарегистрированных в Бангалоре, невелико, и принадлежат они в основном транснациональным корпорациям. Число стартапов тоже удивительно мало, если сравнивать, скажем, с Шордитчем. Возможно, высказал я свое предположение доктору, инновации не соответствуют духу места, и Бангалор — лишь город «кибернетических чернорабочих».
Можно ли вернуть городу дух предпринимательства или индийцы и дальше будут летать в Санта-Клару, чтобы найти трамплин для своих идей? В Центре изучения интернета и общества я познакомился с Кираном Джонналагаддой, автором HasGeek. com — одного из основных блогов, следящих за бурно развивающейся сферой стартапов. До этого он был одним из основателей Barcamp, самоорганизующейся «неконференции», участники которой сами выбирали темы для дискуссий, — неожиданно плодотворной среды, где возникли такие инициативы, как Headstart и Start-Up Saturdays, сегодня распространившиеся по всей стране.
Джонналагадда настроен оптимистически. Он подчеркнул: индийское сообщество стартаперов — как и Силикон-Раундэбаут — еще не достигло критической массы в плане технологий, капиталов и объема рынка. Индия пока ждет своих Moshi Monsters, чтобы вывести местные инновации на международную арену. Пока что большинство успешных проектов ограничиваются национальным масштабом: Flipkart.com и Indiaplaza.com стали популярными сайтами электронной торговли, Interviewstreet.com представлял собой интересно задуманный сайт для поиска персонала, где проводились соревнования по программированию, позволявшие выявить наиболее подходящих для той или иной работы специалистов, Harvestman — это разработанный в Бангалоре поисковый бот с открытым кодом.
Но существует и ряд препятствий, как бюрократического, так и культурного характера, мешающих превратить удачную идею в бизнес международного масштаба. Отмечается, что в индийских компаниях научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам уделяется недостаточно внимания, что не может не отражаться на количестве патентов: зачем придумывать новое, если и в сфере услуг можно заработать очень большие деньги? В стране активно обсуждается законодательство об интеллектуальной собственности, стимулирующее и защищающее инновации. Кроме того, создание новой фирмы в Индии — дело весьма трудное. В Сингапуре на учреждение компании уходит не больше 24 часов, а Киран Джонналагадда в своем блоге, словно сам себе не веря, рассказывает: чтобы HasGeek стал «партнерством с ограниченной ответственностью», понадобилось 110 мучительных дней! Наконец, в Индии порой непросто привлечь инвестиции, особенно потому, что большинство предприятий традиционно создавались на семейной основе. Тем не менее Джонналагадда считает: несмотря на все препятствия, Бангалор — город, полный энергии. Чтобы убедиться, насколько интересной может быть местная «культура стартапов», он предложил мне посмотреть на Jaaga и Double Road, компании, расположенные в самом центре города.
Jaaga — «техноузел» в Гарден-Сити — действительно выглядит многообещающе. Он был создан в 2009 году Фрименом Мюрреем и Арчаной Прасадом в отдалении от уличного шума как культурный центр, архитектурное пространство и инкубатор идей, — естественно, здесь есть и столь необходимая для мыслительного процесса кофейня. Это место встреч удачных идей. Здание состоит из сборных стеллажных конструкций, формирующих гибкое пространство, пригодное для работы, выступлений и дискуссий. В тот день, когда я там был, я застал в Jaaga группу молодых программистов, негромко стучащих по клавишам своих ноутбуков. На вечер был запланирован перформанс группы приезжих граффитистов. А еще через два дня в студии на втором этаже должна была пройти прямая интернет-трансляция последней конференции TedEx.
Именно в таких местах перекрещиваются история города и что-то новое, нарождающееся, они служат «мостом между университетом и миром стартапов». По словам Фримена Мюррея, в Бангалоре «многих воспитывали в ощущении, что информационные технологии — это путь к успеху, эти люди читают те же сайты, что и жители Кремниевой долины, и наблюдают за тамошними успехами». Но, как и в случае с Силикон-Раундэба-ут, таланты нужно взращивать. Хорошие идеи появляются благодаря взаимосвязям между людьми, местам и обмену мнениями. Чтобы Бангалор стал творческим городом, — а для этого есть все предпосылки, — места вроде Jaaga не менее важны, чем законодательная и финансовая поддержка, дающая жизнь бизнесу.
Снова вернувшись на Силикон-Раундэбаут, я вынужден был переосмыслить свои представления о творческом городе. Я понял, что история района не менее важна, чем недавние инвестиции и громкие публикации в СМИ. Творческий город — не просто обещание будущего, закрепляемое пресс-конференциями и броским маркетингом. От чрезмерной шумихи вокруг креативного класса — этих сверхмобильных «штурмовиков», способных вытолкнуть город в XXI век, где непререкаемая доктрина экономики знаний полностью вытеснит все устаревшее, — пользы мало .
В районе Силикон-Раундэбаут расцвет ощущается и без бренда Tech City. И дело здесь не в корпоративных «тяжеловесах», которые переезжают сюда и поднимают арендную плату за офисные помещения: движущая сила процветания — люди, энергично создающие новые предприятия, ищущие спонсоров-инвесторов или новые горизонты, делящие рабочий стол с такими же энтузиастами, обогащающие друг друга наметками идей и завязывающие контакты на встречах. Именно энергия, возникающая из близости, смешения и взаимодействия, рождает будущее творческого города.
Глава 5. «ПЕРЕЗАГРУЗКА» ОБЩЕСТВА
Всем заранее объяснили, как добираться, и дали пароль для входа. Надо выйти из метро, минут пять пройти пешком, и через несколько метров будут большие зеленые железные ворота бывшей конюшни. Набирая код и ожидая, пока с щелчком откроется автоматический замок, я уже слышал по ту сторону приглушенный гул голосов. Я толкнул створку, ворота открылись, и, переступив порог, я оказался в совершенно непривычном месте.
Последние 30 лет каждый воскресный вечер парижский дом по адресу рю Де-ла-Томб-Иссуар, 38 превращается в «город в городе»: здесь Джим Хейнс устраивает ужин без границ — дверь открыта для всех, кто хочет войти, стол накрыт для всех, кто хочет есть, трапеза проходит в смешении разных языков, акцентов, поколений и темпераментов. Это место известно тем, что когда-то здесь было позволено все. Но сейчас — День благодарения 2011 года. Оставив на вешалке пальто и получив пластиковый стаканчик красного вина, который кто-то не глядя сунул мне в руку, я прохожу в главный зал, где толкутся уже человек сорок — представляются, знакомятся, слушают рассказы друг друга.
Я представился Джиму — он сидит на табурете возле кухонной зоны, где громадная жареная индейка уже ждет, когда ее разрежут. Последние 40 лет Джим живет удивительно ярко. Он родился в Луизиане в 1933 году, после университета записался в ВВС США и был отправлен — тогда вовсю шла холодная война — служить на станцию радиоперехвата в Шотландии, близ Эдинбурга. Вскоре жизнь города увлекла его куда больше, чем подготовка к третьей мировой, и начальство разрешило Джиму жить в центре и учиться в тамошнем университете. Позднее он отправился в путешествие по Европе и вернулся с идеей открыть книжный магазин, который быстро превратился в место встречи радикалов, писателей и издателей. Затем Джим поучаствовал в создании фестиваля «Фриндж» в Эдинбурге, открыл театр «Траверс», который он зарегистрировал как клуб, чтобы избежать цензуры со стороны Управления лорд-гофмейстера.
Перебравшись в Лондон в 1967 году, он основал Лабораторию искусств — эпицентр авангарда в динамичной столице, издавал газету International Times и проводил мероприятия рок-клуба UFO в театре «Раундхаус» с участием его «домашних» групп — Pink Floyd и Soft Machine. С самого начала участвуя в движении за свободную любовь, он продюсировал в Амстердаме журнал SUCK и курировал первый фестиваль эротического фильма Wet Dream. Вскоре Джим переехал в Париж, начал преподавать в университете и поселился на рю Де-ла-Томб-Иссуар. Сначала он вместе с другом Ленни Дженсеном создал местную студию кабельного телевидения, подключив к ней всех соседей по бывшим конюшням, чтобы вместе смотреть фильмы и видеозаписи. Джим переименовал свою мастерскую в «Посольство мира» и выдавал «паспорта гражданина мира» вместо национальных удостоверений личности, пока французские власти не потащили его за это в суд. Он также начал устраивать обеды и пикники для жителей квартала. Со временем эти воскресные «салоны» завоевали высокую репутацию и стали регулярным мероприятием; сегодня это секрет Полишинеля, сведения о котором люди распространяют по всему миру.
В тот вечер, когда я побывал у него, ко мне подошла американка лет пятидесяти с лишним. Многие являются сюда без спутников, и все очень открыты общению друг с другом — вы можете заговаривать с кем хотите, представляться и задавать новым знакомым вопросы: как вы узнали о Джиме? Что вы делаете в Париже? Люди собирались группками, общались, потом расходились и двигались дальше: так создавалась сеть знакомств, быстро охватившая весь зал, а затем распространившаяся на двор, где некоторые участники курили на свежем вечернем воздухе. Я словно наблюдал за сотворением города — встречаясь, прежде незнакомые друг с другом люди постепенно создавали «правила игры», находили общий язык и вырабатывали манеру поведения.
Моя американка поселилась в Париже полгода назад, а о вечерах у Джима узнала от друзей. Затем я поговорил с молодым французом-банкиром: раньше он работал в Лондоне, а теперь вернулся домой и ищет работу. Он пришел со своей подружкой и как раз беседовал с Колином — американцем из Калифорнии, музыковедом, который хотел создать в Париже камерный оркестр. Колин представил меня паре из Швеции: они, как и я, приехали в город на выходные. Еще там была Пэт — писавшая английские субтитры для французских фильмов и пытавшаяся опубликовать свой первый роман; Сьюзи — студентка из Южной Африки, изучающая архитектуру, которая весь день осматривала Монпарнасское кладбище; сестры Стеф и Пэм — они уже 15 лет посещают вечера у Джима, а на жизнь зарабатывают, организуя для богатых американцев экскурсии по мастерским ведущих кутюрье высокой моды и магазинам тканей.
Джим все это время сидел на своем табурете и наблюдал за сценой, которую он срежиссировал. Я спросил, почему, несмотря на инфаркт и другие серьезные проблемы со здоровьем, он продолжает этим заниматься. Джим объяснил, что его по-прежнему интересуют люди, он все еще хочет общаться с незнакомцами и заводить новых друзей и ради этого спонтанно возникающего, пусть и ненадолго, сообщества, по его мнению, и стоит жить.
На рю Де-ла-Томб-Иссуар сообщество формируется на один вечер — люди собираются за общей трапезой и беседой, а потом расходятся. Атмосфера проста, и правила игры быстро усваиваются — несмотря на первоначальную стеснительность. Над хаосом обеденного зала в этот вечер формируется временное сообщество — самоорганизующееся и сложное, со-общество в полном смысле этого слова.
Идея собираться вместе, делить пространство и сосуществовать кажется очевидной, но 7 тысяч лет истории городов доказывают, что все не так просто. Когда-то понять, кто вы такой и откуда родом, было гораздо легче. Но по мере того как город перерастал границы своих первых стен, на вопрос о том, кто является горожанином, а кто нет, отвечать стало труднее. Как доказать, что вы тот, за кого себя выдаете? Какие существуют правила, коды «городского» поведения и как они эволюционируют? Что означает «общность», когда люди постоянно находятся в движении?
В ситуации, когда доля городского населения в мире растет, вопрос о переосмыслении понятия сообщества приобретает все большую актуальность. Никогда в города не перебиралось столько людей — поодиночке, семьями и большими группами, — как сегодня, и сами эти города так велики и многообразны, что невозможно дать им какое-то одно определение. Сообщество — это люди, общее пространство, манера поведения; однако принадлежность — это нечто более широкое, нежели три эти понятия по отдельности. Это — среда обитания, объединяющая место, людей и способы их взаимодействия.
В то же время возникает ощущение, что общежитие создает серьезные проблемы, что сосредоточение такого количества людей на столь ограниченном пространстве превращает город в бомбу с часовым механизмом, готовую взорваться в любую секунду. Сидя в парижском салоне у Джима, оглядываешься назад, на 9 тысяч лет городской истории, и понимаешь, что в какой-то момент проблема сообщества превратилась в серьезный кризис. Как нам изменить этот сценарий?
Мы запрограммированы на то, чтобы быть вместе. Хотя всю жизнь нам твердят, что все мы — сами по себе, а выживает сильнейший, мы на генетическом уровне настроены искать друг друга и создавать сообщества. Человек — животное общественное, а значит, город для него наиболее естественная среда обитания. Наш характер формируется отношениями с окружающими; у нас общий язык; контакты с другими людьми делают нас счастливее, умнее, повышают способность к творчеству. Именно способность к сотрудничеству всегда позволяла нам выживать. Взаимодействие — движущая сила сложности, соединяющая нас друг с другом, укрепляющая социальные связи. Специалист по эволюционной биологии Марк Новак называет сотрудничество «главным архитектором эволюции»1.
Способы и степень нашего взаимодействия в жизни и работе зачастую просто поражают. Возьмем, к примеру, толпу. В 2011 году группа специалистов из Высшей технической школы Цюриха решила выяснить, поддается ли поведение большой группы людей, идущих по улице, научному анализу. Они задались вопросом: следуют ли эти люди определенным правилам или тротуар в час пик — это пространство хаоса, где все случайно сталкиваются друг с другом. Использовав приборы слежения, Медхи Мусаид с коллегами пришел к неожиданному выводу: в любой ситуации толпа быстро обретает характеристики сложной системы и переходит к самоорганизации. Почти сразу же формируются две «полосы» движения, чтобы поток пешеходов свободно шел в обоих направлениях; при возникновении затора тут же вступает в действие неписаное правило — отойти в сторону.
Один из полученных результатов, однако, показал: хотя такой способ движения основан исключительно на вероятности — угадывании, в каком направлении пойдет другой человек, — то, в какую сторону вы отойдете, определяется происхождением. Европейцы инстинктивно берут вправо, азиаты же — влево. Чаще всего это не создает непреодолимых проблем, но во время Олимпиады или хаджа, когда в одном месте собираются приезжие со всего мира, может обернуться хаосом2.
Ситуацию осложняет и то, что многие в толпе действуют не в одиночку: до 70% людей в ней всегда составляют небольшие группы. Когда трое или больше людей идут вместе, они часто выстраиваются в зависимости от скорости. Те, кто идет быстро, как правило, образуют боевой клин, где лидер вырывается вперед, а остальные образуют «крылья». При более спокойном темпе группа часто принимает форму буквы U или V: тот, кто находится в центре, слегка отстает. Кроме того (и здесь вспоминается замечание Оскара Уайльда о том, что все лондонцы выглядят так, будто опаздывают на поезд), представители разных национальностей ходят с различной скоростью. В рамках новаторского эксперимента Роберт Левин из Университета штата Калифорния в Фресно установил среднюю скорость ходьбы в 31 городе и выяснил, что в первую десятку вошли девять богатых городов — Дублин, Амстердам, Берн/Цюрих, Лондон, Франкфурт, Нью-Йорк, Токио, Париж, Найроби, Рим. Таким образом, утверждает он, на темп движения ключевым образом воздействуют экономические факторы: уровень доходов, стоимость жизни и пунктуальность3. Когда время — деньги, мы ходим быстрее.
Нам свойственна биологическая потребность быть вместе, но конкретное определение этого «вместе» варьируется. Существуют нормы общежития, но они различаются в зависимости от того, где вы находитесь. Проблемы сообщества зачастую не поддаются «переводу».
Толпу с более устойчивым сообществом связывает проблема близости. Жан-Поль Сартр утверждал, что ад — это другие, но он ошибался. Возвращаясь к Гудзон-стрит, где жила Джейн Джекобс, отметим: превращение случайного сборища людей в сообщество происходит благодаря сочетанию отношений и повседневных практик, которые накапливаются со временем, а также контактами, которые взникают в конкретный момент времени. Сообщество — это не семья с ее прочными связями и обязательствами, а изменчивая, бурлящая сеть слабых связей, знакомых лиц и отработанных ритуалов. В этом процессе большую роль играет плотность населения — императивы совместного пространства.
В родном районе Джекобс — Гринвич-Виллидже — «хорошая уличная округа достигает чудесного равновесия между желанием жителей оберегать свою частную жизнь и их потребностью в том или ином объеме общения с окружающими, совместного веселья и помощи с их стороны. Это равновесие в основном складывается из мелких, тонко пригнанных друг к другу деталей, и оно поддерживается между делом настолько непринужденно, что кажется чем-то само собой разумеющимся»4.
Плотность населения — определяющая черта города, а значит, и сообщества. Она становится главной проблемой при перенаселенности, которая может приводить к эпидемиям и превращает старые районы города в трущобы, где воцаряется бедность. Именно из-за слишком высокой плотности автобус приходит на остановку переполненным, и мы ждем следующего. Из-за нее разрастается очередь на социальное жилье, и дети живут в нищете всего в сотне метров от богатейших кварталов Лондона. Именно она создает очередь у водоразборной колонки в трущобах Мумбая и 10-часовую пробку в Лагосе. А поскольку в ближайшие 30 лет темпы урбанизации будут только повышаться, особенно в тех странах, где инфраструктура уже перегружена, плотность населения вполне может стать главной проблемой нашей эпохи.
Но не стоит забывать и о плюсах тесного сосуществования, чтобы, решая проблемы перенаселенности, не лишать себя преимуществ жизни рядом друг с другом. Мы уже знаем, что большие, плотно заселенные города отличаются более высоким уровнем креативности, что сеть слабых связей, многообразие элементов и повышение конкурентоспособности стимулируют инновации.
Но при этом плотность населения в городах влияет и на уровень рождаемости, сокращая среднее количество детей в семье. Она может снизить объем энергопотребления на одного человека, повысить эффективность и продуктивность повседневной жизни. Наконец, и это, пожалуй, самое удивительное, близость людей друг к другу, вопреки расхожему мнению, заставляет их лучше вести себя. Несмотря на устойчивое представление о том, что безликая толпа агрессивна, на деле плотность способствует вежливости.
В докладе, опубликованном в 2011 году Фондом Янга, приводятся результаты оценки уровня вежливости в трех административных единицах: Ньюхэме — одном из самых бедных и многообразных по составу населения районов Восточного Лондона; Камбурне — небольшом городе в графстве Кембриджшир, чье население молодеет в последнее время, и Уилтшире — одном из самых редконаселенных графств юго-востока Англии, где горожане составляют лишь 10% жителей. На основе серии тестов и наблюдений авторы исследования проанализировали уровень элементарной вежливости — от того, здороваются ли друг с другом незнакомцы, до того, насколько они честны, доверительны и уважительны друг к другу.
Результаты оказались весьма неожиданными — многие считают, что грубость связана с обездоленностью, этническим многообразием и бедностью, но на деле все обстоит с точностью до наоборот: «В некоторых местах, где проживают небогатые люди разных национальностей, мы обнаружили весьма высокий уровень бытовой культуры и в то же время выявили случаи серьезной невоспитанности в форме нетерпимости и грубости там, где больше процветание и этническая однородность»5. В качестве примера того, как людям, живущим в тесной близости друг к другу, приходится вести себя доброжелательно и уважительно, исследователи привели ситуацию на рынке Квинс-Маркет в Ньюхэме:
Мы наблюдали, как покупатели разного этнического происхождения, терпеливо выстояв очередь, уступали дорогу матерям с детскими колясками и пожилым людям. Лавочники утверждают, что вежливость имеет важнейшее значение для успешной торговли. Те, кто вел себя грубо с клиентами, принадлежащими к другим культурам и этническим группам, вскоре разорялись. Торговцы адаптируются к веяниям времени — в восточных районах Лондона, к примеру, продавцы-англичане нередко могут свободно общаться на урду6.
Город вынуждает людей корректировать свое поведение, быть более открытыми и любезными; многообразный состав сообщества не разделяет людей, а побуждает их к компромиссам и вежливости. Однако «золотой середины» плотности, обеспечивающей сбалансированность сообщества, не существует. К примеру, когда мы утверждаем, что в Лондоне или Париже скученность людей слишком велика, не стоит забывать, что первое место по плотности населения в Европе занимает не какой-нибудь гигантский промышленный мегаполис Севера, а остров Мальта, куда многие жители больших городов перебираются в поисках тишины и спокойствия. Таким образом, высокая плотность городского населения — лишь один из инструментов формирования атмосферы общности. Она влечет за собой определенные преимущества: опосредованно влиять на характер развития сообщества, способствовать многообразию и инновациям, обогащать общественную жизнь за счет слабых связей и ассоциаций, но «рецептом счастья» ее считать нельзя.
Наглядным примером воздействия изменений в плотности населения на сообщество можно считать историю Детройта. В 1932 году, когда Америку сотрясали последствия биржевого краха, Детройтский институт искусств пригласил мексиканского художника Диего Риверу, чтобы тот создал серию гигантских фресок, прославляющих город, сильно пострадавший от Великой депрессии. До кризиса Детройт был столицей американского автомобилестроения. Еще в конце XIX века город, расположенный у Великих озер и соединенный с другими районами страны недавно построенной железной дорогой, стал одним из крупных промышленных центров США. В самом начале XX столетия Генри Форд, обратив внимание на то, что здесь хорошо развито производство экипажей на конной тяге, открыл в Детройте свою первую мастерскую. Вскоре его примеру последовали General Motors, Chrysler и American Motors. К 1912 году завод в Хайленд-Парке — крупнейшее промышленное предприятие мира — выпускал до 170 тысяч автомобилей «Форд Т» в год.
Такими же темпами росло и население Детройта: с 1910 по 1930 год оно увеличилось с 466 тысяч до 1,72 миллиона человек. Однако в том же 1930 году спрос на новые автомобили резко снизился, на заводах начались массовые увольнения; под сокращение попала половина работников, и в результате две трети населения Детройта оказались за чертой бедности. В столь напряженной атмосфере поручать знаменитому мексиканскому живописцу-марксисту создание масштабного произведения искусства, описывающего историю города и его промышленности от сельскохозяйственных корней до современного сборочного конвейера, было, наверное, не совсем разумно. Ривера работал над фреской 11 месяцев. Результатом стали 27 панно — настоящий гимн промышленности, где автомобиль представал как высшее достижение человека. История Детройта была представлена как «особый путь», что позволит городу лицом к лицу встретить проблемы депрессии и преодолеть все препятствия; вскоре, однако, взгляд на перспективы города станет куда менее оптимистичным.
В 1950 году численность населения Детройта достигла максимума — 1,8 миллиона человек: благодаря притоку работников с Юга он стал вторым по величине мегаполисом США. Но появление рабочих-мигрантов — в основном чернокожих — стало катализатором изменений: богатые белые жители начали перебираться в пригороды: этот процесс назвали «бегством белых». В результате Детройт стал богатым, но расколотым городом. Его заводы были становым хребтом американской промышленной империи, но полученные прибыли распределялись неравномерно. Богатые белые семьи преобладали в центре Детройта и в при-городах, а многие чернокожие жили на окраинах и за пределами города, у скоростных автострад. После жестоких бунтов 1967 года — тогда погибли 43 человека, а 1400 зданий было сожжено — предпринимались попытки сломать расовые барьеры: новый план для Мидтауна был направлен на интеграцию двух неравных по благосостоянию сообществ. Но с началом упадка Детройта первыми пострадали черные пригороды. Люди теряли работу, не могли выплачивать ипотеку и попадали под выселение, а спрос на жилье не увеличивался.
Сегодня Детройт оказался в незавидном положении. Заказов на автомобили стало меньше: США уже не лидирует в этой отрасли. В плане промышленности Детройт превратился в город-призрак. Это оказало катастрофическое воздействие на численность населения: с 2000 по 2010 год оно сократилось на 25%. Среднедушевые доходы в Детройте составляют половину от среднего общенационального показателя. В 2009 году уровень безработицы в городе составлял 25%, а количество убийств на душу населения было в десять раз больше, чем в Нью-Йорке. Среднестатистический дом стоит чуть больше 10 тысяч долларов, а более половины детей в Детройте живут в бедности.
Детройт построен вокруг машин, а потому там преобладают автострады, ведущие к пригородам, которые сегодня почти опустели. В результате исследования, проведенного в 2009 году, выяснилось, что многие кварталы практически заброшены: не занято 91 тысяча участков с домами, из них 55 тысяч в результате выселения за долги. Таким образом, город оказался в невыносимом положении — муниципалитету приходилось тратить 360 миллионов долларов в год на обслуживание пустующих домов, не дающих налоговых поступлений. Что оставалось делать мэру — «звездному» профессиональному баскетболисту Дэйву Бингу? Отчаянные обстоятельства требуют радикальных мер.
Для начала изучили способы возрождения городского центра в надежде, что это позволит оживить и все остальное. Одним из первых шагов стала постройка монорельсовой железной дороги вокруг центральных районов, чтобы обеспечить людям скоростной транспорт для передвижения по городу. Кроме того, предпринимались усилия по развитию Детройтской международной набережной — комплекса площадей, променадов, отелей, мюзик-холлов, театров и культурных центров. Был построен и Ренессанс-центр — соединенные друг с другом небоскребы, в которых располагаются в том числе штаб-квартира General Motors и ряд банков.
Но конечно, одним оживлением центра проблему решить было нельзя. Если сводить весь город к центральному деловому району, за рамками останутся жилье, школы и безопасность. Кроме того, в Детройте есть внешний пояс богатых загородных районов, соединенных с центром скоростными автострадами. Проблема связана с пустующими площадями, с «внутренним кольцом» пригородов между центром и внешним поясом. Когда-то эти кварталы были «трамплином» города: здесь жили рабочие, формировалось городское сообщество. Теперь же они пришли в запустение. Многие градостроители предлагали снести некоторые районы, уменьшив площадь города и вернув ему приемлемую плотность населения. На основе обследования застройки в 2009 году было решено: пусть мэр Бинг отберет «победителей» и «проигравших». Какие-то кварталы будут полностью снесены, а какие-то получат государственное финансирование. Жителей же надо предупредить: «Если этого не сделать, весь город рухнет»7.
Пока что план изменения Детройта только обсуждался, и до бульдозеров дело не дошло. В отличие от Барселоны, где Хуан Бускетс стимулировал повышение плотности застройки в городе с традиционно большой плотностью населения, у жителей Детройта нет традиции жить тесно. При этом, как указывают некоторые критики этого плана, даже у «обезлюдевшего» Детройта плотность населения выше, чем во многих городах «солнечного пояса», например Финиксе и Хьюстоне, так что проблема не только в ней. Другие, в частности экономист Эд Глезер, утверждают, что важно еще дать людям работу, образование и социальные стимулы, побуждающие их не покидать город.
Третьи сетуют на сам план — ведь придется заставлять людей покинуть родные дома, закрыть предприятия сферы услуг и целые кварталы. В результате даже мэр Бинг согласился отложить начало проекта Detroit Works. С учетом мнений 10 тысяч человек, опрошенных в ходе бесчисленных встреч с жителями кварталов и другими заинтересованными лицами, предпринимаются также согласованные усилия по ребрендингу проекта, чтобы заручиться поддержкой населения, убедить людей, что новое видение города отражает их общую точку зрения, а не навязывается мэрией. Тем временем идет приватизация системы общественного транспорта, чтобы муниципалитету не нужно было на него тратиться. Новый владелец — 25-летний Энди Дидорози — обещает превратить ее в рентабельное предприятие, но пока сократил автобусные маршруты до одного, курсирующего лишь по основным районам.
На фоне продолжающейся дискуссии уже появились первые признаки возобновления роста. Развитие центра хотя и не решает проблему в целом, но вновь делает его привлекательным для бизнеса. Летом 2011 года компания Quicken Loans перенесла свою штаб-квартиру из пригородов в офисный центр «Чейз-Тауэр», и в результате число работающих в центре города возросло на 4 тысячи человек. Владелец фирмы Дэн Гилберт сделал ставку на возрождение центра, скупая там недвижимость, вкладывая капиталы в розничную торговлю, стимулируя возвращение в этот район других компаний. Поскольку реальный рост могут показать высокотехнологичные стартапы и венчурные компании, Гилберт основал компанию Detroit Venture Partners. Эти усилия подкрепляются наличием технограда Tech Town, созданного Научно-техническим парком при Университете Уэйна, General Motors и некоммерческой корпорацией Henry Ford Health System в качестве инкубатора для инноваций. В 2010 году Детройт стал крупнейшим в стране — даже по сравнению с Кремниевой долиной — рынком труда для специалистов в области высоких технологий, пока автомобильная промышленность пытается найти выход из депрессии.
Ситуация в Детройте — печальное напоминание о связи между тканью города и развитием общества. Эта связь, впрочем, непроста и отнюдь не прямолинейна: спаянные сообщества возникают и в трущобах, а в богатейших районах люди порой страдают от страшного одиночества. Однако взаимодействие между нами и местами, в которых мы находимся, носит столь сложный характер, что оно буквально завораживает архитекторов, психиатров и политиков. В 2010 году на семинаре в Лондонской школе экономики архитектор Уил Элсоп рассказал о поездке в Лион, где строительство новой картинной галереи и благоустройство старого города — в надежде на «эффект Бильбао» — буквально преобразили центр. Сидя на городской площади, продолжал докладчик, он обратил внимание на множество молодых парочек, самозабвенно целующихся, не обращая внимания на прохожих. Он задал риторический вопрос — может ли быть так, что это воздействие архитектуры? Можно ли создать место, где людям захочется целоваться?
Зачастую неожиданные связи между нами и окружающей средой выявляются в ходе психологических экспериментов. Участников одного из них, посвященного психологической «накачке», попросили пройтись по двум одинаковым отрезкам тротуара: вдоль одного разместили фотографии старых и больных людей, вдоль другого — молодых и энергичных. Оказалось, что люди всегда идут быстрее по второму участку. Цель эксперимента — исследование влияния внешних стимулов на поведение или реакцию людей, но насколько полученные результаты можно обобщать? Место способно оказывать эмоциональное воздействие на человека: церковь ощущается как нечто священное, дворец — как источник власти и роскоши, но относится ли это также к общественным пространствам города?
На домашней странице социологического факультета Кардиффского университета Георга Зиммеля не без иронии сравнивают с «Гэри Барлоу из поп-группы Take That — ему принадлежат все лучшие идеи, он делает всю работу, но никто из фанатов не представляет и не помнит, как он выглядит»8. Зиммель, родившийся в середине XIX века в семье богатого берлинского торговца шоколадом, был достаточно богат, чтобы не трудиться ради заработка, и потому стал приват-доцентом в университете, где приобрел популярность у студентов и подружился с другими мыслителями, в том числе Максом Вебером, Райнером Марией Рильке и Эдмундом Гуссерлем. Сегодня Зиммеля — основателя социологии — помнят по работе «Философия денег», но при его жизни наибольшей известностью пользовалась статья «Большие города и духовная жизнь», написанная в 1903 году, где высвечивались изъяны урбанизации, а также противоречие между стремлением индивида к свободе и требованиями «социальнотехнического» механизма города.
Работа Зиммеля быстро приобрела известность по другую сторону Атлантики и в 1920 году стала библией Чикагской школы социологии. Члены этой группы, в которую входили Нельс Андерсон, Роберт Э. Парк и Эрнест Бёрджесс, прославились «экологическим» подходом к изучению городской жизни: они утверждали, что город — это средоточие различий и среда является одним из ключевых факторов, определяющих поведение человека. В частности, их интересовали взаимоотношения между городом и его антисоциальными или маргинальными сообществами; как это способно стимулировать общество или подвергнуть его опасности. Парк, учившийся вместе с Зиммелем в Берлине, а затем ставший переводчиком его статьи, писал: «Город усиливает, распространяет и выставляет напоказ человеческую природу во всех ее разнообразных проявлениях. Именно этим он нам интересен, даже завораживает. И именно это делает его самым подходящим местом для раскрытия тайн человеческого сердца, для изучения человеческой природы и общества»9.
Чикагская школа рассматривала город как проблему, как место, вынуждающее людей вести себя по-новому. Самого Парка интересовал процесс ассимиляции иммигрантов в городах и проблема расизма в отношении новоприбывших. Нельс Андерсон исследовал жизнь бездомных, привлекая внимание к этой проблеме, Рут Шонли Каван в 1929 году написала книгу о молодых женщинах, приезжающих в Чикаго в поисках работы, об их проблемах и открывающихся перед ними возможностях. Чернокожий ученый Эдвард Фрэнклин Фрейзер в «Негритянской семье в Чикаго» раскрывал вопросы жизни в афроамериканских семьях. Чикагская школа привлекла внимание не только предметом своих исследований, но своей методикой: эти ученые предпочитали непосредственное систематическое наблюдение отвлеченным философским рассуждениям о природе человека и его стремлениях. Научный анализ сбоев в жизни города сопровождался реформаторской программой: чикагцы не только выявляли недостатки, чикагцы предлагали способы их исправления.
Психология среды, новая научная дисциплина, возникла в конце 1950-х — начале 1960-х, а с 1970-х годов акцент сместился с грандиозных планировочных концепций на более пристальное изучение взаимоотношений между индивидом и окружающей средой в целом. В частности, исследуются вопросы места и идентичности — как та или иная среда обитания сочетается с самоощущением человека; как плотность населения влияет на ощущение благополучия; проблемы шума, климата и загрязнения окружающей среды; как воспринимают городскую среду мужчины и женщины; как дизайн влияет на ощущения от данного места. Таким образом, это направление науки сочетает в себе результаты исследований в области психологии среды с последними идеями в области архитектуры. Как отмечал Гарольд Прошански, крупный психолог, работавший в Нью-Йоркском университете, эта дисциплина неразрывно связана с надеждой усовершенствовать город, поэтому в ее рамках появился целый ряд стратегий, поддерживающих наши идеи по обновлению городов.
В основном они посвящены таким благим задачам, как повышение качества здравоохранения, снижение уровня преступности и бедности. Каким выглядит здоровый город? Можем ли мы строить более безопасные места обитания? Какие изменения в инфраструктуре могут реально повлиять на способность людей добиваться успеха в городах? Зачастую наш опыт формируют вроде бы незначительные моменты, то, что мы не ожидаем. Поэтому окно, пропускающее лучи солнца внутрь только в определенное время суток, способно создать у нас ощущение комфорта. На наше настроение влияет и близость к зеленым зонам, равно как и возможность развивать социальные навыки детей. Уличное освещение способно дать нам ощущение безопасности в ночное время. Как изменить городской пейзаж, чтобы по городу было приятнее ходить? Возьмем, к примеру, проблему затененности в современном мегаполисе.
Вспомните, какое это удовольствие — сидеть на городской площади, подставляя лицо лучам солнца. Мы порой легко забываем, какую роль играет солнечный свет в нашей повседневной жизни. В Викторианскую эпоху сторонники социальной инженерии вроде Флоренс Найтингейл говорили, что свежий воздух и солнце укрепляют здоровье; солнце, чистая вода и воздух считались важнейшими составляющими идеального города. Особой остротой дебаты по этому вопросу отличались в Нью-Йорке — архитектор Майкл Соркин в своей книге «Двадцать минут в Манхэттене», потрясающем гимне родному городу, отмечает: «Современная история материальной формы Нью-Йорка во многом является результатом дебатов о свете и воздухе»10. К началу 1870-х годов появились жалобы на то, что высокие дома, построенные для обеспечения жильем растущего населения города, закрывают небо и наполняют воздух миазмами. В результате Закон о жилых домах, принятый в 1901 году, установил лимит высоты для всех жилых зданий.
Но это не остановило архитекторов, проектировавших деловой район Нью-Йорка: в 1915 году в Нижнем Манхэттене на месте контор, уничтоженных пожаром, началось строительство небоскреба Эквитабл-билдинг. На пожарище архитектор Эрнест Р. Грэхем спроектировал 62-этажное здание в неоклассическом стиле. В процессе строительства выяснилось, что площадь тени от огромного сооружения будет почти 3 гектара и она погрузит окрестные здания в постоянную тьму. В ответ в 1916 году был принят Закон штата Нью-Йорк о стандартах зонирования, устанавливавший ограничения на максимальную высоту зданий, определявший критерии выбора места для их строительства и вводивший правило «ступенчатости», требовавшее, чтобы небоскребы сужались кверху, сокращая тем самым площадь падающей от них тени. Результаты действия закона можно видеть в таких классических проектах, как Крайслер-билдинг и Эмпайр-стейт-билдинг.
В послевоенную эпоху архитекторы вновь начали оспаривать эти правила. Модернистская эстетика, вдохновлявшаяся идеями Ле Корбюзье, требовала лаконичных «параллелепипедов» из стекла и стали; новые небоскребы перестали быть ступенчатыми, их стали строить в центре площадей, чтобы тень не падала на другие здания. Воплощением нового подхода к городу стал Сигрэм-билдинг по проекту Миса ван дер Роэ и Филиппа Джонсона. Теперь тому, как небоскреб воспринимается пешеходами, уделялось меньше внимания, поскольку считалось, что все передвигаются на машинах; солнечные лучи отражались от сверкающих стеклянных стен высоток и отсвечивали в хромированной отделке полированных «кадиллаков».
Однако, еще когда Роберт Мозес планировал свою «Футураму», не все были согласны с его проектами. Помимо организованной Джейн Джекобс успешной кампании протеста против автострады в Нижнем Манхэттене, шло обсуждение идеи «доступа к солнцу» — права на солнечный свет как одного из важнейших элементов качества жизни. В частности, калифорнийский теоретик архитектуры Ральф Ноулз разрабатывал концепцию планирования городской застройки на основе «зон досягаемости солнца» — то есть предлагал согласовывать высоту и ориентацию зданий с циклическим движением светила.
Вряд ли это когда-нибудь будет воплощено в реальной жизни на Манхэттене, но в 2010 году в документе под интригующим названием «Техническая инструкция к докладу о качестве среды в городе» мэр Блумберг учел тезис о влиянии постоянной затененности на общественную жизнь города, а также многие ключевые принципы права на доступ к солнцу: «Солнечный свет может активизировать жизнь на улицах, поддерживать зеленые насаждения и подчеркивать архитектурные особенности исторических сооружений, например витражные окна и лепнину. Напротив, тень может негативно воздействовать на цикл роста и выживание природных элементов, а также на архитектурное значение особенностей застройки»11.
Поделиться книгой: